Текст книги "Оттенки серого"

– У вас достаточно широкая река? – спросил отец, который дома частенько садился за весла.

– Ну, все это, скорее, в теории. А на случай дождя у нас есть пазл из девяноста тысяч элементов.

– Но кто-то потерял картинку, – пробурчал Смородини, – а там очень много неба.

– Постановка задач – вот как мы это называем, господин Смородини, – заметил де Мальва. – Молодой господин Бурый завтра получит указания относительно полезной работы от префекта Циана, и я велю красному младшему инспектору показать ему город. В этом году на День основания будет поставлена «Редсайдская история». Если вы желаете поучаствовать пением или игрой на чем-нибудь, моя дочь Виолетта проводит прослушивания. Есть ли еще вопросы?

– Да, – сказал отец. – Что такое трясование?

– Понятия не имеем. Но правила гласят, что дети обязаны заниматься этим.

Вежливое прощание, поклоны, рукопожатия, стандартное прощание – «Разъединенные, мы все же вместе», – и наконец дверь закрылась. Мы с отцом остались одни в холле.

– Эдди…

– Да, папа?

– Будь начеку. Я немало видел странных городов, но такого – ни разу. Кстати, что там такое с Джейн? Префекты как-то испуганно на нее поглядывали.

– Ей нечего терять. В понедельник она отправляется на перезагрузку.

– О! Жаль, что пропадет такой носик.

В дверь позвонили. Это оказался серый рассыльный с известием об очередном несчастье на линолеумной фабрике.

– Но ничего срочного, – нахально прибавил он, – если только вы не умеете приставлять головы обратно.

Отец дал ему на чай, взял походный чемоданчик и направился к выходу.

– Будь начеку, Эдди, – обернулся он. – Подозрительно тут все.

– Робин Охристый и его «нарушения»?

– В том числе. И еще кое-что.

– Да?

– Не клади так много сахара, когда префекты придут снова.

Я вернулся на кухню, где Джейн мыла посуду, и спросил ее, что она положила в печенье.

– Лучше тебе не знать. И если ты думаешь, что, не донеся на меня, ты преуспеешь понятно в чем, ты жестоко ошибаешься.

– Все не так, – возразил я, стараясь говорить так, будто даже и не задумывался известно о чем.

– Конечно, – язвительно парировала она, – в следующий раз ты скажешь, что бережешь себя для невесты.

– Это… вовсе не плохо, – медленно проговорил я.

Джейн расхохоталась. Не вместе со мной, а надо мной. Я почувствовал себя униженным и постарался перейти в наступление, задав неуклюжий вопрос:

– Как ты за одно утро скаталась в Гранат и обратно?

– Никуда я не каталась. Это невозможно. И мы никогда раньше не встречались, запомни.

– Я тебе несимпатичен?

– Это требует усилий. Проявлять равнодушие куда легче. Послушай, ты оказал мне услугу, я – тебе. Мы квиты.

– Ничего подобного. Я спас тебя от кучи неприятных вопросов, а ты всего лишь посоветовала мне не есть печенье.

– Если бы ты знал, что я туда положила, то думал бы иначе.

– Что?!

– Я закончила, – объявила она, вытирая руки полотенцем и собираясь уходить, – а самое главное, у нас с тобой все закончено. Еще раз попробуешь заговорить со мной – я сломаю тебе руку. Скажешь про мой прелестный вздернутый носик – я убью тебя. Я не придуриваюсь. Мне терять нечего.

– Но ты ведь служанка. Если мне вдруг понадобится получше накрахмалить воротник или еще что?

Зря я это сказал. Я-то хотел только сохранить общение между нами любой ценой – но фраза вышла дурной, грубой. Мои права оказались попраны. Стало абсолютно ясно, кто здесь главный. Она была сама властность. Но не та властность, что дается от рождения, а та, которую сообщают ясная цель и сила.

Она сделала шаг в мою сторону и уставилась на меня – вероятно, соображая, есть ли во мне скрытые глубины. Поняв, что нет, и удовлетворенная этим, Джейн направилась к двери.

– Если что нужно, можешь оставить мне записку.

