Текст книги "Слеза дьявола"

Джеффри Дивер
Слеза дьявола

Маделин с благодарностью посвящает эту книгу автор

Jeffery Deaver

THE DEVIL’S TEARDROP

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Curtis Brown UK и Synopsis.

© Jeffery Deaver, 1999

© Перевод. И.Л. Моничев, 2012

© Издание на русском языке AST Publishers, 2013

I
Последний день года

«Тщательный анализ анонимного письма поможет значительно сократить круг его вероятных авторов и уменьшить число подозреваемых. Например, использование точки с запятой или правильная расстановка апострофов позволит исключить целые группы лиц».

Осборн и Осборн, «Проблемы работы с подозрительными документами»

1

Диггер в городе.

Диггер похож на вас, Диггер похож на меня. Он идет по продуваемым всеми ветрами улицам как любой другой прохожий, поджав плечи и поеживаясь от промозглого декабрьского холода.

Он невысок ростом, но и не слишком мал, он не толст, но и не излишне худ. Его пальцы в черных перчатках, возможно, короткие и пухлые, а быть может, и нет. Его ступни кажутся великоватыми, но не надел ли он пару обуви на пару размеров больше, чем нужно?

Если вы посмотрите ему в глаза, то скорее всего не обратите внимания на их форму или цвет, вам только померещится, что это не совсем нормальные человеческие глаза, а если Диггер встретится при этом взглядом с вами, его глаза могут оказаться последним, что вы увидели в своей жизни.

На нем долгополый черный или темно-синий плащ, и ни одна живая душа не замечает, как он проходит мимо, – и это среди тысяч возможных свидетелей на оживленных улицах Вашингтона, округ Колумбия, где толпа сейчас даже гуще обычной, потому что начался утренний час пик.

Диггер в городе, и наступил канун Нового года.

Держа в руке фирменную полиэтиленовую сумку из магазина «Дары полей», Диггер обходит влюбленные парочки, одиноких пешеходов и целые семьи, продолжая двигаться вперед. В отдалении уже видна станция метро. Ему было велено подойти туда к девяти утра, и он подойдет. Диггер никогда не опаздывает.

Сумка в его, возможно, коротких и пухлых пальцах тяжела. Она весит пять килограммов, хотя к тому времени, когда Диггер вернется к себе в номер мотеля, будет весить уже значительно меньше.

На него натыкается какой-то мужчина, смущенно улыбается и говорит «прошу прощения», но Диггер даже не смотрит на него. Диггер никогда ни на кого не смотрит и не желает, чтобы смотрели на него самого.

«Не позволяй никому… Клик!.. Никому вглядываться в твое лицо. Отводи его в сторону. Понял?»

«Я понял».

Клик!

«Смотри на все эти яркие огни, – думает он, – смотри… Щелк!.. смотри на нарядные новогодние украшения. Крепкие малыши на рекламных плакатах, звуки «старых добрых времен». Забавные украшения. Веселые огни. До чего же все празднично!»

Это площадь Дюпона – средоточие денег, центр искусств, место, где собирается молодежь и прочая модная публика. Диггеру это известно, но только потому, что человек, который говорит ему, что делать, рассказал о площади Дюпона.

Вот он уже у входа в подземку. Утро выдалось облачное, а город живет по зимнему времени, и потому сумрак еще не окончательно рассеялся над ним.

Диггер невольно вспоминает о жене. Памела не любит серость и холод, а потому она… Щелк!.. Что делает она? Точно! Поэтому она сажает красные и желтые цветы.

Он смотрит на вход в метро и думает о рисунке, который видел однажды. Они с Памелой ходили как-то в музей. И увидели там старинную гравюру.

Памела сказала:

– Жуть какая-то. Пойдем дальше.

На гравюре были изображены врата ада.

Вход в метро ведет на двадцать метров вниз. Одни пассажиры спускаются по эскалатору, другие поднимаются наверх. Очень похоже на тот самый рисунок.

Врата в преисподнюю.

Вот молодые женщины с короткими стрижками и дипломатами в руках. Вот молодые мужчины со спортивными сумками и мобильными телефонами.

А вот и Диггер с его пакетом с продуктами.

Быть может, он толстый, а быть может, тощий. Похож на меня, похож на вас. Никто и никогда не обращает на Диггера внимания, и это одна из причин, почему он умеет делать свою работу так хорошо.

– Ты лучше всех, – сказал в прошлом году человек, который говорит ему, что делать. – Ты… Клик, клик!.. Ты – самый лучший.

На часах 8.59, когда Диггер подходит к вершине эскалатора, ведущего вниз и забитого людьми, исчезающими в подземелье.

