Текст книги "Кошачий переполох (сборник)"

Дорин Тови
Кошачий переполох (сборник)

Doreen Tovey

THE COMING OF SASKA

MORE CATS IN THE BELFRY

© Doreen Tovey, 1977, 1995

© Перевод. И. Гурова, наследники, 2012

© Издание на русском языке AST Publishers, 2014

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Intercontinental Literary Agency Limited of Centric House и Andrew Nurnberg.

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Появление Сесса

Глава первая

Когда я сообщила старику Адамсу о нашем намерении снова отправиться в Скалистые горы – покатаемся верхом, сказала я, поищем гризли, которых в тот раз так и не увидели, а может, даже и волков, – он поглядел на меня как на ненормальную.

Бесспорно, он почти всегда смотрит на меня именно так. Мы с Чарльзом живем по соседству с ним восемнадцать лет с лишком, но в его глазах по-прежнему остаемся горожанами, а потому во всех житейских делах ничем, кроме слабоумия, не блещем.

Но теперь он взглянул на меня с еще большей жалостью, чем обычно.

– Тебе что, здешних зверюг мало? – осведомился он и добавил озабоченным басом, так как на самом деле очень к нам привязан: – Ты бы лучше ухо востро держала.

Я знала, на что он намекает. Взять хотя бы предыдущую неделю, когда мы вывозили бревнышки с нашей лесной делянки площадью в два с половиной акра. Ну, просто сцена из жизни лесорубов в канадских дебрях: Чарльз складывает бревнышки у дороги, а я нагружаю их на грубо сколоченные сани, чтобы Аннабель, наша ослица, свезла их вниз по склону домой.

Идею саней подсказала крутизна холма. Повозка на колесах с таким грузом скатилась бы вниз сама, подцепив Аннабель, а на полозьях груз аккуратно скользил позади нее, и его вес обеспечивал необходимое торможение. Ну а втащить пустые сани вверх по склону Аннабель и вовсе не затрудняло.

И работа эта ей страшно нравилась. Не желая особенно ее утруждать – в конце-то концов она такая миниатюрная, – сначала я привязала к саням два бревнышка. Они, видимо, показались ей не тяжелее пары воздушных шариков, а потому в следующий раз я добавила еще два… а затем еще два… и под конец она отправлялась вниз уже с порядочным грузом. И прямо-таки наслаждалась этим. Спускалась по склону с видом опытнейшей, пусть и с ноготок, ломовой лошади, и на морде у нее было написано тихое самодовольство, так хорошо знакомое нам с Чарльзом!

Она терпеливо стояла внизу, пока я сгружала бревнышки на траву обочины перед коттеджем; волокла сани вверх по склону без единой остановки (при обычных обстоятельствах это мне пришлось бы волочить ее за узду, а она на каждом шагу тянулась бы хрямкать одуванчики); и снова терпеливо ждала, пока я нагружала сани… «Жалко, что мы не захватили фотокамеры, – сказала я Чарльзу, когда в очередной раз она начала спускаться, следуя за мной. – Хоть бы кто-нибудь увидел ее сейчас! Ну почему никогда никого не бывает рядом, когда она ведет себя так хорошо, как теперь?»

Ну что бы мне помолчать! Стоит Аннабель услышать слово «хорошо», и, поскольку ее девиз – вести себя прямо наоборот, к ней со скоростью звука возвращается обычное упрямство. Едва она спустилась вниз, как играть в ломовую лошадь ей надоело. К несчастью, я, приступая к разгрузке, наступила на веревку, привязанную к саням, а потому когда она зашагала к другой развилке дороги (то есть в направлении, которое не имело никакого отношения к перевозке бревнышек), то тащила за собой не только недоразгруженные сани, но и меня, так как моя нога запуталась в веревке.

И я боялась, не слишком ли ей тяжело? Она волочила сани и меня, будто весили мы не больше сухой бальзы. Дальше по дороге в этом направлении в трех милях от нашего дома расположено пастбище ее приятеля, осла по кличке Чарли, и, наверное, я проскользила бы весь путь туда на моей филейной части, если бы старик Адамс не разбирал завал ниже по ручью. Когда его голова высунулась из канавы, Аннабель шарахнулась и остановилась.

