Текст книги "Ассимиляция"

0005: Контроль

Они вырвались из этого ужасного коридора между миром и Зоной Икс, и сразу стало нечем дышать, и Контроль на миг растерялся, но затем почувствовал сильный толчок в спину – это была Кукушка. Рюкзак тянул его вниз, заставляя бороться с затягивающей тяжестью соленой воды, обжигающей глаза, стискивающей горло. Он крепко сжал губы, чтобы не захлебнуться, стараясь не обращать внимания на целый рой пузырьков, поднимавшихся вокруг головы и над ней. Сумел как-то подавить панику и свой собственный крик, приспособиться к ощущению, что о него трутся и давят сразу тысячи шершавых и одновременно гладких поверхностей, как дверь, превратившаяся в стену, режущая его пальцы, хлещущая по рукам и ногам, будто он материализовался в центре подводного торнадо, состоящего из сверкающих ножей, где Уитби, и Лаури, и Грейс, и его мать-шпионка, и все это чертово племя Южного предела хором кричат ему: Прыгай! – отражаясь в тысячах серебристых осколков. Даже когда легкие его наполнились водой. Даже когда он отчаянно пытался освободиться от рюкзака, предательски тянущего его ко дну, но при этом не потерять документ Уитби, запустив руку внутрь, хватая, выдирая страницы, те вырывались и всплывали, остальные же камнем пошли вниз, во тьму и муть, вместе с рюкзаком – подводным надгробием.

Он мельком заметил, что Кукушка уже поднялась, проскользнула мимо него и направилась к какому-то блестящему желтому яйцу с расплывчатым нимбом вокруг – возможно, это было солнце. Сам он все еще впитывал воду, а вокруг кружили и вертелись серебристые ножи, неодобрительно уставившись на него плоскими глазами. И еще эти страницы – они плавали и над головой, и под ногами, прилипали к одежде, потом отлеплялись и попадали в миниатюрные водовороты, которые сопровождали косяки рыбы. Какую-то долю секунды он, задыхаясь, всматривался в строку из текста, затем его толкнуло в грудь что-то тупое и мощное.

Изголодавшийся по кислороду мозг все же сообразил: появился истинный левиафан подводного царства. Они попали в косяк крупной рыбы, возможно, барракуд, и вот теперь на них напал еще более крупный хищник. Его охватило ужасное ощущение пустоты, так бывает в свободном падении… расстояние сокращалось, акула невероятных размеров ворвалась в этот водоворот из рыбы и окрасила воду алым облаком. Какой-то мегалодон[7]7
  Мегалодон – гигантская акула, вымершая около 1,5 миллиона лет назад. Одна из самых крупных и сильных хищных рыб в истории позвоночных: мегалодон достигал длины 16 метров и веса 47 тонн.


[Закрыть]… пузырьки воздуха сочились изо рта, словно крошечные лживые фразы о мире, ополчившемся против него.

«Лаури», оставляя за собой след из потрохов, проплыл так близко от Контроля, что тот отшатнулся, а потом приблизился, да так, что едва не оцарапал ему жабрами щеку. Окаймленные острым твердым кружевом, они трепетали с просто невообразимой силой и скоростью, вода с ревом ударила ему в ухо, словно кулак, и огромный, но странно нежный глаз, что находился теперь слева, уставился прямо на него. Затем чудовище толкнуло его брюхом, и без того избитое тело заныло от боли, а в довершение всего мегалодон так наподдал Контролю хвостом, что в голове загудело, его отшвырнуло, и он против воли открыл рот, а потом увидел, что желтенький шарик над головой становится все меньше и меньше. «Бери пушку, Контроль, – сказал дед. Достань из-под сиденья. А потом прыгай!»

Неужели Лаури или кто-то другой знал фразу, которая могла его спасти?

Консолидация власти.

Неоправданный риск.

Вперед и вперед.

Без движения нет размышления.

Как бы не так. И, однако, среди этого хаоса и бурления вокруг чья-то знакомая рука вдруг ухватила его за запястье и рывком потащила за собой наверх. Словно он не был лишь сгустком обрывистых и постыдных воспоминаний, израненной тушкой, обрывком тайнописи, но кем-то заслуживающим его спасения, кем-то, кого еще можно спасти.

