Текст книги "Говори мне о любви"

Глава 2

Три недели спустя, после того как Беатрис перешла общепринятые границы и неожиданно столкнулась с генералом Овертоном, она получила письмо с приглашением в Овертон Хауз на ленч в следующее воскресенье.

Это было исключительное событие. Она, единственная из двадцати одноклассниц Каролины, которые были у нее на дне рождения, удостоилась приглашения в Овертон Хауз. Это означало, что там признавали ее индивидуальность. Мать Беатрис осталась очень довольна, но ее практичный отец недоумевал.

– Что-то за этим кроется, – сказал он недоверчиво. – Может, они хотят продлить срок кредита или ждут, чтобы я скостил им цену?

– Ох, – воскликнула мама, – ты всегда думаешь только о торговле и покупателях, и ни о чем другом!

– О чем же я еще должен думать, разрешите спросить? В бизнесе я не предаюсь возвышенным чувствам.

– Я знаю, почему меня пригласили на ленч, – сказала Беатрис. – Это генерал Овертон обратил на меня дружеское внимание. Я видела его в ночной рубашке, – ни к тому, ни к сему добавила она.

– Беатрис! – воскликнула мама. – Подумай, что ты говоришь!

– Я искала ванную комнату и по ошибке открыла не ту дверь.

– Ты не могла спросить кого-нибудь, где она находится?

– Не могла, потому что я хотела осмотреть лестницу в Овертон Хаузе. Я попала в спальню генерала по ошибке, а он сидел на кровати, и мы с ним побеседовали.

– О чем? Скажи ради всего святого!

– Да так… – ответила Беатрис уклончиво, зная, что она никогда не перескажет маме свою необычную беседу.

Впрочем, мать не стала дольше выспрашивать, ее глаза уловили привычный затуманенный взгляд дочери. Но все же она задала еще один вопрос:

– О его сыне? Ты виделась с ним?

– Нет, конечно, нет. Мама, это была девчоночья компания. Во всяком случае, он порядочная тряпка. Он настолько болезненный, что не ходит в школу и у него домашний учитель. А его хобби – ловить бабочек.

– Боже! – воскликнул папа. – Домашний учитель и бабочки!

– Он ужасно болезненный, – повторила Беатрис. – Но… я могу пойти туда в воскресенье или нет? Я мечтаю еще раз посмотреть на Овертон Хауз. Когда-нибудь я хотела бы жить там.

– Что ты имеешь в виду, говоря «когда-нибудь»? – взволнованно спросил папа.

– Разве это не красиво, папа, этот свет и воздушные просторы, эти лестницы, летящие вверх?

– Как и проклятые бабочки, я полагаю, – саркастически сказал папа. – Я предпочитаю солидный комфорт, практичные цвета, современную санитарию. Думаю, что в Овертон Хаузе все еще старые пыльные уборные.

– Возможно, они там и есть, но их не используют по назначению. Ванные комнаты вполне современные, как наши. А ватерклозеты украшены гирляндами цветов.

– Боже мой! – воскликнул папа.

Мама, зная Беатрис, была восхищена ее интересом к Овертон Хаузу и даже более, чем к интерьеру этого дома. Но папа как всегда разочаровался в дочери. Нет, она не в состоянии рассуждать, как мальчик, все же она остается девочкой. И если бы она была красива, он мог бы выставлять ее напоказ, как товар на витрине магазина.

Отец надул губы и, подумав, наконец сказал, что она может еще раз пойти в Овертон Хауз. Но он не хотел потакать ее глупым идеям, этому ее восхищению домом и, более того, заметил в ней совершенно нелепую черту, подобную погоне с сачком за бабочками на вересковом лугу.

– Папа, вы сомневаетесь, буду ли я разумной? Буду. Но она не сдержала своего обещания.

К ее разочарованию, она обнаружила, что генерал не настолько хорошо себя чувствует, чтобы спуститься вниз к ленчу. Значит, она не увидит его красное лицо, ей снова будет одиноко в недоброжелательной среде.

Место Беатрис за столом было между сыном Овертонов и его учителем, мистером Уильямом, сорокалетним мужчиной, великолепно выглядевшим.

