Текст книги "Игра королей"

Дороти Даннет
Игра королей

«Игра королей» посвящается англичанке и шотландцу.

Алистеру Мактэвишу Даннету и Дороти Эвелин Миллард Халлидей

ОТКРЫТЫЙ ГАМБИТ: УГРОЗА ЛАДЬЕ

«Лаймонд вернулся».

Весть разнеслась вскоре после того, как «Си-Кэтт» достигла Шотландии, выйдя из Кампвера с запретным грузом и пассажиром, которого не должно было быть на борту.

«Лаймонд в Шотландии».

Об этом с презрением и отвращением говорили люди, занятые подготовкой к войне с Англией; говорили, искоса поглядывая на кого-нибудь из своих: «Ходят слухи, что младший брат лорда Калтера вернулся». И лишь иногда женский голос произносил эти слова в ином тоне, с коротким, негромким смешком. Люди Лаймонда тоже знали, что он возвращается. Ожидая в Эдинбурге, они задавались вопросом – без особого, впрочем, беспокойства: как он собирается проникнуть в укрепленный город, чтобы соединиться с ними?

Когда «Си-Кэтт» пришла в Эдинбург, Мунго Тенант, эдинбургский обыватель и контрабандист, ничего не знал ни об этих слухах, ни о пассажире. Он, как обычно, совершил незаметный переход от мирной, обыденной жизни к незаконной торговле, и вскоре в теплую августовскую ночь по Hop-Лоху, заливу, омывающему Эдинбург с севера, к потайному подвалу под домом Мунго стали доставлять беспошлинный груз – оружие, бархат и бордоское вино.

В тростниковых зарослях Нор-Лоха, где во множестве гнездятся бекасы и вальдшнепы и где поднимают свои серые шеи лебеди городского судьи, некий человек не торопясь разделся, оставшись в шелковой рубахе и рейтузах, и, прислушавшись, бесшумно скользнул в воду.

Над черной, серебристой по краям гладью залива шириною в четыреста футов высились крыши эдинбургских домов. Этой ночью все окна замка светились, отражаясь в воде, как созвездия, ибо там, в замке, правитель Шотландии, граф Арран, выслушивал сообщение за сообщением о том, как подтягиваются английские войска для вторжения в Шотландию.

Ниже замка, во дворце королевы-матери, тоже было светло. Вдова покойного короля француженка Мария де Гиз не спала, страшась нападения, потому что рыжеволосая малютка королева, от имени которой правил Арран, была ее дочерью. А цель англичан состояла в том, чтобы насильственно обручить маленькую королеву Марию с девятилетним королем Эдуардом и затем при подходящих обстоятельствах заставить четырехлетнюю невесту отречься от престола. Сгоревшие соломенные крыши, разрушенные каменные строения и почерневшие стены дворца Холируд напоминали о прошлых нашествиях английских армий и о мужестве защитников.

Мунго Тенанта, поджидавшего свой груз, мало заботили государственные дела, но постоянная угроза войны с англичанами делала стражу у ворот чересчур придирчивой. После сокрушительного поражения Шотландии у Флоддена в войне с Англией тридцать четыре года назад Эдинбург, весьма некстати для контрабандистов, был опоясан высокими стенами, некстати и для Кроуфорда из Лаймонда, который, рассекая спокойные воды Hop-Лоха, яркой орифламмой 1) следовал за кормою лодки. Где груз контрабандиста мог миновать городскую стражу, свободен был путь и для объявленного вне закона мятежника, чья жизнь, попадись он в руки властей, не стоила бы и ломаного гроша.

Нос лодки коснулся прибрежного ила, и ее в молчании вытащили на берег. Гребцы принялись за разгрузку. Спины их сгибались под тяжестью груза, босые ноги семенили по траве; они прошли через сад, обходя препятствия, затем бесшумно спустились в подземный ход, ведущий в потайной подвал дома Мунго. Пловец, опутанный тиной, вышел на берег, отряхнулся и, никем не замеченный, проследовал в тот же дом, но вскоре покинул его. Кроуфорд из Лаймонда прибыл в Эдинбург.

Раз уж он проник в город, прочее не составляло труда. В маленькой комнате на Хай-стрит он быстро переоделся в неброскую, облегающую одежду, попутно с жадностью выспрашивая у прислуживающих ему людей мельчайшие подробности событий, происшедших за два последних месяца.

