Текст книги "Соперники"

– А что, если я попрошу вас пересмотреть свои планы и пообедать со мной в Кармел?

– Надеюсь, на сей раз вы не утопите меня в орхидеях, чтобы я согласилась? – спросила она со смехом. – Я просто не знаю, что буду с ними делать.

– Не утоплю, если вы примете приглашение поехать в Кармел и, говоря словами его знаменитого мэра, скрасите мои будни.

Она подняла руки, как бы капитулируя:

– Соглашаюсь безоговорочно.

– Вот и прекрасно. – Он улыбнулся шире. – С утра мне надо сделать несколько неотложных звонков. Я мог бы за вами заехать, скажем, около половины одиннадцатого.

– Замечательно. Мы можем поехать вдоль побережья, насладиться живописной дорогой и вполне успеть к обеду.

Официант вернулся к их столику, изо всех сил стараясь казаться предупредительным.

– Что-нибудь еще? Может быть, бренди? – предложил он, глядя на почти пустой стакан Ченса.

– Мне – нет. – Он посмотрел на Флейм, но она отрицательно покачала головой. – Думаю, этим мы ограничимся.

Его ответ означал, что ужин и вечер закончены. Большая часть пути к ее викторианскому дому прошла в молчании, на удивление приятном. У входной двери он протянул руку к ключам.

– Можно мне?

Она с готовностью позволила ему отпереть дверь. Когда он повернулся, чтобы отдать ей ключи, она знала, даже без подсказки собственного участившегося пульса, что момент настал.

Она поняла это по своей боязни показаться неуклюжей, по сомнениям – вдруг она переоценила непринужденную интимность вечера, по неуверенности – хочется ли ей, чтобы он ее поцеловал.

Когда его рука скользнула по ее щеке, она откинула голову – старое, как мир, движение женщины в ожидании поцелуя.

Он приблизил к ней лицо, похожее на бронзовую скульптуру, и медленно провел взглядом по ее чертам.

Линию его рта смягчила слабая улыбка.

– Завтра в десять тридцать.

Его голос прозвучал многообещающе, но не мог сравниться с поцелуем, когда он легко коснулся губами ее губ, а потом впился в них чувственно и властно.

Еще долгое время после его ухода она чувствовала вкус этого поцелуя.

9

В четверть одиннадцатого раздался звонок в дверь. Флейм быстро направилась в прихожую, поспешно завязывая сзади на шее шелковый шарф. Она справилась с узлом уже у самой двери. Когда она открыла, на пороге стоял Ченс. Тут ее сердце бешено подпрыгнуло.

До сих пор она видела его только в вечерних костюмах. Сейчас он впервые предстал перед ней в спортивной одежде: рубашка с расстегнутым воротничком, из-под которого выбивались черные волоски, и хлопчатобумажные брюки, плотно облегающие изящные мускулистые бедра. Через плечо была перекинута синяя, под цвет глаз, ветровка, висевшая на пальце.

Он производил впечатление не столько лощеной элегантности, сколько грубоватой мужественности.

– Я не рано? – Его губы сложились в теперь уже знакомую улыбку, в то время как глаза медленно ее оглядывали. – Вы выглядите отдохнувшей и посвежевшей.

– Так и есть.

Хотя на самом деле она так и не поняла, спала ли вообще. Впрочем, это не имело значения, так как она проснулась с ощущением, будто ей принадлежит весь мир.

– Я только накину жакет, и можем ехать.

В гостиной она взяла уже приготовленный жакет в тон длинной твидовой темно-бежевой юбке. Флейм уже направлялась в прихожую, когда зазвонил телефон. Скорее всего это был Эллери, желавший полюбопытствовать, как прошел вечер. Решив, что поговорит с ним позже, Флейм, не обращая внимания на звонки, быстро вернулась в прихожую.

Тома в кожаных переплетах заполняли книжные шкафы Морганс-Уока, усиливая своей тяжеловесностью мрачный колорит комнаты. Хэтти Морган, восседавшая за викторианским столом-тумбой красного дерева – ни дать ни взять музейный экспонат, – слушала раздававшиеся в трубке гудки, постукивая пальцем по кожаному подлокотнику кресла.

