Текст книги "Игра королей"

Ричард, третий барон Калтер, старший сын Сибиллы, был действительно наверху – на крыше. Солнце там светило прямо в лицо, пробиваясь сквозь башни и зубцы; замок поднимался над торфяником, как маяк, а вокруг него, как морские отмели, простирались двор, парк и луг. На огромном пыльном фартуке двора, где скопились хозяйственные постройки, конюшня, псарня, курильня, сараи, кипела жизнь, которую можно было видеть и сверху в перспективе. Бокклю шел впереди, а девушка твердой поступью следовала за ним, и ветерок трепал ее рыжие волосы.

Лорд Калтер смотрел, как они приближаются. В нем нельзя было сыскать и следа самозабвенной одержимости новобрачного. Он был невысок ростом, плотного сложения, с каштановыми волосами; твердый взгляд серых глаз говорил о том, что на человека этого можно положиться. Ричард Кроуфорд в свои тридцать с небольшим лет владел немалым состоянием и привык повелевать. Он ждал с каменным лицом и заговорил, не дав Бокклю открыть рот.

– Если вы насчет Лаймонда, то не трудитесь напрасно, Бокклю.

– Да, я насчет Лаймонда, – мрачно ответил сэр Уот и разразился речью.

Как недавно Мунго Тенант, Кристиан Стюарт слушала и молчала, но выказывала участие и понимание, до которых Мунго Тенанту было далеко.

Бокклю разошелся вовсю:

– Вы можете и в самом деле быть в союзе с Лаймондом, если даете окружающим повод думать, что это так. Армия, снедаемая подозрениями, – заранее побежденная армия. Посмотрите, что творится вокруг! Пять лет назад обнаружилось, что ваш брат Лаймонд не один год продавал свою родину; потом он таскался из страны в страну, совершая все мыслимые и немыслимые преступления. И теперь вот он вернулся, прости его Господи, с душою, более черной, и с привычками, более скверными, чем прежде. А пока те, кто еще печется о национальном единстве, продолжают борьбу. Полмиллиона человек. Англичан же три миллиона, и они изо всех сил стараются втоптать Шотландию в грязь. А нас с вами, диких аборигенов, вышвырнуть вон, и землю поделить между всякими Дейкрами, Хоуардами, Сеймурами и Масгрейвами. В перерывах между набегами англичан все землевладельцы от Берика до Файфа лебезят перед Англией, как беременная судомойка перед своей хозяйкой. Господь видит, я их ни в чем не виню. Я сам брал английские деньги, чтобы защитить свой дом и своих людей. Вы обещаете предоставить им провиант и лошадей, а также не вступать в сражения, когда они вторгаются, и лижете им сапоги или же не делаете этого, что зависит от толщины стен вашего замка и от того, как вы понимаете совесть. – В раздражении он ходил по крыше взад и вперед. – А еще у нас есть распрекрасные Дугласы и другие, им подобные. Они признаны как посредники между шотландцами и Лондоном; у них есть золотишко, родовое древо, чистое и незапятнанное вплоть до самого желудя, а ратников столько, что с этой семейкой трудно объясниться начистоту. Обе стороны их уважают, деньги текут к ним рекой, потому что каждая партия считает, что может купить их преданность раз и навсегда. Но сэр Джордж Дуглас предан только своему дому, а если дьявол не вознесет Дугласов на вершину династической навозной кучи, то тогда пусть и сам дьявол отправляется к Римскому Папе. Вам ясно, к чему я клоню? – спросил Бокклю.

– Ясно, – отозвался лорд Калтер. – Продолжайте.

– Хорошо. Есть у нас такие люди, а есть и другие, вроде вас, кто является опорой трона из поколения в поколение, – ведь у вас столько поставлено на карту в Шотландии, что другая игра не стоит свеч, и вы продолжаете начатое предками… Мы считаем, что протектор вот-вот вторгнется к нам. Мы надеемся собрать армию и остановить его у Эдинбурга. Это будет не лучшая армия, потому что одним глазом она должна будет следить за лотианскими лэрдами, а другим – за Дугласами. И клянусь Богом, Ричард Кроуфорд, – закончил Бокклю так громогласно, что с башен поднялись голуби, – если придется приглядывать еще и за вами, то У Золотых Ворот в течение следующих недель будет стоять армия косоглазых шотландцев.