Он брыкался, бил ногами пустоту, словно висельник, а рыбный косяк снова сплотился, и в тело его тыкались сотни этих гладких и одновременно шершавых носов, а он поднимался все выше, и вокруг потемнело от потока быстрых мелькающих тел, этой нескончаемой плоти, образующей ненасытный вихрь, из которого он мог вырваться, а мог и сгинуть в нем навсегда.

А потом они оказались на берегу, и Кукушка зачем-то принялась целовать его. Целовала крепко, жадно, до синяков на губах, давила на грудь, а когда он открыл глаза и посмотрел ей в лицо, зачем-то перевернула на бок. Изо рта хлынула вода, затем потекла уже тоненькой струйкой, он приподнялся на руках, глядя на мокрый песок, крохотные пузырьки прибоя терлись о его руки и тут же лопались.

Солнце грело спину, но воздух был прохладен. Их выбросило на длинную и широкую полосу пляжа, окаймленного низкорослыми соснами и деревьями с голыми черными ветвями, искривленными от ветра. Ему не нравилось, что он так устал, так голоден и промок насквозь. И что его умению контролировать ситуацию брошен вызов.

Перед ним растянулась длинная тень Кукушки.

– Значит, точка выхода была посреди океана? – еле выдохнул он.

– Выход ко входу – один к одному. Точка входа находилась в море, так что определенный смысл в этом есть.

– Смысл. – Он выдавил слабую усмешку, потом засунул руку в карман брюк, где лежали три разрозненные страницы, выпавшие из рукописи Уитби, те, что он успел подхватить. Хоть и маленькая, но победа?

Смысл опять начал ускользать от него, когда она, несмотря на то что к востоку среди деревьев вырисовывались очертания маяка, заявила, что идти надо не туда, а в глубь острова.

– Ты не понимаешь, – возразил он, удивленный тем, что между ними вновь так быстро возникли споры. – В маяке оружие и… журналы.

Она расхохоталась:

– Журналы? Стопка никому не нужных дурацких отчетов. Думаешь, призраки членов всех этих погибших экспедиций не жалеют о том, что сунулись туда? Нет, на маяк мы не пойдем. По крайней мере не с самого начала.

Он явно упускал что-то существенное, осязаемое.

– Но базовый лагерь…

– Базовый лагерь слишком близко к башне, а значит, и к эпицентру.

Внутри, согревая его, начал разгораться гнев.

– Но ты не можешь просто…

– Мы не пойдем в базовый лагерь, – сказала она. – Двинемся в глубину острова. Туда, куда пошла бы биолог.

Да, вот так. Он полностью потерял контроль.

* * *

И вот теперь, на четвертый день пребывания в Зоне Икс, Контроль брел следом за Кукушкой, пробирался сквозь высокую траву – смущенный, пристыженный и усталый. Выспаться не удавалось, ночами одолевали насекомые – зудели, стрекотали, пищали над ухом. А в уме меж тем уже начало формироваться большое и невидимое темное пятно, расплывающееся за пределами Зоны Икс, как вода, вытекающая на скатерть из бокала с трещиной.

Хуже того, он испытывал притяжение, исходящее от Кукушки, хотя с виду она была к нему равнодушна, хотя порой они спали обнявшись, просто чтобы согреться. Неожиданный восторг и прилив нежности от этого случайного соприкосновения. И, однако, в тот момент, когда он пересек границу, она отодвинулась от него, подав недвусмысленный и не подлежащий обсуждению сигнал. Поэтому он снова начал называть себя Контролем – из необходимости, стараясь дистанцироваться от ситуации, внести в нее какое-то подобие объективности. Мысленно вернуть ее в комнату для допросов в Южном пределе и наблюдать за ней через одностороннее зеркало.

– Ты с чего это вдруг так развеселилась? – спрашивал он после того, как она отмечала, что запасы еды и воды у них истощаются, и тут же энергично тыкала пальцем в какого-нибудь воробья и принималась рассказывать, как редка эта разновидность в обычном мире – в голосе ее при этом звучал чуть ли не священный восторг.