– Где эта противная девчонка? – Она сердито бросила трубку, прервав противное гудение в ухе.

Повернувшись, она бросила недовольный взгляд на портрет Келла Моргана, висевший над каминной полочкой. От въевшейся с годами пыли ярко-медный оттенок его волос потускнел, но Хэтти помнила их настоящий цвет – сколько раз она сожалела, что не унаследовала его.

Он достался этой девчонке, Маргарет.

– Надо было позвонить раньше. Не следовало ждать. – Она потянулась к золотому набалдашнику своей трости, прислоненной к столу рядом с ней. Ухватив его шишковатыми пальцами, она с силой ударила тростью о деревянный пол, давая выход обиде и ярости. – Как он умудрился так быстро ее отыскать?.. Но она его раскусит. Обязательно раскусит!

Хэтти еще раз хватила тростью об пол, и громкий звук усилил головную боль. От нее хорошо помогало лекарство, которое прописал доктор Гиббс, но Хэтти не любила его принимать. Снадобье вызывало отупение, с чем она не желала мириться, особенно сейчас, когда ей надо было подумать.

Раскинувшийся на берегу Тихого океана под пышными монтерейскими соснами Кармел Приморский издавна был любимым прибежищем писателей и художников, которых влекла его деревенская простота в сочетании с буйной природой. Бредя по запруженному туристами тротуару мимо многочисленных, ломящихся от всевозможных товаров магазинов, Флейм пришла к выводу, что подлинное очарование Кармела заключается в его эксцентричности.

Этот городок прихлопнул ладонью рекламные щиты, неоновые огни и большие торговые вывески, повернулся спиной к таким привычным удобствам, как тротуары и отделяющие их от мостовых бордюры, и, наконец, надменно пренебрег даже недостатком светофоров и знаков дорожного движения.

Однако, взглянув на витрину продуктового магазина для гурманов, Флейм поняла, что около ста пятидесяти городских магазинов гостеприимно распахивают двери не столько для местного населения, сколько для туристов, которые и являются основными покупателями. К тому же треть лавочек – это своеобразные галереи, выставляющие на продажу работы местных художников.

Кармел не был чужд прогресса, если таковой не шел ему в ущерб. Может быть, именно это нравилось Флейм больше всего, а отнюдь не внешнее очарование или живописное расположение.

– Осторожно. – Небрежно обвивавшая ее плечи рука Ченса напряглась.

В следующее мгновение он притянул ее к себе, освободив дорогу девятилетнему велосипедисту. Флейм заметила мальчика только тогда, когда тот промчался мимо, и одновременно обнаружила – надо сказать, к своему большому удовольствию, – что Ченс крепко прижимает ее к себе.

Подняв глаза, она увидела его улыбку, такую же томную и нежную, как и его взгляд.

– Нет ничего опаснее девятилетнего лихача.

– Я впервые слышу об этом, – сказала она, отчетливо осознавая, что участившееся биение ее пульса не имеет никакого отношения к только что миновавшей опасности. – По-моему, есть вещи куда опаснее, я могла бы привести пару примеров.

– Правда? – Его взгляд скользнул на ее губы, где и остановился. – А я могу привести только один пример. Надо будет сравнить наши наблюдения и посмотреть, сходятся они или нет.

– А если разнятся, то в чем, – подхватила она, непроизвольно глядя на его рот.

Он уже не так крепко держал ее за плечи, и у Флейм больше не было повода прижимать ладонь к его твердому, как камень, животу. Она неохотно опустила руку, и они продолжили прогулку по оживленной улице. Флейм по-прежнему ощущала приятную тяжесть его руки у себя на плечах.

– Проголодались?

Она чуть не рассмеялась. Его прикосновение, близость, тепло его тела вызывали в ней не просто чувство голода, а прямо-таки волчий аппетит. Но не могла же она ему это сказать.

– Чуть-чуть. Если я не ошибаюсь, где-то впереди должен быть прелестный итальянский ресторанчик. Можно заглянуть туда.

– Почему бы и нет?

