Текст книги "Иерархия Неба и Земли. Том IV. Часть V. Новая схема человека во Вселенной"

(3) Конечный результат двух видов распределения, или проекции, которые я только что описал – проекции на другие уровни и в другие эпохи, – такая универсализация разума в человеке, при которой он (или то, что присутствует в нем) воспринимается как вездесущий и бессмертный. Но даже этого мало. На каждом уровне должна возникнуть проекция третьего рода – проекция из этого Центра в другие Центры, которые наделены полнотой объективной реальности[143]143
  Как Юнг отмечает в ряде недавних работ, алхимия является замечательным примером перехода от субъективности к объективности и от заботы о самом себе к заботе о не-себе. То, что с аналитической точки зрения Юнга представляло собой психические события, происходящие в экспериментаторе, для алхимика было особенностями эксперимента, самого химического процесса. Более того, его цель состояла не в своем спасении или психическом исцелении, а в избавлении божественной души, сокрытой в материи. Сам он испытывает мощное воздействие, поскольку оно вторично: метод работает, поскольку действует не напрямую. См. The Integration of the Personality, V, V; Paracelsica; Psychologie und Alchemie. Я бы сказал, что для нас этот принцип еще более важен, ведь здоровье нашей души состоит в обнаружении и раскрытии божественной души, которая превосходит нашу, и в служении ей.


[Закрыть]. Как и человек-солипсист, ангел-солипсист (даже если ему удается объединить все девять чинов) – логическое противоречие. Ангелы живут группами и неизбежно являются социальными существами. Их внимание направлено на их собратьев, в ком они только и могут обрести себя. Конечно, в какой-то момент (как я показал), отношения «Я-Ты» вырождаются в отношения «Я-оно», разум и тело ангела обособляются и разделяются; но этот «антисоциальный» этап был необходимым средством от страха и суеверий предшествующего этапа, и он вносит крайне ценный вклад в полностью социальный этап, который зарождается сейчас. На этом этапе мы переходим от субъективности к объективности. «Архетипы начинают вести независимую жизнь и служить в качестве духовных наставников», – говорит Юнг. «Когда из потаенных глубин психики возникает то, что противостоит пациенту – нечто странное, что не является „я“, для него это становится настоящим откровением, и с этого начинается исцеление»[144]144
  Modern Man in Search of a Soul, pp. 264-7; 278–280; cp. Contributions to Analytical Psychology, p. 116. Как психолог, Юнг, хотя и отмечает исцеляющее действие религиозной веры, направленной вовне, старается не делать заявлений относительно онтологического статуса ее объектов; но он отмечает, что его подход, отнюдь не поощряющий скептицизм, указывает на огромное значение веры.


[Закрыть]. Другими словами, пациент начинает возвращаться к религиозному видению мира– к той вере в независимое и надчеловеческое «Ты», без которой все мы – «пациенты», более или менее «поехавшие». Юнг говорит, что все его пациенты старше 35 лет начинали болеть из-за утраты религиозного отношения ко Вселенной, и исцелялись лишь те из них, кто обретал его снова.

В общем, можно сделать вывод, что наша современная наука об ангелах – гораздо основательнее и плодотворнее любой ангелологии прошлого; но она так рассеяна по нашим научным дисциплинам и так плохо распределена по регионам Вселенной, что об ее существовании как отдельной науки почти не подозревают[145]145
  Единую науку, о которой я здесь говорю, под иным углом очерчивает Юнг в следующем отрывке: «Я считаю, что все религии обладают положительной ценностью. В их символизме я узнаю те фигуры, которые встречались мне во снах и фантазиях моих пациентов. В нравственных учениях религии я вижу усилия, идентичные или сходные с теми, которые прилагают мои пациенты, когда, руководствуясь своим пониманием или вдохновением, ищут правильный способ взаимодействия с силами внутренней жизни. Меня глубоко интересуют церемониальные, ритуальные обряды, обряды посвящения и аскетические практики в любых формах и вариациях, как и многочисленные техники, формирующие надлежащее отношение к этим силам. Также я считаю, что положительной ценностью обладает биология и эмпиризм естествознания в целом, в котором я вижу титаническую попытку понять человеческую психику, глядя на нее из внешнего мира. Гностические религии я считаю столь же изумительным предприятием противоположной направленности: попыткой извлечь знание о космосе изнутри». Modern Man in Search of a Soul, p. 137: курсив мой. Ср. co словами Паскаля: «Истинная природа человека, его истинное благо, истинная добродетель, истинная религия – это такие вещи, которые нельзя познать отдельно друг от друга… Чем мудрее мы, тем больше величия и тем больше низости мы видим в человеке… То, что люди смогли постичь наивысшим светом разума, эта религия объяснила чадам своим». Мысли, 442–444.


[Закрыть].

Между науками, которые можно назвать сравнительной анатомией, физиологией и бихевиористской психологией ангелов (ею занимается астрономия, физика и астрофизика, геология, химия и т. д.), их интроспективной психологией (которой дали начало психоанализ и его аналоги) и их психологической историей (которую изучает сравнительное религиоведение и мифология, а также история науки), почти нет связи. Действительно, благодаря этим разнородным и кропотливым исследованиям нам удалось сильно снизить порог сознания и поднять его потолок, и тем самым мы отворили врата, которые определяют зародыши нового, более впечатляющего и достославного сонма ангелов; но наше зрение подводит нас: нам не удается распознать иерархической структуры того, что мы видим, и адекватно спроецировать его в пространство и время. Истинная наука об ангелах – она же космология, отвечающая нашему времени – возьмет весь этот относительно срединный и неорганизованный материал и направит его в глубину регионов, и тогда нам откроется Вселенная, насквозь органичная и одухотворенная.