– …правитель, значит, ожидает англичан через три недели и квохчет, как наседка… Вы изрядно промокли, – заметил говоривший.

– Я, – произнес Лаймонд своим неповторимым голосом, мягкость которого порою скрадывала самые смертоносные замыслы, – нарвал, ищущий самку. Я вобрал в себя море, как Харибда 2), и за неимением лучших развлечений стану трижды в день извергать из себя воду за особую плату. Повтори-ка еще раз поподробнее то, что ты сейчас говорил о Мунго Тенанте.

Ему растолковали все, о чем он спрашивал, получили приказания, а потом Лаймонд ушел, чуть помедлив на пороге, чтобы зашпилить у подбородка черный плащ.

– Скромен, как фиалка лесная, – самым простодушным тоном изрек он и исчез.

В свой высокий дом на улице Госфорд-Клоуз, над входом в который красовался щит с кабаньей головой в верхнем поле, Мунго Тенант, зажиточный и уважаемый горожанин, пригласил двух гостей – своего соседа и его приятеля. Они сидела на резных стульях, поставив ноги на ковер из Курдистана, ели каплуна и перепелок и ничего не замечали вокруг, забыв даже о времени, потому что с головой погрузились в предмет благородный и захватывающий.

В десять часов прислуга отошла ко сну.

В половине одиннадцатого дворецкий Мунго услышал стук в дверь и, открыв ее, увидел водоноса Хоба Хьюата.

Дворецкий, через каждое второе или третье слово вставляя проклятия, спросил Хоба, что ему надо.

Хоб ответил, что они сами же просили принести воды для свиньи. Дворецкий это отрицал. Хоб настаивал. Дворецкий объяснил Хобу, что он может сделать со своей водой, а Хоб подробно описал, как он надрывался, поднимая из колодца эту растреклятую воду. Мунго с верхнего этажа постучал в пол, чтобы прекратили свару, и дворецкий, выругавшись, сдался. Он повел водоноса в помещение под лестницей, где обитала знаменитая свинья Мунго, символ дома, любимица хозяина, свинский предмет его идиотского пристрастия. Дворецкий стоял и ждал, пока Хоб Хьюат наполнит водой корыто, и вдруг свалился замертво, получив сокрушительный удар по голове.

Хоб, сделавший все, за что ему заплатили, исчез.

Дворецкий, рухнув на пол, так и остался лежать.

Свинья подошла к воде, принялась обнюхивать ее со все возрастающим интересом, погрузила в корыто пятачок и залезла в него с ногами.

Кроуфорд из Лаймонда связал дворецкого, вышел из хлева и поднялся по лестнице в комнату Мунго Тенанта.

Несмотря на присутствие услужливого хозяина, ни сэр Уолтер Скотт из Бокклю, владелец одного из крупнейших имений на шотландской границе, ни Том Эрскин не стеснялись в выражениях. Бокклю, шотландец из предгорья, великан причудливого облика, чей нос напоминал клюв попугая, был упрям и неуступчив, голос его гремел, как труба иерихонская. Эрскин был гораздо моложе, со свежим лицом, коренастый и резкий в движениях; он был сыном лорда Эрскина, главы одного из ближайших к трону семейств, коменданта королевской крепости Стерлинг.

– Постойте! – гремел Бокклю. – Нет, вы только послушайте! Протектор Сомерсет соберет свою проклятую английскую шваль и войдет в Шотландию по восточному побережью. И он прикажет своему командующему, лорду Уортону собрать англичан в Камберленде и одновременно вторгнуться с западного побережья. Но половина землевладельцев запада подкуплены англичанами и не будут сопротивляться. А все остальные из наших должны быть здесь, в Эдинбурге, чтобы драться с Недом Сомерсетом…

– Необязательно все, – отрезал Эрскин.

Бакенбарды Бокклю зашевелились.

– Кто же из достойных людей может остаться на западе?

– Эндрю Хантер из Баллахана.

– Черт возьми! Эндрю – парень хороший, порядочный, но его имение разорено, люди вооружены плохо – такая рать поляжет на поле боя, как роща под топором.

– Третий барон Калтер? – предположил Том Эрскин.