Память ее не подвела, и после пятиминутного ожидания их усадили за угловой столик. Флейм улыбнулась при виде традиционной скатерти в красную клетку и бутылки «Кьянти», залитой разноцветным воском от воткнутой в нее свечи.

– Здесь ничегошеньки не изменилось, – сказала она, усаживаясь на стул и узнавая знакомую репродукцию с видом Неаполя, висевшую на стене. – В последний раз я была здесь с девчонками из университетского землячества накануне весенних каникул. Нас догнала толпа ребят из студенческого братства. И все мы зашли сюда поесть. Сначала кто-то кинул кусочек фарша, а потом все уже бросали спагетти друг другу в волосы. Эдакая баталия с применением пищевого оружия, вполне в итальянском стиле. Странно, как ресторанчик остался цел. Просто удивительно, что люди вытворяют, когда они молоды и глупы.

– Да уж.

– В каком университете вы учились? – полюбопытствовала она. – Нет, лучше я отгадаю. Когда-то у меня это здорово получалось. Где-то на Среднем Западе, верно? – Он кивнул, явно забавляясь. Она улыбнулась. – Наверняка это был не самый элитный университет, но довольно престижный. Вероятно, Огайо?

– Висконсин.

– Почти угадала.

– А вы что заканчивали?

– Беркли. – Тут ее улыбка слегка померкла, поскольку слишком мало хороших воспоминаний было связано с этим периодом ее жизни. – Мама хотела, чтобы я поступила в Вассар, ее альма-матер, но я отказалась уезжать из солнечной Калифорнии на суровый Восток. И поступила в Беркли – пристанище свободного духа всего лишь на другой стороне залива. Думаю, я выбрала его потому, что, хоть и стремилась покинуть родительское гнездо, не хотела улетать слишком далеко. И слава Богу. – Она заколебалась, потом объяснила: – На следующий год мои родители погибли в автокатастрофе.

– Вам, наверно, было очень тяжело.

– Да. Такое нельзя забыть, но постепенно я смирилась. – Как бы в подтверждение она заговорила о них не как о мертвых, а как о живых. – Жаль, что не можете познакомиться с папой. Замечательный был человек. – Она помолчала и улыбнулась. – Знаю, все дочери хвалят своих отцов, но мой был действительно замечательным. Всегда, когда я о нем думаю, вспоминаю постоянные смеющиеся искорки в глазах. Они не исчезали даже в самые серьезные моменты, а были у самой поверхности, готовые вырваться наружу.

Весело, в лад ее поднявшемуся настроению, Ченс заметил:

– Держу пари, один взгляд зеленых глазок его любимой малышки – и вы получали все, что хотели.

Она со смехом согласилась:

– За редким исключением. А вы? Каким вы были в детстве? Наверное, милый шалун, в котором сидел чертик и беспрестанно толкал его на озорство.

В ответ брови вскинулись насмешливо-вызывающе:

– А кто вам сказал, что оно у меня было?

Прежде чем Флейм успела как-то отреагировать, к их столику подошла официантка, чтобы принять заказ. Открыв меню, Флейм раздумывала над тем, валяет ли Ченс дурака или говорит серьезно.

Что-то неуловимое в его голосе подсказывало ей, что эта, оброненная ненароком, полушутливая фраза была правдой. Она с опозданием вспомнила, что он говорил ей: его мать умерла после долгой болезни. Ему тогда было одиннадцать лет. Значит, она была больна большую часть его детства. Возможно, он помогал за ней ухаживать, насколько это по силам семи-, восьми-, девяти– или десятилетнему ребенку. И, уж конечно, эта пора не была счастливой и безоблачной.

Обед закончился долгой беспечной беседой за чашечкой кофе по-капуцински – они говорили обо всем и ни о чем. День уже клонился к вечеру, когда они наконец вышли из ресторана и направились к пляжу – пройтись после еды.

Чайки то кружили над водой, то вдруг стремительно падали вниз к волнам прибоя, с шумом накатывавшего на берег. Флейм, лениво наблюдая за их акробатическими упражнениями, шла по сахарно-белому песку рядом с Ченсом, который обнимал ее за плечи. Она же обвила его рукой за талию, просунув большой палец в брючную петлю для ремня.