Ангелология требует таких же прав, что и у других наук. У нее нет претензий ни на одну из них; она заявляет права не на их сферу, а на собственную. Однажды нам придется изучать более крупные организмы. Наше нынешнее безразличие – временный этап, и мы видим признаки его завершения. Нам вот-вот откроется новый и просто поразительный мир – мир, который делает только более свежим и прекрасным то, что он так долго был спрятан. После долгой зимы и омертвения мира мы готовы встречать весну. Нас ожидают изумление и открытие, которые прошлым векам принесла Америка и Солнечная система. Вскоре мы снова откроем гигантов, ангелов и богов, видимых глазом, которых нам мешал заметить избыток ума, поскольку они прятались под идеальным камуфляжем или защитной окраской – собственной очевидностью[146]146
  Приведу пример того, как влияния ангелов или звезд маскируют свое действие: заметьте, что люди, которые сильнее всего хотят разоблачить астрологию, опровергая влияние звезд, как раз решительнее всего доказывают их влияние. Эти люди показывают, что нашу судьбу определяет Гитлер, который поступает так, а не иначе, сегодня, а не завтра, поскольку ориентируется на некое положение звезд. Все-таки нашей судьбой управляют звезды, вот что они показывают! Конечно, такое управление сильно отличается оттого, которое предполагали астрологи диктатора, но оно остается управлением. Ведь одни из самых достоверных и мощных воздействий объекта, как на уровне человека, так и на уровне звезд, – те, которые возникают из-за «ошибочных» представлений о нем.
  И нельзя забывать: главное, как объект действует, и ни одно из его влияний не может быть совершенно ошибочным.


[Закрыть].

То, что нужно упорно искать, мы находим, а то, что не требует поиска, теряем. Вообще, мы еще не превратились в энтузиастов-ангелологов по той причине, что ангелы мало испытывают нашу убежденность и не требуют, чтобы их принимали на веру. В них легко поверить, и потому мы так недоверчивы; их существование не абсурдно, отсюда и сомнения. Если же они скроются за семью завесами математических формул, которую лишь горстке первосвященников дозволено отодвинуть; если они превратятся в священные предметы непонятных и дорогостоящих лабораторных обрядов, если они начнут принимать всевозможные немыслимые формы и обличья (где их параллельные линии пересекаются, пространство искривляется и т. д.), станут утверждать, что путешествуют из одного места в другое, не проходя пространства между, и потребуют, чтобы им служили на особом, почти неизвестном языке – вот тогда они обеспечат себе самую преданную нашу веру[147]147
  В своей книге Э. А. Бёрт (Е. A: Burtt; The Metaphysical Foundations of Modern Science) напоминает нам, что основатели современной науки делали множество необоснованных предположений (фактические свидетельства скорее говорили против теории Коперника). Наука была не только, как настаивал Уайтхед, анти-рациональной; часто она бросала вызов эмпирическим данным.


[Закрыть]. Credo quia absurdum. Но нет: они не просят, чтобы мы бездумно поверили во что-то невозможное – и потому их считают суеверием, заблуждением, вздором! Кроме, конечно, поэтов и народа.

Вера в надчеловеческих существ приносила и продолжает приносить колоссальную практическую пользу. Я упоминал, например, о взгляде, согласно которому земледелие и одомашнивание животных– побочное следствие религиозных обрядов[148]148
  Религия, говорит Дюркгейм, это как бы лоно, из которого возникают все зародыши человеческой цивилизации. The Elementary Forms of the Religious Life, pp. 223, 237. Э. Хан и сэр Уильям Митчелл Рамзи полагают, что возделывание земли возникло как ритуальное подражание природным процессам, а не в качестве практического предприятия; аналогичные истоки обнаруживает и одомашнивание животных.


[Закрыть]; что главным источником нашей науки была астрология и преклонение перед звездными богами[149]149
  Ср. Bertrand Russell, The Listener, December 8th, 1949: «Следуя традиции, обычно говорят, что европейское мировоззрение является производным от астрономии».


[Закрыть]; что в целом культура – результат (и в некотором смысле развитие) религиозного порыва и мировоззрения; что она питается собственными богами, извлекая энергию из их постепенного поглощения; что в наши дни, по некоторым признакам, это центростремительное движение скоро достигнет естественного пика, после которого будет полезно не дальнейшее поглощение, а новое проецирование – если еще осталась нечто объективно божественное, что может потребовать человек. Здесь, конечно, мы находим много смутных домыслов, а доказать ничего нельзя; однако многочисленные сведения говорят в пользу того убеждения, что культура существует и процветает только благодаря обмену человека с надчеловеческими порядками, хотя этот обмен обязательно является двусторонним – как отрицательным, так и положительным. Пусть даже мы нуждаемся в ангелах ради уничтожения – без них нам никак. Мы лишь больше начинаем нуждаться в пище и энергии, когда всеми силами хотим обходиться без них.

