Текст книги "Наследство для двоих"

8

Эбби помнила, как горько ей было узнать, что отец не вернется к ее первому балу. Почему он не может поскорее разделаться с делами? С какой стати ему торчать в Калифорнии только из-за того, что умер какой-то человек, которого он когда-то знал?

Первый бал должен был стать важнейшим событием ее жизни. Она выходила в свет, и отец по традиции должен был танцевать с ней ее первый вальс. Не могла же Эбби заявиться туда в одиночестве! Это было не принято. Впереди ее ожидало еще множество различных приемов и балов, так почему же ему вздумалось пропустить именно этот – самый важный!

Мать всячески утешала Эбби, уверяя ее в том, что место отца с удовольствием займет кто угодно из его друзей. Лейн Кэнфилд, правда, находился в отъезде, зато под рукой были и Кайл Макдоннел, и Гомер. Однако Эбби продолжала бушевать. Она кричала, что если на ее первом балу не будет отца, не пойдет туда и она сама.

Вскочив на одного из «арабов», девушка пустила его галопом по пожелтевшим лугам и высохшим рисовым полям соседней фермы, вдоль берега реки Брасос, сделав широкий круг, прежде чем снова очутиться в Ривер-Бенде. У конюшни ее уже ждал Бен. Он оглядел взмыленную кобылу и наградил Эбби неодобрительным взглядом.

– Мне нужно ее остудить.

– Займемся этим вместе, и ты заодно расскажешь мне, что все это значит.

Во время бешеной скачки ее гнев немного выветрился, однако обида и боль все еще не притупились. Как обычно, Эбби решила излить их на Бена.

– Я сказала маме, что не пойду на бал. В конце концов, на дворе – тысяча девятьсот семьдесят первый год. Кого волнует вся эта устаревшая дребедень – первый бал, первый вальс…

– По-моему, тебя.

Ей страшно хотелось сказать Бену, что это не так, заявить, что она современная, эмансипированная девушка, а весь этот выгул невест перед избранным обществом Хьюстона напоминает невольничий аукцион и является унизительным. Однако если помпезность, обычно сопровождавшая бал, действительно могла показаться глупой, он все равно должен был стать ее звездным часом, когда взоры всех будут обращены на нее.

– Я не хочу, чтобы меня представлял какой-нибудь папин или мамин друг, – с нажимом заявила Эбби, чувствуя, что вот-вот заплачет. – Вот если бы был жив дедушка… Но он умер. Ты понимаешь, Бен, я вообще не хочу, чтобы меня кто-нибудь представлял! Или же это должен быть кто-нибудь… – Ей хотелось сказать: «…Вроде моего отца», – но, взглянув на Бена, она закончила: – вроде тебя. – Этот человек должен знать и любить ее, находиться рядом каждый раз, когда ей плохо. Кто-то, кто дорог ей самой. – Ты умеешь танцевать вальс, Бен?

– Я? – У Бена был такой изумленный вид, что Эбби невольно рассмеялась.

– Да, ты. Сможешь представить меня на моем первом балу?

– Я? – снова повторил он. – Но ведь я всего лишь… – Бен махнул ладонью в сторону конюшен, но девушка поймала его руку.

– Ты единственный мужчина, кроме папы, с которым я соглашусь прийти на бал.

Бен посмотрел на ее руку, которой она держала его запястье, и Эбби заметила слезы, появившиеся в его глазах.

– Для меня это была бы огромная честь.

Голос Бена дрожал от нахлынувших на него чувств. Эбби очень редко видела его таким. Затем он потряс головой, словно собираясь отказаться.

– Тут ведь нет ничего сложного, Бен, – быстро заговорила она. – Все, что от тебя требуется, – это выйти вместе со мной и постоять рядом, пока ведущий будет меня представлять и рассказывать о моих предках-конфедератах. А потом мы станцуем первый вальс – вот и все. Надо только взять для тебя напрокат черный смокинг, белый галстук и… перчатки. Ты такой красивый! А мы про тебя будем всем говорить, что ты – наш любимый родственник из Европы. Да они от одного твоего акцента с ума сойдут! – Бен снова замотал головой, и Эбби усилила натиск: – Прошу тебя, Бен! Ну хотя бы на репетицию со мной сходи. Тебе там все объяснят.