Раскинувшийся перед ними пейзаж – волны с белыми гребешками и длинная изогнутая линия берега, охраняемые древними монтерейскими кипарисами, склоненными под беспрерывным морским ветром, – был красив первозданной классической красотой.

Он воздействовал на все органы чувств – ветер, трепавший ее волосы, был пронизан острым привкусом океана, волны с приглушенным шумом накатывали на берег, солнечные лучи играли на обманчивой глади залива. Все это заставляло ее острее ощущать близость идущего рядом мужчины, их нечаянные соприкосновения бедрами, исходившее от его тела тепло. Она вынуждена была признать, что ни один мужчина уже давно не волновал ее так сильно, как Ченс.

– Красотища, правда? – произнесла она, лишь бы только нарушить молчание, пускай даже самым банальным замечанием.

– Невероятная.

– Как хорошо, что здесь, вдоль берега, не настроили отелей и коттеджей. Тогда пропала бы вся эта первозданная красота.

Он хмыкнул.

– И как хорошо, что не все придерживаются того же мнения, иначе я, как и многие другие землезастройщики, остался бы не у дел.

– Ах, так вы именно этим занимаетесь? – произнесла она с оттенком досады. – Строите грандиозные курортные комплексы. Как вы к этому пришли? Ведь перед вами открывался богатейший выбор – жилищные, промышленные, торговые центры.

– Наверно, тут есть целый ряд причин. – Он помолчал, задумчиво оглядевшись вокруг, с редким для него серьезным выражением лица. – Сколько себя помню, я всегда придавал земле наиважнейшее значение. Однако о курортах я впервые задумался еще в колледже. Вы когда-нибудь слышали о Висконсин-Деллз?

– Кажется. Знакомое название, но не более того.

– Это курортная зона в Висконсине – место очень живописное и очень популярное среди жителей прилегающих штатов. Там огромный торговый центр. Будучи студентом, я повидал Деллз и имел возможность сравнить его со знаменитыми, воспетыми поэтами, курортами на Женевском озере. Я понял, что люди обожают играть, молодые, старые, богатые, бедные – словом, все. Хорошие времена или плохие, игра продолжается. Более того, в тяжелую пору – война или депрессия – потребность убежать от реальности усиливается. Вот почему люди потоком устремляются на пляжи, в горы или куда-нибудь еще, где царят красота, непривычная атмосфера и, желательно, роскошь.

– А это как раз то, чем славятся курорты Стюарта. – Флейм попыталась припомнить: – Над сколькими курортными зонами реет флаг Стюарта? Над шестью?

– Семью, – поправил он, вновь улыбнувшись ей своей ленивой кривой улыбкой. – Плюс тот, что строится в Тахо, и еще два в стадии разработки.

– Весьма внушительно, – признала Флейм, склонив голову с шутливой почтительностью.

Впрочем, не такой уж и шутливой, так как вспомнила: в статьях о нем говорилось, что он выстроил все эти курорты, которые обошлись ему во много миллионов, менее чем за двенадцать лет, причем на строительство некоторых из них ушло всего два года – поистине неслыханный рекорд.

Он резко остановился.

– Почему, собственно, мы непрерывно ведем речь обо мне? И совсем не говорим о вас и о вашей жизни?

– Моя жизнь далеко не такая интересная, как ваша.

– Может быть, для вас, но не для меня, – произнес он, медленно тряхнув головой и повернувшись к ней; его рука непроизвольно скользнула под ее жакет и легла на талию.

В этот момент Флейм не могла бы с уверенностью сказать, что она чувствовала острее – теплую тяжесть его руки или его ребра под своей ладонью.

– Мне еще многое предстоит о вас узнать, – он проговорил это тихо, чуть насмешливо, с едва уловимым вызовом.

– Например?

– Например… Как вам удалось стать вице-президентом и при этом не зачерстветь в грязной борьбе за власть? – Его взгляд медленно и с нескрываемым интересом скользил по ее лицу. – Кто виной той настороженности, что иногда я замечаю в ваших глазах? Почему ваш бывший муж был таким идиотом, что позволил вам уйти? – Он коснулся пальцами ее волос. – Всегда ли ваши волосы вот так пламенеют на солнце? Были ли у вашей матери такие же губы, как у вас? И каждому ли мужчине так же трудно, как и мне, удерживаться от того, чтобы беспрестанно вас не касаться?

