Текст книги "Наследство для двоих"

Джанет Дейли
Наследство для двоих

Часть первая

1

Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотный полог дубовых ветвей и веселыми зайчиками играли на мраморе обелиска, претенциозно заявлявшего, что эта часть старого хьюстонского кладбища является законной вотчиной семейства Лоусонов. Это сооружение было установлено здесь более века назад. Оно должно было, подобно древнему стражу, охранять могилы первых Лоусонов, погребенных в Техасе, и увековечить память тех членов клана, которые пали далеко от своего родного Восточного Техаса, верно служа Конфедерации. И вновь здесь собрались скорбящие, и вновь разверзлась освященная земля, чтобы принять тело еще одного члена семьи – Роберта Дина Лоусона-младшего, которого все знавшие его обычно называли просто Дином.

Эбби больше всего потрясла та внезапность, с какой не стало ее отца. Несчастный случай, сказала полиция. Он ехал слишком быстро и не вписался в поворот. Ирония судьбы заключалась в том, что отец направлялся домой из аэропорта, только что вернувшись из деловой поездки в Лос-Анджелес. Не горюйте, он погиб мгновенно, успокаивали Эбби. Как будто от этого ей было легче смириться со смертью отца.

Нет, боль не становилась слабее. Не проходило и сожаление о том, что ей так и не удалось поговорить с ним в последний раз, сказать, как сильно она его любит и, возможно – всего лишь возможно, – услышать в ответ то же самое. Это звучало так глупо, так по-детски, но это было правдой. Хотя ей уже минуло двадцать семь лет, Эбби еще не достигла того рубежа, когда пропадает потребность в отцовской любви. Несмотря на все ее попытки сблизиться с отцом, между ними неизменно что-то стояло, и хотя Эбби пыталась пробить эту стену на протяжении многих лет, до конца ей это так и не удалось.

Опустошенная горем, она подняла залитые слезами глаза от усыпанного желтыми техасскими розами отцовского гроба и обвела затуманенным взглядом собравшихся вокруг могилы людей. Надо признать, народу здесь было не так много, как на похоронах ее дедушки девятнадцать лет назад. Тогда на скорбную церемонию пожаловал даже сам губернатор. Однако по-другому и быть не могло. Ее дед, Р.-Д. Лоусон, являлся одним из пионеров нефтяной промышленности. Именно он вновь наполнил деньгами фамильные сундуки Лоусонов, после того, как они были начисто опустошены в страшные годы Реконструкции,[1]1
  Имеется в виду период 1866–1876 гг., в течение которого проводилась реорганизация Юга после Гражданской войны 1861–1865 годов. (Здесь и далее прим. пер.)


[Закрыть] наступившие вслед за Гражданской войной. Лысый, сморщенный и страшно самоуверенный – именно таким Эбби запомнила деда, хотя в год его смерти была еще сущим ребенком: ей тогда не исполнилось и восьми лет. Судя по рассказам старших, дед был яркой, полной обаяния личностью и частенько не стеснялся в выборе средств для достижения цели. Впрочем, на заре нефтяного бизнеса, чтобы преуспеть в нем, излишнюю щепетильность необходимо было отбросить прочь.

Собственно говоря, Лоусоны сделали свои миллионы не на самой нефти. Когда кто-то спрашивал Эбби, названную при крещении Эбигайль Луиз Лоусон, о происхождении семейного состояния, та отвечала любимой фразой своего деда: «Нефть тут ни при чем, дорогой. Мы сделали наши деньги из грязи». Изумленное выражение на лицах собеседников неизменно вызывало у нее смех. Затем она объясняла, что «грязью» называются специальные жидкости, применяющиеся при бурении нефтяных скважин. В конце двадцатых годов, на которые пришелся бум нефтяных разработок в Техасе, Р.-Д. Лоусон разработал оригинальную технологию «грязи» и выбросил ее на рынок, создав для этого собственную компанию, превратившуюся с годами в огромную корпорацию с многомиллионными доходами.

После смерти деда отец Эбби продал компанию, в результате чего общественная роль семейства Лоусонов в деловых кругах Хьюстона заметно изменилась. Тем не менее огромное состояние Лоусонов позволяло семье оставаться одним из важных звеньев хьюстонского общества, и доказательством тому было присутствие на сегодняшних похоронах многих видных техасцев.