Беатрис приготовилась встретиться с ребенком, младшим братом Каролины, еще маленьким, болезненным, капризным и избалованным. И как же она была изумлена, увидев два живых карих глаза, чуть прикрытые от смущения, волнистые каштановые волосы, румяные щеки и ямочки, которые появлялись, когда он улыбался, великолепные зубы, стройную фигуру, – он был на три дюйма выше Беатрис, – и простое, естественное дружелюбие, которое, казалось, простирается на весь мир, а на нее особенно.

– Вы лучшая подруга Каролины? – спросил он, ошеломив Беатрис, которую Каролина едва удостаивала разговором.

Беатрис заметила пристальные взгляды, обращенные на нее, но ей не хотелось показать свою неуверенность.

– Я? Каролины? – ответила она неопределенно.

И Каролина без всякого приличия пустилась в прямую атаку.

– Ну что за глупость, Уильям! – сказала она с раздражением. – Ты прекрасно знаешь, что это папа пригласил ее на сегодняшний ленч. Я, правда, не знаю почему, не исключено, что больные люди совершают странные поступки, может быть, ради юмора.

– Каролина! – одернула ее миссис Овертон, но резкость в ее тоне была деланной.

Беатрис очень хорошо знала, что миссис Овертон целиком согласна с каждым словом своей дочери. Она также знала, что Уильям мог зло высмеять их обеих и бесконечно наслаждаться этим.

– Прошу извинить, но мой муж не сможет спуститься сегодня, – обратившись к Беатрис, оправдывалась миссис Овертон с запозданием. – Он плохо провел ночь, и мы звали доктора. Это все результат плохого климата в Индии. Мы все страдали от него. Действительно, это единственная страна, в которой с трудом можно выдержать…

– Отсюда мораль, – сказал Уильям, – нечего поступать в Индийскую армию, или все вы кончите под мемориальной доской в деревенской церкви. Это там, где вы найдете всю нашу семью, мисс Боннингтон. Умерли от ран, умерли от холеры, зарезаны во время мятежей, утонули в море…

– Тогда чем ты собираешься заниматься, Уильям? – спросила Каролина.

– Я буду джентльменом, – ответил Уильям. – Начну пить, курить, играть в карты и стану знаменитым бездельником. Таким я буду, мама?

– Не говоря уже о ловле бабочек, – язвительно пробормотала Каролина.

– Каролина, ты не должна смеяться над хобби Уильяма. Ты же знаешь, у него всегда великолепные коллекции. Одну из них он даже отдал в Британский музей. Вы знаете об этом, Беатрис?

– Хотите пойти со мной в Хис после ленча, мисс Беатрис? – спросил Уильям. – Сегодня прекрасный день. Недалеко оттуда я видел бабочку «павлиний глаз». Может быть мы увидим ее сегодня.

Он действительно маленький мальчик, подумала Беатрис, несмотря на свои изысканные манеры. Его интересуют только мальчишеские занятия, вроде ловли бабочек.

Но неожиданно ей захотелось пойти с ним. Было трудно устоять против дружелюбия этих карих глаз, таких живых, в которых она не обнаружила и тени покровительства.

Они не знали, посчастливится ли им поймать «павлиний глаз», но Беатрис пришлось преодолеть отвращение к поимке живого существа, которое будет биться и метаться в ее сетке. Она поймала бабочку, и Уильям в восторге воскликнул, что эта редкостная бабочка с раздвоенным хвостом – павлиний махаон и что поймать ее было более желательно, чем «павлиний глаз».

Беатрис испытывала неприятное ощущение оттого, что по ее ногам ползали насекомые и она отбивалась от них, ее касались и крылья мотыльков, ярко окрашенных в черный цвет с желтыми пятнами, похожими на солнечные блики. Как мотыльки похожи на весенний первоцвет, думала Беатрис. И в самом деле, эти красивые существа оставили более сильное впечатление, чем ловля бабочек. Ей пришло в голову, что она долго будет помнить этот цветущий луг и пятнистых мотыльков.