– Я не танцевал вальс с тех пор, как был мальчишкой.

– Так давай проверим, насколько ты заржавел. – Не выпуская уздечки своей кобылы, Эбби положила его ладонь себе на талию и подняла вторую руку. – Готов? Раз-два-три, раз-два-три. – Девушка напевала мелодию, и они начали кружиться – сначала напряженно, а потом – все более и более свободно. – Вот видишь, Бен, это все равно, что верховая езда, – никогда не разучишься.

Так они и танцевали во дворе конюшни, а усталая кобыла покорно следовала за ними.

На балу Конфедерации Эбби появилась в пышном платье из белого атласа, какие носили до войны между Севером и Югом, сшитом у Ив Сен-Лорана, с забранными наверх волосами. Она приехала в запряженной лошадьми коляске, и встречал ее один из организаторов бала в полном облачении военачальника времен Конфедерации. Рядом с Эбби величаво выступал Бен. Черный смокинг, белые перчатки и галстук полностью преобразили его. Он возвышался рядом, когда девушку представляли, после чего она под громкие овации сделала «реверанс желтой розы». После того, как все дебютантки были представлены, Эбби и Бен танцевали «Вальс Теннесси» – до тех пор, пока не появился более молодой сопровождающий Эбби – Кристофер Этвелл. Юноша перехватил ее прямо в танце и приколол к рукаву девушки маленький букетик. Согласно традиции это означало, что он принимает на себя обязанности по ее дальнейшей опеке.

Пусть ее отец и не присутствовал на этом событии, Эбби все равно отчетливо запомнила каждую его деталь. Хотя бы потому, что Бен, несмотря на всю неловкость, которую испытывал, мужественно прошел ради нее через это испытание.

Когда после недельного отсутствия наконец вернулся отец, Эбби уже не замечала глубокой меланхолии, во власти которой он находился. Ее закружил вихрь вечеринок, приемов и званых ужинов, последовавших за первым балом. Только теперь, когда отца уже не стало, Эбби задним числом поняла, что он действительно выглядел так, словно потерял самого любимого человека.

Она отчетливо помнила его тяжелое молчание, рассеянный взгляд, неизбывную тоску в глазах. Почувствовав влагу на губах, Эбби облизнула их и ощутила соленый вкус слез. Ее слез. Неудержимым потоком они струились по щекам.

Неудивительно, что она никогда не была его любимой дочерью.

Ни один родитель, как бы он ни старался, не может одинаково сильно любить двух своих детей. Один из них обязательно будет любимчиком. На ее долю такого счастья не выпало. Ясно, что ему всегда была дороже Рейчел – дочь женщины, которую он любил столько лет. И все это время отец делал вид, что она, Эбби, у него – единственная, а она все время пыталась понять, что же в ней не так. Иначе он любил бы ее. Уязвленная и рассерженная таким чудовищным обманом, Эбби впилась ногтями одной руки в ладонь другой. Чтобы избавиться от душевной боли, она нуждалась в физической.

Позади нее открылась дверь в кабинет. Эбби выпрямилась и широко открыла глаза, пытаясь остановить по-прежнему лившиеся из них слезы.

– Мама попросила, чтобы я разыскал тебя.

Услышав спокойный голос Бена Яблонского, Эбби расслабилась. Перед ним было необязательно таиться.

– Бен, ты знал о женщине и о ребенке, которые были у отца в Калифорнии?

Прежде чем он ответил, последовала долгая пауза.

– Слышал какие-то пересуды…

– Это были не просто пересуды. Это правда. – И она буквально излила на него всю эту трагичную историю, не забыв дополнить ее собственными выводами. – Почему? – Она почувствовала, как его тяжелая ладонь легла ей на плечо. – Почему он не мог любить и меня?

– Ш-ш-ш, детка. – Бен взял девушку в свои медвежьи объятия и стал успокаивать ее на польском.

Эбби прижалась к его плечу и сжала руки в кулачки.

– Я ненавижу его за то, что он сделал. Ненавижу!

– Нет, ты не ненавидишь его. – Бен ласково погладил ее по волосам. – Ты любишь его, вот почему тебе так больно.

Слезы вновь потекли по щекам Эбби. На сей раз она оплакивала себя.