И она ушла. Я чувствовал себя опустошенным и сбитым с толку. Внешние пределы представлялись мне бесхитростным патриархальным миром, но за то короткое время, что я пребывал в Восточном Кармине, все стало казаться непростым и запутанным – намного сложнее моей небогатой событиями жизни в Нефрите. В свой актив я, однако, мог записать два обстоятельства. Во-первых, от угроз сломать челюсть Джейн перешла к угрозам сломать руку: то был шаг в верном направлении. Во-вторых, что куда важнее, отец отдал мне ложку мнимого пурпурного. Как и любая личная ложка, она несла на себе полный почтовый код: ЛД2 5ТЗ. Сейчас я думаю, что лучше бы мне не предпринимать и не знать ничего, но все сложилось иначе. Хищные ветви дерева ятевео начали склоняться надо мной.

Томмо Киноварный

5.3.21.01.002: Однажды предоставленный почтовый код сохраняется за человеком пожизненно.

– Привет! – сказал парень, позвонивший в дверь получасом позже. – Это ты Бурый?

– Эдди.

– Я Томмо Киноварный. Де Мальва велел показать тебе наши примечательнейшие достопримечательности. Ты сгораешь от нетерпения?

– Уже несколько недель.

– Болото болотом, – заявил он, когда мы выбрались наружу. – Даже тараканы считают эту дыру туалетом. Друзья?

– Друзья.

Громоуловитель на зенитной башне был самым необычным из легко заметных объектов, о чем я и сообщил Томмо, пока мы шли по площади.

– А Желтая Погибель уже поведала, что это ее идея?

– Что-то такое говорила.

– Старая кошелка трезвонит об этом направо и налево. Эта штуковина стоила городу больше трехсот тысяч общественных баллов, хотя на памяти местных только шестеро человек скончались от молний. Причем пятеро – от шаровых, против которых громоуловитель бесполезен. Она устраивает тревоги каждую неделю и требует выставлять стражу, если в небе есть хоть одно облачко. Все это чушь в высшей степени, по-моему. Что скажешь?

Его необузданная прямота понравилась мне почти сразу. Томмо был коренастым и круглолицым, чуть пониже меня ростом, а его стремительные манеры вполне подошли бы и желтому. Под красным кружком у него красовался значок «Бесцеремонный» и еще два: «Мало баллов» и «Главный младший инспектор»; вместе они производили странное впечатление.

Киноварные были известным родом. Некогда они вели крупную торговлю малиновыми красителями – вплоть до ценового скандала, который повлек за собой массовое лишение баллов и изъятие средств. Но они продолжали упорно хранить свою подпорченную гордость и не стеснялись обходить правила, когда хотели. Несмотря на внушительную череду предков Томмо и престижный семейный код ФК6, несколько неудачных браков с низкоцветными – неуклюжие, суетные попытки евгенических экспериментов, как утверждали некоторые, – разбавили фамилию. Теперь Киноварные обладали в основном средним и низким цветоощущением, скатываясь к серым. Бурые шли в гору, Киноварные – под гору. Так и работала система.

– Зайдем на почту? – предложил я. – Мне надо отправить телеграмму.

Здание почты располагалось на углу, как почти везде. Снаружи на стене висела доска с нацарапанным мелом заголовком из «Спектра» – бандиты что-то где-то учинили в очередной раз. Почтовый ящик был мягкого натурального красного цвета – не то что у нас в Нефрите с их насыщенными красками. Я не сразу понял, что ящик натурального цвета и притом сильно поблекший. Оглянувшись вокруг, я заметил, что синтетических оттенков в городе вообще мало.

Я послал телеграмму в Нефрит своему лучшему другу Фентону, в которой просил его выяснить относительно ингредиентов для Северуса и сообщал, что я записал таксономический номер кролика. Но поскольку я не видел кролика, а тем более его штрихкод, пришлось изворачиваться. Первые двенадцать цифр для млекопитающих были такими же, как у нас, но вот дальше возникали проблемы. Я поставил «13» для обозначения отряда, поскольку между грызунами и ежами существовал пробел в коде, потом «2» для рода и «7» для вида. Оставшееся я заполнил произвольными цифрами, не забыв поставить в конце F – femina, то есть самка: даже Фентон знал, что кролик на самом деле был крольчихой. Я нервничал, так как писал откровенную ложь, – но кто об этом узнает? А деньги, которые они мне дали, я уже потратил. Телеграммы в стихах на адрес Констанс я посылать не стал, решив сочинить что-нибудь хоть отчасти приемлемое. Констанс привыкла получать поэтические послания и от меня, и от Роджера Каштана, и планка была задрана достаточно высоко: как я, так и Роджер, не будучи сильны в рифмовании, платили за стихи другим людям.