Последовало молчание; хитрые, живые глаза смотрели в сверкающие серые. Вдруг Кристиан воскликнула:

– Ричард! Я чувствую запах дыма.

Он сразу же бросился прямо по черепицам к краю зубчатой стены. Бокклю, разинув рот, глазел то на девушку, то на удалявшуюся фигуру Ричарда. Кристиан быстро заговорила:

– Ричард пришел наверх, потому что ему показалось, будто он видит дым в направлении Калтера.

Через минуту Бокклю был рядом с Ричардом у самой высокой бойницы.

Августовское солнце последними предвечерними лучами обжигало их, отражаясь от крыш и башен, раскрашенных под мрамор шпилей и оштукатуренных стен вишневого цвета. На восток лежали крыши баронского городка Биггара у подножия Бизбери-Хилл и дорога на Эдинбург. На юге, насколько хватало глаз, виднелись холмы – предгорье английской границы. На север и северо-запад шли дороги на Эйршир и Стерлинг, огибающие гору Тинто.

На западе от самых стен замка начиналось болото, мутно-зеленое, поблескивающее между холмами, – через три мили оно давало начало речушке Калтер, на которой стояли замок и деревня Мидкалтер.

Какое-то время ничего не было видно, и Бокклю насмешливо сказал:

– Подумаешь, дым. Не волнуйтесь. У меня трубы черным-черно дымили где-то с месяц, пока моя первая жена да повар не освоились с печами.

Ветерок, ласкавший им лица, сменил направление. Огромный столб дыма, черный, как ночь, поднялся с запада и завис, колыхаясь, на горизонте.

С невероятной скоростью лорд Калтер бросился к лестнице, а за ним и Бокклю, который вопил во весь голос, связывая алебардщиков и лучников. Оставшись одна, Кристиан Стюарт сама нашла дорогу к лестнице и спустилась вниз, а в ее невидящих глазах отражалась какая-то внутренняя борьба.

Когда открылась дверь, женщины в большой зале Мидкалтера не удивились. Они ждали, что вот-вот принесут еду, и леди Бокклю, которая по случаю беременности без конца хотела есть, заняла стратегическую позицию у окна, где уже были расставлены блюда с холодными закусками. Сибилла, стоя у камина, как раз добралась До середины длинной и подробной истории, которая вызывала у слушательниц веселый смех. Когда дверь распахнулась, она с удовлетворением заметила:

– Ну вот, теперь мы сможем подкрепиться. Дженет будет довольна. – Ее синие глаза просияли улыбкой при виде невестки, потом улыбка исчезла, и взгляд, устремленный на дверь, застыл.

Яркая и изысканная, гибкой кошачьей походкой в дверь вошла Драма. Прислонившись к двери, Лаймонд запер ее и, не глядя, вытащил ключ свободной рукой. В другой руке он держал обнаженный меч, и опущенное острие почти касалось стеблей лаванды, которыми был устлан пол. Мариотта стояла рядом с ним совершенно неподвижно.

С самой первой секунды с лица вдовствующей леди исчезло всякое выражение – только ее седые волосы искрились, как кристаллики соли. Заметив неподвижность хозяйки, расслышав скрежет ключа в замке, уловив наконец блеск меча, гостьи одна за другой стали поворачивать головы. Поднялся ропот, но быстро стих. В наступившей тишине, как крокус на снегу, распустилась мелодия какой-то зазевавшейся флейты, упорно тянувшей свою партию на галерее для музыкантов. Потом и этот звук оборвался.

Пришелец, опершись спиной о дверь, заговорил, лениво растягивая слова:

– Добрый вечер, леди. Джентльмены, которые сейчас войдут сюда, вооружены до зубов. Я Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда, и мне нужны ваши жизни или ваши драгоценности – я предпочел бы последнее, но при необходимости возьму и то и другое.

Шепот изумления сменили первые испуганные возгласы, потом поднялась целая буря громких оскорблений и наконец раздался общий неистовый вопль – на него отозвались струны арф на высокой галерее. Одна из дам, потеряв голову, вцепилась в рукав миниатюрной властной хозяйки.

– Сибилла, это же Лаймонд! – выкрикнула она и тут же отпрянула, взглянув на каменное лицо вдовствующей леди.