Я вскочила, ухватила ее за узду и объяснила, что случилось. Старик Адамс помолчал, уставившись на меня из-под полей шляпы с видом покорности судьбе.

– А хозяин-то где? – спросил он наконец.

Я сообщила, что Чарльз все еще на холме подтаскивает бревнышки к дороге… Да нет, я кричала ему, но за шумом ручья он меня не мог услышать, и вообще он там пел… И это явилось последней каплей. Голос у Чарльза очень хороший, но его привычка распевать, работая среди фруктовых деревьев, входит в список наших невменяемостей, который ведет старик Адамс.

Помнится, как-то Чарльз исполнял «На том холме на склоне» из «Роберта-Дьявола», стоя во фруктовом саду с вытянутой вперед рукой на манер Джильи; старался он, как ему казалось, исключительно для меня, и тут в паузу после звончайшего «Дья-во-о-о-л го-о-ордо сто-и-ит» ворвался знакомый голос с дороги: «Коли бы он полол, чем горло надсаживать, так, глядишь, и яблони среди крапивы можно б было рассмотреть».

Нет. За долгие годы соседства с нами, позволявшего ничего не упускать из того, чем мы занимались, убеждение старика Адамса, что смирительные рубашки пришлись бы нам в самый раз, только укрепилось. Мне было ясно, о чем он думает: если я не могу справиться с ослицей, запряженной в сани, так какие же у меня шансы против гризли?

Даже наши сиамы подкрепляли его точку зрения. Нашему силпойнту Сили тогда исполнилось четыре года, Шебалу, блюпойнту, – два. И за примером нашей бестолковости в отношении их долго ходить не пришлось бы: взять хотя бы случай с Сили и собачьим кормом.

Толчком послужил визит мужа дамы, у которой мы купили Шебалу, – он оказался по делам в наших местах и заглянул к нам.

– Господи, до чего же она выросла! – воскликнул он, просто не веря, что стройная, безмятежно изящная красавица блюпойнт, которая прошла через комнату походкой знаменитой манекенщицы, чтобы поздороваться с ним, – это та самая фитюлька с хвостиком-спичкой, карабкавшаяся вверх-вниз по занавескам в его доме. – Она же вдвое больше своей матери!

– Все деревенский воздух, – объяснила я. – И беготня по склону холма. Ну и конечно, ест она, как лошадь.

И тут мы заговорили о кошачьем рационе – им нравятся свиные сердца и нежирный фарш, сообщила я… но это же дико дорого… конечно, кошачьи консервы полезны да и дешевле, но они их почти не едят… И тут он сказал, что мать Шебалу тоже не жалует кошачьи консервы, но теперь они кормят ее «Четвероногим другом». Вместе с их собакой – миска к миске, и она уписывает собачий корм, точно икру.

Ага! И в следующий же раз, когда я отправилась в деревню, я вернулась с «Другом». Собственно, табу на кошачьи консервы наложила Шебалу. Сили, наш покладистый обжора, ел их, если у него не было другого выхода. Просто казалось нечестным пичкать его консервами, когда Шебалу настаивала на свежем мясе. Но если ее матери нравится собачий корм, вдруг он придется по вкусу и ей? А тогда проблема будет решена. И дело было не просто в цене. Наш ветеринар давным-давно растолковал нам, что кошки обязательно должны съедать порядочное количество консервированного корма – особенно такого, в котором содержатся крупы. Если кошки не питаются исключительно мясом, у них больше шансов под старость сохранить здоровые почки.