Бокклю насмешливо хмыкнул, и его двойной подбородок побагровел.

– Слышал я, что брешут при дворе эти безмозглые болтуны. Они говорят, что Калтеру нельзя доверять.

Том Эрскин распрямил свои мощные, обтянутые парчою плечи.

– Они говорят, что нельзя доверять его младшему брату.

– Лаймонду! О Лаймонде мы знаем все. Разбойник с большой дороги, подонок, приверженный всем порокам.

– И предатель.

– Да, и предатель. Но лорд Калтер не предатель, это не в его духе. Кое-кому не терпится устроить облаву на Лаймонда и его шайку убийц, а кое-кто требует, чтобы Калтер, если желает доказать свою верность, стал во главе отряда. Но Ричард Кроуфорд из Калтера не хочет вмешиваться: говорит, будто у него есть дела поважнее, и наотрез отказывается гнать брата, как дикого кабана. Все это еще не делает его предателем. – Надув щеки, словно мехи, Бокклю добавил: – И потом, Калтер только что женился. Вы порицаете его за то, что он повесил щит на крюк и старается скрыть свои семейные неурядицы?

– Черт возьми, – сказал Том Эрскин с досадой. – Я ни в чем его не обвиняю. А поскольку женился он на черноволосой красавице ирландке, то, полагаю, и ухом не поведет, даже если сам протектор постучит в ворота Мидкалтера и попросит попить водички. Но…

С обширного багрового лица исчезло сердитое выражение.

– Вы чертовски правы, – искренне признал Бокклю. – Больше того, вы меня натолкнули на пару мыслей, которые я выскажу парню при встрече. Если Калтер хочет, чтобы при дворе ему хоть сколько-нибудь доверяли, он волей-неволей должен решиться и изловить этого смазливого черта.

Мунго Тенант, из уважения к благородным гостям больше молчавший, сумел наконец вставить словцо:

– Кроуфорда из Лаймонда, сэр Уот? – сказал он. – Сейчас, насколько я слышал, его здесь нет. Он в Нидерландах. И одному Богу известно, когда вернется, если вернется вообще… Господь нас благослови, что это?

Кто-то чихнул, больше ничего, но чихнул за дверями комнаты, в которой они сидели, – и вся надежность уединения развеялась в прах. Том Эрскин первым ворвался в соседнюю комнату, двое других последовали за ним. Они не обнаружили никого, но дверь, ведущая в спальню Мунго, была приоткрыта. Воздев горящую свечу, как знамя, Эрскин ринулся вперед.

Мягкие, как пух, волосы, полные нескрываемого коварства глаза – сам Лаймонд глядел на него из серебряного зеркала. Не успел Эрскин позвать на помощь, как Бокклю с Мунго Тенантом очутились рядом. Лаймонд отскочил к дальней двери, положил руку на щеколду и поднял сверкающий меч на уровень груди. Все трое бросились было на него, но отступили: оружия при них не оказалось.

– Как говаривала миледи Саффолк, – мягко сказал Лаймонд, – Господь Бог – превосходный человек. – Синие, как васильки, глаза остановились в задумчивости на лице сэра Уота. – Слухи доходят до меня с опозданием. Nouvelle amour, nouvelle affection: nouvelles fleures partil' herbenouvelle [1]Note1
  Новая любовь и новая нежность; свежие цветочки в свежей траве (фр.).


[Закрыть]. Скажите Ричарду, что его молодой жене предстоит еще познакомиться с деверем. Жаль, что вы позабыли дома свои мечи.

От гнева лицо Бокклю пошло пятнами.

– Ах ты, подзаборная шавка… Сегодня ночью тебя…

– Знаю: освежуют, спустят шкуру, обдерут, как липку, и в довершение всего повесят на шестишиллинговой виселице. Но только не сегодня. Этот город не столь велик, но славится отличными купальнями. И сегодня ночью начнется война мышей и лягушек, не так ли, Мунго?

– Парень сошел с ума, – убежденно сказал Бокклю, которому удалось отломить от камина решетку.

– Мунго так не считает, – возразил Лаймонд. – Он думает только о радостях плоти и о своих сокровищах.

Мунго во все глаза уставился на пришельца.

Лаймонд улыбнулся ему.