Комната заполнилась вооруженными людьми. Одни энергично принялись отбирать у женщин деньги и драгоценности, другие обыскивали залу, хватая все ценное; оружие они держали наготове и со злобными, плотоядными взглядами пытались спровоцировать сопротивление. Сопротивления не было.

Безмятежный взгляд Лаймонда скользил по комнате, останавливаясь наудачу то на одной фигуре, то на другой. Но инстинкт давно уже подсказал Мариотте: есть нечто, о чем он помнит все время. Нащупав слабое место, она заговорила:

– Почему вы не смотрите на нее? Вашей драме нужен диалог.

Он обратил к Мариотте отуманенный взор.

– Тополек мой в льняных одеждах, майское деревце в самоцветах – я остановился на пантомиме.

– Стыдно. Вы жестоко обманули мои ожидания.

– Пантомима не всегда предполагает комедию, дорогая. Отнюдь.

В ответ зазвучал голос того же тембра:

– Значит, фарс, – спокойно произнесла вдовствующая леди. – Моего сына не сложно разгадать, Мариотта, хотя его фантазии и могут ввести в заблуждение. Он боится…

– Это я-то боюсь? – Синие глаза, безжизненные, лишенные какого-либо чувства, глянули наконец в другие того же цвета глаза. – Боюсь чего? Отлученный от церкви и объявленный вне закона – какой еще повод для страха могу я найти умом или сердцем? Oime el cor, oime la testa… [3]Note3
  О мое сердце, о моя голова (ст.-ит.).


[Закрыть] Поверьте: после пяти лет злодейств во мне не больше утонченности, чем в кислой капусте.

– …боится, что я могу проткнуть мыльный пузырь этого аттического блеска. То, что мы видим, – всего лишь спектакль, не правда ли, Фрэнсис?

– Вы так думаете? – насмешливо отозвался он. – Боюсь, что, когда занавес опустится, вы не получите назад свои бриллианты. И пожалуйста, зовите меня Лаймонд; выбирайте любую сторону новой медали. Я стал предусмотрителен и сдержан. – Его улыбающиеся глаза, устремленные на мать, были пусты. – De los alamos vengo, madre[4]Note4
  Из рощи тополиной иду я, мама (строка из романса; исп.).


[Закрыть]. В борделях и темных закоулках Европы обрел я вкус к лицедейству… О да, и к убийству, и к предательству, и к преступлениям всякого рода – сами слышали: неисчислимым и соблазнительно сладострастным. Разве не наслаждались вы эти пять лет великолепными сплетнями? Разве не ждете вы все с нетерпением, что я вот-вот за волосы поволоку свою невестку в постель? Черт возьми, если подумать, то я – подлинный благодетель общества.

– Ты болтливая обезьяна! – Леди Бокклю вступила в игру, кипя от возмущения, жалея Сибиллу и от всей души ненавидя чернобородого негодяя, который только что отобрал у нее изумруды. – Что плохого сделал тебе Ричард, кроме того, что родился первым?

В синих глазах появилась задумчивость.

– Это он плохо рассчитал, – согласился Лаймонд. – Но последнее слово еще не сказано.

Строфа сменилась антистрофой – подошло время эпода. Хозяин стоял далеко, но его ухмыляющийся подручный – рядом.

– Сейчас я скажу последнее слово, ты, бездушная тварь! – пронзительным голосом вскрикнула леди Дженет и, схватив стоявший рядом холодный пудинг, швырнула его в лицо чернобородому. Пока громила, извергая проклятия, сдирал со щек и носа бланманже, леди Дженет выхватила его собственный кинжал и замахнулась.

Но сделала она это недостаточно быстро. Лаймонд, наблюдавший у двери, вовсе не хотел терять одного из своих людей. Куда только подевались беспечность и насмешка – не успела леди Дженет замахнуться, как Лаймонд отвел руку назад и сделал бросок.

Среди тишины, установившейся в зале, раздался крик леди Дженет: ее правая рука повисла, и кинжал выпал из ослабевших пальцев. Затем жена Бокклю медленно осела на пол – кинжал Лаймонда, метко брошенный через всю комнату, сверкал на ее платье, по которому расплывалось липкое красное пятно.