Она забыла о всякой осторожности, когда придвинулась к нему, позволив себя обнять, и почти вплотную приблизила к нему лицо. От сладостных сомнений вчерашней ночи не осталось и следа.

На этот раз их губы жадно слились воедино, она ощущала привкус соленых брызг и шелковистость его языка. Внутри ее все всколыхнулось, и кровь стремительно помчалась по жилам, до предела обострив все чувства.

Ее ладони, уже давно оказавшиеся у него под ветровкой, угадывали игру его спинных мышц. Изогнувшись, она тесно прильнула к нему, вся целиком, охваченная еще большим жаром. Она смутно ощущала ласку его искушенных рук. Они словно распространяли по ее телу таинство поцелуя.

Когда же он разомкнул губы, а потом начал покрывать нежными, влажными поцелуями ее лицо, Флейм охватила дрожь, в ней пробудилась та страсть, что так долго спала, но не умерла – Флейм всегда это знала.

Кто разжег ее в ней последний раз? Флейм не помнила. Зато не сомневалась – еще ни один мужчина не был способен взволновать ее так, как Ченс.

Хотела ли она этого? Могла ли себе это позволить? Она вновь почувствовала его губы в уголке рта, и вновь ее заполнило горячее, сладостное нечто.

Внезапно, будто взрыв, раздался истошный вопль рок-музыки, заглушивший мерный шум прибоя. Она неохотно позволила Ченсу разомкнуть губы и выпрямиться. После горячего поцелуя морской ветер показался неожиданно холодным.

Продолжая смотреть на Ченса, Флейм уловила мелькнувшее в его глазах раздражение, вызванное тройкой хихикающих девиц – они фланировали по пляжу и оглядывались на них через плечо. Но, когда он снова взглянул на нее, раздражение бесследно исчезло, синева его глаз потемнела от того, что произошло между ними – слишком личного и слишком интимного для этого открытого посторонним взглядам пляжа.

Он все еще обнимал ее, не желая вот так сразу от себя отпускать.

– Какие у тебя планы на вечер? – спросил он слегка севшим голосом.

– Не знаю, – мягко проговорила она с чуть заметной улыбкой. – А у меня они есть?

Бороздки на его твердых щеках углубились.

– Безусловно. Ты ужинаешь со мной… и будь, что будет.

Он откровенно желал ее, это читалось в его глазах, но молча оставлял за ней последнее слово. Для нее же подобный шаг был всегда сопряжен с глубоким чувством. Но разве оно еще не зародилось?

Почему бы честно не признаться самой себе, что она испытывала нечто гораздо большее, чем просто влечение плоти? То было стремление доверять. Стремление верить, особенно сейчас, когда этот человек уже не был ей безразличен.

– В таком случае, не пора ли нам возвращаться? – Она отстранилась от него с легкой улыбкой. – Мне бы хотелось принять душ и переодеться перед этим знаменательным ужином.

В знак молчаливого согласия Ченс повернулся, и они зашагали по тяжелому песку, где уже пролегла дорожка их следов. Он снова прижал ее к себе. Некоторое время Флейм вглядывалась в оставленные ими отпечатки ступней – одни большие, другие маленькие, они располагались вплотную друг к другу, что пришлось ей по душе.

Она подняла голову и посмотрела на гигантские кипарисы впереди с причудливо изогнутыми ветром стволами. У ближайшего дерева какой-то человек в желтовато-коричневой куртке курил сигарету и… наблюдал за ними. Она это ясно видела. Он быстро бросил сигарету, затоптал ее, повернулся и пошел прочь в том же направлении, что и они. Но когда он оглянулся, то четко обозначился его ястребиный профиль.

Это был официант в коричневых ботинках, тот самый человек, который вчера вечером сунул ей предостерегающую записку. От неожиданности Флейм споткнулась, нарушив ритм их шага.

– Осторожно. – Он крепче обнял ее, думая, что ей что-то попалось под ноги.