Вот я и запаслась «Другом». Шебалу отказалась даже взглянуть, говоря, что ей все равно, какого о нем мнения ее мать. Да и Какие у Нее права, если она допустила, чтобы ее дочку забрали в Восьмимесячном Возрасте, негодующе прорыдала Брошенная Девочка при одной мысли об этом. Тут вмешался Сили: редкая вкуснятина, даже лучше кролика, заверял он нас, одобрительно чавкая. Откуда нам было знать, что стоит ему очистить свою миску и миску Шебалу, как картинки на банке окажется достаточно, чтобы его сиамский ум истолковал все это однозначно: он теперь собака? И каким образом могли мы предвидеть, что с этого момента он примется вести себя по-собачьи?

Начал он в тот же день. Когда я открыла заднюю дверь, чтобы выпустить их погулять в четыре часа, по ту ее сторону оказалась одна из наших соседок, которая как раз собралась опустить в почтовый ящик церковный бюллетень. Позади, поигрывая мышцами, стоял ее пес – могучий черный лабрадор. В обычных обстоятельствах Сили при виде его тотчас удрал бы в дом и укрылся под столом.

И как же, подкрепленный «Другом», он поступил на этот раз? Вытянул шею, зарычал, как сторожевая собака, и ринулся в атаку.

– Сили! – взвизгнула я, пикируя на него.

– Хвощ! – охнула дама, тщетно пытаясь ухватить своего пса.

Бок о бок мы кинулись за угол коттеджа, ожидая увидеть на лужайке бренные останки Сили, – и что же мы узрели?

Хвощ сидел, вжимаясь в песок дорожки, чтобы не кинуться наутек, дрожа, как желе, и прижимая уши в знак капитуляции… а к нему, точно Гэри Купер в «Полдне», грозно шагал наш маленький Сили, обычно такой робкий!

Я схватила его не без опаски – в подобном настроении он мог расправиться и со мной, – но он и в эту минуту не забыл, что я его друг, и позволил мне унести его с поля боя. Хвост он распушил, что твой дикобраз, и выкрикивал через мое плечо грозные предупреждения. Пусть только он еще раз сунет нос в нашу Долину, и он ему уши отгрызет, вопил Сили перепуганному Хвощу. Пусть только ступит лапой на нашу Дорожку, и он Его Съест. Обмочи Еще Раз столб наших ворот, и он… какую жуткую сиамскую кару это навлекло бы, мы не услышали. Я уже оставила его в оранжерее и заперла дверь.

Я извинялась перед нашей соседкой, сославшись на собачий корм, а она сказала, что, пожалуй, священник должен бы платить ей за риск. Мы посмеялись. Ведь никто не пострадал, так почему бы и не пошутить?.. Однако неделю спустя Сили вновь проделал то же.

Случилось это на склоне холма в казенном лесу, где гуляла со мной и Шебалу. Они грелись в предвечерних солнечных лучах, охотились на мышей в папоротнике, взбирались наперегонки на елки… Шебалу взлетала по стволу без усилий, будто матрос на мачту, а Сили, как до него Соломон, вскарабкивался на четыре фута с торжествующим воплем: Вы Только Посмотрите На Него, и тут же плюхался на землю. Они устали резвиться и отдыхали рядом со мной на коврике, когда на дороге ниже по склону в сопровождении мальчика и немецкой овчарки появился мужчина, ведущий на поводу лошадь.

При обычных обстоятельствах (этому из соображений безопасности я научила их давным-давно) при виде собаки мы все трое бесшумно скрывались в кустах. Я чувствовала себя идиоткой, припав к земле среди папоротников и выглядывая из них вместе с парой кошек, но я считала, что личный пример значит очень много.

Однако на этот раз я и пошевелиться не успела, как Сили уже помчался в атаку вниз по склону. Правда, когда он добрался до дороги и овчарка на него залаяла, у него сдали нервы и он укрылся в каменных развалинах сразу за оградой – вечном убежище наших кошек. Но едва хозяин отозвал собаку, уверяя, что она его не тронет – она еще почти щенок и просто играла, – как Сили вылетел из развалин, точно пушечное ядро, в полной уверенности, что она его испугалась.