Глядя на знакомые лица, Эбби думала о том, как чудно воспринимает человек подобные моменты. Оставшимся в живых словно необходимо подчеркнуть, какую важную роль играл при жизни усопший, а измерить эту роль могло только количество влиятельных персон, пришедших проводить его в последний путь.

Боковым зрением девушка уловила какое-то движение слева от нее. Ее мать вытащила из-за черного крепа на своей шляпке отороченный серебряной нитью носовой платок и принялась утирать слезы. Эбби повернула голову, чтобы взглянуть на мать, и в этот момент увидела молодую женщину, стоявшую в тени мемориального обелиска. Лицо ее казалось настолько знакомым, что Эбби замерла, не в силах оторвать от него глаз. С гулко бьющимся в груди сердцем, с побледневшим лицом, она словно завороженная рассматривала эту знакомую незнакомку. Ее сходство с ней было ошеломляющим.

– А теперь помолимся, – склонив голову, проговорил священник, стоявший у изголовья закрытого гроба. – О, Всевышний, мы собрались здесь сегодня, чтобы вручить твоей воле прах слуги твоего, Дина Лоусона, возлюбленного супруга и отца…

Эбби слышала призыв помолиться, но смысл слов не доходил до ее сознания. Она была слишком поражена внешностью этой женщины в толпе скорбящих. «Это невозможно! Этого не может быть!» – билось в ее голове в то время, как сама она пыталась справиться с охватившей ее дрожью.

Женщина стояла, слегка склонив голову, и ветер шевелил блестящую копну ее волос орехового цвета – таких же пышных, как и у самой Эбби. Но больше всего Эбби поразили ее глаза. Они были изумительно синими и незамутненными, словно глубины океана, – такого же неповторимого цвета, как и у самой Эбби. Дед называл его «фирменным цветом Лоусонов» и хвастал тем, что с глазами его родственников не могут соперничать даже знаменитые техасские васильки.

У Эбби возникло отчетливое чувство, что она смотрит в кривое зеркало и видит немного искаженное отражение самой себя. Какое странное ощущение! Неосознанным движением она подняла руку к голове, чтобы убедиться: ее волосы по-прежнему затянуты в тугой пучок на затылке, а не спадают на плечи, как у незнакомки. Да кто же это?!

Этот вопрос не давал ей покоя, и Эбби подвинулась ближе к Бенедикту Яблонскому, управляющему фермой по выращиванию арабских скакунов, расположенной в Ривер-Бенде, семейном поместье Лоусонов к юго-западу от Хьюстона. Однако прежде, чем она успела спросить его о том, кто эта женщина, представляющая собой ее почти точную копию, прозвучало нестройное «аминь», возвестившее об окончании заупокойной молитвы. Толпа стоявших до этого неподвижно друзей и родственников покойного начала потихоньку расходиться. Эбби потеряла незнакомку из виду. Только что она стояла у памятника, а теперь ее и след простыл. Будто растворилась. Но где? Как ей удалось исчезнуть так быстро?

К стульям, на которых они сидели, подошел священник. Мать встала. Черная вуаль прикрывала ее лицо с заплаканными глазами. Эбби также поднялась на ноги. Она испытывала постоянную потребность защищать эту хрупкую женщину – ее мать, Бэбс Лоусон. Точно так же, как и отец, Эбби с детства привыкла оберегать свою маму от всего, что могло бы ее расстроить. Бэбс была совершенно неприспособлена к жизни с ее бесконечными трудностями. Она предпочитала смотреть в другую сторону и делать вид, что их попросту не существует, как будто от этого проблемы чудесным образом исчезали сами собой.

А вот Эбби – наоборот. Она привыкла встречать любые неприятности с открытым забралом и выпятив вперед подбородок, полная фамильной гордости и упрямства, унаследованных от предыдущих поколений Лоусонов. Вот и сейчас, не в силах отделаться от образа странной женщины и едва слыша слова утешения, которые говорил ее матери священник, Эбби изучала глазами лица людей, сгрудившихся вокруг могилы. Она пыталась выловить из толпы незнакомку, которая была так удивительно похожа на нее. Загадочная женщина не могла далеко уйти.