– Вы хорошо ловите, – сказал Уильям одобрительно. – Должен сказать, что для девочки просто отлично! Вы прелесть.

Эти последние слова прозвучали, как посвящение в рыцари. Но это было не единственное, что она оценила. Она обнаружила, что выросла. Обычно этот эпитет «прелесть» относился к другим девочкам, которые были одеты в шелк и шифон и сами порхали, как бабочки, на вечерах и в компаниях. Беатрис Боннингтон, хотя и училась в привилегированной школе для снобов, была не из тех, кого приглашали в компании, или, если она попадала туда, то не одевалась в хорошенькие платья с оборочками и не обладала способностью кокетливо вести беседу.

Школьные подруги Беатрис разъезжались кто в Париж, кто в Швейцарию, чтобы там закончить школу. Каролина Овертон тоже собиралась в Швейцарию. Но не в школу. Летняя погода не излечивала ее от постоянного кашля. Ей был необходим более чистый воздух. Несколько месяцев в санатории в Давосе, сказал доктор, могут сделать чудо.

Так что ее мать, хрупкая женщина с фарфоровым лицом, сейчас была завалена красивыми хрустящими проспектами с расписанием поездов и готовилась к путешествию со своей драгоценной единственной дочерью. Уильям, который теперь был уже почти взрослым юношей, оставался дома заботиться об отце-инвалиде.

Овертон Хауз был трагическим домом, омраченным болезнями. Каролине угрожала смерть, да и старого генерала, упорно цеплявшегося за жизнь, ждала та же участь. Тогда Уильям, здоровье которого было гораздо лучше, чем у сестры, станет владельцем дома. И не пойдет ли он по стопам своих предков в выборе одной из профессий семьи Овертонов, которая давала хороший заработок? Ходили слухи, что один из тех, чей портрет висел на стене дома Овертонов, некий Гейсборо, уже заплатил за продававшийся на время дом в Швейцарских Альпах, для того чтобы там обосновалась Каролина.

В семью Овертонов необходимо было влить хорошую здоровую кровь. И деньги.

Несмотря на лечение в дорогостоящем санатории и все щедрые затраты на него, Каролина Овертон умерла. Ее привезли домой, чтобы похоронить в семейном склепе. Дом – убежище умирающего генерала и безутешной матери – стал еще более трагичным, чем прежде. Уильяма, которому тоже был полезен не очень жаркий климат, отправили учиться в университет в Перуджу.

Он приехал на похороны Каролины и снова уехал.

Беатрис исполнилось двадцать лет. Все еще пухленькая, но уже переставшая расти, она была недостаточно высокой, всего пять футов и два дюйма. Она часто проходила около высоких кирпичных стен, огораживающих Овертон Хауз, и задерживалась у резных чугунных ворот. Овертон Хауз все еще был для нее соблазном, домом, очаровавшим ее. Если она шла медленно, то слышала воркование голубей в липовой аллее и шум ветра, гуляющего в ветвях деревьев древнего шелковичного дерева, посаженного еще во времена царствования королевы Анны. Видела багряник, переросший кирпичную стену, так что прохожий с улицы наслаждался весной видом розовых цветов на его ветвях. Розовые и белые цветы боярышника, тянувшегося вдоль стены, создавали ощущение вечной красоты.

Беатрис всем своим существом была связана с любовью к этому дому. Она знала, что очаровательный мальчик, который гонялся за бабочками на вересковом лугу, был частью этого дома, и думала, что с домом она познакомилась раньше, да так оно и было. Но с момента ее неожиданной встречи с Уильямом ее совершенно не интересовали другие мальчики. А Уильям и Овертон Хауз сплелись в запутанный узел. Для нее один не существовал без другого. Это было фантастическое предположение, что когда-нибудь она сможет приобрести и то, и другое.

Ее вторым увлечением был магазин «Боннингтон». Он казался таким же безнадежно желанным, пока ей не исполнился двадцать один год, когда папа вручил ей большой тяжелый ключ.

– Это твой, Беа, – сказал он.

У нее чуть не выпрыгнуло сердце.