Впрочем, теперь она и правда испугалась и кинулась к хозяину, а Сили гнался за ней по пятам, как неумолимый мститель. Конь взвился на дыбы, – к счастью, седло уже было пустым. Как я умудрилась ухватить Сили, когда он пробегал мимо, право, не знаю. Помню только, что каким-то образом ухватила (рефлекторные действия – вторая натура владельцев сиамских кошек) и что на заднем плане мужчина повис на уздечке вздыбившегося коня, мальчик взобрался на склон от греха подальше, Чарльз как сумасшедший выбежал из фруктового сада, а на нижней дороге – безмолвный как рок старик Адамс, которого я даже в этот парализующий момент узнала по загнутым вниз полям его шляпы.

Порой я становлюсь в тупик при мысли, как ему это удается. Срубите дерево в верхней части нашего леса, и оно еще не успеет упасть, как из-за стволов появляется старик Адамс. И не потому, что он услышал звук пилы и пошел на разведку, а просто он возвращался домой из пивной именно этим путем. Тихонько займитесь починкой садовой стенки – они у нас сложены из камней и постоянно обрушиваются, – и чуть положишь камень неудачно, так, что все снова разваливается, как по ту ее сторону возникнет старик Адамс.

Поэтому было лишь естественно, что он будет присутствовать при финале эксперимента с собачьим кормом. Прошло несколько дней, и мы перестали кормить Сили «Другом». Наша знакомая, тоже владелица сиама, сказала нам, что ее ветеринар настойчиво не рекомендовал давать кошкам собачий корм. У разных видов животных, сообщила она, обмен веществ разный, и корма разрабатываются именно с учетом этих особенностей.

Мы задавались вопросом (хотя и убеждали себя, что погони за собаками были лишь случайным совпадением), изменится или нет поведение Сили, оставшегося без «Друга». Тем не менее мы оказались не готовы к столь разительной перемене: еще в среду Сили гонял немецкую овчарку, а в воскресенье, больше не получая «Друга», вновь от собак улепетывал он.

– Чего это он туда забрался? – осведомился старик Адамс, появляясь точно по сигналу, когда мы вновь приставляли нашу раздвижную лестницу к вязу в пятидесяти ярдах дальше по дороге.

Из листьев самой верхней ветки вниз смотрели два голубых глаза, совсем круглые от ужаса. Сили – подобно Соломону до него – в минуты опасности обретал способность взлетать вверх по стволу. Беда была в том, что – опять-таки как Соломон – наверху он становился жертвой головокружения и не мог спуститься вниз.

– И не говорите, что он гнался туда за собакой, – продолжал старик Адамс, который через восемнадцать лет был готов поверить о наших домашних друзьях чему угодно. То есть кроме святой правды: что Сили забрался туда при виде проходившего мимо миниатюрного корги.

Странно, не так ли, сказала я, что он гонял собак, пока мы давали ему собачий корм, а как перестали – они начали гонять его.

– Да уж, у вас бывает, – сказал наш сосед, человек немногословный, но бьющий в точку.

При подобных обстоятельствах не стоит удивляться, что его тревожила наша встреча с гризли.

Глава вторая

При нормальных обстоятельствах тревожилась бы и мисс Уэллингтон. Она вечно из-за чего-то тревожится. Не следует ли кому-нибудь указать, что за садом надо ухаживать немножко по-другому? (Ее собственный сад – там, где его удавалось разглядеть среди изобилия каменных гномиков и мухоморов, которые теснились в нем, точно фигуры на гобелене Байо, – был абсолютно безупречен.) Не грустит ли Аннабель? Мисс Уэллингтон проводила много беспокойных часов, размышляя над этим у изгороди, за которой паслась Аннабель, а так как Аннабель всегда ревела, когда мисс Уэллингтон покидала свой пост, она не сомневалась, что наша ослица нуждается в обществе друга. На самом-то деле Аннабель извещала мир, что мисс Уэллингтон скупится на мятные леденцы. Мы сразу узнавали ее негодующий рев по презрительному фырканью, его заключавшему. Но мисс Уэллингтон любила тревожиться и волноваться. Жизнь сразу становилась настолько интереснее!