Эбби инстинктивно повернулась к Бенедикту Яблонскому в надежде получить от него помощь, которую он неизменно оказывал ей на протяжении всей ее жизни. Одетый в твидовый костюм, являвшийся, судя по всему, ровесником своему хозяину, он стоял, держа в скрещенных перед собой руках шляпу с узкими полями. Его густые сивые волосы были, как всегда, неровно подстрижены и кое-как приглажены гребешком – лишь для того, чтобы создать хотя бы видимость прически.

Годы оставили глубокие морщины на его лице и посеребрили темную когда-то шевелюру, однако они оказались не в состоянии сломить этого человека. Он по-прежнему представлял собой сгусток силы и напоминал могучий волнорез. Ничто не могло смутить его. Впрочем, этому, возможно, не стоило удивляться, учитывая то, через какие испытания ему довелось пройти во время второй мировой войны. Сначала – нацистская оккупация Польши, а затем – годы жизни под советским контролем.

Теперь, стоя рядом с этой человеческой глыбой, Эбби вспоминала, как подшучивала над ним, утверждая, что все в нем квадратное: челюсти, подбородок, плечи и даже отношение к жизни. И тем не менее на протяжении всей ее жизни Бен оказывал на девушку огромное влияние. Именно к нему, еще будучи ребенком, она прибегала со всеми своими вопросами и бедами.

Бен почти никогда не улыбался. Величественно повернув голову к Эбби, он окинул ее изучающим взглядом. Девушка не раз видела, как он проделывает это с жеребятами. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы «прочитать» поведение той или иной лошади и понять, что у нее на уме. Вот и сейчас, только взглянув на Эбби, он сразу же спросил:

– Что стряслось? – В речи Бенедикта звучали неистребимый акцент и лирическая ритмика его родного польского языка.

– Только что возле нашего семейного обелиска стояла женщина. Ты заметил ее?

– Нет, – ответил он, непроизвольно взглянув в указанном направлении. – Кто она?

– Не знаю, – проговорила Эбби, озабоченно нахмурившись и вновь принявшись изучать лица мельтешащих вокруг людей. Она была уверена, что незнакомка ей не привиделась. Эбби машинально провела ладонью по талии, незаметно поправляя свое шелковистое черное платье от Шанель, сшитое из мягкого крепдешина. Она решила во что бы то ни стало отыскать таинственную гостью и повернулась к Яблонскому.

– Оставайся рядом с мамой, Бен, – попросила она его.

– Хорошо, – откликнулся тот, но Эбби его уже не слышала, сосредоточенно пробираясь сквозь толчею возле могилы. Остановилась, чтобы поздороваться с одним, задержалась, чтобы выслушать соболезнования от другого… Она кивала, печально улыбалась, говорила приличествующие случаю слова и ни на секунду не прекращала поиски женщины, которую видела всего несколько мгновений.

Эбби уже почти решила, что та покинула кладбище, как вдруг заметила ее стоящей в некотором отдалении от толпы. И вновь Эбби словно ударило электрическим током. Ее поразило удивительное сходство между ними. Рядом с незнакомкой находилась седовласая Мэри Джо Андерсон, многие годы проработавшая секретаршей ее отца и с переменным успехом улаживавшая все возникавшие проблемы юридического толка. Удивленная и растерянная, Эбби с недоумением смотрела на этих двух женщин. Что общего может быть у Мэри Джо с этой незнакомкой? Неужели они знают друг друга?

Внезапно на ее руке сомкнулись чьи-то пальцы, и глубокий мужской голос прозвучал прямо над ухом Эбби:

– Мисс Лоусон, с вами все в порядке?

– Что? – Обернувшись, Эбби скользнула рассеянным взглядом по высокой фигуре темноволосого мужчины, державшего ее под руку.

– Я спросил, все ли с вами в порядке? – Его губы искривились, приподняв одну сторону темных усов в легкой усмешке – мягкой и терпеливой, однако взгляд его прищуренных глаз был острым и изучающим.