– Это я-то боюсь? – повторил светловолосый и рассмеялся. – Извините, я должен был предупредить – у меня склонность к пролитию крови. Bruslez, noyez, pendez, ompelles, descouppez, fricassez, crucifiez, bouillez, carbonnadez ces mechantes femmes[5]Note5
  Жгите, топите, вешайте, свежуйте, режьте на куски, мелите в фарш, распинайте, варите в кипятке и жарьте на углях этих злобных женщин (ст.-фр.).


[Закрыть]. Мэтью! Когда ты переваришь этот дар небес, сообщи мне, как идут дела внизу. – Чернобородый, покраснев от стыда, вышел. – А теперь, дамы, идите сюда. Оставьте ненадолго вашего Телемаха 13) в юбке. Ничего с ней не станется. – Лаймонд с любезной улыбкой обвел всех взглядом. – Эпилог, – сказал он. – Мы слышали, как сладкоголосая Каллиопа 14) пыталась меня препарировать, как морского червя, и называла актером. Это воодушевило леди Бокклю, и она устроила нам шум, суету, свист, вопли и беготню, имевшие печальные последствия. А Мариотта старалась пристыдить того, кто не знает, что такое стыд. – Он повернул голову, и сердце молодой женщины упало. – Qu'es casado, el Rey Ricardo [6]Note6
  Король Рикардо, брат, уже женат (исп.).


[Закрыть]. Ну так что, Мариотта, сестренка, что нам делать с вами? – Он задумчиво посмотрел на нее и улыбнулся. – Глядите, – сказал он. – Их глаза горят, как свечи у изголовья покойника. Не придумать ли что-нибудь пооригинальнее. А?

Чернобородый вернулся:

– Все сделано, сэр, и лошади готовы.

– Хорошо. Уходим.

Люди Лаймонда начали покидать залу, то и дело слышались донесения: «Все двери заперты, сэр. Ценности погружены».

Осторожной, гибкой походкой Кроуфорд из Лаймонда прошел к окну; женщины расступились перед ним. Потом он вернулся к двери.

– Мы слышали здесь массу дурных стихов, верно? Предлагаю развязку этого душещипательного и поэтического спектакля. Сейчас горшок с ольей подридой 15) будет поставлен на огонь, дорогие мои. Жаль, что Ричарда нет с вами. Впрочем, это не важно. Господь карает тысячей рук, да и у меня есть две. Как же Ричарду уйти от расправы? – Он обвел их всех задумчивым взглядом, встречая презрение в каждом лице. – Не думаю, – с сожалением в голосе произнес он, – что нам когда-нибудь доведется встретиться. Прощайте.

Дверь закрылась, и ключ повернулся в замке. Женщины как завороженные смотрели на нее. Солнце за скошенными окнами затянулось клубами серого дыма, и тишина наполнилась треском горящего хвороста. Младший из Калтеров, уезжая из замка, поджег его.

Костры, разложенные под стенами, весело потрескивали, когда группа всадников из Богхолла устремилась к замку. За Ричардом неслись все люди лорда Флеминга, которые могли носить оружие. Они разметали костры, топорами взломали главную дверь, а потом пробились к большой зале.

Ричард, сжав в объятиях жену, посмотрел на мать.

– Кто это сделал? Что случилось?

Но ответила Мариотта. Она опустила веки, увидела на мгновение холодные синие глаза, а потом снова взглянула на Ричарда.

– Это был твой брат. Он, должно быть, сошел с ума.

– Он не сошел с ума, дорогая, – мягким голосом возразила Сибилла. – Нет, с ума он не сошел. Но, боюсь, до бесчувствия напился.

Ричард выслушал их, опустился на колени перед Дженет, которая держалась за раненое плечо, и поговорил с ней, потом, не слыша рыданий и возгласов облегчения, с невидящим взором вернулся к матери и произнес побелевшими губами:

– Кажется, я опять выставил себя дураком. Но обещаю тебе – больше этого не случится.

Бокклю положил руку ему на плечо:

– Клянусь Господом, когда мы вернемся…

– Вернетесь? – переспросила Сибилла.

Сэр Уот опустил голову и с сожалением вздохнул. Потом проговорил решительно:

– Вы разве не слышали новость?

– Какую новость?

Ричард, не глядя на Мариотту, ответил вместо него:

– Нам сообщили в Богхолле. Война началась, и скорее, чем мы думали. Англичане подтянули силы и уже направляются на север. Нас всех немедленно призывает к себе правитель…

– …Значит, Лаймонд… Господь милосердный, Лаймонд подождет.