Когда мы покинули почту, Томмо стал расспрашивать меня о моем житье-бытье. Я рассказал о стычке с Берти Маджентой, о переписи стульев и о Нефрите.

– Есть у нас уклон в сторону зеленых, это правда, но в общем все неплохо: заплесневелые с нами почти не разговаривают.

– А к сети город подключен?

Я кивнул.

– Набор из трех цветов, давление двадцать шесть фунтов. Можно получать большинство оттенков в пределах гаммы. Шестидесятипроцентные насыщенность и яркость.

Томмо тихо присвистнул.

– Вот бы и нам так!

– Восточный Кармин выглядит совсем неплохо, – осмелился заметить я, когда мы снова пошли по площади с ее чисто вымытыми черепицами крыш, мимо центрального фонарного столба и статуи Нашего Манселла вдвое больше натуральной величины. Манселл покровительственно смотрел на нас, тяжелые брови были навсегда сдвинуты в попытке обдумать какую-то глубокую мысль. – По крайней мере, вы не полностью обесцвечены.

Мы остановились перед ратушей, окрашенной в спокойно-зеленый цвет. Истертые каменные ступени вели на террасу, где шесть каннелированных колонн поддерживали плоский треугольный фронтон высоко над площадью. В поле песчаникового фронтона был вырезан девиз Коллектива: «Разъединенные, мы все же вместе». По обеим сторонам от массивных, в два человеческих роста, дверей висели выцветшие деревянные доски ушедших с именами горожан, чем-либо прославившихся: «ТРЭЙСИ ПЕРСИК, ДОБРАЯ, ЗАБОТЛИВАЯ, УШЕДШАЯ ТАК РАНО – 23 ДЕКАБРЯ 00207», или «ОЛИВ ОЛИВО, УМЕВШАЯ ЖОНГЛИРОВАТЬ ШЕСТЬЮ ДЫНЯМИ, ЕДУЧИ НА ВЕЛОСИПЕДЕ, – 12 АВГУСТА 00450». Было здесь и имя Робина Охристого, выведенное свежей краской: «РОБИН ОХРИСТЫЙ, ПРЕКРАСНЫЙ ЦВЕТОПОДБОРЩИК, ДЕРЖАВШИЙ ПЛЕСЕНЬ НА РАССТОЯНИИ И ЗАЩИЩАВШИЙ ВСЕХ И КАЖДОГО, – 16 ИЮНЯ 00496». Имена располагались согласно ценности их обладателей – крайней, высокой, повышенной, умеренной, которая порой устанавливалась необычным способом: жителей просили подать записочки с характеристикой кандидата.

– Хорошо, что они покрасили ратушу, – заметил Томмо. – Этот идиотский громоуловитель высосал все деньги. Если бы не он, ратушей занялись бы уже давно. Ну а о подключении к сети можно забыть.

– Неужели? Я слышал, что во Внешних пределах еще можно найти много старых вещей.

– Ну да, – едко отозвался Томмо. – Улицы у нас вымощены золотыми кирпичами, сам видишь. Извини, но это полная фигня. Прежние жили в основном на юге. А здесь куча мест, где, по-моему, их нога даже не ступала. И потом, в наших краях все давно закончилось.

Это становилось проблемой почти везде. Синтетические краски распределялись под строгим контролем Национального цветового совета, и чтобы получить их, существовал лишь один способ: собрать цветной мусор для последующей переработки. Из тонны цветного хлама будто бы получали галлон общевидного пигмента: достаточно для яркой окраски трехсот роз в течение полугода или бледной – в течение года. Кое-где жители все светлое время суток посвящали сбору цветного хлама, даже в ущерб производству еды. Цвет – и проистекающие из него увеселения – был всем.