– Я… Со мной все нормально, – проговорила Эбби, пытаясь преодолеть замешательство. Она глядела на грубо высеченные черты его лица и чувствовала, что они ей смутно знакомы.

Внезапно, вспомнив о незнакомке, Эбби обернулась в надежде снова увидеть ее, однако рука мужчины заботливо легла на ее плечи.

– Вам лучше присесть.

Преодолевая ее сопротивление, он повел ее в противоположном направлении.

– Я же говорю вам, что со мной все в порядке, – попыталась возразить Эбби, однако незнакомец все же заставил ее подойти к стоявшему неподалеку складному стулу. Напрягшись, Эбби попыталась воспротивиться его попытке усадить ее. – Я чувствую себя прекрасно, – снова заявила она.

Склонив голову набок, мужчина окинул ее скептическим взглядом и ослабил хватку.

– Однако выглядите вы отнюдь не прекрасно. Откровенно говоря, мисс Лоусон, минуту назад у вас был такой вид, будто вы увидели черта.

Эбби сосредоточила все внимание на собеседнике. И даже не потому, что увидела Мэри Джо, в одиночестве направлявшуюся к выходу с кладбища. Ей казалось, что за последние годы она научилась скрывать свои чувства, но, видимо, это все же было не так. Или же этот человек был гораздо наблюдательнее, нежели все остальные.

Так или иначе, Эбби попыталась отговориться.

– Видимо, в этом виновата жара, – небрежно сказала она. – Действительно, жарко, – с легким кивком признал незнакомец. Однако, по всей видимости, он не поверил, что состояние Эбби действительно можно списать на душный полдень. Взгляд его глаз все так же лениво скользил по ее лицу и был по-прежнему острым и внимательным. Он изучал ее не менее пристально, чем минуту назад, и от этого внутри Эбби еще более усиливалось чувство, что она уже где-то видела этого человека.

– Тем не менее со мной уже все в порядке. Спасибо за заботу, мистер… – Эбби запнулась, не зная, как его назвать.

– Уайлдер. Маккрей Уайлдер.

Имя ничего не говорило Эбби, и он это, видимо, почувствовал.

– Мы как-то раз встретились с вами в конторе вашего отца. Это было прошлой весной.

И тут память Эбби заработала в полную силу. Она вдруг вспомнила этого человека развалившимся в кожаном кресле в кабинете ее отца, его растерянный вид, когда она вошла без стука, прервав их беседу, и то, как рассеянно он водил указательным пальцем по щеточке своих усов и верхней губе, изучающе глядя на нее. В тот день на нем была рубашка цвета хаки с засученными рукавами и расстегнутым воротом, из-за которого выглядывала редкая поросль волос на груди. Эбби вспомнила сплетение тугих мышц на его руках, бронзовый цвет загорелой кожи и широченные плечи. Но ведь было же что-то еще. Эбби наморщила лоб, пытаясь вспомнить какую-то ускользавшую от нее деталь, сделала вдох и ощутила мускусный запах его мужского одеколона.

– Нефть. – Смешанный с ароматом трубочного табака, который курил ее отец, в воздухе стоял отчетливый запах нефтяных скважин. – Разве не о ней вы говорили с моим отцом?

– Именно. Я польщен, что вы меня помните.

– Правда?

Он не был похож на человека, которому могут польстить какие-либо комплименты.

– А почему бы и нет? Разве не льстит самолюбию мужчины то, что красивая женщина запомнила его после одной мимолетной встречи?

– Я знаю многих, которым это было бы безразлично.

Эбби не попалась в ловушку его мягкого обаяния – точно так же, как ранее не клюнула на приманку его впечатляющих мускулов. Она обычно хорошо чувствовала людей.

– Например, ваш бывший муж?

Эбби непроизвольно спрятала левую руку, на которой отсутствовали какие-либо драгоценности. Ее средний палец уже не украшали платиновые обручальные кольца с редкостным – в три карата – сапфиром в обрамлении бриллиантов. Этот набор она выбрала для себя в «Тиффани»[2]2
  Дорогой ювелирный магазин.


