Текст книги "Короткое, как вздох, прощай…"

– Ох-ох, госпожа, простите, пожалуйста! Вот интеллигенция! Здесь человек на свет рождается, а ей, видите ли, спать не дают!

– Если бы я была мужчиной, я вызвала бы вас на дуэль!

– Меня? На дуэль? – Жданов хохочет. – На саблях или на пистолетах?

Софья уходит, смерив Жданова выразительным взглядом.

Все, кроме Мамуры, смеются.

Из правой двери балахоны выходит Хабиба. На плечах шаль, в руке – папироса.

– Что случилось? – спрашивает она.

– Меня Софочка на дуэль вызвала!

– У Мамуры схватки, а скорой нет до сих пор…

– Ой… Не могу больше! Ой, мамочка! – стонет Мамура.

– Я помогу… – говорит Хабиба.

– Не надо мне твоей помощи! – вдруг кричит Мамура с неприязнью, глядя на неё.

– Мамура, что же ты так? Она хочет помочь тебе! – говорит Ольга.

– Пусть лучше себе поможет!

– Слушайте, успокойте свою женушку! – говорит Хабиба Махмуду. – Это может плохо кончиться. Я говорю это как врач…

– Да, я знаю…

– О чем это вы там шепчетесь? – подозрительно спрашивает Мамура.

– Мамура…

– Тридцать лет как Мамура! – истерично кричит женщина. – Я всё, всё вижу. Своего мужика нет, так на чужих заглядываешься! Глазки строишь!

– Вы понимаете, о чем говорите?! Вы… Вы не в себе!

– Понимаю! Я тебя насквозь вижу! В расцвете лет, молодая, красивая, а пять лет без мужика!

– Возьми себя в руки… Хабиба – опытный врач, она поможет тебе… – говорит примирительно Бронислава.

– Не надо мне… Ой! Больно!

– Ну всё! Хватит! – решительно говорит Хабиба. – Так, наверх ей не подняться… Исаак Давыдович, роды будем принимать у вас в квартире. Жданов, пожалуйста, поставьте кипятить воду. Скорее, Броня, помоги ей встать… Махмуд, что сидишь!

Она быстро поднимается к себе, выходит в белом халате. Двор приходит в движение. Мамуру с трудом заносят в дом Исаака. Жданов начинает разжигать примус, Ольга бежит за водой, Кумуш несет чистые простыни. Женщины скрываются в доме.

– Прямо военно-полевой госпиталь! – говорит Жданов».

– Включи зажигание! – кричит Боря.

Я завожу машину с первого поворота ключа.

– Ну как? Есть разница? – Боря знает, что разница, да ещё какая, есть, и улыбается.

Двигатель моей машины, который до этого астматично чихал и внутри которого звенели невидимые колокольчики, работал сейчас тихо, ровно и сильно.

– Конечно, Боря! Ты волшебник! – сказал я.

– Ладно тебе! – почти с ревностью произнёс Асик. – «Волшебник»! Этих работяг никогда нельзя перехваливать! А то или нос задерут, или цену себе начнут заламывать!

– Ты стал мелким занудой! – жестко говорю я Асику. – За любой труд надо платить достойно!

– Конечно! – В голосе Асика сквозит ирония. – Теоретически ты прав. Но вспомни, сколько раз тебя надували, не моргнув глазом. О какой достойной оплате ты говоришь?

Асик тут прав. Было такое. И не раз.

Боря закуривает. Он всегда изящно держит в замасленных пальцах наборный мундштук. Такие делают в зангиатинской зоне из пластмассовых ручек зубных щеток.

– Красивый мундштук, – сказал я.

Боря протянул его мне. Разноцветные пластмассовые шайбы, накрученные на медный стержень с резьбой, были подобраны с большим вкусом.

– Могу подарить, у меня их много, – сказал Боря и отдал мне мундштук.

– Спасибо за подарок.

– Между прочим, мог бы и новый подарить, – сказал занудливо Асик.

– Постой, лучше я тебе новый, необкуренный дам, – словно услышав претензии Асика, сказал Боря и побежал в свою будку. Вернулся с новым, сверкающим мундштуком. Тот был с золотистым оттенком, много лучше первого.

– Классный! – восхищенно сказал вдруг Асик.

И я повторил за ним: «Классный!»

– Кури на здоровье, – улыбнулся Боря.