9

Очертания небоскребов в центре Хьюстона парили над плоским, как и весь остальной Техас, городом. Прожив всю жизнь в Лос-Анджелесе, Рейчел полагала, что Хьюстон едва ли сможет ее удивить. По ее мнению, центры всех крупных американских городов были похожи, как близнецы: скопище небоскребов, между которыми, словно вода в каньоне, бегут потоки пешеходов и машин. Мало кто появлялся в этом бетонном аду по собственной воле, разве что возникала какая-то неотложная необходимость.

Однако, свернув на Луизиана-стрит, Рейчел пересмотрела свое первоначальное мнение. Первым делом ее поразили высокие здания, каждое из которых было абсолютно не похоже на другие и являлось как бы автографом архитектора, вычерченным на фоне неба. Благодаря современному дизайну, оригинальным очертаниям, углам и умелому использованию стекла здания не только не повторяли друг друга, но, наоборот, вступали иногда в противоречие между собой. Рейчел не могла не восхищаться этим конгломератом архитектурных новинок, которые все вместе наглядно демонстрировали динамичный рост города.

Она ощущала окружавшую ее энергию и жизненную силу, которые излучали улицы. Куда ни погляди, всюду виднелись все новые и новые строительные площадки, где в скором времени должны были вырасти новые неповторимые башни из стекла и бетона. Рейчел не могла избавиться от ощущения, что она едет по какой-то огромной архитектурной выставке под открытым небом. Широкие улицы и тротуары, короткие кварталы – все это создавало ощущение простора. Когда же Рейчел перестала задирать голову, чтобы рассмотреть отливающие бронзой и серебром башни, то стала замечать небольшие площади, брызжущие водой фонтаны и стоящие здесь и там скульптуры. Она почувствовала дух этого города – живой, но неторопливый, с огромной, скрытой до поры энергией. Чисто техасский.

Это ощущение еще больше усилилось, когда Рейчел подъехала к утопающему в цветах входу в отель «Меридиан», где у нее была назначена встреча с Лейном Кэнфилдом. Сконструированное в форме трапеции, сужавшейся к западной части, здание было отделано зеркальным стеклом цвета бронзы и красиво гармонировало с сочетанием бронзы и белоснежного бетона, присутствовавшим в соседних зданиях. Дизайн его фасада был зигзагообразным, отчего размеры отеля казались еще более внушительными.

Рейчел не унаследовала от матери умение обращаться с кистью. Она обладала лишь техническими познаниями, однако, прикасаясь благодаря матери с раннего детства к искусству, научилась ценить его в любых проявлениях. Для матери искусство являлось всем, ее самой большой любовью. Затем появился Дин. Кто был ей дороже всего? Мать казалась непредсказуемой, но в одном можно было быть уверенным наверняка: искусство для нее всегда стояло на первом месте. Кэролайн жила так, как хотела, и не шла на компромиссы ни с кем и ни с чем.

За многие годы Рейчел не раз испытывала эгоистичное чувство, особенно когда узнала, что Дин хотел жениться на ее матери. Она считала, что, случись такое, ее жизнь могла бы сложиться совершенно иначе. Ей не пришлось бы расти в одиночестве, чувствуя себя никому не нужной, никем не любимой, и стыдиться того, что она – бастард.[11]11
  Bastard (англ.) – ублюдок, внебрачный ребенок.


[Закрыть] Мать с гордостью называла ее «дитя любви», однако еще в начальной школе Рейчел очень скоро поняла, что это весьма сомнительное счастье и люди обычно называют это совсем другим словом. Она и сейчас так думала.

Может быть, именно поэтому она всегда боялась привлекать к себе внимание. Ей хотелось затеряться, быть такой же, как все. Пусть лучше я буду пустым местом, временами думала Рейчел, зато никто не станет шептаться за моей спиной.

Однако стоило Рейчел вылезти из взятой напрокат машины и войти в отель, ей показалось, что взгляды всех обратились на нее. Ее широкая калифорнийская юбка в сборку, вязаная кофта и подпоясанная блуза резко контрастировали с выдержанной во французских тонах элегантностью отеля. Побоявшись подойти к конторке, Рейчел приблизилась к швейцару и спросила его, как пройти во французский ресторан.