Но неверно говорить: такая вера полезна, необходима для сплочения общества, или эстетически оправдана; поэтому давайте примем ее[150]150
  «Общество становится возможным благодаря религии», – говорит нам Карлайл {Sartor Resartus, III. 2); но обществу, которое распадается из-за отсутствия религии, недостаточно осознать эту коренную истину: религия в нем должна существовать ради своих божественных Объектов, а не ради благословений, которые она изливает. По этому поводу см.: К. С. Льюис. Письма баламута. Сантаяна и другие философы прагматического уклона доказывали квази-достоверность религии, апеллируя к эстетическим качествам и этическим последствиям религиозной веры: религия – это полезный режим воображения. «По плодам ихузнаете их» – бесценная максима; но это не означает, что дерево должно размышлять о яблоках, чтобы они выросли, а не просто наслаждаться солнцем и воздухом.


[Закрыть]. Проблема подобного прагматизма в том, что он недостаточно прагматичен; он не сработает. «Остерегайтесь человека, чей бог обитает на небесах», – говорит Шоу[151]151
  Man and Superman,'The Revolutionist's Handbook'.


[Закрыть]; ему не нужно предупреждать нас о людях, которые считают, будто их бог обитает на небесах, поскольку это благоразумно. Первым делом нужно спросить: является ли такая вера правильной, истинной? Лишь потом, когда удастся сполна показать эту истину, я могу спокойно признать рациональные соображения как второстепенное и дополнительное ее подтверждение, а также показать, что признание этой истины согласно с нашей природой, ведет к здоровью, содействует жизни и во всех отношениях практично. С другой стороны, глупо не наделять это подтверждение подобающим весом в уместной ситуации. Если привести его сначала, оно бросает тень на всю аргументацию – этому подобает быть истинным; это должно быть истинным; клянусь небом, это будет истинным! Если привести его в конце, оно решает спор; нечто реально, более того, оно работает: поэтому следует поступать соответственно. Конечно, есть небольшой, но крикливый класс мыслителей, которые считают, что человек, будучи с ног до головы сотворенным Вселенной, по существу все-таки конфликтует с ней, и его самые глубинные потребности и стремления ей противоречат; я считаю, что это они должны доказать свою позицию, и не только доказать: в первую очередь необходимо показать, какой смысл имеет утверждение, что часть (самая важная часть, которую мы непосредственно и бесспорно познаем) не имеет отношения к целому или каким-то образом отбилась или отсоединилась от него.

В работе Три мотива (Die Drie Motive) Фехнер утверждает, что, хотя личные интересы не позволяют нам видеть высшую истину, это происходит только потому, что мы недостаточно расширяем границы этих интересов; наш истинный личный интерес совпадает с реальностью. (Lowrie, p. 111). Но важно понимать, что если мы отчетливо увидим, что истинное убеждение – всегда самое практичное, и что честность – всегда лучшая политика, а преступление всегда невыгодно, нам придется распрощаться с моралью. Ср. F. H. Bradley, Ethical Studies, p. 62.

Я уже говорил, что вера в существование надчеловеческого уровня приносит практическую пользу; но это утверждение требует некоторых оговорок. Конечно, современное состояние западного человека, относительно безбожное, – аномалия, и вряд ли сохранится долго[152]152
  Как указывает Кристофер Доусон, наша концепция Вселенной, «герметично закрытая от вторжения какого-либо высшего порядка реальности, – крайне редкое явление в человеческой мысли». Religion and Culture, 37.


[Закрыть]; человек не может выживать в отсутствие того, что его выше. Но можно выжить слишком высокой ценой. В конце концов, мы выбираем не между богами и их отсутствием, а между разумными и неразумными богами. Если ученые, религиозные учителя и философы, вступив в нечестивый, хотя и неосознанный союз, лишат человека его благих ангелов, вероятнее всего он обратится к злым, ведь без ангелов он не может.

Ряд авторов связывают упадок нашей веры с усилением суеверий. Сэр С. Радхакришнан, например (The World’s Unborn Soul, p. 15–23), говорит, что натурализм интеллектуалов, с одной стороны, и грубый фундаментализм, поклонение государству и т. д. народных масс, с другой, – не независимые явления, а дополняющие друг друга крайности.

Если наша интеллектуальная элита в ближайшее время не выберет модель Вселенной, наподобие той, которую я здесь выдвигаю, массовая публика вполне может опередить их, выбрав какую-нибудь Новую мифологию Розенберга и Геббельса; если человеку запрещают иметь небесную иерархию, задача которой – привлечь его к прославлению Бога, вероятно, он попробует обойтись земной иерархией, нацеленной на обожествление Лидера, партии, государства, народа или какого-то «-изма». Согласно закону, который можно назвать законом сохранения маны, когда боги умирают, их сила не гибнет вместе с ними, а переходит к человеку или более низменным богам. «Я должен следовать за светлыми ангелами»[153]153
  Т. S. Eliot, The Family Reunion.


[Закрыть] – хотя бы для того, чтобы не пойти за темными. Юнг[154]154
  The Integration of the Personality, pp. 56 ff.


[Закрыть] говорил, что бессознательное с его архетипическими образами оставалось неизвестным доныне по той причине, что религия наполняла эту область множеством уместных и превосходных формул. И правда, надо признать, что наши ангелы, спускаясь с девяти небес в глубины человеческой психики, не стали лучше: мы чуем слабый серный запах, смутно видим раздвоенное копыто.

«Обнаружилось, что боги и демоны, которые больше не могли оставаться в царстве физиков, отошли в человеческую психику. Теперь не природа полна богов и демонов, вмещать их всех приходится человеческой психике. В результате произошло мощное оживление этой психики». Gerhard Adler, Studies in Analytical Psychology, p. 199. См. также Jung, Psychology and Religion, p. 104.