Лет пятнадцать назад я снимал один фильм в зангиатинской зоне и был лично знаком с мастерами, которые делали такие мундштуки и другие вещицы. Днем, среди грохота страшных допотопных ткацких станков, в жару и в пыли старого производственного корпуса, полуголые, с татуировками по всему телу, они выделывали грубую бязь. А вечером отводили душу, шлифуя наждачкой пластмассовые ручки для расчесок из алюминия. Из трехлитровых консервных банок, из прохудившихся кастрюлей, из зубных щеток, из проволоки, из черного хлеба они создавали маленькие шедевры.

– Ну ладно, надо до темноты закончить. У тебя правый задний амортизатор протекает.

Я засунул в новенький мундштук длинную сигарету «Кинг сайз», щелкнул зажигалкой, с удовольствием закурил.

– Ты похож сейчас на ту женщину – обольстительницу Раджа Капура из фильма «Господин 420»! – заявил Асик. – У неё тоже был такой длинный мундштук.

– Завидуешь? – разглядывая между затяжками «зеков-ское» изделие, спросил я.

– Курить вредно, – строго произнес Асик. – Вспомни про лошадь и каплю никотина!

– Я не лошадь, – парировал я.

– Ты не лошадь, ты слабак! И у тебя нет силы воли, чтобы освободиться от вредной привычки!

– Послушай, Асик! Когда ты отучишься от этого своего менторского тона? Я тебе что, пацан, что ли? И ты не учительница по домоводству! Хочу и буду курить!

– И употреблять алкогольные напитки? – опять с язвой в голосе спросил Асик.

– И это тоже не твое дело!

– А ты посадишь печень! Хоть помнишь, что одна рюмка водки – это сильнейший удар боксера по твоей беззащитной печени? – Асик прямо-таки распалился. – Кроме того, алкоголь медленно разрушает твой интеллект! И я точно знаю, о чем ты сейчас думаешь, безвольный человек!

Да, Асик опять прочитал мои мысли. Ещё там, на выходе из театра, я подумал, как хорошо бы взять и грохнуть полстакана водки, закусить соленым огурцом и тут же, немедленно, повторить действие.

– Слушай, воспитатель: во-первых, я за рулем…

– Это для тебя не преграда, возьмешь и бросишь где попало свою машину, – перебил меня Асик. – А во-вторых?

Я растерялся. Не смог придумать предлог «во-вторых».

Вдруг отчетливо понял, что вечер сегодня пройдет вне дома. Что после первой рюмки вторая покажется намного слабей первой, а третья рюмка проскочит как родниковая водичка. И всё станет как-то легко и весело. А если рядом будет человек, как Боря, тебя охватит чувство необъяснимого, восторженного счастья и потрясающей расслабленности. И ты сможешь искренне рассказывать о себе, о своем детстве, о своей любви, о том, что не все мечты исполнились, но обязательно исполнятся. И от этого настроения захочется петь и раскачиваться в такт песне с уже какими-то совсем незнакомыми, но приятными для тебя людьми.

– Ну вот, зазвенели тонкие струны души! Странные мечты обуяли его вольнолюбивый разум! – издевался надо мной Асик. – Неужели на тебя так подействовал этот бессмысленный поход в театр? Ты же все время долдонишь, что у тебя есть иммунитет, что тебя просто так не проймешь! Что ты прошел суровую школу редакторской инквизиции на киностудии «Узбекфильм»! А здесь вдруг раскис…

Я сидел, опустив голову. Мне на самом деле было стыдно.

Асик помолчал, потом пересел совсем близко ко мне и вдруг почти ласково произнёс:

– Старик! Не вешай носа! Держи хвост пистолетом! Какие наши годы? Я знаю, как дорога тебе эта пьеса, я знаю, как и где ты писал её… Но может быть, посмотришь на неё более внимательно и критично?

– Да, Асик, ты прав… Напишу ещё. И всё-таки обидно.

– Что, читаем дальше? – предложил вдруг Асик.

– Читаем.

«В этот момент во двор входит Санжар. В руках у него старый чемодан, плащ.

– Доброе утро…

Первым оглядывается Жданов.

– О-о! Кого я вижу! Санжар! Вернулся?

– Вернулся…

– Насовсем?

– Надеюсь…

– Поздравляю.

Из дома выходит Исаак.

– Исак Давыдович! Здравствуйте…

– Ты?

– Я…

Они обнимаются. Исаак вытирает украдкой слезы.

– С возвращением, Санжар.

– Спасибо.

– Надо же… Пять лет. Пять лет! Сволочи!

Санжар смотрит на освещенное окно своей квартиры, идет к лестнице.