Уже при входе в ресторан она ненадолго замешкалась. Чего-чего, а такой официальной атмосферы она от Техаса не ожидала, считая, что это штат ковбойских сапог и шляп, барбекю и острого перца. Она и не думала, что Лейн Кэнфилд пригласит ее на обед в такой роскошный ресторан. Хотя Рейчел всю жизнь мечтала о подобных местах, она тем не менее тщательно их избегала, зная, что будет чувствовать себя не в своей тарелке.

Так и случилось. Она выглядела здесь белой вороной – начиная с длинных прямых волос и кончая ногами, обутыми в сандалии. К ней приблизился метрдотель в форме, явно сшитой на заказ. Даже он был одет лучше ее и, видимо, в полной мере это сознавал.

– Чем могу служить?

Рейчел почувствовала себя маленькой и жалкой.

– У меня здесь назначена встреча с мистером Лейном Кэнфилдом. Он пригласил меня на обед.

– Мистер Кэнфилд? – Ресторанный бог на мгновение удивленно вздернул бровь, но лицо его тут же приняло услужливое выражение, и он почтительно улыбнулся:

– Сюда, мэм.

* * *

Сидя за столиком, накрытом на двоих, Лейн Кэнфилд потягивал бурбон с водой и отсутствующим взглядом смотрел на пустой стул напротив. Безделье для этого человека было абсолютно непривычным состоянием. Обычно каждая минута его жизни была чем-то занята: деловыми переговорами, встречами, телефонными звонками, выслушиванием различного рода отчетов.

Наморщив лоб, он попытался вспомнить, когда в последний раз какое-нибудь постороннее дело одержало верх над его бизнесом. У него никогда не хватало времени ни на что и ни на кого. Даже секс не мог отвлечь его от дел. Кэнфилд с раздражением вспомнил, сколько раз, пригласив в свой пентхаус проститутку, он наспех занимался с ней любовью, одновременно с этим обдумывая свою новую экономическую стратегию. Зачем все это? К чему он стремился? Ради чего убивал сам себя? Чтобы получить больше денег? Больше власти? Для чего? Состояние Кэнфилда и без того давно перевалило за сто миллионов долларов.

Смерть Дина повлияла на него самым неожиданным образом. Теперь Лейн думал, имел ли он право называть себя другом Дина. Да, он нарушил свое деловое расписание, чтобы приехать на его похороны, но сколько раз за последние десять лет он виделся и говорил с ним? Восемь, а может, девять – не больше. И, несмотря на это, Дин сделал его своим душеприказчиком.

А как поступил он? Перевалил всю бумажную работу, связанную с наследством Дина, на одного из своих служащих. Как же, ведь сам он слишком занят, а его собственное время – чересчур ценно, чтобы растрачивать его на всякие пустяки!

Лейн сунул руку во внутренний карман пиджака и убедился: письмо – с ним. Письмо, на котором прописными буквами значилось: «ЛИЧНОЕ. ВСКРЫТЬ ТОЛЬКО В СЛУЧАЕ МОЕЙ СМЕРТИ». А внизу – личная подпись Дина.

Это послание лежало вместе с кучей других бумаг, счетов и документов, собранных в его кабинете секретаршей Дина Мэри Джо Андерсон. Лейн поручил разобрать весь этот ворох бумаг своему личному помощнику Фрэнку Марсдену. Фрэнк-то и нашел этот запечатанный конверт и вчера вечером передал его Лейну. Нынче утром он его вскрыл.

Лейн понимал, что именно содержимым этого конверта отчасти объяснялись те самокопания, которым он теперь предавался. Уже первые строчки письма потрясли его.

«Дорогой Лейн! Я надеюсь, что тебе никогда не придется читать эти строки. Еще много лет назад я дал себе обещание никогда не злоупотреблять нашей дружбой. Однако сейчас я вынужден просить тебя об одной услуге, поскольку ты – единственный человек, которому я могу доверять. Речь идет о моей дочери Рейчел, которую родила Кэролайн…»

«Доверять». Это слово ошеломило Лейна. Как мало он сделал, чтобы заслужить это доверие! И еще больше его тревожила мысль, что среди его собственных друзей вряд ли найдешь человека, которому он сам смог бы довериться в таком щекотливом деле. Несмотря на все усилия, Лейн не мог вспомнить ни одного подходящего имени. Люди, с которыми он общался и которых называл друзьями, на самом деле таковыми не являлись. Какое горькое открытие – понять в возрасте пятидесяти шести, что тебе не на кого положиться!