– Я могу входить в магазин? Вы так решили? О папа, я не могу сказать вам, как я переживу это! В последнее время я считала свою жизнь бесцельной.

– Но, моя любимая, ты сбила меня с толку. Прежде я думал, что ты придешь в магазин разве только за украшениями. А теперь нет. Говорят, ключ – это символ. Однажды «Боннингтон» будет твой, когда меня не станет. А пока ты можешь поинтересоваться моими планами, как его расширить.

– О, конечно, папа!

Воодушевленный ее интересом, папа объяснил, что намеревается открыть ресторан.

– У нас будет ресторан высшего класса. На первом этаже у задней стены, так, чтобы покупатели проходили через магазин или около него. Мы сможем пригласить оркестр на вторую половину дня. Это приманка для тех праздных богатых женщин, которые ходят пить чай в ресторан.

– Как я? – не удержавшись, сказала Беатрис. – Ты не будешь бездельницей, когда у тебя появятся муж и семья. – Папа посмотрел на нее внимательно. – Не собираешься ли ты добиться этого, ну, скажем, в течение десяти лет…

– Господи! Я умру от скуки задолго до того!

Папа разразился громким хохотом.

– Скажи это своей маме! Если бы она не была так настроена против магазина, я бы смирился. Я верю, у тебя хорошая голова, ты смыслишь в бизнесе. Но я полагаю, что мама права: ты должна найти себе мужа. Тогда ты родишь мне несколько внуков, которым достанется магазин «Боннингтон».

Беатрис сжимала ключ в руке.

– Значит, через некоторое время я стану им только любоваться?

– Это все, что я мог тебе дать, – сказал папа угрюмо.

Он все еще не мог смириться с тем, что она не мальчик.

– Но я правда смогу делать с магазином все, что мне нравится, когда он станет моим?

– Я не хочу вмешиваться и болтаться под ногами и не стану останавливать тебя, если вообще еще буду на свете. Но не спеши хоронить меня, любимая моя.

Беатрис обхватила его.

– О папа, нет, нет, никогда! Извините меня за мою грубость. Я всегда считалась одной из самых счастливых девочек в Хемпстеде.

– И в один прекрасный день станешь богатой. Так что поторапливайся, Беа, ищи мужа. У тебя есть все, чтобы посмотреть мир, и ты получишь деньги.

На следующий год генерал Овертон нашел свой последний приют в семейном склепе. Беатрис никогда не забывала ни его огненно-красного лица, ни его слов, сказанных им во время беседы. Она чувствовала, что была его последним другом.

Несмотря на то, что родители отговаривали ее, она присутствовала на заупокойной службе, сидела на последней скамейке в церкви и видела миссис Овертон в объятиях сына; затем на гроб положили знамя и фуражку. Гроб стоял в приделе храма.

Она не видела Уильяма Овертона четыре года. Со спины он выглядел высоким, привлекательным, с хорошей осанкой, густые каштановые вьющиеся волосы спускались на плечи. Папа посчитал бы это щегольством, но Беатрис отнеслась к его прическе с одобрением.

Служба продолжалась. Когда спели гимн «О, героические сердца», у Беатрис на глазах выступили слезы. В ее памяти, как живая, возникла фигура старого человека, сидящего на постели в ночной рубашке. Она глубоко скорбила о его смерти. Где теперь его дочь Каролина, живое существо, похожее на мотылька, ушедшая до него? Беатрис казалось, что вот-вот она услышит обжигающе гневный голос генерала из фамильного склепа.

Однажды и меня там похоронят, неожиданно подумала Беатрис и удивилась своей мысли.

Затем маленькая процессия медленно двинулась к склепу, и она бросила страстный и голодный взгляд на Уильяма. Его лицо было умеренно печальным, как и полагается в таких случаях. Он выглядел здоровым и загорел под итальянским солнцем. Стройный, грациозный, сдержанный, в темном костюме… И еще Беатрис была уверена, что он с признательностью смотрел только на нее и снова был дружелюбным мальчиком на вересковом лугу, взволнованно бросающимся ловить бабочку. Случайно он посмотрел прямо на нее. Сердце Беатрис дико затрепетало, как бабочка, пойманная в сетку, однако она знала, что под темной вуалью волнение ее не заметно. Только она поняла, что сейчас испытывает к нему такую же страсть, как и прежде… Это было тяжелое открытие для нее, так как она знала, что принадлежит к той породе женщин, кто любит один раз и навсегда.