Прошло всего восемь месяцев с того дня, как Генрих VIII Английский умер после ужасной болезни: долгое время лежал он ни жив ни мертв, ни на земле, ни под землею, словно гроб Магомета; рассорившийся с церковью, но и не совсем порвавший с нею, посещаемый призраками людей, замученных им, и тенями пяти брюзгливых жен. Король Франциск Французский, чья политика, сложная, блестящая, принесшая уже первые плоды, должна была вскорости положить Англию на лопатки и отдать на милость лучших европейских сил, со смертью соседа лишился этой сладостной перспективы и сам зачах и умер.

В Венеции и в Риме, в Париже и в Брюсселе, в Лондоне и в Эдинбурге послы всех стран навострили уши и смотрели во все глаза.

Карл Испанский, император Священной Римской империи, разбив мусульман под Прагой и одолев лютеран в Германии, сумел также ослабить жесткую хватку Ватикана и поглядывал, раздумывая, на еретическую Англию.

Генрих, новый король Франции, тонко чувствующий силу императора и его враждебные намерения, тщательно продумал союз своей страны с Венецией и с папой. Размышлял он и над тем, как побудить Карла отказаться от Савойи, как выгнать англичан из Булони и как наилучшим образом послужить Шотландии, с которой Францию связывали близкие дружеские и даже родственные отношения, не бросив при этом Англию в объятия Империи.

Он наблюдал за Шотландией, за девочкой-королевой, за вдовевшей королевой-матерью, француженкой по происхождению, и за правителем Арраном.

Он наблюдал за Англией, которой правил Сомерсет, дядя девятилетнего короля Эдуарда.

Он с интересом следил за тем, как англичане очертя голову проводят свою неизменную политику, добиваясь свадьбы, которая безболезненно присоединила бы Шотландию к Англии и навсегда покончила бы с длительным, опасным романом между Шотландией и Францией.

Франция в раздумье готовила флот и склоняла на свою сторону Голландию, чьи гавани могли бы приютить французские суда на время шторма. Император, у которого теперь были развязаны руки, раздраженный действиями шотландских пиратов, угрюмо поглядывал на север. Европа, склонившись над шахматной доской, где все фигуры были расставлены заново, ждала первого хода.

Часть I
ПАРТИЯ ДЛЯ ДЖОНАТАНА КРАУЧА

Глава 1
ВЗЯТИЕ НА ПРОХОДЕ

1. АНГЛИЙСКОЕ НАЧАЛО

В субботу десятого сентября английский протектор Сомерсет и его армия встретились с объединенными шотландскими силами на поле Пинки под Эдинбургом и нанесли им столь сокрушительное поражение, какого шотландцы не знали со времен Флоддена. Англичанам не удалось ни захватить девочку-королеву, ни взять укрепления Эдинбурга, но они осадили город и принялись бесчинствовать в округе. Тем временем, как и предсказывал Бокклю, вторая английская армия вторглась в Шотландию на юго-западе и начала свой триумфальный путь на север. Штаб-квартира этой армии расположилась в приграничном городе Аннане.

В тот же самый день во двор фермы, находящейся неподалеку от Аннана, на широкомордом пони въехал человек цыганской наружности; когда ему в грудь уткнулся наконечник копья, он остановился. Не слезая с пони, цыган устремил осуждающий взгляд любопытных карих глаз на владельца копья и сказал сквозь зубы:

– Колин, Колин! Ты поступаешь не лучшим образом. Да будет тебе известно: в твои обязанности входит не только держать врагов Лаймонда на расстоянии, но и привечать его друзей.

Копейщик радостно проблеял в ответ:

– Джонни Булло! Я тебя не узнал! – а всадник прищелкнул языком и поехал дальше.

Лошадка резво миновала арку, сложенную из булыжника, и проследовала во двор, заполненный людьми. Седельные сумки, ковры, оружие, палатки и мешки с провизией были кучей навалены у стены дома; аромат съестного из кипящего над костром котла не мог перебить запах пота, амуниции и конского навоза. Джонни Булло спешился и спросил, ни к кому в особенности не обращаясь:

– Терки здесь?

Проходивший мимо человек, несший полную шапку яиц, мотнул головой в направлении открытого пространства посередине двора и ухмыльнулся, показав беззубые десны:

– Да, он там, Джонни.