– Будь осторожен, – предупредил он. – Земля прилюдно разверзнется под твоими ногами. Сам ведь знаешь: О mea cella, vale [2]Note2
  Привет тебе, о моя келья (лат.).


[Закрыть]. – Тут Мунго понял, что ему грозит. – Не мешкай, разиня, пускайся наутек, – глубокомысленно проговорил Лаймонд.

Мунго Тенант, не говоря ни слова, ринулся на врага, но столкнулся с Томом Эрскином, упал и загасил свечу. Началась невообразимая сумятица: три человека, один из которых был вооружен каминной решеткой, натыкались друг на друга в темноте и сыпали проклятиями; наконец они добрались до дальней двери и распахнули ее. Коридор до самой лестницы был пуст, а снизу едва доносились быстрые шаги. Все трое бросились следом.

Они бежали с третьего этажа, а лестница была винтовая. От рева Бокклю дребезжала оловянная посуда на кухне, Том Эрскин тоже орал во всю глотку, а Мунго попискивал, как цыпленок. Шум услышали слуги и вскочили со своих лежанок. Загорелись сальные свечи, внизу послышался топот босых ног.

Услышала шум и свинья Мунго. Пьяная в стельку, она бросилась к лестнице в тот момент, когда появился первый слуга. Хлопая, словно крыльями, огромными ушами, выгнув хребет наподобие друида 3), молящегося на восходе солнца, свинья бросилась наперерез, стоило Лаймонду и его преследователям оказаться внизу. Она отскочила от балясины перил, проехалась копытцами по каменному полу, а потом бросилась Мунго Тенанту под ноги и завизжала в неудержимом поросячьем восторге. Мунго рухнул как подкошенный; на него свалился Бокклю; Том Эрскин запнулся о них обоих и полетел прямо на столпившихся у подножия лестницы слуг, чьи нечесаные головы торчали внизу, точно копны в пору молотьбы. Никем не замеченный в суматохе, Лаймонд пролетел между ними, легкий, как ветерок.

С криком, визгом и хрюканьем спутавшийся клубок катался у лестницы; то и дело кто-нибудь подпрыгивал, неистово вопя: не видимая в свалке свинья кусала дерущихся за босые ноги. Первым высвободился Бокклю: над схваткой, как ленты воздушного змея над суетой карнавала, нависали его седые бакенбарды.

– Лаймонд! – заорал он. – Куда этот черт подевался?

Они обыскали весь дом, но Лаймонда и след простыл, только в хлеву нашли связанного дворецкого с кляпом во рту.

– Дьявол! – с яростью произнес Бокклю. – Ставни были закрыты, дверь заперта на ключ. Он должен быть здесь. Где у вас подвал?

Лицо у Мунго покрылось пятнами.

– Я там уже смотрел – пусто.

– Так давайте посмотрим еще раз, – отрезал Бокклю и оказался в подвале прежде, чем Тенант успел его остановить. – Это что такое?

Это, несомненно, была потайная дверь. Понуждаемый крайними обстоятельствами, Мунго Тенант еще минут десять сдерживал их, объясняя, что дверь наглухо забита, что она никакая не дверь, что она заперта и ею не пользуются. Наконец Бокклю, устав слушать, отправился за ломом. Дверь открылась легко, тихо скрипнув смазанными петлями. Мунго не было нужды волноваться. В нижнем подвале и в длинном подземном туннеле, ведущем к Hop-Лоху, уже не осталось и следа контрабандного товара. Но так как бочки с бордоским вином оказались неподъемными, все эдинбургские колодцы на следующий день наполнились кларетом, и накануне английского вторжения обитатели Хай-стрит часа два блаженствовали не хуже, чем любимая свинья Мунго.

Поздно ночью над гладью Нор-Лоха отзвенели и смолкли раскаты смеха.

 
Леди борова полюбила,
Сказала она: «Мой свет,
Ляжешь нынче со мной в постель?»
И боров хрюкнул в ответ.
 

И, давно уже высадившись на берег со своими людьми и добычей, Круофорд из Лаймонда, человек умный и удачливый в своих бесчестных делах, воспитанный в роскоши наследник состояния, невозмутимо поскакал в Мидкалтер, в замок, где жила его новоявленная невестка.