– Но линолеумная фабрика ведь должна приносить баллы? – спросил я.

– Линолеум сейчас продается за десятую часть той цены, что была двести лет назад. Городской совет просил Главную контору о разрешении либо уменьшить выпуск, либо использовать линолеум вместо черепицы. По правде говоря, он очень износостойкий, даже слишком.

– Да, я слышал.

Все это время мы продолжали глазеть на спокойно-оливковые стены ратуши.

– Думаешь, они вправду зеленые? – спросил Томмо.

– Понятия не имею, – ответил я.

Никто не мог объяснить, как получается, что мы видим общевидный, а не настоящий зеленый. В конце концов, цвет существует лишь в нашем сознании: это ощущение, как звуки хорового пения с закрытым ртом в «Мадам Баттерфляй» или запах жимолости. Я знал, как выглядит красный цвет, но вряд ли смог бы объяснить, что это такое.

Мы уже довольно долго разглядывали ратушу и решили наконец пойти прочь, чтобы не нарваться на префекта или инспектора.

– А твоя семья давно здесь живет? – поинтересовался я.

– Я переехал сюда только год назад. Мои родственники происходят из боковой ветви Киноварных. Мы торговцы. И неплохие. Наш магазинчик был самым прибыльным в Восточном Красном секторе.

– Так почему же ты переехал?

– Обдоз.

– Ты схватил обдоз? Как?

– Да нет же – ОБДОЗ. «Один берешь, другой отдаем задаром». Кажется, Совету не понравились мои слишком агрессивные маркетинговые приемы. И «бесплатный чайник каждое утро всю неделю» тоже не пошло, к сожалению.

– Надо было обозначить их как стандартную переменную. – Я старался показаться осведомленным, хотя о стандартных переменных только что узнал от Трэвиса.

– Теперь-то я знаю.

Я нахмурился.

– А в чем смысл отдавать другую задаром? Почему просто не предложить вещь за полцены?

– А ты бы что предпочел? За бесплатно или за полцены?

– Это одно и то же.

– Одно, да не одно, – с улыбкой ответил Томмо. – Продать товар – это целая наука. Совет постановил, что я проявил неуважение к правилам, используя тайное знание. Меня приговорили к штрафу в тридцать баллов и отправили сюда – изучать миграции жуков-флунов.

– Де Мальва забрал у тебя обратный билет?

– Нет. Я его потерял – наверняка на ярмарке увеселений, третьей по счету. Я пытался купить билет, но ничего не вышло. Баллов у меня намного меньше ноля.

Я нахмурился. В любом другом месте отрицательный баланс баллов считался делом постыдным. А Томмо, казалось, с гордостью воспринимал перспективу неизбежной перезагрузки.

– Перезагрузка тебя не тревожит?

– А должна?

– Конечно.

Он хлопнул меня по плечу.

– Слишком много ты беспокоишься, Эдди. До понедельника я что-нибудь придумаю.

В воскресенье его, как и Джейн, ждал тест Исихары. В Нефрите тест проходили на восемь недель позже. Но раз уж мы говорили так откровенно, я решил задать нескромный вопрос:

– А сколько у тебя отрицательных баллов?

– Думаю около сотни, – рассмеялся Томмо, – но де Мальва пообещал мне пять, если я проведу тебя по городу и не буду втягивать в свои проделки.

– Рад слышать.

– Да брось ты. Проделки у меня что надо. Не продашь ли свой билет?

– А на что ты его собираешься купить?

– Понимаешь, у меня только с книгой баллов проблема. Наличка – совсем другое дело.

Итак, он торговал на бежевом рынке. Но если его наличные баллы приобретены незаконно, это не поможет ему избежать перезагрузки. Он может быть богаче самого Джозайи Марены, но это не имеет значения. Отправляясь на перезагрузку, ты не мог брать с собой наличных, как и все остальное – кроме ложки. Обычно брали ложку получше, а иногда две. Говорили, что исправительные педагоги выменивали их на разные послабления.

– Я не мог бы, даже если бы хотел. Мой билет на хранении у де Мальвы.

– Плохо.

– Да?