Терки Мэт, профессиональный солдат и ветеран Мохэка, Родоса и Белграда, сидел на перевернутой бочке, стягивая с себя сапоги и свирепым голосом выкрикивая приказания. Сорокалетний, желчный, он ничуть не похорошел, отрастив густую курчавую бороду в ассирийском стиле. Все, кто находился во дворе, восхищались Терки.

Джонни Булло неспешно подошел к нему:

– Эй, приятель, ты тут развел такой костер, что впору вести за собой детей Израилевых.

Терки Мэт вытряхивал из сапога песок.

– Привет, Джонни! Ничего страшного: хозяева дома. – Булло молча повернулся и посмотрел на заколоченные досками двери и окна. – Это сам фермер сделал, не мы. У него шесть девчонок, и он говорит, что платит нам за защиту, а вовсе не за то, чтобы мы ему улучшали породу. Да завтра-то мы все равно уходим и, надеюсь, с Божьим соизволением доберемся наконец до Башни, а то мой желудок объявил мне войну. Ты дозу привез?

Цыган немного подумал.

– А ты как полагаешь? Я таскаю ее с собой уже две недели. Она от старости обросла бородой, точь-в-точь как твоя. Тебе нужна бы помесь аптекаря с ищейкой.

Швырнув наземь сапог, Терки выругался:

– Идет война! Разве тебе об этом никто не сказал?

Джонни ухмыльнулся и уселся на землю рядом с бочкой.

– Я думал, вы пошли на восток.

– Мы и пошли на восток. В жизни не видел я столько знакомых лиц в одном месте. Вся эта орда только и делала, что набивала брюхо, а толку никакого. Зрелище было получше, – добавил Мэтью, – чем с передних мест на Уидди-Хилл после заседания суда.

– Но вам-то было чем поживиться?

– О да. – В бороде Терки Мэта мелькнула улыбка. – Арран у Муссельбурга локти себе кусал от досады: ему нужны были и люди, и провизия, и порох, и разведка – последнее больше всего; протектор Сомерсет направлялся на север, нагруженный трофеями и маленькими подарочками от лотианских лэрдов, и оставлял после себя разрушенные замки… Кошели с деньгами так и сыпались на нас, что тараканы на пирог. Только это было на прошлой неделе, – осторожно добавил он, увидев, как Булло подкидывает в руке маленький кожаный мешочек.

– Двенадцать крон, – умиротворенно промолвил Джонни.

– Двенадцать крон! Двенадцать крон за горстку толченой белены, смешанной с песком, которой я ждал неделю?! Да это грабеж!

Тем не менее сделка совершилась; цыган посмеивался.

– Что значат деньги для людей Лаймонда? Говорят, правитель Арран подумывает, не попросить ли ему Лаймонда финансировать следующую кампанию. – Он подождал немного, потом добавил как бы невзначай: – Я слышал, вы захватили ценного пленника и можете выторговать хороший выкуп?

Терки изобразил удивление:

– Мы-то? Вовсе нет. Наткнулись, правда, на английского гонца, который вез послание протектора командующему в Аннане. Но Лаймонд его не тронул.

Булло поднял бровь:

– Хозяин, значит, делает ставку на Англию, да? А вот это, Мэтью, очень интересно.

Терки пожал плечами и пролаял какой-то приказ.

– Господь его знает, но он послал следом Джесса Джо – хотел быть уверенным, что послание дойдет до Аннана. Тебе нужен Лаймонд? Он вот-вот вернется. Как раз перед тем, как мы явились сюда, он отъехал в сторону с Денди-Пуффом.

Булло осклабился:

– Пьяный, конечно. Вот было бы здорово хоть раз застать его в приличном виде.

Потолковать на эту тему им не пришлось. Не успел цыган договорить, как в воротах показались три всадника. Один из них был Хозяин Калтера, второй – Денди-Пуфф, а третий – незнакомый молодой человек, привязанный к лошади и изо всех сил пытавшийся вырваться из пут. Улыбка еще шире расплылась по лицу Джонни Булло.

– Ад – снова ад, раз дьявол вернулся.

Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда, Хозяин Калтера, был подтянут, аккуратен и трезв, как стеклышко. Он спешился, извергая целый фейерверк ясных и точных приказов; пленника сняли с лошади и развязали, лошадей увели, и неразберихи во дворе в тот же миг как не бывало.