 
«Ляжешь нынче со мной в постель?»
И боров хрюкнул в ответ.
 

В замке Мидкалтер, неподалеку от реки Клайд в юго-западных предгорьях Шотландии, вдовствующая леди Калтер воспитала троих детей, младшая из которых, Элоис, умерла в отрочестве. Два мальчика воспитывались то во Франции, то в Шотландии; по настоянию матери их обучали латыни, французскому, философии и риторике, охоте псовой и соколиной, верховой езде, стрельбе из лука и искусству чисто и безболезненно убивать мечом. Когда ее муж умер насильственной смертью, старший сын Ричард стал третьим бароном Калтером, а его брат Фрэнсис получил титул наследника – Хозяин Калтера, который он присовокупил к имени, происходившему от названия его собственных земель – Лаймонд.

До женитьбы Ричарда Сибилла, леди Калтер, жила в Мидкалтере одна со своим старшим сыном. Что она думала о похождениях Лаймонда, того достойная леди не говорила вслух. Она радушно, с распростертыми объятиями и с веселым блеском в синих глазах приняла Мариотту, молодую жену Ричарда, и в этот день в конце лета 1547 года, проводив сына на одну из бесчисленных сходок местной знати, пригласила соседок познакомиться со своей невесткой. И вот в отсутствие Ричарда сорок женщин болтали, рассевшись в плюшевых креслах под гулкими сводами большой залы Мидкалтера, знаменитой своими гобеленами и резными панелями.

Черноволосая красавица Мариотта привлекала к себе все взгляды. Мать Ричарда Сибилла, миниатюрная и изящная, с глазами цвета васильков и нежной кожей, старалась по возможности держаться в тени: какую-то часть времени она посвящала хозяйству, а мысли свои не открывала никому.

– Как поживает Уилл? – обратилась она вдруг к Дженет, третьей и самой привлекательной из жен Уота Скотта из Бокклю.

Дженет, крупная, красивая, цветущая женщина, на тридцать лет моложе Бокклю, слывшая самой умной из дьявольски умной семьи, подняла глаза к потолку и застонала.

По мнению Сибиллы, наследник Бокклю, его сын от первого брака, был милый рыжеволосый парнишка: пяти лет он потерял мать, и его достойно воспитал тогдашний капеллан сэра Уота. Потом Бокклю послал сына во Францию, где тот до недавнего времени учился в Сорбонне. И все же Сибилла сумела по достоинству оценить стон, который издала Дженет.

– Религия или женщины? – со знанием дела спросила леди Калтер.

– Женщины! – в отчаянии вскричала Дженет. – Виданное ли дело, чтобы кто-нибудь из Бокклю хоть пальцем пошевелил ради женщины! Ничуть не бывало. Моральная философия – вот в чем беда. Беднягу Уилла обучили моральной философии – и его отец готов лопнуть от злости.

– Значит, теология, – с беспокойством заметила Сибилла. – Я полагаю, мальчик пройдет через это, если, как Линдсей 4), будет держаться банальностей, облеченных в ямбы, но если он станет кальвинистом, или лютеранином, или последователем Эразма 5), или анабаптистом, то для его здоровья это будет не очень полезно; посмотрите на Джорджа Уишарта 6) или кастильцев.

– Лютера он не цитирует. Он цитирует Аристотеля, и Боэция 7), и рыцарский кодекс, а также кавалера Баярда 8) о верности и об этике войны. Он так дьявольски морален, что ему бы стоять под священным деревом Бо 9). И он не желает попридержать язык. Я допускаю, – с мрачноватой усмешкой сказала леди Бокклю, – что чистые родники рыцарства в Хавике слегка замутились, но разве это повод для того, чтобы называть родного отца беспринципным старым мошенником, а всех прочих шотландских пэров – негодяями и предателями?

Сибилла собралась с мыслями:

– Уж что-что, а спорить Уот умеет. Неужели он не может объяснить мальчишке?

– Бокклю – далеко не святой, а Уилл самого архангела Гавриила может свести с ума и заставить приложиться к бутылке, – откровенно сказала леди Бокклю. – Погодите-ка, еще услышите, что он говорит о клятвопреступлении, о патриотизме и о слугах двух господ. Последний раз, когда он сел на своего любимого конька, они с Уотом через пять минут сцепились не хуже, чем гвельфы с гибеллинами 10). Черт бы подрал обоих, – задумчиво прибавила Дженет, – они друг друга стоят. – Леди Бокклю помолчала, и в глазах у нее вдруг появился колючий блеск.