А кто остался у Рейчел? Ни отца, ни матери, ни родственников, которым она была бы нужна. После разговора с Эбби сомнений в этом быть не могло. После их встречи на кладбище Лейн то и дело вспоминал Рейчел. Ее синие глаза, полные боли и одиночества, вставали перед его мысленным взором в самые неожиданные моменты. Наверняка тот факт, что она – незаконнорожденная, причинял ей страдания на протяжении всей ее жизни. Лейн знал, какими жестокими и бессердечными умеют быть дети.

Услышав приближающиеся шаги, он отвлекся от своих невеселых раздумий и, подняв глаза, увидел Рейчел, которая покорно шла следом за метрдотелем. Поднявшись, чтобы поздороваться, он заметил, как напряжена девушка.

– Здравствуй, Рейчел.

– Здравствуйте. Извините за опоздание. – Она сразу же села на стул, услужливо отодвинутый метрдотелем, и неуклюже помогла ему пододвинуть его поближе к столу.

– Ты вовсе не опоздала. – Лейн снова сел на свое место. – Просто я сумел освободиться раньше, чем планировал. Это даже хорошо. У меня не часто выдается время, чтобы расслабиться и немного выпить.

Рейчел чувствовала себя натянуто и неловко. Она старалась не встречаться с ним взглядом – даже тогда, когда он протянул ей раскрытое меню.

– Я знаю, насколько вы заняты, и очень благодарна за то, что вы выкроили для меня время.

Щеки у нее горели, и, как подумалось Лейну, вряд ли в этом были повинны румяна. На лице Рейчел почти не было косметики, но при такой гладкой коже и чудесных глазах она в ней и не нуждалась.

– Для меня это подлинное удовольствие. Мне не часто удается пообедать с красивой женщиной.

Рейчел окинула быстрым взглядом других посетителей ресторана, задержавшись на одной-двух наиболее роскошно одетых дамах.

– Вы очень добры, мистер Кэнфилд, но, по-моему, ваши слова – всего лишь дань вежливости.

– Не думайте так. Я говорю правду.

Лейна осенило: ее смущает то, как она одета. «Вот ведь старый дурак! – выругал он себя. – Как же я не додумался предупредить ее о том, куда мы собираемся». Ему это и в голову не пришло.

– Может быть, выпьете что-нибудь, прежде чем мы закажем обед? – спросил Лейн, когда к их столику бесшумно приблизился официант.

Она поколебалась.

– Разве что бокал белого вина.

– Шардонэ или рислинг? У нас имеются прекрасные…

– Шардонэ, – торопливо перебила она.

– В том, что касается выбора вин, мы полагаемся на ваш вкус, – вставил Лейн. Было очевидно, что Рейчел не разбирается в винах. – А я выпью еще один бурбон с водой.

– Очень хорошо, сэр.

– Чудесное место, – озираясь, заметила она, когда официант отошел.

Что же касается Лейна, то он уже сожалел о своем выборе ресторана, видя, как неуютно здесь чувствует себя Рейчел. Но он полагал, что Дин водил ее в подобные заведения в Лос-Анджелесе. Откуда ему было знать… Кэролайн вела бы себя здесь, как у себя дома.

– Тут немного душно, но кормят прекрасно, – извиняющимся тоном пояснил он.

– Не сомневаюсь.

Черт возьми, Лейну было ее жалко, хотя он был уверен, что Рейчел в его жалости не нуждалась. Ему хотелось, чтобы обед стал каким-то особенным событием, он чувствовал, что должен это Дину. Более того, по его мнению, этого в полной мере заслуживала и сама Рейчел. Лейну не хотелось превращать эту встречу в деловые переговоры относительно завещания Дина и того письма, которое лежало у него в кармане. Об этом, конечно, тоже придется говорить, но не сейчас.

После того как официант принес напитки и принял заказ, Лейн принялся задавать ей вопросы. Он хотел, чтобы она расслабилась, подробно рассказала о себе и своей работе в качестве художника по рекламе. Вытащить Рейчел из ее раковины оказалось совсем не просто, однако он не отступал.

– Ты по-прежнему живешь в Малибу? – спросил Лейн, получив лишь весьма расплывчатые ответы на вопросы о ее работе.