[Закрыть] после романтического завтрака с Кристофером Джоном Этвеллом на Пятой авеню. Десять месяцев назад Эбби швырнула их ему в лицо и увидела, как два сплетенных между собой кольца упали на пол и развалились – точно так же, как их ужасная семейная жизнь, длившаяся ровно шесть лет. В тот же день она вышла из их дома на Лейзи-Лейн в хьюстонском районе Ривер-Оукс, вернулась в дом Лоусонов в Ривер-Бенде и снова взяла свою девичью фамилию. Если Эбби и жалела о чем-то в своей жизни, то уж никак не о кончине своего брака.

И тем не менее ей было неприятно, что этот человек позволяет себе вторгаться в ее личную жизнь.

– Вы, кажется, весьма осведомлены о моих делах, мистер Уайлдер, – с легким вызовом бросила она.

– Насколько мне помнится, в тот день вы как раз получили официальное уведомление об окончательном разводе и намеревались отпраздновать это событие. Мужчина не в состоянии забыть тот день, когда молодая – и, надо добавить, на редкость привлекательная женщина – объявляет о том, что она свободна.

Что касается самой Эбби, то она уже давно забыла, зачем вломилась в кабинет своего отца тем весенним днем.

– Неужели вы и это помните? – удивленно спросила она заметно потеплевшим тоном. – Я польщена.

– Правда?

Женщина посмотрела на собеседника с внезапно проснувшимся интересом. Удивительно, как ловко он перехватил сказанную ею реплику и направил ее против самой Эбби! На секунду в ней снова проснулся интерес к окружавшим ее вещам – впервые с тех пор, как она получила известие о смерти отца, – но только на секунду. Она не могла избавиться от боли, терзавшей ее с того момента, особенно теперь, когда заколоченный гроб с телом отца все еще находился в поле ее зрения, а в воздухе стоял тяжелый, сладкий запах сотен роз.

Маккрей бросил взгляд на украшенный бронзой гроб.

– Хочу сказать вам, что я скорблю о кончине вашего отца.

Эбби пожалела, что он произнес эту затертую фразу и ей теперь необходимо ответить такой же банальностью.

– Благодарю вас, – сказала она. – Спасибо за доброту.

Он отошел, и женщина почти физически ощутила его отсутствие, однако ей было некогда зацикливаться на этом – другие люди ждали своей очереди высказать ей слова соболезнования, и печальная церемония вновь потекла своим чередом. Однако глаза Эбби неустанно перескакивали с лица на лицо в надежде отыскать загадочную женщину, кем бы она ни была.

* * *

Рейчел Фэрр наблюдала за ней с некоторого отдаления, глядя, с какой уверенностью и грацией она двигается в толпе. Все дело в этом маленьком и дорогом черном платье, решила Рейчел, простом и в то же время элегантном – с атласными накладками на рукавах, разрезом и вышитым воротом. А может, дело было в том, как она уложила свои волосы – сложным пучком на затылке, придававшим ей стильный и в то же время полный достоинства вид. В отличие от самой Рейчел, она явно не страдала от жаркой и влажной погоды. Ее платье не прилипало к телу, а волосы не были влажными от пота. Рейчел знала, что сегодня будет жарко, но не ожидала такой духоты. Вообще-то штату Техас присущ сухой воздух, бурая почва и равнинный ландшафт. Что же касается Хьюстона, то этот город, хотя и расположен на плоской местности, однако отличается обилием зелени и, как следствие, высокой влажностью.

Рейчел бросила взгляд на красную розу, которую сжимала в руке. Бархатные лепестки цветка уже начали скручиваться от жары. Она купила эту розу у цветочного лотка в терминале Хьюстонского межконтинентального аэропорта накануне вечером, прилетев сюда из Калифорнии. Рейчел собиралась положить этот цветок на гроб Дина, как знак своей любви к нему, а вот теперь стояла и боялась сделать этот простой, казалось бы, жест.