– Господи всемогущий! – в восторге воскликнул Мэтью. – Ну и язычок у него: ни дать ни взять – терновая колючка.

И оба, словно завороженные, глядели, как Лаймонд приближается к ним, а следом тащится насупленный незнакомец.

Как и во время налета на замок матери, Лаймонд был одет роскошно. Наметанный взгляд цыгана подметил и нежную, свежую, словно у деревенской девушки, кожу, и золотистые волосы, и длинные пальцы, унизанные перстнями, дабы подчеркнуть их красоту. Лаймонд, безмятежно улыбаясь, лениво взглядывая из-под полуопущенных век, отвечал комплиментом на комплимент:

– Джонни, мой черный как ночь знакомец. Быть приличным почти так же скучно, как и быть трезвым, а я не могу себе позволить – и не позволю – скучать. Есть у меня перец, и зернышки пиона, и фунт чеснока; немного укропного семени на постные дни, но вот скуки я у себя не держу. А еще не люблю, когда обо мне сплетничают за спиной, мой Джонни.

– У тебя чуткие уши, Лаймонд.

– А твои, как у Мидаса 16), шепчущего в ямку, прижаты к земле… Что ты думаешь о нашем новом рекруте?

Если цыгана и удивил вопрос или оскорбило сравнение, и в самом деле обидное, то он ничем этого не показал, а просто обернулся и восхищенным взглядом окинул высокую фигуру юноши, стоявшего позади.

– Ай-ай, какой красавчик, нянька его, наверно, плачет от горя.

Незнакомец вспыхнул. Это был милый парнишка: светлокожий, с целой копной рыжих волос. Одежда его и обувь стоили немало, но не бросались в глаза: то и другое, несомненно, изготовлено лучшими мастерами; ножны, пояс и перевязь украшены более, чем то было принято.

– …А шляпа-то, шляпа, – благоговейно выдохнул Мэтью.

Незнакомец с достоинством обратился к Лаймонду:

– Я, признаться, разочарован. Так-то вы привечаете джентльмена, который предлагает вам свой меч?

– А слова какие!

Хозяин дал знак рукой, и Мэт замолчал. Лаймонд прислонился к сложенной из камней ограде и скрестил ноги – в одно мгновение все, кто был во дворе, влекомые любопытством, рассчитывая на потеху, собрались вокруг. Терки и Булло, ухмыляясь, встали рядом с хозяином. Молодой человек, волей-неволей оказавшийся в Центре внимания, не терял присутствия духа.

– Ах, мой рыжеволосый друг, – жалобно сказал Лаймонд. – Шелковый язык и каменное сердце. Не браните нас. Мы всего лишь изгои, бродяги, отбросы общества, неграмотные и невоспитанные. И потом, мы не верим вам.

– Ну так поверьте, – с вызовом проговорил молодой человек. – Ведь не проделал же я весь этот путь от… весь этот путь до вас, только затем, чтобы мне прочитали проповедь. Я умею драться. Я готов присоединиться к вам – и, полагаю, лишние мечи для вас не помеха. Если только не пересилит страх.

– Страх, – отозвался Лаймонд, – это наш хлеб насущный. Мы поедаем его, мы только им и живем, его мы сеем вокруг себя не только между Рождеством и Крещением: страх в любое время года дает ростки. Значит, вы хотите присоединиться к нам. Должен ли я принять вас? Мэт, друг мой, суровый и непреклонный, сильный и могучий, что скажешь ты?

Терки ни минуты не сомневался:

– Я бы хотел узнать побольше об этом парне, сэр, прежде чем он встанет рядом со мною с ножом в руке.

– О, – сказал Лаймонд. – Да неужели? А ты, Джонни?

Джонни Булло рассматривал свои пальцы.

– На твоем месте я разрешил бы ему остаться. Мальчишка выглядит безобидным.

– Так же выглядел и Гелиогабал 17) в юности, – возразил Лаймонд. – И Аттила 18), и Торквемада, и Нерон, и тот, кто изобрел испанский сапог. Единственное, что было между ними общего, – это то, что в отрочестве все эти люди выглядели херувимами. А рыжие волосы лишь усугубляют дело.