– Нет, у меня квартира на холмах, рядом с конюшней, где я держу своих лошадей.

– У тебя есть лошади? – Лейн вспомнил, как увлечена «арабами» живущая в Ривер-Бенде Эбби. Он должен был догадаться, что Рейчел также унаследует одержимость своего отца по отношению к лошадям.

– В общем-то, только две. Одного зовут Ахмар. Это мерин, которого Дин купил, когда мне было двенадцать лет. Моя первая настоящая лошадь. До этого у меня был пони. Сейчас Ахмару уже девятнадцать лет, но ему столько ни за что не дашь. Он до сих пор любит утреннюю скачку галопом и ревнует, когда вместо него я сажусь на свою кобылу Саймун.

– Ахмар… Конечно же, «араб»? – предположил Лейн.

– Разумеется. – Впервые Рейчел рассмеялась, и Лейну понравился ее смех. – Красно-гнедой. «Ахмар» по-арабски означает «красный». Это мой лучший друг.

«Вот так! Лошадь – в качестве лучшего друга», – горько подумал Лейн и увидел, что Рейчел смутилась от собственного признания. Если это так, то ее жизнь еще более одинока, нежели он предполагал.

Вернулся официант, неся салат с лобстером для Рейчел и запеченную утку для него. Некоторое время они молча жевали.

– Ты сказала, что у тебя есть еще одна лошадь, – напомнил Лейн.

– Да, Саймун, трехлетняя кобыла. Дин подарил мне ее однолеткой. Саймун происходит от тех лошадей, которых он несколько лет назад вывез из Египта. Ее отец – Нахр-эль-Кедар.

Рейчел принялась подробно рассказывать о кобыле, на некоторое время забыв о себе. Теперь Лейн видел перед собой совсем другого человека – теплого, светящегося, открытого, хотя и ненадолго.

– А как у тебя обстоит дело с молодыми людьми? Наверняка в Лос-Анджелесе тебя кто-нибудь ждет.

– Нет, – потупилась Рейчел и снова принялась за свой салат. – В промежутке между работой и лошадьми у меня не остается времени на свидания. Я, конечно, выхожу из дома, но не часто.

Лейна не нужно было в этом убеждать. По одному только выражению ее лица он видел, что опыта подобного рода у нее практически нет. При ее чувствительности Рейчел наверняка пережила одну или две душевные травмы. Поговорка о том, что, обжегшись на молоке, на воду дуют, вероятно, относилась к ней в полной мере.

От десерта и кофе Рейчел отказалась, и Лейн попросил принести счет.

– Мне очень понравился обед. Вы были правы, кормят здесь на редкость вкусно. – Женщина аккуратно положила на стол салфетку и взяла свою сумочку. – Спасибо за приглашение.

– Не торопись, – сказал Лейн, предупредив ее попытку встать из-за стола. – Давай-ка зайдем в парк через дорогу. Мне нужно с тобой кое о чем поговорить.

* * *

Держа Рейчел под локоть, Лейн перевел ее через улицу, и они вошли в парк Сэма Хьюстона. Идя по зеленым дорожкам, они миновали старинную церковь св. Джона и дошли до зарослей, росших по берегам Баффоло-Бейу. Тут Рейчел остановилась и, обернувшись, посмотрела на современные башни небоскребов, возвышавшихся над маленьким парком.

– Меня восхищает здешняя архитектура.

Налетевший ветер бросил ей на лицо прядь темных волос. Ладонью правой руки Рейчел убрала ее в сторону и продолжала придерживать пальцами у виска. От этого движения блуза туго обтянула ее грудь, и Лейн ощутил легкий укол желания. Ему даже пришлось напомнить себе, что эта женщина – дочь его друга.

– Наверное, это досталось мне от матери, – продолжала она. – Не знаю… Я думаю о том, какие усилия предпринимает Лос-Анджелес, чтобы возродить свой центр, а затем вижу все это… Тут ведь на каждом шагу строительство.

– Это верно. Считать краны – любимое занятие жителей Хьюстона, – откликнулся Лейн, махнув рукой в сторону гигантских башенных кранов, тянувших в небо свои длинные шеи с многочисленных строительных площадок. – Кое-кто в шутку даже предлагает сделать их официальным символом города.