Сибилла улыбнулась своей неподражаемой улыбкой и встретилась взглядом с невесткой. Тут леди Бокклю заговорила снова:

– Вы слышали – Лаймонд вернулся.

На мгновение в умных синих глазах мелькнуло сосредоточенное выражение. Затем мать Лаймонда повернулась и сказала:

– О Мариотта, дорогая. Думаю, цыгане внизу уже кончили ужинать, и, наверное, хоть они и кажутся довольно честными, безопаснее выпроводить их до того, как вернется Ричард с лошадьми. Не могла бы ты?..

Мариотта и леди Калтер прекрасно понимали друг друга. Мариотта рассмеялась и тут же вышла, чтобы отослать цыган.

– Они пришли так кстати, – сказала Сибилла. – Лишние музыканты никогда не помешают – вот акробатов я, надо сказать, не слишком люблю. И что же вы собираетесь делать с Уиллом?

– Мы уже кончили обсуждать Уилла, – резко проговорила леди Бокклю. – Вы прекрасно слышали, что я завела речь о Лаймонде.

– Да, – согласилась вдова. – Да, помню и да, знаю, что его видели где-то здесь. Так, во всяком случае, говорят.

Не без труда Дженет удалось поймать ее взгляд.

– Сибилла, а как отнесся Лаймонд к женитьбе Ричарда?

– Это его не касается. Совершенно не касается. Лаймонд никогда не сможет стать лордом Калтером при нынешнем положении вещей. Его собственное поместье и то конфисковали, когда он был объявлен вне закона. Другого наследника нет. Если Ричард и Мариотта умрут, все наследство перейдет к короне.

– Конечно, сейчас он не может наследовать Ричарду, – согласилась Дженет. – Но если верх возьмут англичане? Преступники, объявленные вне закона, нередко кончали жизнь в роскоши, если только успевали вовремя спознаться с нужной партией.

– Так говорят. Но, благодарение Богу, – заключила Сибилла, – этот преступник не желает знаться ни с единой партией во всей Европе. Вы не пробовали красить занавески углем?

На сей раз леди Бокклю поняла намек.

Выполнив поручение, Мариотта возвращалась по винтовой лестнице, когда услышала стук копыт во дворе и догадалась, что вернулся Ричард со своей свитой. Требования этикета и желание броситься вниз навстречу мужу какое-то время боролись в ней. Она все еще колебалась, когда за поворотом лестницы послышались шаги и снизу, из спиралевидных глубин, как моллюск из раковины, показался незнакомец с волосами, желтыми, как спелая пшеница. Будучи молодой и кокетливой по натуре, леди Калтер, сверкая своей темной красою, подобрала юбки, улыбнулась не без жеманства и осведомилась:

– Могу я чем-нибудь помочь вам, сэр?

Светловолосый потомок норманнов, признав смуглую дочь кельтов, разразился тирадой:

– Опять меня занесло на лестницу для слуг. Этот дом был построен кротами и для кротов, а о лордах и джентльменах забыли. Дженни, радость моя, где твой лорд любезный? Какая тропа приведет к Калтеру? К любому Калтеру: к старой леди Калтер, к юной леди Калтер или к его милости средних лет.

Если она и сочла ошибку невольной, то лишь на мгновение. А потом попыталась обратить все в шутку.

– У вас довольно примитивное чувство юмора. Мой муж еще не вернулся, но его мать наверху. Если хотите, я провожу вас к ней.

В ответ прозвучал счастливый гортанный смех.

– Ах, так и вы из Калтеров, и у вас крутой нрав, и волосы черны как смоль? Поехали в Ирландию плясать?

– Я – леди Калтер, – твердо сказала Мариотта. – Полагаю, вы – друг моего мужа.

Незнакомец остановился на две ступеньки ниже ее.

– Полагайте что хотите. Желтое вам не идет. А еще вам не идет напрашиваться на комплименты.

– Это переходит все границы!.. – возмутилась Мариотта. – Ваши манеры непростительно грубы.