– Потому, что я жива, – отвечала она. – Потому что хожу по этим просторам прекрасным солнечным днем. – А потом украдкой косилась на него, словно проверяя, не затаил ли он против нее обиды. Одного этого было достаточно, чтобы понять: их цели могут расходиться, они могут быть лишь временными союзниками и он должен быть готов к возможному противостоянию. Эхо прежних, проваленных операций. Как говорила его мать: «Боевые потери могут надолго застревать в памяти и преследовать тебя, словно привидения». А потом он задумался: возможно, в самых банальных высказываниях его матери скрывался более глубокий потаенный смысл.

Свобода могла лишь отвлечь от цели поисков, но никак не приблизить к ней. Он понял это здесь, на месте, действуя вне рамок стандартных разведданных, в незнакомой глуши. Ему стало ясно, что к Зоне Икс он оказался готов не больше, чем к Кукушке, – а может быть, это было одно и то же. Потому что здесь они существовали только вдвоем, ходили тропинками, вьющимися меж задыхающимися от тростника озерами, вода в которых бывала то угольно-черной, то зеленой, если в ней отражались деревья… Здесь он был наконец волен спрашивать ее о чем угодно, но не спрашивал. Потому что все это уже не имело значения.

Вместо этого он время от времени совал руку в карман куртки и сжимал в ладони поделку отца, взятую с каминной доски в их маленьком домике на холме в Хедли. Плавность линий, ощущение хрупкости этой окрашенной деревянной фигурки почему-то успокаивали. Отец вырезал из дерева маленькую кошечку – в память о давно умершей Чорри, которая, вне всякого сомнения, очень успешно охотилась за крысами и мышами в придорожных зарослях.

И еще вместо этого он углубился в исследование трех страничек из дневника Уитби, которые ему удалось спасти, листки с изложением «теории терруаров», хотя для него они значили нечто большее. Это был якорь, мостик в его памяти, ведущий к остальным страницам, потерянным в море. Если он и говорил о них с Кукушкой, то лишь для того, чтобы как-то отвлечься от их близости, от всех этих бесконечных тростниковых зарослей, свежего воздуха, синего неба – всего, что словно сговорилось заставить его забыть реальный мир, превратить его в нечто далекое, неважное, в смутную грезу. Хотя на самом деле для него не было ничего важнее этого мира.

Ведь где-то там его мать сражалась за свою карьеру в Центре, и эти действия были равносильны борьбе с агрессивным наступлением Зоны Икс. Где-то там открывались все новые фронты, Зона Икс распространялась и расширялась способами, совсем не характерными для нее прежде. Как знать? Возможно, там с небес падают самолеты, а эта его неоперация, этот поход вслед за Кукушкой уже провалился.

Он цитировал отчет Уитби на память, немного перефразировав его:

– «Неужели они фактически вынесли приговор без суда? Решили, что вести переговоры или заключить соглашение невозможно?»

– Это может быть близко к истине, или чему-то вроде истины, – ответила Кукушка.

Миновал полдень, небо обретало все более глубокий синий оттенок, по нему плыли длинные и узкие перистые облака. Болото продолжало жить своей жизнью, полное шуршания и звонких птичьих песен.

– Приговорены инопланетным трибуналом, – сказал Контроль.

– Непохоже. Зона безразлична.

– Он и об этом пишет. Вот. «Разве это не последнее свидетельство униженного состояния человечества? Что все эти деревья и птицы, лисы и кролики, волки и олени… достигли момента, когда они нас просто не замечают, словно мы трансформировались?» Еще одна полузабытая фраза, реальное становится реальным лишь наполовину. Но его отец никогда не придавал особого значения аутентичности, простота и ясность выражений значили для него куда как больше.

– Видишь вон там, за каналом, олениху? Она определенно нас видит.

– Просто видит или правда видит?

И тот и другой вариант привел бы в ужас его мать-шпионку – она никогда не ладила с дикой природой. Как и все остальные члены семьи. Он не припоминал, чтоб они когда-нибудь гуляли по лесу, лишь изредка удили на озере, а зимой сидели дома у каминов. Он не припоминал, чтобы хоть раз где-то заблудился.