И что ей делать в такой ситуации?

Ее союзник, генерал, ушел из жизни, а противников возобновления ее знакомства с семьей Овертонов будет предостаточно. В этом она ошиблась, так как через некоторое время после смерти генерала получила приглашение на бумаге с золотым обрезом: «Мистер Уильям и миссис Бланш Овертон просят пожаловать мисс Беатрис Боннингтон в субботу тридцатого мая, в семь тридцать, на вечер с музыкой времен королевы Елизаветы и танцами».

Беатрис не была знатоком искусства, которым наслаждалась компания Овертонов. Факт, она боялась.

Ты будешь неестественной, сказала ей мать. Если она не приложит усилий к тому, чтобы быть приятной гостьей, к ней отнесутся, как к человеку, не способному принадлежать к их социальной среде.

Хотя это и было неожиданностью для матери, она все же приняла приглашение с очевидным удовольствием. Беатрис отвергла непрактичное воздушное платье, выглядевшее с ее точки зрения посредственным. Она предпочла свой собственный стиль.

В данном случае ее замысел был направлен на одну цель – танцевать с Уильямом, а после танцев отправиться с ним в сад. Ей всегда хотелось пройтись по мягкой мшистой лужайке при лунном свете. Уильям слишком хорошо воспитан, чтобы отказать ей в такой просьбе.

Однако ее платье оказалось не совсем подходящим для приема, в первую очередь потому, что при ее безразличии к нарядам она согласилась с мисс Браун и надела темно-зеленую тафту со множеством гофрированных воланов. Когда она ходила, то шуршала дорогой материей. Беатрис осталась довольна платьем. Она почувствовала себя герцогиней и призналась в этом папе, которого уговаривала проводить ее до дверей Овертон Хауза.

Он не одобрял этот званый вечер, так же как общение Беатрис с семьей Овертонов, поскольку боялся знатной компании, где будут свысока смотреть на его дочь и она почувствует себя несчастной. Кроме того, он принимал в расчет, что миссис Овертон и ее драгоценный бездельник сын давно были должниками Боннингтона, ведь они числились его покупателями многие годы. Он мог вскоре послать им письмо с настойчивым требованием уплаты, после чего Беатрис отказалась бы от их гостеприимства.

Как бы то ни было, но он, ворча, согласился проводить ее почти до Овертон Хауза. Папа сказал, что в полночь он громко крикнет ей.

– Как Золушке? – спросила Беатрис.

– Золу… кто?

– Папа, вам надо читать волшебные сказки. Иногда в них совершенная правда.

Они, конечно, не были правдой.

Открытие, что она похожа на Золушку, Беатрис сделала после того, как вручила свою шаль служанке и показалась всем величественной (слова мисс Браун) в платье негибкой тафты, в котором она выглядела иначе, чем все гости – молодые девушки, одетые в легкий шелк и воздушный шифон. Беатрис представляла, что она будет похожа на маленькую крепкую темную елочку в солнечном саду.

Впрочем, не в этом дело, главное – ее заметят. Это старый генерал внушил ей, чтобы она была храброй, подумала Беатрис, когда миссис Овертон, тщетно скрывая свое недовольство, дотронулась до ее руки и пробормотала что-то невнятное. Затем вышел Уильям и тепло улыбнулся.

– Мисс Боннингтон! Я так рад, что вы пришли, – сказал он с такой явной искренностью и посмотрел так значительно, что волнение и робость обожгли ее до спазма в желудке. Она и не предполагала, что единственная любовь связана с таким жизненным органом, как сердце, подумала с изумлением Беатрис. Что это была любовь, она не сомневалась: это должно быть любовью.

Но вскоре Уильям покинул ее и оказался в центре внимания хорошеньких молодых женщин с прелестными локонами и в легких воздушных платьях. Беатрис уже не чувствовала себя маленькой елочкой, стоящей на веселой лужайке среди цветов.