Сила и слава, сошедшие с небес, чтобы завладеть человеком – его наукой, политикой и психологией – до странности бесславны, и хотя в этой силе нельзя усомниться, столь же очевидны и ужасные опасности, сопряженные с ней. Мана покинула религию ради политики и науки[155]155
  О привкусе священного, который теперь приобрела политика, играя роль заменителя религии, см.: Rosalind Murray, Time and the Timeless, p. 27.


[Закрыть], церкви – ради дискуссий и лабораторий, науку о Боге, богословие – ради текущих дел и науки о материи.

 
«Говорят, люди оставили БОГА не ради других богов,
 но вообще не ради богов; а раньше не случалось,
Чтобы люди и отрицали богов, и поклонялись им,
служа сначала Разуму,
Затем Деньгам, Власти и тому, что называют Жизнью,
Народом и Диалектикой»[156]156
  Т. С. Элиот, Скала (The Rock).


[Закрыть].
 

Что мы имеем в итоге? «Несчастен тот, кто в своем сердце не имеет ясного мнения о богах», – считал Эмпедокл две с половиной тысячи лет назад[157]157
  Burnet, Early Greek Philosophy, p. 225.


[Закрыть], и в целом, мне кажется, его слова подтверждаются нашим опытом. Наши перспективы расширяются и одновременно деградируют. По мере физического расширения нашей Вселенной она все больше сужается психически: ее разум движется центростремительно, а тело центробежно[158]158
  Нам нужно на более высоком уровне восстановить «непсихологический» настрой первобытного человека, психические состояния которого – свойства объекта, а не его самого. Нельзя говорить, что он боится; скорее, некоторые места или вещи являются плохими или ужасными; нельзя говорить, что он грезит, скорее, что-то происходит, он встречает каких-то людей; нельзя говорить, что он радуется солнцу, скорее, солнце само есть благо. Он еще не научился абстрагироваться от конкретной Вселенной; такую способность мы называем моментом субъективности. Мы, с другой стороны, доводим эту абстракцию до предела. Ср. Jung, Modern Man in Search of a Soul, p. 161.


[Закрыть]. И теперь, когда они почти разделились в великой центрифуге нашей цивилизации, с каждым днем становится очевиднее, что нужно запустить этот механизм в обратную сторону. Нужно вернуть психическим событиям пространство, вновь увидеть в них всю их глубину. Выражаясь языком Траэрна, нам нужно «острое зрение, способное видеть далекие вещи, большое и щедрое сердце, способное наслаждаться на любом расстоянии: добрая и свободная Душа… ибо между Червем и Херувимом – огромная разница»[159]159
  Centuries of Meditations, I. 38.


[Закрыть]. Мы, космические оборванцы, больше не видим таких различий, поскольку со всей пылом стремимся уравнять Вселенную до бесклассового общества. Современный человек, как говорит Бердяев, «предается поверхностному существованию и живет в двух измерениях, как бы занимая только поверхность Земли, не ведая, что находится над или под ним»[160]160
  The End of our Time, pp. 17, 23ff. Cp. Albert Schweitzer, The Decay and Restoration of Civilization, pp. xii, 11 ff, 72 ff:
  «Совершенное отсутствие у нас сегодня теории Вселенной – основной источник всех катастроф и несчастий нашего времени».
  «Любое существо, называющее себя человеком, в контексте рефлексивной теории Вселенной призвано стать настоящей личностью». И без такой космологии мы страдаем от «патологического нарушения высшей способности к саморегуляции».


[Закрыть]. Существует закон (продолжает Бердяев), согласно которому человеческая личность остается сильной и плодотворной лишь до тех пор, пока признает надчеловеческую и сверхиндивидуальную реальность и подчиняется ей. Отрицая свои высшие истоки, человек вредит себе, тогда сила и задор утекают из его жизни. «Почему, – спрашивает Марк Аврелий, – я должен хотеть жить в мире, где нет богов?»[161]161
  Мысли, II. 8.


[Закрыть]. Неудивительно, что в нашем одноуровневом мире жизнь становится плоской. Глубоким людям требуется глубокая Вселенная. По словам Цзы Сы, внука Конфуция, лишь настоящий человек

 
«может понять, как питаются небо и земля…
Его глубины – необозримы!
Его превосходство над человеком – необъятно!
Кто может постичь это… не обретя духовной силы Небес?»[162]162
  Е. R. Hughes, Chinese Philosophy in Classical Times, p. 42.


[Закрыть]
Его величие, по сути, в том и состоит, что он открывает величие Небес.
 

Церкви (можем мы сказать) существуют, чтобы возвышать наши сердца и умы до того, что выше нас, чтобы привносить в нашу жизнь вертикальное измерение. И они это делают. Тем не менее неуклонный упадок организованной религии продолжается[163]163
  Ср. co словами Юнга: «В страданиях человека ему никогда не помогают собственные мысли, но только откровения мудрости, которая превосходит его собственную». Modern Man in Search of a Soul, p. 278. В этой же книге Юнг подробно обсуждает невроз, возникающий в результате краха нашего религиозного отношения ко Вселенной. Многие другие авторы высказывают аналогичные взгляды. Профессор Р. Г. Гордон указывает, что личность формируется космологией и не может кристаллизоваться отдельно от убеждений о Вселенной. По мнению д-ра Инге, обрести личность – значит потерять ее, строя нашу Вселенную на космоцентрическом, а не эгоцентрическом фундаменте. Personal Idealism and Mysticism, pp. 94 ff.