– Если это второе, то мы все равно ничего не сможем поделать, так что будем считать, что первое.

– Или вот это, – сказал Контроль. – Вот здесь: «Или же мы вернулись вспять, в прошлое, и какие-то древние существа и силы пополняют наши ряды, чтобы мы не исчезли».

– Глупости, – сказала Кукушка, но на наживку все же клюнула. – Места природного обитания не отличаются от городов, населенных людьми. Старое существует рядом с новым. Захватнические виды интегрируются с природными или просто вытесняют их. Пейзаж, который ты видишь вокруг, ничем не отличается от старого собора, стоящего рядом с небоскребом. Ты ведь не веришь во всю эту чушь?

Он постарался ответить уклончиво, чтоб даже намеком не выдать, как начал уставать от этого Уитби, пусть даже и продолжал проповедовать его евангелие. Он старался пропускать те высказывания, которые, как ему казалось, могли привести к чему-то большему, решив, что ему прежде стоит поразмыслить над ними хорошенько, сопоставить с собственными представлениями.

– Просто пытаюсь отделить бессмысленное от полезного. Пытаюсь достичь хоть какого-то прогресса, пока мы тащимся к этому острову. – Он был не в силах замаскировать злобу, произнося слово «остров». Дедушка Джек отнесся бы к ситуации так же, он оставался бы непокорным и настойчивым, пусть даже Кукушке было бы все равно.

– Хоть одна экспедиция добралась до острова? – спросила она, и Контроль воспринял это как попытку уклониться от темы.

– Если и да, то в Южном пределе об этом ничего не известно, – ответил он. – Это не было первостепенной задачей. – Возможно потому, что им и без того хватало неразрешимых проблем.

– Но почему все сфокусировалось на маяке, топографической аномалии, а не на острове?

– Об этом тебе лучше было бы спросить прежнего директора. Или того же Лаури.

– Но я никогда не встречалась с Лаури, – сказала она, словно опровергая этими словами само его существование.

По правде сказать, имя Лаури, произнесенное здесь вслух, казалось Контролю каким-то нереальным. Однако Лаури категорически отказывался покидать его, не считал себя отвергнутым, то и дело всплывал где-то на самых границах периферического зрения подобно некой демонической черной точке. Проявлялся всякий раз, когда Контроль начинал сомневаться в осуществимости своей миссии, так глубоко угнездился в сознании, что извлечь его оттуда он был не в силах. И в голове звучали непонятные команды, сообщения, все эти импульсы, произнесенные императивным тоном, которым ему не принадлежали, словно их диктовал кто-то другой.

– Мы мыслим в терминах механизмов, а не животных. Враг не признает механизмов, не понимает их.

Ему очень нравилось слово «враг» – оно бодрило, фокусировало его внимание лучше, чем «Зона Икс». Ведь Зона Икс – это просто феномен, исследуемый человечеством, как погода, к примеру, а враг – это нечто конкретное, требующее решительных действий.

Услышав «механизмы, а не животные», она засмеялась.

– Нет уж, он определенно понимает и признает механизмы. И понимает их лучше, чем мы. – Она встала прямо перед ним, смотря в глаза, гневно и отчетливо произнося каждое слово. – Неужели ты еще не понял, что тот, кого ты называешь врагом, умеет манипулировать генами, создавать чудеса мимикрии и биологии? Знает, как управляться с молекулами и мембранами, заглядывает в самую глубину предмета, видит все насквозь, выходит на разведку, а затем отступает? Для него наш смартфон все равно что кремниевый наконечник от стрелы, что он действует на основе столь тонких и сложных сенсорных механизмов, что в сравнении с ними все инструменты, которыми мы располагаем, все способы изучения Вселенной свидетельствуют лишь о нашей примитивной природе. Возможно, он даже не считает, что у нас есть сознание или свободная воля – по крайней мере не в том смысле, в котором он это понимает.

– Если так, то зачем ему вообще обращать на нас внимание?

– Возможно, он старается обращать на нас как можно меньше внимания.

Нет ли у тебя в уголке глаза соринки, которую никак не вытащить?