– Ричард тоже не любит меня, – с грустью отметил светловолосый. – Но это и впрямь непростительно. Вы любите Ричарда?

– Я его жена!

– Поэтому-то я и спрашиваю. Вы, случайно, не исповедуете многомужие? – Он оперся о перила и весело взглянул на нее. – Трудно решиться, не правда ли? А вдруг я – дальний родственник со своеобразным чувством юмора, и тогда, если вы закричите, то попадете впросак. А вдруг я – местный дурачок, которого любой ценой следует держать подальше от гостей. А вдруг я… ах, нет, нет, мой ангел.

Он молниеносно схватил ее за руку и оттащил от перил, когда Мариотта собиралась уже прыгнуть вниз, туда, где слышались голоса слуг и где бы ее муж.

– Не дурите, милая, или я рассержусь, – сказал незнакомец. – Люди, которых вы слышите внизу, мои. Шутки в сторону: замок захвачен.

Он держал Мариотту так близко к себе, что она не могла уклониться от его взгляда. Глаза у него были синие, яркого василькового цвета, точно такого же, как у вдовствующей леди. И тут Мариотта догадалась: лицо ее застыло, дыхание стало прерывистым.

– Я знаю, кто вы такой. Вы – Лаймонд!

Он отпустил ее и захлопал в ладоши.

– Я возьму назад наиболее гнусные оскорбления, если вы не употребите во зло свободу ваших рук. Вот так. А теперь, невестушка, давайте по этой лестнице Иакова вознесемся в покои моей ангелоподобной матушки. Будь моя воля, – добавил он, придирчиво оглядывая Мариотту, – я бы нарядил вас в красное.

Так вот он каков, брат Ричарда. Каждая его черта, словно выписанная на холсте поверх другой картины, говорила двумя голосами. В одежде, богатой, черного цвета, ощущался легкий беспорядок; кожа загорела и обветрилась; красивые глаза наполовину скрывались под тяжелыми веками; в складке губ выражались дерзость и высокомерие. На пристальный взгляд он отвечал беззлобно:

– А вы кого ожидали увидеть? Ядовитого змея, дьявола, душевнобольного? Милона 11) с быком на плечах, Аримана 12), готового к битве с Ахурамаздой, или Золотого осла? Вы, должно быть, не знали, что такой цвет волос у нас фамильный? Ричарду он не достался. Бедняга Ричард – просто шатен, но доброе сердце имеет вза…

– Я тоже знаю стихи! – воскликнула Мариотта, потирая запястье. – Шатен – надежен, рыжий – изворотлив, блондин – завистлив…

– А брюнет – похотлив. Сколько ловушек ни встретилось сегодня на вашем пути, вы не миновали ни единой. Если хотите, можете с криком бежать впереди. Теперь это уже не имеет значения, хотя пять минут назад и была некоторая спешка: связать слуг… собрать серебро… извлечь кубышку Ричарда из обычного тайника. Ричард не меняет привычек.

С отсутствующим видом он прошел мимо нее и стал подниматься по лестнице. Ошеломленная, испуганная, Мариотта последовала за ним.

– Чего вы хотите? – спросила она.

Он подумал.

– В основном развлечься. Вы не считаете, что для моей семьи настало время разделить со мной мои несчастья, как это подобает истинным христианам? И потом: порок дорого стоит. Как ни брызгаю я на них майской росой, мои темные, нежные алмазы не размножаются, а растворяются. Невоздержанность, Мариотта, крадет и деньги, и легкость пищеварения – но кто может справиться с ней? Только не я. И в доказательство сейчас на ваших глазах истеку сладчайшими мирровыми слезами.

Они достигли двери, ведущей в залу. Взявшись за ручку, он обернулся; его яркие глаза сверкали по-кошачьи.

– Теперь смотрите в оба. У сорока кумушек наш приход возбудит сильнейшие чувства. Одной короткой фразой – много, двумя – я намереваюсь провести ваших дам через испуг, пренебрежение, презрение и гнев; мы разыграем маленькую драму, ужасную, но поэтическую, отпечатанную петитом и полную, как сказал поэт, пользы и глубокомыслия. Интересно, встречу ли я признание?

Мариотта, призвав на помощь всю свою смекалку, попыталась остановить его единственным доводом, какой ей пришел на ум.