[Закрыть]; посещение церквей становится причудой старого мира, как визитные карточки или переодевание на обед – безобидной, живописной причудой, приносящей неясное утешение. Почему же? Думаю, это происходит не из-за того, что современный человек не испытывает духовного голода, а потому, что он сталкивается с неразрешенной дилеммой[164]164
  О необходимости религиозной установки для психического здоровья см.: Dr William Brown, Mind and Personality, pp. 268, 283, 291. См., напр., «На пути к обращению Англии в веру», отчет Комиссии по евангелизации, назначенной архиепископами Кентерберийским и Йоркским, 1945. В этом отчете говорится о «обширной и глубокой пропасти между Церковью и народом» (р. 2); «повсеместном снижении числа людей, посещающих церкви; и крахе христианских нравственных норм» (р. 3).


[Закрыть]. С одной стороны (которую представляет, например, Римская церковь), мы видим полноту накопленного богатства традиции; со всеми ее прекрасными образами, символизмом и парадоксами (включая ангелов), на которые наука почти не повлияла. С другой стороны (которую представляет, скажем, либеральный протестантизм), религия стала настолько выхолощенной и стерильной, а наука так ее цензурирует, что осталась лишь смутная склонность к возвышенному и в высшей степени разумный, но почти безобидный моральный кодекс: и единственная проблема этой религии здравого смысла – ее нерелигиозный характер. (Впрочем, я ошибаюсь: у нее есть еще один недостаток – форма долговечнее убеждения, и слова продолжают повторять через столетия после смерти убеждения. Джон Макмюррей где-то говорит, что очень вредно публично соглашаться с убеждениями, которых мы больше не придерживаемся[165]165
  В качестве первой причины упадка религии сэр С. Радхакришнан называет «ненаучный характер религиозных верований». Hibbert Journal, июль 1946 г., р. 296. Упадок религии в наше время, – говорит У. Макнил Диксон, – связан… с тем, что она не способна удовлетворять потребности интеллекта». The Human Situation, р. 36.


[Закрыть]). В этом случае современный человек стоит перед мучительным выбором: выбором между сердцем и головой, причем и того, и другого осталось немного; это выбор между торжеством веры над трупом науки и торжеством науки над трупом веры, на последнем издыхании они сцепились в смертельной схватке[166]166
  Наши привычки и традиции, предупреждает нас сэр Ричард Ливингстон, не могут надолго пережить те верования, из которых они возникают. «Люди, которые отвергают христианские верования, не могут рассчитывать на то, что будут следовать христианской морали». Education for a World Adrift, pp. 24-5. Демократия, говорил архиепископ Темпл, «сможет выжить, только если будет христианской». Christian Democracy, р. 30. Ср. Harald Hoff di ng, Modern Philosophers, p. 223.


[Закрыть].

Добрые люди становятся глупее, умные – злее, и в обоих меньше честности. Мы фрагменты людей. Стоит ли удивляться, что наши церкви пустуют, религия в упадке, а с ней и общественная мораль? Очевидно, что нельзя выбросить космологию и оставить связанную с ней этику. Такие проблемы, как преступность, войны, разводы, правонарушения среди несовершеннолетних – в основе своей космологические. Мы болеем в своей Вселенной: все прочее – признаки и симптомы болезни.

Какой у нас есть выход? Новая религия? Многие – в том числе Ф. X. Брэдли – так полагали. А я делаю следующие выводы: во-первых, не существует некой «новой религии»; во-вторых, нам нужно вернуться к извечной мудрости народа, а не изобретать новомодный культ; в-третьих, такое возвращение уже началось.

Essays on Truth and Reality, p. 446.

Но нужно не просто возрождение, а нечто большее[167]167
  Cp. Sir Walter Moberly, The Crisis in the University, p. 294.


[Закрыть]. Догмы религии, чтобы они отвечали человеку, нужно переформулировать с бескомпромиссной интеллектуальной честностью, чтобы они дополняли данные науки, а не противоречили им[168]168
  Религия и сама стала жертвой того центростремительного движения, которое лишает Вселенную смысла и святости, помещая его в несколько определенных эпох и мест: священный обряд теряет всякую связь с профанной Вселенной. Ср. С. Е. Raven, Creator Spirit, pp. 269 ff.


[Закрыть]. Более того, их нужно выразить таким образом, чтобы их могли уважать образованные индуисты, буддисты и мусульмане; они должны стоять выше национальных предрассудков и особенностей и, таким образом, содействовать объединению людей всего мира. Наконец, они должны быть и простыми, и глубокими, чтобы их можно было излагать для самых разных уровней человеческого понимания, не прибегая к невинной лжи, благочестивой фальши и тому двуличию, у которого одно вероучение для масс, другое – для избранных[169]169
  О двойных стандартах подобного рода см.: Raven, op. cit., pp. 253-4.


[Закрыть]. Не нужно двух вещей– священной Полноты, музея, полного церковных реликвий; и священной Пустоты, Божественного дома, настолько пустого, вычищенного и напичканного наукой, что если в нем сейчас нет доброго сверхчеловека, его конфискует менее приятный хозяин.