– Так что же, мы сдаемся? Будем жить на острове, сделаем себе шляпы из листьев, питаться будем дарами моря…

Построим дом из ребер одного из левиафанов, которых он видит во сне. Будем плясать под собственную примитивную музыку, пить самогон, сваренный из ядовитых трав. Отвернемся от реального мира потому, что его больше не существует.

Она не обратила внимания на эти его слова.

– Кит может ранить другого кита с помощью своего сонара. Один кит может переговариваться с другим в океане на расстоянии шестидесяти миль. Кит так же умен, как и мы, просто наделен другой формой интеллекта, о которой мы пока представления не имеем. Потому что мы не отличаемся от своих грубых, примитивных инструментов. – Опять она за свое. – По крайней мере, ты – точно.

Последние эти слова она пробормотала себе под нос, так что, может быть, ему просто послышалось.

– Так ты симпатизируешь этому своему Нечто? – сказал он. – Оно тебе нравится, да? – Дешевая уловка, но он просто не сдержался.

– Нет, я ему не симпатизирую. Просто хорошо знаю экосистемы. А ты – нет.

Слишком часто за последние четыре дня у него возникало ощущение, будто он проходит мимо одной из диорам в музее естественной истории, который он так любил – интригующе, впечатляюще, но не вполне реально, во всяком случае для него. Даже если все эти эффекты проявились не до конца, он чувствовал себя зараженным, подвергнувшимся чужеродному вторжению, переделанным. Неужели ему суждено превратиться сначала в некое стонущее создание в тростниковых зарослях, а потом в пищу для червей?

– В этих заметках Уитби много написано о подделках, – через некоторое время осторожно заметил он, чтоб проверить ее реакцию. Тем более что мыслями своими она была где-то далеко, как всегда, не сводила глаз с неба. Возможно, для того чтобы проверить, есть ли границы у ее безразличия к собственному положению. Пусть маленькая, но хоть какая-то месть с его стороны, удержаться он был не в силах. Потому что идти на остров не было никакого смысла.

Она не ответила, и тогда он процитировал, ощутив вину, едва эти слова слетели у него с губ:

– «В каком-то смысле совершенная подделка становится предметом, под который мимикрирует, и благодаря этому странному, но статичному процессу приоткрывается правда об истинном устройстве мира. Даже несмотря на то что подделка по определению не может быть оригиналом».

Она по-прежнему хранила молчание.

– Нет? Ну а что скажешь вот на это: «Когда встречаешь самого себя, видишь своего двойника, что ты будешь испытывать к нему, искреннюю симпатию или стремление немедленно уничтожить эту копию? Может, сочтешь ее нереальной и порвешь на мелкие клочки, как картонную куклу?»

Еще одна подделка, потому что Уитби не рассматривал двойников. Ни разу в этом чертовом документе.

Она остановилась, развернулась к нему лицом. И ему, как всегда, стоило немалых усилий не отвернуться.

– Так вот чего ты боишься, Контроль? – произнесла она это беззлобно и бесстрастно. – Что я могу тебя загипнотизировать, верно?

– Ты и сама можешь быть восприимчива к гипнозу, – ответил он, желая ее предупредить, понимая, что может настать момент, когда ему понадобятся ее гипнотические способности, которые она продемонстрировала в туннеле на пути к Зоне Икс. Возьми меня за руку. Закрой глаза. Ощущение такое, точно он непрерывно выползал из пасти длиннющей чернильно-черной змеи, что он «видел» скрежещущий звук, выходящий из глубины ее горла, и что со всех сторон в синей глубине его обступали левиафаны, не спускали с него глаз.

– Я невосприимчива.

– Но ведь ты же двойник, копия, – с нажимом произнес он. – Возможно, копия не обладает той же сопротивляемостью. И ты сама до сих пор не понимаешь почему. – Она сама ему это сказала.

– А ты проверь меня! – Эти слова вырвались из ее горла, точно рык. Стоя прямо перед ним, глядя ему в глаза, она сбросила рюкзак. – Валяй, проверяй. Скажи это. Скажи слова, которые, как ты думаешь, могут меня разрушить.

– Я не хочу разрушать тебя, – тихо произнес он и отвернулся.