Вчера вечером она приехала к похоронному бюро, но побоялась зайти внутрь, опасаясь бурной реакции его семьи и не желая становиться причиной некрасивой сцены. А сегодня, пока в церкви шла заупокойная служба по Дину, она сидела в машине, отчаянно желая находиться внутри и в то же время странным образом ощущая себя недостаточно чистой для того, чтобы присутствовать при этом священном действе. Наконец она пристроилась в хвост длинной процессии из «Мерседесов», «Линкольнов», «Роллс-Ройсов» и «Кадиллаков» и проследовала вместе с ними на кладбище, что раскинулось на самом краю города.

Снова и снова думала Рейчел о том, что если бы ей не позвонила секретарша отца, никому и в голову не пришло бы уведомить ее о смерти Дина. Она могла бы узнать об этом спустя дни, недели, а то и месяцы. Рейчел попыталась выразить свою благодарность миссис Андерсон, но ощутила, как неловко чувствует себя пожилая женщина, стоя рядом с ней на этих похоронах.

Это было нечестно! Она ведь тоже любила Дина. Наверняка его близкие поняли бы ее желание скорбеть вместе с ними и разделить боль от общей утраты. Рейчел имела от него так мало, а они – так много. Все равно она положит розу на его гроб – пусть думают что хотят!

И, не позволив себе больше ни секунды колебаний, она слепо пошла по тропинке, разделявшей длинные ряды могил. Ее низкие каблуки утопали в толстом травяном ковре, она быстро шагала между пятнами тени от ветвей могучих дубов, что молчаливыми стражами величаво раскинулись над этим царством мертвых. Казалось, Рейчел плывет в безвоздушном пространстве, заключенная в плотную оболочку своего горя, сквозь которую не проникали ни звуки, ни краски окружающего мира.

И все же, несмотря на снедавшие ее боль и отчаяние, Рейчел сознавала парадоксальность этой ситуации. Поскольку она всегда могла претендовать только на маленький кусочек его жизни, сейчас ей было позволено воспользоваться таким же крошечным кусочком его смерти. И только теперь, когда она задумалась над тем, насколько это несправедливо, из ее глаз покатились слезы. Она была не в силах изменить это положение вещей. Это мог сделать лишь Дин, а он был мертв.

Внезапно Рейчел увидела перед собой гроб, усыпанный солнечно-желтыми розами. Она остановилась и после некоторых колебаний положила свою увядшую красную розу поверх этого покрывала. На фоне этого великолепия ее цветок выглядел таким жалким и никчемным, что ей снова захотелось заплакать. Рейчел моргнула, чтобы сбросить повисшие на ресницах слезы, прощальным жестом провела пальцами по крышке гроба и повернулась, чтобы пойти прочь. Однако в этот момент она увидела Эбби, стоявшую в каких-то пятнадцати футах и глядевшую на нее с озабоченным и в то же время растерянным видом. На какую-то долю секунды Рейчел непроизвольно вздернула подбородок чуть выше обычного и двинулась вперед – в тот же момент, что и Эбби.

Они встретились на полпути. Первой заговорила Эбби:

– Кто вы? Я вас знаю? – В ее голосе звучал тот же мягкий техасский говорок, что и у Дина. Рейчел заметила, что Эбби ниже ее на добрых четыре дюйма, однако от этого она не испытала ни грана превосходства – одну только неловкость и собственную неуклюжесть.

– Меня зовут Рейчел. Рейчел Фэрр. Я из Лос-Анджелеса.

– Из Лос-Анджелеса? – задумчиво нахмурившись, переспросила Эбби. – Отец совсем недавно вернулся оттуда.

– Я знаю. – При мысли о том, что Эбби не имеет ни малейшего представления о том, кто стоит перед ней, Рейчел почувствовала еще большую боль и обиду. – Дин говорил мне, что мы с вами очень похожи. Теперь я вижу, что он был прав.

– Так кто же вы? – требовательно повторила свой вопрос Эбби.

– Я – его дочь.

Эбби вспыхнула от гнева и неожиданности.

– Это невозможно. Его дочь – я. И я же его единственный ребенок.

– Нет, вы…

Но Эбби не желала больше слушать эту нелепую ложь.

– Я не знаю, кто вы такая и что вам здесь нужно, – заговорила она, делая усилие, чтобы не возвысить голос, – но если вы не уйдете сию же секунду, я прикажу вышвырнуть вас вон с этого кладбища.