– Неудивительно.

– Если хочешь увидеть город во всей его красоте, мы можем сходить в Парк Спокойствия. Он всего-то в квартале отсюда.

– Вы очень заняты. Мне бы не хотелось отнимать у вас лишнее время.

– Я хозяин своего времени. – И взмахом руки Лейн показал, в каком направлении им двигаться. – Прежде, чем ты уедешь к себе в Калифорнию, ты обязательно должна хотя бы разок проехаться по городу. На окраинах Хьюстона есть такие высотные здания, которые дадут сто очков вперед всем этим.

Они неторопливо шли по парку. Нещадно палило солнце, ветер трепал их одежду. И тут Лейн сделал то, чего не делал годы, а то и десятилетия. Неожиданно для самого себя он стащил галстук, расстегнул воротник рубашки и, сняв пиджак, закинул его за плечо, нацепив на указательный палец. Ему показалось, что с него свалился огромный груз, он чувствовал себя легче, свободнее и… моложе. Наслаждаясь этим непривычным ощущением, Лейн снова перевел Рейчел через дорогу, и они вошли в Парк Спокойствия.

Названный так в честь моря Спокойствия на поверхности Луны, парк был сооружен к очередной годовщине посадки «Аполло» на этот спутник Земли. Он располагался прямо на бетонной крыше многоэтажного подземного гаража. По мере их продвижения Лейн объяснял Рейчел, что означает тот или иной символ. Например, вот эти травянистые бугорки символизируют лунные кратеры, камни – метеориты…

– Мне говорили, что здесь очень красиво во время заката. Садящееся солнце окрашивает воду фонтанов, делая ее похожей на расплавленное золото. Откровенно говоря, – признался Лейн, – я сам здесь впервые.

– Здесь очень мирно.

– Согласен.

Рейчел подошла к скамейке и, проведя пальцами по ее поверхности, села.

– Вы сказали, что хотели со мной о чем-то поговорить.

– Да. – Лейн подсел к женщине. – Ты, должно быть, знаешь, что Дин назначил меня своим душеприказчиком и опекуном своего имущества.

– Понимаю…

– Рейчел… – Лейну было трудно говорить. – Твое имя не было упомянуто в завещании. Официально ты можешь опротестовать его в суде и, вероятно, получишь треть всего наследства. Сейчас я не могу точно сказать, в какой сумме это выражается, но…

– Нет. – Она обреченно потрясла головой. – Я этого не сделаю. Ривер-Бенд, дом, лошади – все это принадлежит им. Я никогда не имела к этому отношения, и мне не нужно от них ни цента.

– Я сожалею, Рейчел. – Лейн видел, как все это ранит ее.

– Не стоит, – с натянутой улыбкой откликнулась она, пытаясь изобразить безразличие. – Я всегда оставалась в стороне. Почему же должно быть иначе после его смерти? – Рейчел опустила голову. – Извините, наверное, мои слова прозвучали чересчур горько. Я не хотела…

Лейн подумал, что, окажись он на месте этой женщины, то испытывал бы гораздо большее, нежели просто горечь. Даже после своей смерти Дин не захотел официально признать ее существования.

– Я хочу, чтобы ты все поняла правильно, Рейчел. Твой отец вовсе не забыл о тебе. Наоборот, вскоре после твоего рождения он открыл на твое имя безотзывный попечительский счет. Учитывая взносы, которые он делал все это время, на нем уже скопилось более двух миллионов долларов.

– Что? – Женщина смотрела на него неверящим взглядом.

Лейн улыбнулся.

– Если говорить точнее, то два миллиона сто восемьдесят семь тысяч долларов с мелочью. Открывая этот счет, он поставил условия, что ты можешь получить эти деньги по достижении тридцати лет или… в случае его смерти. Если, конечно, тебе уже исполнится двадцать один год.[12]12
  Возраст совершеннолетия в США.


[Закрыть]

– Я не могу в это поверить. – На ее глаза навернулись слезы, однако в них появилось выражение счастья. – Неужели папа… Дин сделал это для меня?

– Да. – Тронутый этим внезапным проявлением радости, Лейн улыбнулся еще шире. Увидев, как, пытаясь удержать непрерывно бегущие слезы, Рейчел закрыла рот и нос руками, он бросил на землю свой пиджак и притянул ее к себе. – Детка, – пробормотал он, чувствуя, однако, что обнимает красивую женщину.