– Уверен? – Теперь она стояла почти вплотную. Он чувствовал запах ее пота, видел приподнятые плечи, полусогнутую в локте левую руку. – Так ты уверен? – повторила она. – Почему не сделаешь мне прививку, если не уверен? Ты уже на крючке: и хочешь меня, и одновременно не уверен, что я человеческое существо, верно? Сделана врагом. Должна быть врагом сама. Но ты не можешь с собой справиться.

– Я помог тебе, тогда, в Южном пределе, – сказал он.

– Не надо благодарить людей за поступки, которые они обязаны были совершить. Ты сам мне это сказал.

Он неуверенно отступил на шаг.

– Но я здесь, Кукушка. И иду туда, куда мне вовсе не хочется идти. Следуя за человеком, которого не уверен, что знаю. – Она манила его, и он, как бы ни сопротивлялся, не мог устоять.

– Не морочь мне голову. Ты прекрасно знаешь, кто я такая, должен знать. Ты боишься. И я тоже боюсь, – сказала она, и он понял: так и есть. Здесь ему было нечем обороняться, особенно от нее.

– Не думаю, что ты на стороне врага, – сказал он, и слово «враг» прозвучало на этот раз грубо, необоснованно. – И я не считаю тебя копией. Вовсе нет.

Она вновь ответила с нажимом, хотя, как ему показалось, на этот раз слегка ослабив тон.

– Я копия, Джон. Но далеко не совершенная. Я не она. А она не я. Знаешь, что я сказала бы, встретившись с ней лицом к лицу?

– Что?

– Я бы вот что сказала. «Ты понаделала чертову уйму ошибок. Целую кучу ошибок, но я все равно люблю тебя. Ты дрянь, но ты и озарение, а я не могу быть ни тем ни другим. Все, что я могу, это разобраться во всем сама». И тогда – а уж я-то ее хорошо знаю – она посмотрит на меня, усмехнется и возьмет образчик моих тканей.

Тут он так и покатился со смеху. Хохотал и бил себя кулаком по коленке.

– Черт, а ведь ты права! Наверное, права. Именно так она бы и поступила! – Он снял рюкзак и уселся на землю, а она осталась стоять, где стояла, застыв, как часовой. – Здесь я вне пределов своей компетенции. Я в полной жопе. Даже если бы мы пошли к маяку.

– В полной жопе, – с улыбкой повторила она.

– Странно, не правда ли? И место чертовски странное. – Все-таки ей удалось вывести его из равновесия, пусть он этого и не хотел. И тут он почувствовал спокойствие, впервые с тех пор, как попал сюда: все его провалы и неудачи остались по ту сторону границы и были теперь неразличимы.

Она посмотрела на него с одобрением.

– Нам надо идти дальше, – сказала она. – Но ты можешь читать дальше.

И протянула ему руку, чтобы помочь встать. Рука у нее была такая сильная, что вселяла больше уверенности, чем любые слова.

Он взвалил на спину рюкзак.

– Вообще-то это позор, черт побери. Ведь я читаю тебе завещание, последнюю волю придурка.

– Ну а какие еще тут у нас развлечения?

– И то правда.

Контроль не стал рассказывать ей о странной комнате Уитби или о своих подозрениях, что Уитби был проводником Зоны Икс. Не сказал и о тех ужасных моментах, которые довелось пережить в Южном пределе во время смещения границы. А затем вдруг осознал, что, не поделившись с Кукушкой этими сведениями, он стал лучше понимать причины, по которым лгала мать. Она хотела скрыть основания своих решений, пряча или искажая факты… Впрочем, не важно. Потому что, чего бы она ни хотела, какой бы лабиринт ни возвела, каждое умолчание оставляло какой-то след своего присутствия.

– «Как Оно обновляется, если не через наши действия? Наши жизни?» – Контроль процитировал эти слова Уитби, будучи почти уверен, что этот человек мертв или еще того хуже.

Но она не слушала: ее внимание снова привлекло что-то в небе, и это были не аисты. На этот раз при нем был бинокль, и он стал доставать его, чтобы выяснить наконец, на что она засмотрелась. А когда он нашел это, то несколько раз поменял фокус, потому что поначалу просто не поверил своим глазам.

– Что это, черт возьми?