– А Хабибы нет дома, – говорит Жданов.

– Она у нас… – успокаивает Санжара Исаак. – Мамура рожать собралась, а скорой всё нет и нет. Вот Хабиба и взялась сама… Золотая она у тебя.

Выходит растерянный Махмуд.

– Здравствуйте, Махмуд-ака, – говорит Санжар.

Махмуд не отрывается от окна.

– Уже началось… О Аллах, помоги ей…

Он вдруг узнает Санжара.

– Санжар! Ты?

– Я…

– Я и не узнал тебя… – Махмуд обнимает соседа. – Голова кругом… Мамура…

– Знаю.

– Лишь бы всё было нормально.

Он ходит взад и вперед по двору, заглядывая в окошко квартиры Исаака.

– Возьми себя в руки, Махмуд… – строго говорит Жданов. – Перестань маячить, садись! Ну, Санжар, рассказывай…

– О чем?

– О жизни своей…

– А что рассказывать… Не хочу вспоминать. Как-нибудь в другой раз, хорошо?

– А Хабиба тебя к осени ждала.

– К осени? Я же ей всё в письме написал. Из Солигорска телеграмму отбил… Странно…

Во дворе появляется молочница.

– Кисло-пресно молоко-о-о-о! Кисло-пресно молоко-о!

– Ну и глотка у тебя! Чего орешь, мы же не глухие, – недовольно говорит Жданов.

– А я не вам кричу, а тем, кто спит!

Из окна высовывается Броня.

– Исаак, возьми два литра и банку кислого…

Исаак идет в дом, выносит бидон и банку.

– Махмуд-ака, а вам молока не надо? – спрашивает молочница.

– Не знаю…

– Да что это с вами? Лица на вас нет! А Мамура где?

Из окна раздается крик Мамуры.

– Здесь она…

Молочница всплескивает руками.

– Рожает? Рожает! Ой, Мамурочка! Вот ей как раз надо будет много молока… Махмуд, неси бидон, для вас сегодня бесплатно!

Махмуд идет за бидоном.

Во двор входит разносчик телеграмм.

– Сагатовы здесь живут? – спрашивает разносчик телеграмм.

– Я Сагатов.

– Вот, распишитесь…

Санжар расписывается, читает телеграмму, со смехом передает её Исааку.

– «Встречай 15 мая зпт поезд 354 Красноярск тире Ташкент зпт целую Санжар тчк»… Да, связь… Ну, если телеграмма четыре дня добиралась, письмо свое жди к осени!

Слышен шум подъехавшей машины.

– Ну, вот и скорая… Не прошло и полгода… – говорит Жданов.

Во двор, не торопясь, входят санитары и врач.

– Кто тут Туйчиева? – спрашивает врач.

С бидоном в руке по лестнице спускается Махмуд.

– Я! Я Туйчиева! – кричит он.

В этот момент из окна раздается крик Мамуры и следом – пронзительный крик новорожденного.

– Вы слышали? Вы слышали?! Что это было?!

Врач бросается в дом.

– Мальчик! Мальчик родился! С крантиком! – кричит Ольга.

– Мальчик! – Махмуд плачет и смеется одновременно. – У меня родился мальчик! Аллах услышал мои молитвы!

Из дома выглядывает врач.

– Носилки, скорее!

Санитары бегут за носилками. Махмуд пытается прорваться в дом, Исаак отводит его в сторону, обнимает за плечи. Из дома выходит уставшая Хабиба с ребенком на руках. Мамуру, укрытую простынями, выносят из дома на носилках.

Хабиба в этот момент замечает Санжара. Передает младенца в руки врача.

Санжар и Хабиба медленно идут навстречу друг другу.

– Хабиба… Спасибо тебе, – слабым голосом говорит Мамура. – И прости меня, ладно?

Хабиба не слышит её.

– Санжар…

– Хабиба… Здравствуй…

Они обнимаются. Долго стоят, словно застыв.

– Сумасшедшее утро! Прекрасное, сумасшедшее утро! – говорит Исаак. – Эй, солнце! Ну здравствуй!»

– Ужас как растянуто! Это конец первого действия?

– Нет, Асик, ещё один монолог Рассказчика снов.

– Так читай!