– Само собой. Де Мальва дерет безбожно. Ему придется заплатить вдвое больше, чем тебе.

– Ты шутишь?

– Шучу, понятное дело, – сказал Томмо тоном человека, который, вполне вероятно, не шутит. – Пошли, покажу тебе наши живые цвета.

Мы направились к восточной стороне площади, где располагался сад, – ниже уровня мостовой. Размером с теннисный корт, он был окружен низенькой стеной – высотой со стул. Единственный в Восточном Кармине цветной сад выглядел жалко – темно-зеленая трава, цветы искаженных желтых и синих оттенков. Вероятно, его подкрашивали при помощи пигмента из больших емкостей, напоминавших тюбик с зубной пастой. Хуже того: использовалась устаревшая цветовая схема «красный – синий – желтый», что давало страшно скудный выбор тонов.

– Красный картридж вышел на той неделе, – объяснил Томмо. – Скоро и желтому конец. Улавливаешь, что это значит?

– Ага. – Я сразу просек суть проблемы. – Синяя трава. Совсем паршиво. Цветной сад должен быть везде.

– Ну, у нас есть еще сад госпожи Гуммигут, – ухмыльнулся он. – Туда уходят все ее баллы. Есть даже садовник на полную ставку, который подкрашивает все от руки.

– И это при нехватке рабочих рук?!

– Это не против правил. Как тебе эта дверь?

Мы проходили мимо чиновничьих особняков на солнечной стороне площади. Дверь, на которую показывал Томмо, была выкрашена в общевидный красный – каждый легко мог понять, что здесь живет красный префект. Из-за искусственного красителя дверь казалась бесстыдно-яркой – детали и текстура затмевались всепобеждающим цветом, который чуть ли не проникал в другие чувства. Я ощущал запах жженых волос, в ушах зазвенело, странные воспоминания нахлынули на меня: о матери, о нашей давно умершей зверушке, о походе на мюзикл «Юг Тихого океана».

– Довольно ярко, – заметил я, поняв, куда клонит Томмо: он хотел проверить мое восприятие красного.

– Хмм… но не сказать, что мучительно ярко? Звон в ушах, воспоминания? О том, как ходил на «Перекрась свой фургон»?

– Не совсем. А у тебя?

– Скорее, «Семь невест для семи братьев». И еще я сразу вспомнил о нашем барсуке по кличке Смешок.

Если Томмо говорил правду, он был приблизительно одной со мной чувствительности. Но я уже достаточно знал о Томмо, чтобы заподозрить его в накрутке своего цветовосприятия. А то, что переизбыток собственного цвета вызывает воспоминания о мюзиклах и домашних животных, – это знал каждый.

Мы отправились дальше – и буквально через десяток шагов оказались перед большим зданием с надписью «Библиотека» на фасаде.

– Библиотека? – спросил я.

– У тебя поразительные способности к дедукции.

– Я бы кое-что посмотрел там. – Сарказм Томмо я решил проигнорировать.

– Тогда без меня. Если уж смотреть на пустые полки, то я предпочитаю супермаркет. Пахнет лучше, и никто не достает.

Небиблиотека

Не следует поощрять воображение. Ничего хорошего от него не бывает. Так что даже не пытайтесь воображать.

Книга мудрости Манселла

Толкнув дверь, я вошел внутрь. Библиотека оказалась просторной, без внутренних перегородок, с круглым куполом, через который отвесно падал свет. Столы, стулья, зеркала на стендах, расположенные так, чтобы читатели могли направлять свет во время занятий. По крайней мере, все было бы так, будь здесь книги. Как и предупреждал Томмо, полки были почти пусты, а немногие книги были так зачитаны с начала и с конца, что в пристойном виде оставалась лишь середина. В наши дни читать книгу означало узнавать, что делает герой, но оставаться в неведении относительно начала и конца его приключений. Так было не всегда. Скачки назад опустошили полки с литературой по истории, географии, кулинарии, самоусовершенствованию, искусству, поэтическими сборниками и жизнеописаниями выдающихся людей. Сейчас шла очистка полок с художественной литературой – изымался жанр за жанром. Еще оставалась кое-какая беллетристика, помимо горячо рекомендованных крайне пикантных романов, но очень мало – обычно такие книги были у кого-то на руках, или еще не сданы, или сильно зачитаны. Но в этой библиотеке их не имелось вообще.