Зазвучали скрипки. Длинная музыкальная комната сияла от сотен свечей и казалась огненной сказкой, и как всегда в атмосфере красоты Беатрис забыла о том, где она находится. Вдоль стен стояло много позолоченных стульев. Она села на один из них, открыла и снова закрыла веер, подумав, что здесь смешно было бы этим заниматься – веера, вечерние сумочки из бисера, танцевальные программы, пустая искусственная болтовня… Когда она будет здесь хозяйкой, решила Беатрис, давая волю своей фантазии, званые вечера будут уютными и проводиться только с лучшими друзьями, и тогда, наконец, она научится быть хорошим собеседником. – Вы позволите мне показать вам коллекцию бабочек, прежде чем вы уйдете, мисс Боннингтон? Я помню, вы проявляли интерес к ней.

Это был голос Уильяма, когда он остановился на минутку, прежде чем двинуться дальше с хорошенькой молодой женщиной, державшей его под руку. Минутой позже скрипки грянули в полную мощь и начались танцы.

Как-никак, но вечер проходил. Беатрис танцевала некоторое время с незнакомым молодым мужчиной (которого к ней послала, как она догадывалась, миссис Овертон, взявшая на себя заботу о гостях) и наконец с Уильямом, который умело подхватил ее, а затем сказал:

– Ох, извините меня… Мне очень жаль… Я думаю, следующим будет большой вальс, и я обещал… Вы с кем-нибудь танцуете большой вальс?

– Да, – солгала Беатрис и молилась, чтобы пришел папа.

Нет, не было прогулки по саду при луне ночью. Как она понимала, все оказалось хуже некуда. Она скрывала безнадежную любовь за бесстрастным выражением лица.

Ей захотелось, пока танцуют большой вальс, провести время наверху и снова блуждать из комнаты в комнату. А почему бы и нет? Никто и не заметит ее отсутствия.

Дом не может отвергнуть ее, как это сделал Уильям.

Это единственное занятие было ей вознаграждением. Беатрис обнаружила, что Уильям переехал в спальню генерала. Она догадалась потому, что шкаф со слайдами бабочек находился на том месте, где прежде стоял письменный стол генерала. Бабочки! Чертополоховка, красный император, стеклянница, павлиний махаон с раздвоенным хвостом. Она была рада, что узнала их, поскольку много читала о мотыльках и бабочках, с тех пор как давным-давно, после полудня, бегала по вересковому лугу! А ее счастье оказалось хрупким, как крылья бабочек. Это чувство возникло частично из-за воспоминаний, частично от упрямого ожидания. Несчастный званый вечер не разрушил ее надежд… Она была не из тех, кто отказывается от счастья потому, что молодой человек беспечен и бесчувствен. Надо подумать о более тонком подходе. Каждый делал ошибки. Она и сама сделала их достаточно. Кроме того, он не будет себя так вести, когда лучше ее узнает.

Старого генерала теперь нет, чтобы ее подбодрить, но другие существенные моменты обнадеживали.

Две женщины средних лет вышли из двери соседней спальни, поглощенные беседой о званом вечере, о котором говорили с какой-то невнятной неприязнью. Беатрис слышала каждое слово, сказанное ими.

– Если он не женится на деньгах, они окажутся в затруднительном положении. Бедная Бланш доверилась мне.

– В таком случае Лаура Прендергаст, вероятно, захочет это сделать?

– Боже сохрани! Нет. У нее денег даже меньше, чем у Овертонов. Иногда она просто флиртует с Уильямом. Он слишком непостоянный молодой человек и постыдно ведет себя. Я вряд ли позавидовала бы девушке, на которой он женится, будь она трижды очаровательна.

– Я думаю, он все же выберет деньги, а не очарование.

– Бедному Уильяму придется это сделать.

– Знаете, говорят, что Беатрис Боннингтон богатая девушка, и она сегодня здесь, на этом вечере.