«Время… Неостановимое, стремительное… Казалось бы, это было совсем недавно… Вот только что! А прошло… Прошло уже много лет… Изменился мир, изменились мы… Мне уже за пятьдесят, и по ночам меня мучает бессонница. Но я нахожу в этом положительное – выхожу на балкон, с которого виден наш прекрасный город… Ташкент… Удивительный город… В предрассветной дымке я разглядываю новые дома, широкие проспекты, густую зелень деревьев… Я ощущаю этот дивный, ни с чем не сравнимый запах родного города… И, как когда-то Исаак Давыдович, я жду, когда над городом поднимется солнце. И я говорю ему: «Эй, солнце! Ну здравствуй!»

– Ничего сцена, – говорит задумчиво Асик. – Столкновение двух важных событий – рождения ребенка в семье Махмуда и возвращения Санжара. У зрителей головы пошли бы кругом. А может быть, это и хорошо? А потом, здесь есть хорошая возможность для актерской импровизации. Хотя суматоха в жизни – это одно, а в театре – совсем другое… И для режиссера – интересная задача.

– В тебе пропал театровед, – усмехаюсь я. – Твоими бы устами да мёд пить!

– Нет-нет… Эта встреча Санжара после несправедливой отсидки со своей Хабибой должна быть очень эффектной. И именно на фоне всеобщей суматохи и криков.

– Ты это понял, а главный режиссер пропустил этот момент, – говорю я Асику.

– Да ладно, забудь про это! – говорит мне ободряюще Асик.

– Перекур! – вытирая ветошью руки, сказал Боря. – Выходи, что ты в машине сидишь? Хватит читать! Подыши воздухом.

Мы присели на низеньких табуретках.

– Значит, ты жил на Балыкчинской? – спросил Боря.

– Да, – ответил я. – Потом нашу улицу назвали улицей Хамида Алимджана. Она начиналась от Пушкинской и упиралась углом в зоопарк. Её пересекала улица Свердлова, а от нашей улицы через короткую Маяковскую можно было выйти к парку Тельмана.

– Значит, в кино вы ходили в «тридцатку»?

– Да, а летом в парк.

«Тридцатка». «Кинотеатр имени тридцатилетия комсомола». Историческое здание. Раньше в нем был еврейский театр, и там выступала сама Вера Комиссаржевская. Здесь же, в Ташкенте, она заразилась чем-то и умерла. А потом в зале, где мы впоследствии просмотрели сотни фильмов, провозглашали советскую власть.

– Значит, ты знал и Сэра? – спросил Боря.

– Кто ж его не знал?

Худющий, всегда небритый, в плохонькой, мятой, но чистой одежде, он обычно сидел недалеко от кассы на скамейке и, закинув одну ногу на другую, беспрерывно курил крепчайшие сигареты «Памир». Вокруг него всегда толпились подростки. Он вызывал у нас жгучее любопытство. Низким и скрипучим голосом он говорил негромко: «Придет, придет конец проклятой совдепии! Увидите! Они за всё ответят, комиссары ваши!»

Милиционеры лениво отгоняли его от кинотеатра, но он упорно возвращался на свое место. Его не раз и не два раз забирали в кутузку. Говорят, даже поколачивали там. Но что было взять с этого хилого доходяги? Его считали сумасшедшим, и какое-то время он лежал «по пятому трамваю», то есть в ташкентской психушке. Когда вокруг никого не было, он обычно читал газеты или какую-нибудь книжку. У Сэра было плохое зрение, поэтому он сильно прищуривался и подносил текст близко к глазам, шевеля при этом губами. Он был в курсе всех происходящих в мире событий, помнил по именам всех политиков того времени. «Лейбористы в октябре победят! – Он поднимал кверху тонкий указательный палец. – Помяните мои слова!» Кто такие лейбористы, мы, конечно не знали. Но его утверждения вызывали в нас уважение.

– Что это ты о нем вдруг вспомнил? – спросил я.

Боря затянулся, выпустил колечко.

– Потому что этот Сэр оказался пророком, – сказал он задумчиво. – Всё, о чем он тогда говорил, совершилось. И Союз рухнул, и советская власть провалилась в тартарары… А мы не верили.

Он поднялся.

– Слушай, а там, в твоей пьесе, есть про Сэра?

– Нет… Я же про свой двор…

– Опять человека обманываешь! – сказал мне Асик. – Просто ты боишься писать о таком. Трусишь и заранее сам себя редактируешь: это можно, это нельзя, этого понемножку, про это вовсе молчок!

– Послушай, давай как в тот раз. Поставишь машину у нас на стоянке, завтра заберешь, – предложил вдруг Боря. – Посидим где-нибудь, поболтаем.