Она тревожилась из-за отопления церкви. Она тревожилась из-за того, к чему идет мир. Она очень тревожилась за нынешнюю молодежь. Это началось с тех пор, как она увидела по телевизору, на что они способны, а теперь – и потому-то она еще не впала в истерику из-за нашего намерения отправиться на поиски гризли – рядом с ней поселилась молодая, сугубо современная пара, и она тревожилась больше, чем когда-либо.

В глубоком убеждении, что все бородатые молодые люди полны зловещих намерений, а цветастые платья и бусы – признак легкомыслия молодых женщин, мисс Уэллингтон чуть не упала в обморок, когда увидела, как Бэннеты осматривают «Розовый коттедж». Эрн Бигс, соперник старика Адамса, когда в деревне у кого-то находилась работа для умелых рук, в тот момент трудился в огороде по соседству, и согласно его свидетельству она тут же удалилась в дом и заиграла на рояле духовные гимны. «О Бог, наш оплот в былые времена», – сказал он. Для того ли, чтобы отпугнуть их или в надежде заручиться небесной защитой, осталось неизвестным. Но так ли, эдак ли – толку от гимнов никакого не было: Бэннеты коттедж купили. Мисс Уэллингтон трепетно порхала по деревне в предвкушении худшего – коттедж превратится в гнездо хиппи, и не успеем мы оглянуться, как на выгоне будет устроен поп-фестиваль… А за неделю до их переезда все вообще насмерть перепугались.

То есть все, кроме нас с Чарльзом. Мы возвращались домой из города часов в десять вечера, свернули на перекрестке за «Розу и корону» и на момент тоже поддались панике, увидев, что «Розовый коттедж» залит прожекторным светом и из него несется оглушительная музыка – что-то вроде африканских барабанов. Однако едва мы проехали мимо, все встало на свои места.

Бэннеты показывали коттедж еще одной паре. (Родителям Лиз Бэннет, как выяснилось позднее.) Светозвуковой эффект явился результатом того, что они включили мощные лампы, которыми строители пользовались для работ в темных помещениях с низкими потолками. Днем, когда трудились строители, свет в глаза не бросался, но ночью незанавешенные окна били лучами, как Эддистоунский маяк. Затем, проезжая мимо в машине с опущенными стеклами (соседями мы интересуемся не меньше, чем все остальные), мы установили, что гремит Бетховен – возможно, по радио передавали концерт, а столь далеко звуки разносились потому, что дверь была распахнута – Бэннеты и их гости собрались уезжать, и Тим Бэннет уже гасил свет.

Однако в деревне распространилась другая версия.

– Ну и вечеринку же закатили вчера в «Розовом коттедже», – сообщил нам старик Адамс, когда принес нам порея.

– Свет жгли ну прямо как в лондонской пивной, – объявил Фред Ферри, когда мы повстречались на дороге.

Насколько мне известно, завсегдатаем лондонских пивных Фред никогда не был, зато он любит броские сравнения.

– Они там пили и такое вытворяли! – сообщал Эрн всем встречным.

Так он интерпретировал «лондонскую пивную» Фреда. Сам Эрн проживает в соседней деревне и лично ничего не видел.

Если бы мисс Уэллингтон услышала Бетховена, наверное, ее взгляд на будущих соседей заметно смягчился бы. Мисс Уэллингтон свято верует в культуру. Но она как раз уехала на пару дней в гости к брату и о случившемся узнала по возвращении из уст старика Адамса. Естественно, при поддержке Фреда Ферри и Эрна Бигса, которые очутились у ее калитки со всей быстротой, какую позволяли их сапоги. Мы такие добрые, сказала она нам, когда мы попытались изложить ей свою версию. Она понимает, что мы хотим ее утешить. Однако она не хуже нас знает, что такое современная молодежь. И ее ничто, ничто не удивит.