Она почувствовала на себе его взгляд и постаралась быстро стереть со своего лица выражение шока. Но, как видно, недостаточно быстро.

– Что-нибудь случилось? – спросил он.

– Нет, ничего.

Не могла же она сказать ему, что какой-то человек ехал за ними до самого Кармела, особенно, если учесть, что его, как она подозревала, нанял Мальком.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Флейм широко улыбнулась. Однако она сомневалась, что Ченс ей поверил.

10

В полутемном зале маленький оркестрик наигрывал мечтательную балладу, нежную и томно-чувственную. Несколько пар медленно двигались по танцплощадке размером с носовой платок, которую частенько именовали интимной.

Флейм была полностью согласна с этим определением – они с Ченсом танцевали, тесно прижавшись друг к другу, расслабленно покачиваясь в такт музыке и соединив головы, время от времени Ченс ласково касался губами ее виска или щеки.

Она медленно провела пальцами по упругим мышцам его шеи и по коротко остриженным черным волосам. В его чудесных объятиях она забыла обо всем на свете, в том числе и о темно-зеленом седане, неотступно следовавшем за ними от самого Кармела, соблюдая дистанцию в три машины, и потом, когда Ченс за ней заехал, припаркованном на углу. Сейчас ничего этого не существовало, только обхватившие ее руки и наполнявшая ее томная музыка.

Его губы легко потерлись об ее лоб, и Флейм улыбнулась.

– Прогулки по берегу, ужины при свечах, джунгли орхидей, нежная музыка, мягкое освещение, танец в обнимку… У меня складывается впечатление, будто за мной старательно ухаживают, – прошептала она и увидела, как его губы изогнулись в улыбке.

– Ты должна доверять своей интуиции, – шепнул он пересохшими губами, в его глуховатом голосе была та же томительная нежность, с какой он погладил ее по спине.

– Значит, ты это все-таки признаешь?

– Ты не оставляешь мне выбора. Приходится признаваться, когда не удается скрыть.

– А ты уверен, что тебе есть в чем признаваться? – Ее поддразнивание было всего лишь частью их словесной игры – способ скрыть возраставшее волнение, которое возбуждало и будоражило кровь. – Мне кажется, вы пытаетесь заманить меня в ловушку, мистер Стюарт.

– Ошибаешься, – он чуть заметно тряхнул головой, – я добиваюсь, чтобы ты меня в нее заманила.

Ченс отстранился, желая увидеть ее реакцию, и пристально всмотрелся в сильные, чистые черты ее лица. Сама мысль о ней волновала его, а нежное прикосновение мягкого округлого тела, прильнувшего к нему, вызывало неистовое желание. Впервые ее зеленые глаза не туманила настороженность. Ясные и лучистые, они смотрели на него, суля такую радость, что вся его сдержанность готова была улетучиться. Он с трудом совладал с охватившим его порывом, повинуясь внутреннему голосу, который подсказывал с самого начала: эту женщину ни к чему нельзя ни принудить, ни склонить пышной лестью или страстными поцелуями.

Он был накрепко связан с землей. Всю свою жизнь. А земля учит человека терпению – добродетели, необходимой для того, чтобы дать срок плодам взрасти и созреть.

Он очень рано узнал, что никакой дом нельзя выстроить за одну ночь.

– Какая волнующая задача, – мягко проговорила она, и он был не в силах отвести взгляд от ее полураскрытого рта. – Заманить в ловушку самого Ченса Стюарта!

– Она тебя привлекает? – Распрямив их сплетенные пальцы, он нежно коснулся губами ее губ.

Флейм смотрела на него с полуулыбкой, как будто тайно радуясь такой внезапной мысли.

– У меня в голове какой-то тоненький голосок все время внушает: «Не упускай случая».

– Какой славный голосок! Нельзя ли уговорить его пищать погромче?

– В этом нет нужды. Я и сама хочу воспользоваться случаем. – Она приблизила к нему лицо, ища его рот.

Он едва ощутил медовую шелковистость ее губ, как оркестрик умолк, и раздались жидкие аплодисменты. Ченс слегка отстранился от нее, но не выпускал из объятий.