– Это он с радостью! – хмыкнул Асик. Он хорошо знал моё нынешнее расположение духа.

– Шашлычок, сюзьму, соленое на закусон… Идёт?

– Идёт, – быстро согласился я и проглотил слюну.

– Эх, до чего же ты слабовольный человек! – усмехнулся Асик. – Ведь дома тебя ждут… И работать ты сегодня не сможешь… А статью для газеты обещал к завтрашнему дню!

– Что-то ты разболтался, Асик! – строго одернул я его. – Мне минут на сорок работы… А ты, так уж и быть, читай, – сказал Боря и пошел дальше чинить машину.

Я сел на заднее сиденье и углубился в чтение пьесы.

«Второе действие. Вечер. За низким самодельным столиком играют в домино Исаак Давыдович, Тельман, Махмуд и Жданов. Неистово стучат костяшками. Собирающая с веревки белье жена Ольга вздрагивает при каждом ударе.

– А вот я дуплетом!

– Мимо.

– А четверочку не желаете?

– Пропускаю!

– Рыба!

Жданов хохочет пьяно, наливает из-под полы водку и быстро залпом пьет.

– Да чтобы они у вас поломались!

– Молчи, женщина! Как рыба молчи!

Из дома выходит Лола в нарядном платьице, на высоких каблуках. Следом за ней Кумуш.

– И запомни: придёшь после десяти – я тебя домой не пущу! Так и знай.

– Ну мама! Мы же договорились… Только сходим с девчонками в кино, и я сразу домой. Ну честное слово!

Целует мать и убегает со двора. Ольга подходит с тазом белья к Кумуш.

– Красивая она у тебя… Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, – говорит Ольга, улыбаясь вслед Лоле.

– Ой, Оля, знаешь, как страшно! Каждый вечер куда-то убегает… Или появился у нее кто-то?

– Ну если и появился – это же замечательно!

– Боюсь я за нее… Возраст у нее такой… Опасный, говорят.

– «Говорят». Будто сама не была молодой! Хотя мы с тобой и сейчас не старые! Правда? Ой, иногда хочется, как Лолка, одеться красиво, волосы завить, марафет навести и рвануть на танцы!

– Ну ты скажешь – на танцы! – смеется Кумуш.

– А что? Ну хотя бы просто в парк сходить, людей посмотреть, себя показать… Но разве с этим, – она показывает на мужа, – куда-нибудь сходишь? Только и знает, что в домино стучать да водку глушить…

Она вздыхает тяжело, продолжает собирать белье.

– Оля, знаешь, у нашей бригадирши из прядильного цеха муж нашелся… А на него тоже похоронка была… Он где-то в плену был… Контуженный, а вернулся. Живой.

Ольга обнимает соседку.

– Послушай, муж твой погиб пятнадцать лет назад.

– Шестнадцать…

– Ну, шестнадцать… А ты все на что-то надеешься… Какие твои годы?

Все на сцене замирает. Рассказчик поднимается на сцену.

Рассказчик снов:

– Отец Лолы, муж Кумуш, военный корреспондент Фархад Гизатуллин погиб в самом конце войны, в Польше… У них дома долго хранился последний треугольник с фронта… Там был нарисован самолет и написано: «Вот на таком самолете папка прилетит к своим девочкам, любимой Кумуш и крохотульке Лолочке. Ждите. Война скоро кончится. Целую, папка!» Не прилетел. Шальной снаряд попал в «виллис».

Возникает мелодия «Синий платочек» на аккордеоне. А может быть, «Голубка».

– Вот, подумал и о музыкальном оформлении спектакля. Молодец! Только кто это оценил, автор? – нудит Асик.

Я не слушал ворчание Асика. Вспомнил парк Тельмана. Там была танцплощадка, с оградой, музыкальной раковиной. Кстати, во время войны именно там снимали фильм «Два бойца». Так вот, рядом под аккордеон танцевали женщины… Мне было странно – чего это они танцуют «шерочка с машерочкой»? Только потом, спустя годы, я вдруг понял: им просто не с кем было танцевать! Миллионы красивых, здоровых, прекрасных женщин остались одни… Наедине со своей красотой, наедине с нерастраченной нежностью, наедине со своими сокровенными желаниями… С мокрыми от слёз подушками. Целое поколение было лишено простого человеческого счастья, целое поколение было выбито из жизни! Когда я просматриваю гороскопы, в которых судьба зависит от звезд, от знаков зодиака, от месяца и года рождения, я думаю, какой же проклятый гороскоп нагадал нашим несчастным матерям их судьбы? А по каким звездам миллионы людей погибли на войне, а другие были расстреляны в сталинских лагерях? Нет, я не верю в гороскопы. Только злая воля людей, власть лживых идей, темных предрассудков, комплексы национального превосходства калечат судьбы…

Рассказчик уходит со сцены. Действие продолжается. Ольга замечает, что Жданов опрокидывает стакан водки. Бросает белье и подходит к компании, достает из-под стола пустую бутылку.