– Трудная задача, которая вряд ли будет решена полностью, и в ближайшее время. Конечно, я не могу спрогнозировать, какую форму примет эта возрождающаяся религия. Но если ей суждено возникнуть, думаю, она будет (поскольку она отвечает потребностям цельного человека, его головы и сердца) включать тот раздел, который я называю новой ангелологией: она снова подтвердит существование живой иерархической Вселенной, о котором идет речь в этой книге[170]170
  Такая религия будет космологической, ее миф, ее этика, мистицизм будут «распределены» по всей Вселенной, как у Данте. Современные абстракции – светская космология и религия без космологии – сольются, и вокруг нас обнаружится священная Вселенная, Небеса, где мы постоянно живем, но отказываемся это видеть. Ср. со словами Уайтхеда (Whitehead, Religion in the Making, p. 141): «Где предполагается космология, предполагается и религия». И Джеральда Херда (Gerald Heard, Training for the Life of the Spirit, ii. p. 21): «Этика, которая не опирается на Космологию, ошибочна; Космология, которая не ведет к Этике, к жизненным поступкам, вытекающим из нее, лишена смысла. Сегодня наша этика опирается на антропоморфную космологию и поэтому неудачна, ибо люди больше не могут верить в истинность такой картины Реальности; тем временем из нашей космологии, которая стала совершенно механистической, вытекает и должно вытекать абсолютно неэтичное, неправедное поведение».


[Закрыть]. Здесь я пытался показать, что наука отнюдь не разрушает основы древнего мировоззрения, а лишь подтверждает их[171]171
  Поэтому я полностью согласен с утверждением сэра Эдмунда Уиттэкера (Space and Spirit, р. 84) о том, что закон всемирного тяготения демонстрирует разумность Вселенной гораздо яснее, чем разумы, движущие звездами; я только добавляю, что этот закон, наряду с другими вещами, подтверждает, разъясняет и исправляет последние.


[Закрыть]. Отступление веры под натиском научных достижений будет выглядеть совершенно иначе, стоит религии объявить науку своим агентом и генералиссимусом, который возвращает ей территории, освобожденные от сил суеверия. Религия, которая не способна переварить Вселенную, открытую наукой, не заслуживает того, чтобы сохраниться. Как тонко отмечает У. Э. Хокинг: «Настоящая религия требует космического мужества»[172]172
  Living Religions and a World Faith, p. 204.


[Закрыть]. Я бы добавил, что религия, которая забыла о своем космосе, теряет и мужество, и саму себя. Наука всегда была служанкой высшей религии и палачом низшей. В изречении Спенсера о том, что «убеждения, которые Наука навязала Религии, по своей сути более религиозны, чем вытесненные ими», есть большая доля истины[173]173
  First Principles, 29.


[Закрыть].

Новая ангелология одновременно носит более изощренный и менее произвольный характер, более эмпирический и менее умозрительный, чем прежняя; и, конечно же (как мог бы заметить более циничный критик), в ней достаточно того таинственного и смутного элемента, который, по мнению Отто, составляет суть любой религии[174]174
  The Idea of the Holy, pp. 67 ff.


[Закрыть]. Относительно Фехнера и звезд Уильям Джеймс писал[175]175
  A Pluralistic Universe, p. 164. В Трех мотивах Фехнер указывает, что мы колеблемся между двумя ошибками – первая состоит в том, что в своих поисках божественного мы игнорируем физический мир, а вторая – в том, что мы слишком привязываемся к чисто физическому. Первую ошибку допускает средневековый религиозный человек, вторую – современный человек с научным мировоззрением. И, стоит добавить, когда такой автор, как Сили, в своем очерке о естественной религии пробует прийти к компромиссу и утверждает, что наука скорее очищает, чем уничтожает христианство, его начинают отчитывать как христиане, так и ученые.
  Наше образование, отмечает Л. П. Джекс, в основном приспособлено к человеку, живущему в мертвой Вселенной, которая является бездушным предметом, которым он пользуется. Но его неизбежно грубо вытряхнут из этого заблуждения (как короля, поставившего дворец на большой горе, которая оказалась бородавкой на голове спящего чудища). В любом случае: «либо Вселенная целиком жива, и нравственный закон и звездный небосвод танцуют под один извечный мотив», либо в нашей жизни мало смысла. A Living Universe, pp. 14, 40 ff.


[Закрыть]: «Люди всегда выдумывали истории об ангелах, озаренных светом, не нуждающихся в земной пище и питье, о посланцах, связывающих нас с Богом. И действительно, есть существа, пребывающие в свете и двигающиеся по небу, не нуждающиеся ни в пище, ни в питье, посредники между Богом и нами, исполняющие Его повеления. В общем, если небеса – и правда ангельский дом, теми ангелами должны быть небесные тела, ибо других существ там нет». Как странно: мы думаем, что никогда не видели ангелов, хотя уже живем с ними прямо на Небесах, приобщаясь к их счастливой жизни! Небеса ничего не теряют оттого, что теперь их ангельские триады называют, соответственно, планетарными, звездными и галактическими, или оттого, что небесные сонмы привыкли именовать друг друга числами из NGC (Нового общего каталога туманностей и звездных скоплений), или оттого, что одни сонмы меряют температуру других. Напротив: ангелы всегда могут продолжать самопознание, а неведение в Небесах еще менее восхищает, чем на земле.