– Там ваша мать.

Он выслушал это со спокойным удовлетворением.

– Ну хоть кто-то меня узнает, – сказал Кроуфорд из Лаймонда и открыл дверь, вежливо пропуская Мариотту вперед.

А тем временем сэр Уот Скотт из Бокклю ехал верхом на запад от Эдинбурга, покончив, слава Богу, с участием в военных советах, собираемых правителем, и покинув своего доброго друга Тома Эрскина, расстроенного контрабандиста и свинью, страдающую похмельем.

Бокклю был привычен к войне. С того времени, как поражением под Флодденом закончился золотой век королевства, ведущего активную политику и развивающего свою культуру, сэру Уоту приходилось подчиняться детям или их наставникам и так называемым протекторам, занятым междоусобной борьбой за власть. И те, кто терял власть, неизменно искали покровительства английского короля Генриха VIII; он же, обуреваемый гордыней и подстрекаемый угрозой со стороны европейских держав, собирался захватить Шотландию, забрать маленькую королеву Марию в Англию, воспитать ее в английских традициях и впоследствии выдать за своего сына.

Генрих посылал все новые и новые войска в Шотландию, чтобы покорить ее. Он брал заложников, осыпал шотландцев подачками, дарил пенсии, предлагал высокие должности раздраженной и разоренной знати и в самый месяц рождения Марии и смерти ее отца короля Иакова, наголову разбив его войска у Солуэй-Мосс, увел в качестве пленников в Лондон половину пэров из шотландского предгорья: им была обещана свобода в обмен на письменное обещание способствовать заключению брака меду принцем Эдуардом и Марией.

Теперь Генрих был мертв, и на английском троне тоже сидел ребенок – Эдуард VI, за которого правил его дядя Эдвард Сомерсет, протектор Англии и ярый сторонник идеи Генриха женить мальчика на Марии. Сомерсет тоже сжигал, и разорял, и предавал мечу, и пытался привлечь шотландскую знать на свою сторону иными методами: король Генрих, одержимый похотью, без конца меняющий жен, отделил церковь своей страны от папской, и в Шотландии многие уже отворачивались от королевы-матери, француженки по происхождению, и старого союзника, католической Франции, с надеждой глядя на реформистскую религию.

Последнее, однако, не заботило Бокклю, которого в очень малой степени волновали вопросы добра и зла. О религии он размышлял лишь в том случае, когда она слишком тесно соприкасалась с политикой, а потому могла повлиять на судьбы его семьи, но нынешние религиозные трения его не беспокоили. Папа Римский был далеко не идеален, но старый Гарри Английский почти разрушил дом Бокклю в Бранксхолме, а потому стал в глазах сэра Уота самым безбожным еретиком. Когда у твоего народа нет постоянной армии, тебе ничего не остается, как защищать твой дом самому вместе с твоими ленниками, да еще оплачивать услуги иностранных наемников, насколько позволяет кошелек. Бокклю любил драться. Получив приказ, он повернул на запад, готовый выступить в поход, но по пути сделал крюк, чтобы заглянуть в Богхолл, замок, расположенный на смрадных торфяных болотах в центре Шотландии и принадлежащий Флемингам, семье, которая, как ни одна другая, была предана королеве: глава этой семьи лорд Флеминг был женат на бойкой незаконной дочери королевского дома.

Леди Флеминг, не только тетка, но и гувернантка королевы, отсутствовала, но Бокклю приняла в Богхолле ее крестница Кристиан Стюарт.

Она была любимицей Бокклю. Привлекательная, высокая, с темно-рыжими волосами красивого оттенка и твердой, решительной поступью, она рассуждала здраво и в совершенстве умела вести беседу: никто не мог бы по виду сказать, что девушка слепа от рождения. Она знала каждый уголок в Богхолле и нынче сопровождала сэра Уота, который уже обговорил с Флемингом свои дела; именно она и сказала Бокклю, что лорд Калтер в замке и сейчас находится наверху.

– Калтер здесь? – спросил Флеминг, тоже услышавший это. – Я думал, он уже уехал.

– Еще нет, – спокойно сказала Кристиан и медленно пошла за Бокклю, который, не теряя времени, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, поскакал по лестнице как горный козел.