Мисс Уэллингтон всегда готова ко всему. Совсем недавно машину одного нашего соседа на повороте у церкви ударила другая машина, выскочившая на встречную полосу. Мисс Уэллингтон на это заметила, что в наши дни небезопасно выходить из дома, не приняв ванны. А когда я выразила недоумение, мисс Уэллингтон объяснила: «На случай, если вы окажетесь в больнице с травмами. Ведь неприятно попасть туда грязной, не правда ли?»

Предположительно, принимая ванну и с минуты на минуту ожидая начала соседских оргий, мисс Уэллингтон была в это лето чрезвычайно занята. Она блистала своим отсутствием во время наших приготовлений к сафари, что, пожалуй, было к лучшему. Нам только ее не хватало, чтобы окончательно полезть на стенку, – ведь она и дня не пропустила бы.

Столько надо было сделать, и столько людей втолковывало нам, как именно это надо делать! Для начала – починка ворот гаража. Вернее, одной створки – деревянной рамы, обитой тяжелыми металлическими листами. За долгие годы один столб подгнил, створка осела, и ежевечерне Чарльз тянул ее на место под ужасающий визгливый звук, а старик Адамс из месяца в месяц твердил, что надо бы нам привести ворота в порядок, а не то мы с ними наплачемся. Что, собственно, и произошло. Не только створка сорвалась с верхней петли, но в результате постоянного царапанья об пол от рамы отошла металлическая обшивка и погнулась вдобавок, и Чарльз заявил, что мы не можем уехать в Канаду, бросив ворота в таком виде.

Но почему, собственно, не можем, спрашивала я себя. Мы же оставляли их в таком виде всякий раз, когда уезжали, – подпирали лопатой, чтобы створка не рухнула, и никто еще ее не похитил. Да и в любом случае за ней скрывались только наша старенькая машина, шестнадцатифутовое каноэ (все наши соседи до единого сразу бы их опознали, если бы кто-то на них покусился) и куча всякого хлама, не нужного никому, кроме Чарльза. И даже он, иной раз казалось мне, вряд ли был способен найти применение для фотографии его тетушки Этель в юности с теннисной ракеткой в руке или для стремянки без ступенек.

Однако Чарльз придерживался иного мнения, и вот уже вторую неделю он заменял гнилой столб на новый, выправлял молотком металлические листы, сколачивал новую раму для створки, каждое утро укладывая створку перед гаражом, чтобы легче было работать, и каждый вечер водворял ее на место.

Наши менторы, естественно, были в своей стихии.

– Говорили же тебе, что давно надо было починить их, – десять раз на дню повторял старик Адамс то мне, то Чарльзу.

– Все еще плот, значит, сколачиваешь? – ежедневно острил Фред Ферри, намекая, как мы поплывем в Канаду.

– Дал бы ты мне докончить, – с надеждой настаивал Эрн Бигс, на что старик Адамс указывал, что со створкой, уж конечно, будет покончено, если Эрн Бигс пройдется по ней молотком.

Но в конце концов работа была завершена – безупречно, как все, что делает Чарльз, хотя времени у него на это уходит многовато. После чего он створку покрасил – все в том же горизонтальном положении перед гаражом, а так как краска не высохла, в первый раз мы не закрыли гараж на ночь и утром обнаружили там гостей.

Мы их заметили еще накануне. Две измученные ласточки устроились отдохнуть на нашем телефонном проводе после тысячемильного перелета из Африки – знак наступления лета.

– Молоденькие! – заметил Чарльз. – Возможно, вылупились на ферме в прошлом году.

И, подивившись гигантскому расстоянию, которое они преодолели, и инстинкту, приведшему их выводить птенцов в этом тихом уголке Англии, где они сами увидели свет, мы вздохнули. Они же просто отдыхают. У нас они не останутся. В Долине ласточек не было. На ферме у вершины холма – да, они гнездились много лет в амбаре. А в Долине единственным подходящим строением была конюшня Аннабель, но ее крыша была для них, видимо, слишком низка.

И вот ласточки прилетели именно в тот вечер, когда ворота нашего гаража остались без створки.