Современное искусство в основном являет собой скопление отдельных культов, неизвестных массовой публике, а если и известных, то нелепых или непонятных для нее. Мы говорим, что отходим от религии, но разве мы не отходим и от искусства? Часто ли сегодня произведения, которые компетентные критики считают лучшими образцами современности – в поэзии[176]176
  Тот факт, что истинный поэт выражает более глубокие идеи народного сознания, к сожалению, не означает, что его признают или вообще услышат те, к кому он обращается. Вообще, роль великого художника – в том, чтобы быть орудием «коллективного бессознательного», таким образом компенсируя текущую сознательную установку: поэтому он часто вынужден противостоять поверхностному духу своей эпохи. Ср. Jung, Modern Man in Search of a Soul, p 191.


[Закрыть], живописи, скульптуре, музыке, архитектуре, кино – становятся популярными? Никогда еще пропасть между художником и народом не была шире – и она, конечно, шире той, которая сейчас отделяет официальную религию от народного духа. Религия и искусство (и к ним стоит добавить философию) оторвались от реальности, потому что перестали зависеть друг от друга и от космологии. По сути, источник наших проблем – в разделении конкретно воплощенных ценностей на три аспекта: благой мир – не истинный, а истинный – не прекрасный. Ученые, религиозные люди и художники населяют три Вселенных[177]177
  На самом деле их гораздо больше. Например, небезызвестный факт, что нравственные и мистические элементы в религии могут на время становиться почти независимыми.


[Закрыть]; и это плохо сказывается на науке, религии и искусстве. Конечно, верно, что если искусство в основном насаждает истину или добро, оно, вполне возможно, упустит красоту[178]178
  Ср. Mammonart Эптона Синклера, где автор отстаивает невозможный тезис о том, что великое искусство всегда «прогрессивно» и не бывает «реакционным». Но всем известная доктрина, что реальный или возможный политический или этический уклон произведения искусства определяет его эстетическую ценность, не должна приводить нас к противоположному заблуждению – эстетизму, который не способен видеть тривиальности искусства, безразличного к религии и науке своего времени.
  Возможны две ошибки – поверхностное допущение, будто настоящая Вселенная блага и прекрасна, и допущение, что она плоха и уродлива. Видеть, что эти ценности совпадают, всегда трудно и порой мучительно, но в этом состоит суть искусства и религии: за исключением редких моментов озарения, требуется живая вера, которую все больше оправдывают ее плоды.
  В работе Декаданс (Decadance) д-р Джоад гораздо подробнее, чем я могу это делать здесь, говорит о «выпадении объекта», характерном для нашего времени. Даже совершенство музыки (указывает он) состоит не в раскрытии личности человека или творческих способностей композитора, а, скорее, в обнаружении того, что существует, что обладает объективной реальностью. См., в частности, р. 173 и далее. Джон Макмюррей поднимает аналогичную тему в своей книге Свобода в современном мире (Freedom in the Modern World), где он говорит, что основу человеческой природы составляет объективность, способность воспринимать мир, по существу независимый от нас, и наслаждаться им; и наша свобода состоит в способности таким образом выражать свою природу – теряя себя в объекте.


[Закрыть]; но не менее верно и то, что искусство, безразличное к живой науке и религии своего времени, скорее всего, потерпит неудачу в собственной сфере. «Божественную комедию», архитектуру Амьена, скульптуры Шартра и все произведения Средневековья наполняет и оживляет целостная и внушающая трепет иерархическая космология. Здесь между ценностями нет герметичных перегородок. И пока мы не выработаем похожее мировоззрение, наверное, мы будем видеть безответственную и даже самоубийственную науку, непопулярную, бесплодную и часто неискреннюю религию, нерешительную мораль без запретов, элитарное и изысканное искусство. Единая Вселенная разделилась натрое, чтобы временное нахождение в неопределенности обогатило ее конечное единство – это было правильно и необходимо. Достигнув зрелости, наука и искусство неизбежно должны были оставить свою мать, религию. Но они смогут сохранить свои огромные достижения и радоваться им, только если разделят их у себя дома.

Неудивительно, что когда эта семья разделяется, ее члены начинают лучше сознавать себя. В итоге они начинают больше интересоваться собой – своими действиями, чувствами и реакциями – чем внешней реальностью; субъект растет за счет объекта. И такой сдвиг может кончиться только бесплодием и гибелью, поскольку жить – значит не быть живым, а, скорее, обнаруживать живое. Я показал, что наука неизбежно обескровливает Вселенную, лишая ее физических качеств, религия лишает Вселенную священного; при этом искусство должно обескровить Вселенную, лишив ее красоты, перелив ее в «глаза смотрящего»[179]179
  Мы ненароком реализуем – самым масштабным образом – первобытное представление о том, что душа может на какое-то время переноситься в другое место – Фрэзер называет его «важным положением первобытной веры». У народа минахасса с о-ва Целебес, когда семья планирует переезжать, шаман собирает души всей семьи в сумку, а затем возвращает их хозяевам (The Golden Bough, Abridged Edn, LXVII. 1). To же самое делаем и мы для всего небесного и земного семейства.


[Закрыть]. В живописи, например, по мере того как художник осваивает изобразительную технику, сущность искусства все меньше связывают с внешним миром и все больше – с реакцией художника; пока, в предельном случае, он не начинает писать по воображению, вообще прямо не обращаясь к природе. Для такого художника искусство поистине является выражением, как настаивает Кроче, а не впечатлением: если объект и существует, его роль состоит в пробуждении субъективных ассоциаций и смыслов, а значит, в том, чтобы помогать человеку открыть самого себя. Он низводится до простого стимула, который как таковой есть не более чем «неодушевленный холодный мир» из стихотворения Кольриджа. Это ведет не только к унынию, но и к иссушению всех источников духа. Но когда художник больше не ищет вне себя объективный крючок, чтобы повесить на него субъективный опыт, когда он больше тревожно не ищет «вдохновения» в самом себе, когда его захватывает потрясающий внешний Факт, преследуя его днем и ночью, – тогда, даже если его техника еще не дотягивает до его вйдения, такой художник привлечет к себе внимание. И этот Факт, этот виртуозный Другой, конечно, поджидает его: ангел уже вступил в борьбу с Иаковом.