Поначалу Рейчел всего лишь позволила ему обнять себя за плечи и ласково похлопывать по плечу, в то время как сама она тихо плакала. Однако слезы словно бы размыли невидимую стену между ними, и вскоре она уже сама, ища поддержки, прильнула к Лейну, спрятав лицо у него на шее и вцепившись пальцами в его рубашку. Он ласково гладил ее щеку, шелковистые волосы и вспоминал, когда он чувствовал хотя бы нечто подобное тому, что чувствует сейчас она. Его собственные эмоции были давно погребены под лавиной работы.

– Не могу в это поверить. – Она всхлипывала, не в силах унять слезы, струившиеся по ее щекам и носу. – Значит, он действительно любил меня. Иногда я… – Рейчел осеклась и, отстранившись, поглядела на Лейна испуганными глазами. – А может, это всего лишь очередной подарок, с помощью которых он пытался избавиться от чувства вины?

– Я думаю, он на самом деле любил тебя. Причем любил очень сильно. И, как любой отец, хотел обеспечить тебя на тот случай, если не сможет заботиться о тебе сам. – Лейн не сомневался в том, что говорит правду, однако не стал бы с уверенностью утверждать, что Дин и впрямь не руководствовался комплексом вины.

Возможно, в прошлом он дарил дочери подарки, чтобы компенсировать таким образом свое отсутствие. Так поступают тысячи людей. Есть ли в этом что-то плохое? Лейн не знал. У него никогда не было детей.

– Вот что я скажу тебе, Рейчел. Он не был бы отцом, если бы не позаботился о твоем будущем.

– Он и так был для меня хорош. Без всего этого. – Утерев последнюю слезинку, Рейчел немного отодвинулась от Лейна и измученно улыбнулась. – Представляю, что вы теперь обо мне подумаете. Раскисла, как промокашка…

– Я думаю, что ты… прекрасна.

Не говоря больше ни слова и неожиданно для самого себя, Лейн подался вперед и легко поцеловал ее в губы, ощутив их мягкость и почувствовав соленый вкус ее слез. Теперь пришла его очередь задуматься, что она подумает о нем. Однако взгляд Рейчел оставался доверчивым. Лейн с дрожью подумал, что она восприняла это всего лишь как отцовский поцелуй.

– Мне не верится, что все это происходит со мной, – потрясла головой Рейчел. – Только вчера я ломала голову, удастся ли мне сохранить обеих лошадей. За их содержание всегда платил Дин. Я думала, что мне придется искать более дешевую квартиру. А теперь, с такими деньгами, я могу жить где угодно и делать все, что хочу.

– Так и есть.

– Удивительно. Я всегда знала, что Дин богат, но никогда не думала, что у меня самой будет столько денег. Я даже не знаю, что с ними делать.

– А о чем ты всегда мечтала? Нет, серьезно… – с нажимом проговорил Лейн, видя, как она качнула головой. – Ведь ты же наверняка мечтала чем-то заняться или что-то купить, появись у тебя деньги.

Вперив взгляд в землю, Рейчел смущенно крутила пуговицу на своей блузке.

– Я всегда хотела иметь полный шкаф красивых вещей и настоящий дом. Но вот моя мечта… – К ней снова вернулась неуверенность, и она замешкалась. – Моя мечта наверняка покажется вам глупой и детской, мистер Кэнфилд.

– Называй меня Лейн.

– Лейн… Честно говоря, всю свою жизнь я мечтала иметь ферму по разведению арабских лошадей. Саймун – кобыла, подаренная мне Дином, – должна была стать родоначальницей. Я мечтала получить от нее потомство, продать его, купить на вырученные деньги еще одну чистокровку и таким образом постепенно увеличивать табун. Я даже пыталась найти землю, на которой этим можно было бы заняться, однако земля в Калифорнии такая дорогая, что мне с моей зарплатой туда и соваться-то нечего. В то же время я не могла себя заставить обратиться за помощью к Дину. У него уже был конезавод, и я знаю, что он испытывал бы неудобство, если бы я тоже полезла в это дело. Он был знаком с ведущими селекционерами во всем мире. Как бы он представил им меня? Кроме того, у него была семья…