– Так ты здесь в домино играешь?

– Ну не на пианино же!

– И когда ты перестанешь лакать эту проклятую водку? И кто ее выдумал?

– Говорят, арабы! Аль-когол!

– Я вот сейчас разобью эту бутылку о твою башку! Я тебе покажу арабов! – Она замахивается бутылкой.

Жданов пьяно смеется.

– Ну давай! На фронте не добили, так ты добей!

Ольга опускает бутылку, плачет.

– Ну что же это за наказание, а?

Подходит к Кумуш. Та ее обнимает за плечи.

– Оля… Ну, успокойся…

– Он уже неделю не просыхает. Не знаю, что делать! Руки опускаются! Денег дома ни копейки, а он пьет и пьет, зараза!

– Это я зараза?

– Алкаш и паразит! – истерично кричит Ольга.

Жданов поднимается, но не удерживается на одной ноге и падает.

– Иди домой! Не позорься перед людьми!

– Пошла ты…

Ольга, рыдая, уходит вместе с Кумуш в дом.

Жданов поет:

– Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает. Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Пощады никто не желает!

Тельман раскладывает домино.

– Ты будешь играть?

– Нет. Лучше поставь бутыль… Я тебе с пенсии верну.

– Хватит тебе.

– Ну, бог паровозный, это не твоего ума дело! Сколько мне надо – я один знаю… Скажи: денег жалко, и все тут! Исаак, займи два рублика…

– Нет, в самом деле – не надо тебе больше… Лучше спать иди.

– Еще один жмот! Махмуд! Ты у нас человек известный. Сходи на угол, попроси у Толстого поллитровку. Скажи, Жданов с пенсии вернет. Ну милый, я тебя как человека прошу…

Махмуд оглаживает усы.

– Нет, не пойду.

Жданов поднимается, опираясь на костыль, покачивается.

– Эх вы! Я вас как людей прошу, а вы…

– А где твой протез?

– А… Протез… Да сломался он.

– Не сломался. Ты его сам на куски топором порубал в тот день… Я сам видел…

– Ну порубал! Порубал эту проклятую деревяшку! – Всхлипывает, размазывает по лицу слезы. – Порубал! Да я сам хочу себя порубать. Обрубок!

Тельман собирает костяшки домино в коробку.

– Давай-ка провожу тебя… Пойдем.

– Убери руки! Ментяра! Вишь, усы распустил! Кинозвезда!

– Слушай, ты чего здесь раздухарился? Иди выспись!

– Смирно-о-о! Ты как разговариваешь с капитаном? Пока ты свои санпоезда в тыл водил, я кровушку проливал! Да знаешь ты, железник-дорожник, кто перед тобой стоит? Я, Василий Жданов, разведчик. Сам Ватутин мне руку жал! А ты кто такой?

– Ну все, хватит! Иди домой!

– Ну, вот и Исак Давыдович заговорил! – пьяно смеется. – А вы где были, когда я жизнь свою за товарища Сталина отдавал? А? Да был бы у меня мой пэпэша, я бы вас всех… Гады, все гады!

Он замахивается костылем. Все застывают. Рассказчик выходит на сцену.

Рассказчик снов:

– Дядя Вася, Жданов… Не хочу оправдывать пьянство, но хоть как-то понять, разобраться, почему именно в нашей тогдашней стране, стране развитого социализма, вовсю разбушевалась стихия беспробудного пьянства. Жертвы бывают разными. И я причисляю этих несчастных людей тоже к жертвам. Наверное, это было своеобразной реакцией, способом защиты от той беспредельной лжи и обмана, завернутых в яркие тряпки пропаганды, которая окружала всех нас. Это был ответ на царящую несправедливость, унижение, на беспочвенные обещания. На те муки, лишения и страдания, которые пришлось им пережить. Между жестокими запоями, которые длились по многу дней, Жданов чинил примусы, керогазы, утюги, мог провести проводку, наладить приемник, в общем, был мастером золотые руки. Если что-нибудь у соседей ломалось, то бежали к Жданову. А еще он играл на баяне, пел неплохо. Но когда напивался, становился невыносимым. Пашка, его сын, убегал тогда из дому и не приходил ночевать. Он стеснялся отца и часто плакал. Мы успокаивали нашего друга. Надо сказать, тетя Оля варила борщ вкусноты необычайной, и мы частенько забегали в скромную квартиру Ждановых. А Пашка, наоборот, очень любил лагман, который готовила моя мама… Так и бегали друг к другу. Жданов все время рассказывал о каком-то необыкновенном подвиге, который он совершил на войне… Но никто ему не верил. Да и ногу он потерял уже после войны, попав пьяным под трамвай. Но много-много лет спустя я вдруг прочитал в «Красной звезде» статью, которая называлась «Звезда нашла своего героя». Какой-то журналист, работая в Подольском архиве, отыскал материалы, из которых следовало, что младший лейтенант Жданов Василий выкрал очень крупного немецкого офицера со всеми важными секретными документами, которые существенно помогли командованию 4-го Украинского фронта в наступательной операции. Тогда документы о присвоении звания Героя Советского Союза Жданову Василию затерялись, а после нашлись. Дяди Васи давно не было в живых. А все его рассказы о подвигах были чистой правдой.

Рассказчик уходит со сцены. Действие продолжается. Жданов замахивается, падает. Тельман и Махмуд поднимают его и волокут к дому.

– «Есть в Ташкенте речушка Салар, а на том берегу плановая… Там афганский кумар продают, там за деньги свободу дают!» – орал Жданов, и без перехода: – «Броня крепка, и танки наши быстры»…

Жданова заталкивают в квартиру, выходят.

– Между прочим, сцепки-то не выдержали…

– Какие сцепки?

– Ну, те двести вагонов… Полсостава на восемьдесят втором разъезде отцепилось. Такая вот музыка… Начальнику депо – выговор, инженеру-путейцу – поставить на вид, а машиниста первого класса Тельмана Гафурова лишить премии за второй квартал! Где справедливость?

– Ладно жаловаться. Лет пятнадцать назад за такое тебе бы статью припаяли. И вообще, достал ты со своим паровозом! Век электричества, вон везде уже тепловозы, электровозы, а ты все со своим пыхтящим «ИС» носишься!

– Эх, Махмуд, стоишь ты на своем перекрестке, палкой машешь, а что в мире творится, не знаешь. Если американцы атомную бомбу на нас сбросят, то и электричество пропадет, а мой «ИС-5» и на дровах может ездить!

– Вот-вот! На саксауле вперед! И в сторону кладбища! Атомная бомба! Скажешь!

Через двор идет Малика, здоровается с соседями.

– Малика, ну-ка постой… Я тебя как раз жду. – Исаак вынимает из-под стола коробку, откидывает крышку. – Вот… Примерь. – Протягивает босоножки.

Малика рассматривает босоножки.

– Ой, прелесть какая! Сколько стоят?

– Двенадцать рублей.

– Всего?

– Ленинградская обувная фабрика «Скороход». Отличное качество.

Малика примеряет босоножки.

– Исак Давыдович, я вам так благодарна… Только сейчас у меня денег с собой нет. Я в зарплату отдам.

– Об этом не думай. Главное – размер подошел?

– Как по мне пошиты!

– Слушай, Исак-ака, достань мне такие же… Для Ма-муры.

– Постараюсь… Но эта партия уже разошлась: одна коробка ушла в райком партии, две – в горисполком, две – в министерство…

– Ой, опаздываю… А я прямо в них и пойду… – говорит Малика и уходит.

Махмуд что-то подсчитывает.

– Что, вам всего пять пар прислали?

– Какие пять пар? В каждой коробке – тридцать шесть пар… Вот и считай.

– Ну что, еще партейку?

– Хватит… Да и неинтересно втроем.

По лестнице спускается Санжар с книгой в руках.

– А вот и четвертый! Санжар, пойдем сыграем с нами. По две копейки за кон… Пропуск – одна копейка.

Санжар подходит, устало улыбается.

– Спасибо, что-то не хочется…

– Как у тебя с работой?

– Так же…

– Не берут, значит.

– Идем к нам, в депо народу не хватает… – предлагает Тельман.

– Может, и пойду… Только сейчас мне надо одну работу закончить…

– Опять книжки пишешь?

– Пишу.