– Правда? Это такая невзрачная и плохо одетая? Я удивляюсь, как ее сюда пригласили. Даже если Уильяму придется жениться на наследнице, он позаботится, чтобы найти невесту одного с ним сословия.

– Он не такая выгодная партия, Миллисент. Плохое здоровье, бездельник с репутацией Дон Жуана. Едва ли знатная наследница захочет въехать в такой дом. Он, правда, прелестен, но в действительности это не более чем хорошенький коттедж.

– Право, Этти, вы ужасный сноб!

– Нет, я только констатирую факты. Сравните с ним Сайон Хауз или Остерлей Парк, или Кенвуд. Эти великолепные дома достойны восхищения.

Итак, Овертон Хауз не представляет ничего особенного, мысленно согласилась Беатрис с Миллисент. Это отличный экземпляр архитектуры эпохи королевы Анны, и в будущем несколько домов подобных Овертон Хаузу будут покинуты, потомки заменят их на чудовищные современные здания, такие уродливые. Претенциозные, но недостаточно, чтобы иметь право называться так.

Папа не согласился бы с Миллисент, думала Беатрис, дом, который она описывала, был как раз такого типа, который вполне удовлетворил бы его.

– Но, – продолжала Миллисент доверительно приглушенным голосом, – не будем говорить о том, как сохранить дом и семью Овертонов. А что вы скажете о слухах, будто генерал хотел, чтобы его сын женился на маленькой Боннингтон? Иногда семье необходимо влить здоровую кровь. Ведь Овертоны практически истекли кровью и истощили себя ради своей страны.

– Значит, маленькая Боннингтон станет производителем пушечного мяса?

– Возможно. Но деньги на первом месте, это более существенно. Я убеждена. Конечно, если девушка романтична, для нее Уильям хороший выбор. Она пойдет на такого рода предложение.

– Вы не поверите, но… Разве вы не заметили, как она смотрела на него сегодня вечером? Она не научилась даже притворяться.

– Тогда я скажу – бедная маленькая дурочка. Не могу представить себе Бланш счастливой с такой невесткой, как эта.

– Но, возможно, она приобретет такое сокровище.

– Я поверю в это, моя дорогая, когда увижу, что Уильям пригласил на последний танец маленькую Беатрис. Осмелюсь предположить, что он собирается это сделать.

Он сделал это и танцевал с Беатрис некоторое время до того, как вечер был в разгаре, исполняя свои обязанности с учтивостью и очарованием. Если он притворялся, то он был выдающимся, замечательным актером. Беатрис была совершенно уверена, что он наслаждается ее компанией и беседой с нею. И в конце он спросил, не проводить ли ее домой. Но когда она сказала, что за ней приедет папа, он вдруг вспомнил, что не может выйти из дому. Она увидела две стороны его поведения, не так ли?

Да, подумала Беатрис, она это увидела.

С одной стороны, Уильям был выше подозрений, необыкновенно деликатный и внимательный, а с другой – глупо льстивый и восхищенный, что перешло в обыкновенное чувство какой-то неопределенности.

– Итак, Беа, – сказал папа, когда они были уже дома, – что это за молодой человек, который равнодушно сказал «спокойной ночи»? Его поведение было неискренним, ты заметила?

– Папа, как вы можете так говорить! Вы только что увидели его.

– Не ставь на эту темную лошадку, Беа. Уильям Овертон, да будет тебе известно, – часто встречающийся тип высокомерного сословия. Он думает, что ты кроткая маленькая мышка, которая будет целовать ему пятки, потому что он пригласил тебя в свой большой дом и отпустил тебе несколько комплиментов.

– Папа, я не такая уж дурочка.

– Нет, ты не дурочка, но это моя точка зрения. Это молодой Овертон думает, что ты достаточно глупая, чтобы клюнуть на его лесть. Все они хотят овладеть твоим банковским счетом. И твоя мать, и я знаем это. Разница между нами в том, что у твоей матери нет разума, а у меня есть. Что ты об этом думаешь, Беа? У тебя есть чувство гордости или нет?

У Беатрис желание было сильнее гордости. Знал ли папа об этом? Или он был так поглощен бизнесом, что видел в людях только такое качество, как жадность?