Высоко-высоко, в густой синеве, плыло нечто напоминающее длинную узкую потрепанную ленту. Оно плыло так высоко, так далеко, что казалось тонким, как бумага. Длинное, широкое и чужеродное. Будто искромсанный кусок пластикового пакета, подумал Контроль, плывет себе по небу… но только он и есть часть неба. Сама текстура, то, как это нечто существовало и одновременно не существовало – все это заставило его содрогнуться, сжать руки в кулаки, онеметь, похолодеть, вспомнить стену, которая стеной не являлась. Стену, которая дышала под его прикосновением.

– Ложись! – крикнула Кукушка, дернула его за рукав и заставила опуститься на колени рядом с собой, в зарослях тростника. Теперь и он почувствовал эту ясность – он весь был натянут, как струна, напряжен, невесом, и его так и тянуло к небу, которое уже больше не было только небом. Влекло и тянуло так сильно, что он бы поднялся на ноги, если б Кукушка его не удержала. Он лежал в зарослях и был благодарен ей за то, что она навалилась на него всем своим весом, что он здесь не один.

А это полупрозрачное нечто все прошивало, прошивало небо каким-то ужасным образом – рвалось на части, ныряло вниз, взлетало вверх, а потом вдруг раздался жуткий крик, пронзивший не только уши, но и все его существо, словно тело разом пробили насквозь мельчайшие частички. Он чертыхнулся и остался на месте, наблюдая, страшась. «Волнистые линии, которые как бы есть и одновременно нет». Строчка из доклада Уитби, которой он не придал значения, потому что не понял, о чем речь.

– Лежи тихо, – шепнула ему на ухо Кукушка. – Лежи и не двигайся. – Она по-прежнему прикрывала его собой, стараясь сделать так, будто его здесь нет.

Он даже дышать боялся, лежа неподвижно, как неживой. А эта штука продолжала кружить и извиваться в небе, и он вдруг услышал шепот. Звук походил на еле слышное потрескивание паруса в штиль – и он тоже кружил, нырял и поднимался на волнах. Наконец Контроль все же рискнул посмотреть наверх и увидел, как от некого столкновения в воздухе эта штука застыла на секунду, потом вдруг натянулась, как кожа, стала хрупкой, страшно уязвимой, но сдаваться не собиралась.

Нырнула вниз, взмыла вверх, совершила пируэт, подошла слишком близко, отчего стала почти не видна, а может, ускользнула куда-то прочь, и небо вновь стало таким, как всегда.

У него просто не было слов, ни позаимствованных у Уитби, ни своих. Это не какая-то там мертвая диорама. Это не звероподобный скелет человека, совершенно ему незнакомого. Теперь возможно почти все. И случиться может все, что угодно Он крепко сжимал в ладони фигурку Чорри. Так крепко, что дерево чуть не прокололо кожу.

Они оставались в зарослях, пока буря не сорвалась с неба, которое стало теперь в глазах Контроля предательским, в неверном сером свете ударили молнии, прогремел гром, потом хлынул дождь, и среди струй, промочивших их до костей, они разглядели черные, похожие на головастиков существа, падавшие вниз и тут же зарывающиеся в землю, пока изо всех сил старались найти хоть какое-то укрытие под мертвыми остовами деревьев с почерневшими стволами и листьями, острыми, словно кинжалы. Головастики падали ручьем, каждый размером с его мизинец. Он не мог удержаться от мысли, что принесло их сюда это странное нечто с неба, что оно неким образом распалось на миллион крохотных кусочков и что это тоже было частью экосистемы Зоны Икс.

– Как ты думаешь, во что они превратятся? – спросил он.

– В то же, во что здесь превращается всё, – сказала она, хотя это был не ответ.

Но вот гроза миновала, и болото ожило, вновь огласилось птичьим пением, журчанием ручейков в канавках, словно все здесь было совершенно обычным. Лишь ожили сорняки, деревья стали казаться зеленей, но, возможно, такой эффект придавал свет солнца, казавшегося сейчас страшно далеким, как и весь остальной мир.

Через некоторое время они поднялись. А потом в полном молчании продолжили путь, стараясь держаться поближе друг к другу.