Эта молодая пара (Чарльз сказал, что они напоминают ему Бэннетов) явно решила обзавестись собственным домом. Но ведь до их родного амбара больше полумили, и как они узнали, что у ворот нашего гаража снята створка?

На следующее утро они все еще сидели на проволоке, поглядывали на проем в воротах и иногда залетали в него. Они следили за всем, что происходило днем: как кошки отправились в огород поесть свежей зелени, как Аннабель вывели из конюшни и проводили на пастбище, как Чарльз второй раз покрасил покоящуюся на земле створку. Он старательно делал вид, будто не замечает их, но они-то его внимательно изучали, сказал он. Несколько раз самец дерзко проносился почти над самой его головой, а самочка, куда более осторожная, тревожно щебетала на проволоке, точно мисс Уэллингтон.

Ну и конечно, они поселились в гараже. Их можно было понять: высокие стропила, точно созданные для гнезда, глина для его постройки по берегам ручья, долина, полная насекомых, которые только и ждут, чтобы их поймали, и пара двуногих, видимо, как показала тщательная проверка, ничего против ласточек не имеющих.

О том, чтобы водворить створку на место, теперь не могло быть и речи. Так она и стояла, прислоненная к стенке, а старик Адамс говорил, что ничего-то мы толком сделать не умеем, Фред Ферри сообщал направо и налево, что мы не вешаем ее, поскольку не можем подогнать как следует, ласточки же влетали и вылетали, сколько им требовалось.

– И что ж будет, когда вы в Канаду уедете? – поинтересовался Эрн. Чарльз ответил, что к тому времени птенцы встанут на крыло.

Встали, и еще как! Неделю за неделей – когда нам необходимо было столько сделать! – мы наблюдали, как строилось гнездо, словно крохотная церковная кафедра под самой крышей, уютно примостившаяся на стропиле; как откладывались яички и затем насиживались. Птенцов вылупилось четыре, и тут стало ясно, как умно было выбрано место для гнезда. Они облюбовали стропило, которое смыкалось с балкой, протянувшейся во всю длину гаража, так что четверо птенчиков, еще не научившись летать, могли выбираться наружу, сидеть рядком, словно на трапеции, и следить за тем, что делалось в саду. Более того, указал Чарльз, если бы они сорвались, то упали бы в каноэ, подвешенное под ними на веревках. Такие предусмотрительные родители!

Бесспорно, бесспорно, хотя мы несколько перестали умиляться, когда как-то днем, собравшись потренироваться на реке, спустили каноэ на пол и увидели, как они его изукрасили изнутри. Четверо птенчиков сидели над ним, знакомились с миром… Впрочем, как сказал Чарльз, оно хотя бы уберегло машину.

А где же, можете вы спросить, все это время были кошки? Да в каноэ, если им предоставлялся случай. Они забирались на крышу машины, оттуда перебирались в каноэ и усаживались, занимая обе секции. До ласточек они добраться не могли, а те это прекрасно понимали и не обращали на сиамов ни малейшего внимания. Мы тоже не беспокоились: против обыкновения, нам хотя бы было известно, где обретается наша парочка, – зато Эрн Бигс пережил настоящее потрясение, когда увидел их там. Он заглянул узнать, нет ли у нас какой работки. Я отправила его к Чарльзу, который возился в гараже, а он услышал, как ласточки щебечут, и задрал голову.

– А там эти кошки, – докладывал он позже в «Розе и короне», – рассиживают себе в лодке, точно полинезийцы какие-нибудь.

И как будто он к этому добавил, что, зная нас, не удивился бы, коли б они выплыли на чертовой лодке из гаража.

А мы продолжали готовиться. Повесить створку на место мы не могли, но дел все равно оставалось невпроворот. Привести в порядок сад, изучить карты и собрать снаряжение, а мне – так еще подзаняться верховой ездой.