– Почему бы нам не отправиться туда, где меньше народу, в какой-нибудь гораздо более укромный уголок? Например, в мой гостиничный номер?

– По-моему, самое время.

Ченс открыл ключом свою дверь и посторонился, пропуская Флейм. Она решительным шагом прошла в гостиную, затем, остановившись, повернулась к нему с грацией модели, всколыхнув оборки своего изящного черного шелкового платья. Воротник ее мехового жакета закрывал шею, черный как сажа, он резко контрастировал с медным отливом ее волос.

Она внимательно оглядела комнату, после чего посмотрела на него, в мягкой линии ее рта проскользнула озорная улыбка.

– Я-то думала, что меня будет ждать полная орхидей комната! Или уж, по крайней мере, персиковое шампанское в ведерке со льдом.

Он приблизился к ней, дотронулся до нее, и все его спокойствие мгновенно исчезло.

– Нам не нужны все эти штучки, Флейм, – сказал он, проводя рукой по ее щеке и забирая волосы за ухо. – У нас есть нечто гораздо лучше.

И пока он целовал ее долгим, медлительным поцелуем, их обоих словно окутало теплом. Для него не было такой орхидеи, чей аромат был бы столь же восхитителен, как аромат ее волос, и не было такого вина, которое пьянило бы так же, как вкус ее губ.

На сей раз не было никаких сомнений, никаких попыток убедиться, выдержит ли фундамент возводимое на нем здание.

Сошлись две силы – каждая могущественна по-своему, – которые пытались постичь друг друга, обнажая чувства с той открытостью, для достижения которой недостаточно было обычной страсти.

Она прильнула к нему, но толстый мех все еще скрывал от Ченса ее манящую плоть. С неохотой разомкнув губы, он снял с нее жакет и, неотрывно глядя ей в лицо, бросил его на ближайший стул. Его обуревало неизвестное ему доселе чувство – неистовое и в то же время нежное.

Он попытался было подыскать подходящие слова, но все они когда-то уже были сказаны – в других гостиничных номерах, другим женщинам. Он не хотел повторять их Флейм. С ней ему хотелось быть иным, и это его удивило.

Однако существовало и нечто неизменное, он понял это, когда ласково взял ее на руки и перенес в спальню. Там, опустив ее на пол, он целовал ее снова и снова, наслаждаясь вкусом ее чувственных, волнующих губ.

Когда он выпрямился, чтобы развязать галстук, она с многозначительным спокойствием посмотрела ему в глаза и, подняв руки, расстегнула верхнюю пуговку на платье. Так и не развязав галстук, Ченс развернул ее к себе спиной и потянул «молнию», с волнением наблюдая, как платье расходится и обнажает молочную белизну ее кожи и черное кружево комбинации. Платье заскользило в его ладонях – с плеч, вниз по рукам, это скольжение ускорялось шелковистостью ее кожи. Ченс наклонился к ее обнаженному плечу, и платье с мягким шуршанием упало на пол.

В то время как под его пальцами тоненькие бретельки комбинации сползали с ее плеч, его губы нежно двигались к основанию шеи. Ее откинутая назад голова была чуть склонена набок, обнажая быстро пульсирующую жилку. Он слышал ее учащенное, поверхностное дыхание и чувствовал слабую дрожь, которую она пыталась унять. Он хотел большего, гораздо большего.

Он развернул ее лицом к себе и увидел соблазнительную прозрачность ее комбинации.

– Черное кружево, – прошептал он, глядя на паутинку нитей, едва прикрывавших ее медленно, но взволнованно вздымавшуюся грудь.

– Ты сказал, что черное кружево на женщине разжигает в мужчине кровь, – ее голос прозвучал хрипловато, – и я это запомнила.

– Умница, – в его собственный голос откуда-то из глубины естества прокралась дрожь.

С бесконечной нежностью он снял с нее тонкое белье, продлевая миг предвкушения для обоих. Предвкушение превратилось в реальность, когда он увидел ее – обнаженную, в снопе света, падающего из гостиной. С минуту он просто любовался ею – рот полуоткрыт, глаза обращены на него, округлые очертания тела выгодно подчеркиваются мягкой подсветкой. Ему захотелось коснуться ее руками, чтобы убедиться, что эта точеная фигурка – не сон.