Лаймонд задумался; молодой человек тем временем пристально разглядывал его. Потом хозяин сказал:

– Дитя мое, я не могу устоять. Я вас подвергну испытанию, и если вы потрясете нас своими достоинствами, ну что ж: quicquid libet, licet [7]Note7
  Кто желает, тому позволено (лат.).


[Закрыть], как это было замечено по другому неприятному поводу. Нужно ли долго уламывать вас, мой прекрасный друг?

Рыжеволосый, казалось, не замечал насмешки.

– В пределах разумного я с охотою выкажу перед вами все свои таланты.

– Все таланты! Мой маленький воин, мы подружимся. Так начнем же. Суждено ль тебе здесь пропеть лебединую песню – время настало ей, и место подходит. Как ваше имя?

– Можете звать меня Уилл.

– Сэр, – с чувством повторил Лаймонд, – ваше полное имя и звание?

– Это никого не касается.

В рядах зрителей поднялся одобрительный шепот: они по достоинству оценили дерзкий ответ. Но Лаймонд оставался невозмутимым.

– Вам нечего опасаться: все мы здесь немного выродки и ублюдки. Умеете ли вы плавать? Охотиться? Бороться? Все ясно. Стреляете из арбалета? Как далеко? Умеете ли считать? Читать и писать? О, сарказм… Так перед нами – ученый? Покажите же образчик, – попросил Лаймонд. – Может, скромное четверостишие? Перейдите от вульгарной прозы к сладкозвучной латыни. Оглушите, очаруйте, просветите нас, мальчик мой.

Последовала пауза. Экзаменуемый, сбитый с толку градом вопросов, на мгновение запнулся. Затем его осенило. Из-под опущенных ресниц сверкнули насмешливые искорки, и он любезным тоном продекламировал на латинском:

Летела птица без перьев,

Села на дерево без листьев,

Пришел человек без рук…

Все лица выражали полное недоумение. Он остановился.

Последовала неловкая и почтительная пауза. Потом Лаймонд рассмеялся и ответил ему на немецком:

…летела птица без перьев

на дерево без листьев…

– Кажется, вы оставили свои занятия, – осведомился Лаймонд, – в очень нежном возрасте? Не трудитесь объяснять, скажите лучше вот что. Какая из кур фараона клюнула вас? Почему вы решили ко мне примкнуть?

– Почему? – повторил рыжеволосый, обдумывая ответ.

– Простое слово из шести букв, – сказал Лаймонд. – Ну же, говорите, ради всего святого, или я могу вообразить себе Бог знает какие ужасы. Так что вы натворили? Изнасиловали сестру? Убили и ограбили? Предали своих? Спалили город? Обмочились в постели?

– Сжег живьем родную мать, – с сарказмом ответил Уилл.

– Да будьте же по крайней мере оригинальны. – Лаймонд по-прежнему оставался невозмутимым. – Почему вы здесь?

Наступило молчание. Потом юноша произнес:

– Потому что я восхищаюсь вами.

По рядам публики прошел восторженный ропот.

– Вы меня потрясли, – сказал Лаймонд. – Пожалуйста, объясните.

– Ладно, – согласился юноша, – я объясню: вы избрали порочную жизнь и не сходили с этого пути, упорно следуя ему и добиваясь успеха.

Лаймонд обдумал его слова с совершенно серьезным видом.

– Понятно. Таким образом, низменность моей морали искупается неизменностью привычек. Вы восхищаетесь постоянством?

– Да.

– Но предпочитаете постоянству в добродетели постоянство в пороке?

– Выбор проблематичен.

– Бог мой, да неужели? У вас, наверное, было волнующее прошлое.

– Я презираю посредственность, – твердо заявил молодой человек.

– И вы бы презирали меня, если бы я, живя в пороке, исповедовал добродетель?

– Да, презирал бы.

– Понятно. На самом деле вы хотите сказать, что не любите лицемеров, людей, которые живут вразрез со своими принципами. Я не возражаю, – продолжал Лаймонд, – когда кто-нибудь из моих джентльменов заводит себе моральный кодекс: это делает его более предсказуемым. Но что заставит меня убедиться в вашей преданности?

Рыжеволосый торжественно поднял руку:

– Отдаю себя на ваш суд, сэр.

– Очень трогательно. Но я бы предпочел, чтобы вы сами судили о себе. Позволяют ли ваши принципы принести ленную присягу?