Огромное различие между нашей Вселенной и миром наших предков – мера той пропасти, которая отделяет нас от них. Несомненно, в мире, где ангелы – «uccelli di Dio» (Птицы небесные (ит.). – Прим. пер.) Данте – были, по словам Раскина, так же реальны, как наши птицы, имелись свои неудобства; конечно же, сказочный мир, населенный не только добрыми ангелами, но чародеями, демонами и великанами, был опасным местом, а иногда походил на сумасшедший дом. Но этот мир хотя бы был волнующе живым: он не напоминал кладбище или огромный двигатель. Прекрасный и жуткий, он был домом для живых, а не для наполовину мертвых.

Там, где такое вйдение рассыпается на фрагменты калейдоскопа, люди гибнут[180]180
  В книге Структура религиозного опыта Джон Макмюррей обсуждает распространенные формы дуализма, разрушающие нашу жизнь, – дуализм духовного и природного порядка, религии и обыденности, божественного и человеческого, разума и эмоций, сознания и материи. Такое разъединение медленно, но верно приводит к полному распаду. Но на самом деле мир духа – это мир природы, просто познанный и пронизанный намерением. См. рр. 106 и ff.


[Закрыть]. Пока художник, наряду со священником, не откроет мира, открытого ученым, этот мир будет оставаться опасной и обманчивой абстракцией, грозным наброском, лишенным всякого морального и эстетического наполнения. Мы держим в руках Вселенную, ставшую чудовищем Франкенштейна, живое тело без души. Стоит ли удивляться, что наш мир сошел с ума: ведь две его трети отсутствуют. Теперь задача искусства состоит в том, чтобы вместе с религией взяться задело, которое, с одной точки зрения, является открытием объективных ценностей на нечеловеческих уровнях, а с другой – представляет собой распределение внутри иерархии (как бы) субъективных ценностей, за многие столетия накопленных в человеке. Приведу пример. В наши дни модно рассуждать о том, что молитва имеет терапевтический, а не космологический характер; исправляя человека, она не воздействует на Вселенную. А вот молитва Джорджа Герберта:

 
«Небеса в обыденном, хорошо одетый человек,
Млечный путь, райская птица,
Звон церковных колоколов над звездами, кровь души,
Страна специй, некое понимание».
 

Здесь мы видим подлинное распределение по вертикали[181]181
  Другие достойные примеры – анонимная Песнь Тома о'Бедлама, сонет Джерарда Мэнли Хопкинса Величие Бога, Бегемот Т. С. Элиота, Звездный свет Роберта Грэйвса и стихотворение Джозефа Мэри Планкетт, которое начинается так:
«На розе видна его кровь.Очей его свет– в звездах,А тело средь вечных снегов,И льются с небес его слезы».

[Закрыть]. Мы так тщательно отделяем человека от космоса, что, когда они, наконец, сходятся, эффект может поразить нас: скопившаяся потенциальная энергия разольется сияющей вспышкой, обнажив пронзительную и неизведанную красоту.

«La Question qui est au fond du problème religieux dans le temps présent, – писал Альфред Луази, – est de savoir si l’univers est vide, sourd, sans âme, sans entrailles; si la conscience de l’homme y est sans écho plus réel et plus vrai à ellemême».

(В наше время ядро религиозной проблемы составляет вопрос о том, является ли вселенная пустой, смутной, лишенной души, внутреннего содержания; является ли сознание человека, лишенное отражения, более реальным и истинным само по себе (фр.). – Прим. пер.).

Пример тому – строки Марлоу: «Взгляни туда, где кровь Христа струится в тверди»[182]182
  Dr. Faustus, 1428; Tamburlaine.


[Закрыть] и «Теперь ходят ангелы по стенам небес». Вообще говоря, эстетические возможности высокого антропоморфизма (который с тем же успехом можно назвать низким космоморфизмом) сейчас, из-за веков растущего разъединения, невероятно расширились. Настало время великим поэтам прославить бракосочетание девственных Небес и Земли, и экстаз их единения будет пропорционален долгой воздержанности и суровой дисциплине, навязанной наукой. Поэтическое видение в духе Данте будет не «субъективно истинным» или «эстетически правомерным», но таким же объективным, как женщина, захватывающая красота которой предстает перед мужчиной, столь же далекая и бесспорная, как Монблан. Чего он точно не станет делать, так сначала признавать прекрасную, но воображаемую иерархию, затем – иерархию отвратительного факта, а после – иерархию, которая, будучи нравственно восхитительной, безотрадна и в основном вымышленна[183]183
  «Поэтто и дело улавливает фигуры, населяющие ночной мир, – духов, демонов и богов. Он знает, что умысел, превосходящий человеческие цели, – для человека животворная тайна; он предощущает непостижимые события в плероме». Jung, Modern Man in Search of a Soul, p. 188.


[Закрыть]. Его космос будет единым; и соответственно единым будет он.