– Я думаю, что вы сделали поспешное заключение, – сказала Беатрис с укоризной. – Сегодня я получила приглашение на вечер в Овертон Хауз не потому, что завтра намеревалась надеть Уильяму Овертону обручальное кольцо.

– Но ты хотела бы? Признайся, моя любимая.

– Да. Если он захочет надеть кольцо на мой палец, я надену ему. Независимо от того, сделает он это ради моих денег или нет.

– Боже милостивый! – папа стал дергать себя за усы, словно они могли ему помочь найти выход. – Я всегда думал, что чувства в тебе преобладают. А предположим, я решил своей волей прекратить это знакомство?

Беатрис встревожилась.

– Вы не сделаете этого, папа. Я не хочу этих денег для себя…

– Значит, для этого праздного молодого человека? Ты действительно думаешь, что будешь счастлива в замужестве на таких условиях?

– Да, – сказала Беатрис. – Я хочу этого замужества и… действительно выйду за него замуж, – добавила она после паузы.

– Хорошо, но это еще не счастье.

– Но оно будет.

Внезапно в ней родилась уверенность, что это именно так. Ее глаза, серые, как нежное крыло мотылька, сверкнули острым стальным блеском в сторону отца. Отец издал короткий, но громкий смешок.

– Боже милостивый! Я уверен, что мистер Овертон ждет не дождется получить пачку денег.

– Для моей свадьбы, – сказала Беатрис, – мисс Браун должна как следует продумать наряд. Это платье совершенно не годилось для званого вечера. Я выглядела как плохо одетая.

Папа со знанием дела пощупал материал на ее платье.

– Это лучший маклосфильский шелк. Как ты могла выглядеть плохо одетой в самом лучшем, что только есть? – Он пристально посмотрел на дочь. – Ты же не можешь утверждать, что мы слишком опекаем тебя, Беа. Ты моя дочь, и я старался не делать этого.

– У меня никогда не было выбора, – ответила Беатрис.

Казалось, у мистера Овертона были серьезные намерения. После того званого вечера он начал ухаживать за Беатрис, и даже папа, Джошуа Боннингтон не мог к нему придраться. Однако никто никогда не говорил о любви. Беатрис не хотела говорить об этом, чтобы не заставить Уильяма лицемерить. Она полагала, что он ухаживает за ней под давлением семейного адвоката и матери, поскольку их вынудила ситуация, но Беатрис делала вид, что не догадывается об этом. Уильям был человеком чести и не первым джентльменом, очутившимся в затруднительном положении, которому приходилось жениться по расчету.

Когда наконец стало ясно, что брак состоится, Бланш Овертон, мать Уильяма, пригласила Беатрис осмотреть Овертон Хауз. Беатрис давно этого ждала. Ей хотелось впитать всю атмосферу дома, и, учитывая ее огромный интерес, миссис Овертон, немного поколебавшись, любезно пригласила Беатрис. Это не означало, что брачный контракт пробудил в ней любовь к своей невестке или уменьшил натянутость ее поведения и вежливой враждебности.

Они прошли из длинной музыкальной комнаты в желтую гостиную, затем в китайскую комнату (Овертоны всегда коллекционировали красивые вещи) и в зеркальную комнату, где в восемнадцатом веке обосновался один из, Овертонов – легкомысленный и странный джентльмен.

Время от времени менялись компании, которые жили в этой комнате. Позже роль этой комнаты изменилась, она стала более респектабельной, традиционным местом, где делались романтические предложения вступить в брак.

Беатрис сожалела, что Уильям не сделал ей предложение здесь, а выбрал вересковую поляну в Хисе, где теплый ароматный воздух великолепного летнего дня укрепил его дух и придал достаточно отчаяния, чтобы связать себя брачными узами с Беатрис.

Все спальни на втором этаже были восьмиугольными, и к ним примыкали покрытые пылью уборные, которыми давно никто не пользовался. Часть комнат использовалась в качестве гардеробных. Если бы здесь жила большая семья и в доме были дети, из этих комнат получились бы отличные спальни для гувернеров.