Сначала он дотронулся до ее шеи – провел кончиками пальцев по изящному изгибу, потом по ямочке у ее основания. Затем – по округлым выпуклостям ее грудей, которые оказались на удивление упругими. Она сделала резкий, глубокий вдох и задержала дыхание, опустив ресницы.

Он стал ласкать большими пальцами ее твердые тугие соски, от чего она затрепетала и издала полувздох-полустон, выгнувшись под его руками. Теперь его пальцы ласкали плоский живот, напрягшийся от этого прикосновения. Положив руки на ее упругие ягодицы, он притянул ее к себе.

Его сомнения рассеялись. Она была живая, реальная, сквозь одежду он чувствовал ее груди. Разгоряченная плоть вздрагивала под его пальцами, когда она приникла к нему, ища его губы, дыша пьянящим, сладостным ароматом. Он крепко сжал ее в неистовом страстном порыве. Ее губы раскрылись под его языком – рот был горячим, мягким, отдавал вином и каким-то неповторимым, ее собственным привкусом.

Наконец Ченс отстранился, и рядом с ней выросла горка его одежды. Флейм не сводила с него зачарованного взгляда, отяжелевшего от желания.

Он поднял ее, и она обвила его шею руками. Оба молчали – язык их глаз, рук, тел был красноречивее всяких слов. Ченс отнес ее на кровать, где манящим уголком уже было откинуто одеяло. Он уложил ее – матрац прогнулся под его коленкой – и лег рядом.

Она прижалась к нему, ее тонкая рука гладила его грудь, завитки волос, шею. Он запечатал поцелуем ее зовущий, полуоткрытый рот, она ответила ему горячо и страстно.

Она крепко сжала ногами его ногу, в то время как он, обхватив рукой ее грудь и замирая от восторга, ласкал сосок большим и указательным пальцами. Он поцеловал пахнущую духами выемку за ухом. Нежно укусив ее мягкую мочку, покрыл поцелуями ее длинную шею. Она же была само движение: ее руки оглаживали его плечи, шею, спину, тело было напряжено, бедра вздымались в любовном ритме, он был охвачен и ее жаром, и своим.

Под тяжестью его бедер она раздвинула ноги, и он приподнял ее повыше на кровати, так, чтобы можно было касаться ее полных грудей.

Ее подвижные пальцы впились ему в волосы, в то время как он, поцеловав ямочку под самой шеей, стал ласкать языком твердый от возбуждения сосок. Она выгнула спину, все ее тело требовало, жаждало ласки. Возбуждаемый ее гортанными стонами и частым дыханием, Ченс оторвал руку от ее второй груди – его рука скользнула по плоскому животу к шелковистому гнездышку золотистых волос, крепко прижимавшемуся к его бедру.

Он желал ее. Боже, как он ее желал, сейчас же, сию минуту. Он уже почти поддался силе этого порыва, но все же обуздал его. Это была их первая близость, и он хотел целиком разделить ее с ней. Он не способен был думать ни о чем, а лишь бессознательно стремился продлить миг наслаждения, чувственно осязая ее божественное тело, задыхаясь ее дразнящим запахом, жадно вслушиваясь в ее всхлипывания и стоны, впитывая губами сладковатый вкус ее кожи. Когда возбуждение стало невыносимой мукой, он вошел в нее. Она поглотила его, окутав тугим теплом. Целуя ее в губы, он поднял ей руки высоко над головой и переплел свои и ее пальцы. Он не хотел спешить. Этим моментом следовало насладиться сполна. Он глубоко вонзался в нее медленными движениями, ощущая ответное покачивание ее бедер.

Казалось, этот участившийся ритм был больше неподвластен им, он полностью растворился в ощущениях – чувствовал ее язык, слизывавший капельки пота над его верхней губой, зубы, вонзившиеся в плечо, когда она испустила сдавленный крик; сильные, требовательные руки на спине и ягодицах; мягкую, бесконечную податливость тела, слившегося воедино с его собственным.