– Могу я вам помочь? – раздался хор приглушенных голосов.

Я чуть не подпрыгнул – семеро синих неслышно подобрались сзади и в изумлении глазели на меня. Правила гласили, что книги должны изыматься при каждом Великом скачке назад. Но директивы по поводу скачков составлялись халтурно, так что штаты библиотек оставались неизменными – видимо, навсегда. Главным библиотекарем оказалась высокая женщина, с властным взглядом, с головы до пят одетая в синтетически окрашенную синюю одежду. На шее у нее висело множество украшений, а на копне светлых волос ненадежно держалась диадема. Глаза женщины были подведены, и такая же карандашная линия шла через переносицу: традиционный признак библиотекарей, хотя никто не знал, откуда он происходит.

– Госпожа Ляпис-Лазурь. – Голос ее напоминал треск ржавого провода под напряжением. – А вы, должно быть, сын нового цветоподборщика? Приехали к нам считать стулья?

– В том числе.

– Гм. Я слышала, что вдова де Мальва уже успела надуть вас со своим кексом. Осторожнее с этой старой каргой. Поскорее бы ее унесла плесень. У вас есть имя?

– Эдвард, – ответил я, смущенный ее испытующим, недобрым взглядом. – Я хотел посмотреть справочную литературу.

– А романы? – с надеждой спросила она.

Я махнул рукой в сторону пустых полок.

– Извините, мадам, но мне кажется, что я опоздал лет на триста.

– Чепуха. Я организую вам персональную экскурсию. К нам так редко кто-то заходит. Библиотекарей в семь раз больше, чем книг, – если не считать справочной литературы, этих жутких пикантных романов и изречений Манселла.

Она повела меня к первому из пустых стеллажей. Ее помощники вплотную последовали за нами.

– Я – восточнокарминский библиотекарь в девятом поколении, – величественно объявила женщина. – Кое-какие сведения дошли до меня через годы, хотя книги не сохранились.

И она показала на полку. Я увидел, что там аккуратно разложены выцветшие штрихкоды, срезанные когда-то с переплетов. Библиотекарша хлопнула по полке.

– Здесь стоял «Маленький отважный паровозик Тилли».

Она сделала паузу. Мы с библиотекарями почтительно взирали на пустое место.

– О чем эта книга? – спросил один из молодых сотрудников.

Видимо, экскурсии удостаивались немногие.

– О паровозике, – сказала женщина. – Маленьком и отважном.

– А почему отважном?

– А вот здесь, – библиотекарша схватила меня за локоть и повела по коридору, – было полное собрание сочинений Беатрис Поттер. Можете проверить меня, если хотите.

Она отвернулась. По настоянию остальных я взял наугад один из штрихкодов.

– Прочтите его громко! – велела госпожа Ляпис-Лазурь, не поворачиваясь.

– Тонкая черта, опять тонкая, средняя, потоньше средней, – начал я, – толстая, широкая, небольшая, жирная, совсем тоненькая, еще одна совсем тоненькая, чуть заметная, тонкая, сред…

– «Теория котенка Тома», – радостно перебила меня она. – Правильно?

– Не знаю… – смутился я: ни на полке, ни на штрихкоде не содержалось никакой информации.

– Шестая слева?

– Да.

Она повернулась ко мне, сияя.

– Видите? Я знаю, где стояла каждая книга. – Она показала на противоположный стеллаж. – А вот здесь была «Уловка-22», популярная книга по рыболовству, одна из довольно длинной серии. – Госпожа Ляпис-Лазурь быстро переместилась к соседнему стеллажу, тоже пустому. – Это раздел детективов. «Загадочное сумасшествие в Стайлзе», «Убийца точно воскреснет», «Стеклянный клюв», «С милым ищу помехи», «Палки и корки»…

Я взглянул на ее помощников: те кивали, словно пытались все запомнить и тем обеспечить передачу знаний. Это показалось совершенно бесполезным, но – удивительное дело – благородным поступком.