Обойтись без этого я никак не могла. Мы намеревались навестить наших двух друзей на их ранчо в Альберте, и я прекрасно знала, что Чарльз, пусть в последний раз он садился на лошадь неизвестно когда, все равно, как и в прошлый раз, лихо вспрыгнет в ковбойское седло и поскачет по склону, будто всю жизнь провел в этом седле. А еще я прекрасно знала, что мне, хотя я каждую неделю обязательно каталась верхом в нашей Долине, и мечтать нельзя, чтобы сравниться с ним.

Когда мы последний раз были там, на одном ранчо мне одолжили толстенькую кобылку по кличке Шеба, имевшую привычку умело сворачивать свое седло набок. Так что мне приходилось приноравливаться к перекошенной посадке – чтобы выравнивать седло после очередных ее козней. Я понятия не имела о том, как подтягивать подпругу. Впрочем, все это особого значения не имело: она и я, обе, знали, что, и опусти я на минуту поводья, опасность исчезнуть за горизонтом мне не угрожает.

Однако я решила, что теперь я ни с чем подобным не смирюсь. И я сумею не хуже Чарльза управлять своей лошадью, просто сидя в седле так, а не иначе и используя ноги. Я тоже буду сидеть с небрежной грацией, держа поводья в одной руке, а моя лошадь будет покорствовать каждому моему движению. И ради этого я усердно практиковалась на лошади из нашей прокатной конюшни, которую содержали миссис Хатчингс и ее дочь.

Как всегда, я ездила на Мио, втором номере конюшни. Мерлин, которому теперь было двадцать лет, местный патриарх, все еще оставался лучшим выбором для начинающих: нес их на себе бережно, точно младенцев, а когда решал, что они освоились в седле, сам переходил на рысь, опять очень осторожно, – просто, чтобы показать им, на что они уже способны. По-прежнему там был и Орешек, резвый каурый меринок, любимец моей подруги Тийны, медицинской сестры. И Пылкий, который как-то изобразил бьющего задом жеребца с Дикого Запада, пока я отчаянно цеплялась за его шею. И Келли, неизменно скорбная ирландская кобыла, и Алекс, могучий гнедой гунтер.

Что до остальных, Воин теперь находился на покое, Забуана купил человек, постоянно на нем ездивший, и забрал к себе в Эксмур, а Джаспер, высокий черный конь чистых кровей, погиб.

Трагедия разразилась внезапно, как часто случается с чистопородными лошадьми. У Джаспера начала побаливать нога, и ветеринар поставил диагноз – хронический артрит. Длительный дорогостоящий курс лечения, инъекции, опоры для больной ноги… Линн Хатчингс, обучавшая его еще годовичком, ухаживала за ним, как за ребенком. Все оказалось бесполезным. Вначале выпадали периоды, когда его нога вроде бы действовала нормально, но затем без всякой видимой причины он вновь начинал хромать. Если его держали в стойле, ноге становилось заметно легче, но он делался нервным и злобным. Если его пускали на пастбище даже в одиночку, он принимался носиться галопом, потому что для него в этом заключался смысл жизни, и боли в ноге возобновлялись. Под конец, когда ветеринар предпринимал последние отчаянные усилия, чтобы его спасти, он оставался в стойле круглые сутки. Просто сердце надрывалось смотреть, как он глядит вслед лошадям, отправляющимся на прогулку. Пылкий, его товарищ на пастбище в более счастливые времена, Мио, с которым он любил соревноваться в быстроте бега. А потом его, Джаспера, все счастье которого было в том, чтобы лететь по холмам как на крыльях, выпускали поразмяться, и он, мучительно хромая, бродил по двору.

Последний курс лечения не помог. Ветеринар сказал, что больше ничего нельзя сделать… и Хатчингсы печально согласились. Оставить его мирно пастись на покое, как Воина, было невозможно – боли в ноге с каждым днем усиливались… И вот Джаспера не стало – а ему еще не было и восьми лет. Его место занял Кречет, светло-гнедой конь чистых кровей, спокойный и уравновешенный, внешне очень походивший на Забуана. Пополнилась конюшня, что привело к множеству осложнений, и еще одним конем по кличке Варвар.