– Эх, Санжар! Один раз обжегся – и опять за свое! Мой покойный отец говорил: «От большого ума – одни неприятности», – говорит Махмуд.

– То-то, я вижу, у тебя, Махмуд, никогда никаких неприятностей не бывает!

Все смеются.

– Смейтесь! А я вот считаю, что жизнь – это как… Уличное движение… Есть правила дорожного движения. Если стоит знак «поворот налево запрещен», значит, нельзя налево поворачивать. Ну, если нарушил – отвечай!

– Пятью годами тюрьмы?

– Ну, не знаю. Я человек маленький.

– Дорогой Махмуд-ака! Если бы наша жизнь была такой, как ваши правила уличного движения! Как было бы удобно!.. Все намного сложней.

И снова стоп-кадр. Рассказчик снов выходит на сцену.

Рассказчик снов:

– Дядя Санжар… Может быть оттого, что я не помнил родного отца, именно он был для меня примером… Не побоюсь этого слова, идеалом. Светлый, красивый, мужественный человек… Он был историком. Учился в Москве, в Ленинграде. Оттуда, кстати, он привез Хабибу. Я помню, как его забирали. Четыре человека в одинаковых плащах вели его по этой лестнице. На прощание он крикнул Хабибе: «Не бойся, все будет в порядке!.. Это просто недоразумение». Это недоразумение затянулось на пять лет. Потом во дворе шептались, что он против советской власти. Кто-то возражал. Особенно дядя Исаак. Он говорил вполголоса: «Ну какой Санжар враг? Все это вранье! Скоро его отпустят». Санжар на самом деле писал книгу. Книгу по истории. Сейчас она переиздается уже в третий раз. А тогда… Его судили при закрытых дверях, даже Хабибу не пустили. Дали срок и отправили куда-то в Мордовию. Сам он никогда не рассказывал про эти пять лет. Но когда его спрашивали, он отвечал: «Это хорошая школа… Но лучше учиться в ней заочно». Он очень много знал и здорово рассказывал. Мы, пацаны, окружали нашего кумира, а он говорил о Спитамене, о подвигах Геракла, о красавице Рок-сане. В школе ничего подобного я так и не услышал. Дядя Санжар… В свободное от работы время он гонял с нами голубей, водил купаться, пёк в золе удивительно вкусную картошку! А еще он знал все звезды на небе. «Вон, видишь, самая яркая звездочка? Это Сириус… А знаешь, кто первый доказал, что земля круглая? Твой предок, ученый Бируни». Он наизусть знал стихи Пушкина, Байрона. Читал газели Навои. Удивительный был человек… Именно он купил две пары боксерских перчаток, и мы проводили соревнования по боксу. «Никогда не задирайся сам, – говорил, – но, если кто-то лезет, обязательно дай сдачи!» А еще он знал много песен, в том числе и блатных, тюремных…

 
Цыганка с картами, дорога дальняя,
Дорога дальняя, казенный дом,
Быть может, старая тюрьма центральная,
Меня, несчастного, по новой ждешь?
Таганка, все ночи полные огня,
Таганка, зачем сгубила ты меня,
Таганка, я твой бессменный арестант,
Пропали юность и талант в твоих стенах…
 

– и это мы впервые услышали от Санжара…

Рассказчик уходит со сцены. Действие продолжается.

Тельман раскладывает домино.

– У кого шесть-шесть?

– У меня… И хватит о политике.

– Слушай, Санжар, в самом деле, ты же умный человек – пиши то, что им нужно!.. Пусть они будут довольны! Или совсем не пиши…

– А совесть?

– Эй, вы будете играть?

– Совесть? Она у тебя никуда не денется.

– Не думаю…

– Знаешь, есть японская притча: от сильного ветра сломался столетний дуб… А соломинка согнулась под ветром, а потом снова выпрямилась.

– Опять вы за свое! Исак Давыдович, ваш ход!»

Я отложил пьесу. Дальше шла сцена с карточным шулером, Гамлетом.

– Ага, даже читать не хочешь? – сказал Асик вредным голосом. – А ещё обижаешься, если кому-то твоя пьеса не нравится! Будь честнее сам с собой!

Да, целиком придуманная, сцена показалась мне лишней, инородной.

– Понимаешь, я хотел добавить чуточку юмора… Чтобы зритель немного расслабился, – пытаюсь оправдаться я.

– Что смешного в том, что твой этот Гамлет жестоко разыгрывает хорошего человека, Махмуда, сказать прямо – издевается над ним!

Я пропустил страницу, продолжил чтение.