– «Мычание щенят», – продолжала библиотекарша, наугад скользя пальцем по стеллажу, – «Утренний трактор», «Глубокий сом», «Четвертой овдоветь», «Приключения Шейлока и Гомеса». Ну как вам, мастер Эдвард?

– Потрясающе.

– Этому научил меня отец. А его научила моя бабушка и так далее. Поняли, как оно все было?

– Понял.

Госпожа Ляпис-Лазурь помолчала. Лицо ее стало задумчивым, даже мечтательным.

– Столько слов, – прошептала она, – так бережно собранных вместе и так бессмысленно изничтоженных.

Ею овладела грусть. Она помолчала еще и наконец повернулась ко мне с мрачной улыбкой.

– Так зачем вы сюда пришли?

Я стал припоминать.

– Мне нужна справочная литература.

– Ах да! Ханна сопроводит вас до того кресла, Джерард до лестницы, где эстафету перехватит Сайлас и отведет вас в отдел художественной литературы, а там уже вас встретит Нэнси и покажет, где хранятся справочники. Кэт займется оценкой рисков.

– А я что буду делать? – подала голос Терри, в то время как другие нетерпеливо побежали на свои места, чтобы помочь мне пройти тридцать шагов до справочного отдела.

– Ты поможешь молодому человеку выбрать нужную книгу.

Она широко открыла глаза и подпрыгнула от восторга. Остальные что-то завистливо пробурчали.

Госпожа Ляпис-Лазурь снова стала мерить шагами библиотеку, бормоча что-то под нос и показывая на полки. Меня самым профессиональным образом препроводили в справочный отдел. Я попросил справочник граждан, и Терри захлопотала возле меня. Прочие библиотекари смотрели на нас издали.

– Кого именно вы ищете?

– Мой старый приятель хочет узнать о своих родственниках, живущих здесь, – солгал я и стал открывать наудачу отдельные тома, чтобы скрыть свое истинное намерение. Вскоре я нашел то, что искал. ЛД2 5ТЗ – таков был почтовый код лжепурпурного. Согласно справочнику, он принадлежал четырехлетнему серому из Восточного Кармина. Невероятно! Ведь коды присваивались заново только после смерти их носителя.

– А записи за прошлые года у вас есть? – задал я вопрос.

Терри, пискнув от удовольствия, исчезла и быстро вернулась с еще одним томом, совсем уже потрепанным. И опять я отыскал нужные мне сведения. Закончив, я поблагодарил каждого из библиотекарей, сделал записи в их книгах отзывов и был препровожден к выходу все по той же системе.

– Ну, как ты поладил с нашим книжным червем? – спросил Томмо, который ждал меня на ступеньках.

– Не очень приятная дама.

– Больше лает, чем кусает. Хоть она и синий префект, но не прочь нарушить правила, когда дело доходит до рассказывания историй.

– То есть как это?

– Увидишь, когда твой код Морзе будет готов. – Он кивнул на библиотеку. – Нашел, что искал?

– В общем, нет.

Это было не совсем правдой или, скорее, совсем неправдой. Я нашел того, кому принадлежал код ЛД2 5ТЗ до четырехлетнего ребенка: житель Ржавого Холма, заброшенного городка на пути из Граната в Восточный Кармин. Сейчас этому человеку было бы шестьдесят восемь – лжепурпурный подходил просто идеально. Зейн С-49 – так звали его, и, согласно записи, он скончался четыре года назад во время эпидемии плесени. Два человека с одним и тем же кодом! Немыслимо. Конечное число почтовых кодов – вот что поддерживало численность населения Коллектива на приемлемом уровне. Один ушел, другой пришел – так все и работало. Но если бы на каждый код приходилось по двое хозяев, наступило бы перенаселение – положение, абсолютно неприемлемое с точки зрения правил. Но имя не приближало меня к разгадке того, что случилось в магазине красок и каким образом Джейн причастна к происшествию. Об этом я знал ровно столько же, сколько сегодня утром.

Некоторое время мы шагали в молчании, затем Томмо посмотрел на свои часы, потряс их и подвел, сообразуясь с циферблатом на ратушной башне.

– Все так, – загадочно сказал он. – Идем в Сортировочный павильон. Пора тебе познакомиться с Большим Бананом.