Он засовывает руку в пакет, и его пальцы удобно ложатся на автомат. Быть может, это «узи», или «Мак-10», или «интретех», но он определенно весит пять килограммов вместе с магазином на сто ружейных патронов 22-го калибра.

Больше всего Диггеру хочется сейчас супа, но он забывает о голоде.

Потому что он… Клик!.. самый лучший.

Он смотрит вперед, но не на толпу, выстроившуюся в ожидании своей очереди ступить на эскалатор, который унесет их прямо в ад. Он не различает парочек, мужчин с телефонами, женщин с прическами, сделанными в салонах «Суперкатс», которые посещает и Памела. Он не смотрит на семейства. Он прижимает свою сумку к груди, как прижимал бы в толпе любой свой пакет с подарками для близких. Одна рука лежит внутри на автомате, какой бы там марки он ни был, а другая сжата полукругом снаружи. Кажется, что она держит батон свежего хлеба из «Даров полей», который так хорошо пошел бы с супом, но на самом деле это внушительных размеров глушитель, поглощающий звуки с помощью слоев искусственной ваты и резиновых прокладок.

Его часы издают писк.

Ровно девять утра.

Он спускает курок.

Пули с шипением прокладывают свой путь к спинам пассажиров на эскалаторе, которые начинают под огнем валиться вперед. И теперь даже чуть слышные тсс-тсс-тсс, издаваемые автоматом, совершенно заглушаются криками людей.

«О Боже! Смотрите! Господи, что происходит? Я ранен! Я падаю!» – и все в таком духе.

Тсс-тсс-тсс.

И громкие звуки, издаваемые пулями, которые прошли мимо цели и попали в металл или керамическую облицовку. Звуки действительно оглушительные. Если пуля попала в человека, почти ничего не слышно.

Все оглядываются по сторонам, не понимая, что случилось.

Диггер тоже озирается. Все в страхе, и на лице Диггера тоже написан испуг.

Никто пока не верит, что в них стреляют. Им кажется, что впереди кто-то оступился, упал и по цепочке увлек за собой других. С грохотом и стуком из рук жертв выпадают телефоны, дипломаты и спортивные сумки.

Сотня патронов израсходована за какие-то несколько секунд.

Никто не обращает внимания на Диггера, который недоуменно крутит головой, как и все.

Хмурится.

«Вызовите «скорую»… Полицию, полицию… Боже мой, этой девушке нужна помощь… Помогите, кто-нибудь!.. Он мертв! Господи Иисусе, вы только посмотрите на ее ногу!.. Детка моя, малышка моя…»

Диггер опускает вниз сумку, в дне которой образовалась лишь небольшая дырочка, пробитая пулями. Все тепленькие использованные гильзы остались внутри.

«Отключите эскалатор! О Боже, да отключите же! Там люди подавят друг друга…»

И все такое.

Диггер глазеет. Потому что глазеют все.

Но ведь это трудно – заглянуть в ад. Внизу видна лишь масса тел, которая все накапливается, копошится… Кто-то жив, кто-то мертв, кто-то отчаянно старается выбраться из-под человеческой груды, образовавшейся у основания эскалатора.

Диггер делает несколько мелких шажков назад, окончательно сливаясь с толпой. А потом исчезает.

Исчезать ему удается лучше всего.

– Когда ты уходишь, веди себя как хамелеон, – учил его человек, который говорит ему, что делать. – Ты знаешь, что это такое?

– Ящерица такая.

– Верно.

– И она умеет менять цвет. Я по телику видел.

Диггер идет переулками, в которых полно людей. Мечутся туда, бегут сюда. Даже смешно.

Смешно…

Никто не замечает Диггера.

Ведь он похож на меня, похож на вас, похож на безликую деревяшку. Под утренним небом его лицо бледно. А быть может, темно, как врата ада.

Он идет – спокойно, неспешно – и думает о своем мотеле. Там он перезарядит автомат и обновит обмотку глушителя новым слоем колючей ваты, а потом устроится в кресле с бутылочкой минеральной воды и тарелкой супа. Так он будет сидеть и отдыхать до полудня, а потом, если только человек, который говорит ему, что делать, не позвонит и все не отменит, снова наденет свой длинный черный или темно-синий плащ и выйдет на улицу.

Чтобы сделать это еще раз.

Сегодня канун Нового года. И Диггер в городе.

Пока кареты «скорой помощи» стекались к площади Дюпона, а спасатели растаскивали ужасающую гору тел на станции метро, Гилберт Хавел направлялся к зданию городского совета, расположенному в трех километрах оттуда.

На углу Четвертой и Ди-стрит, остановившись рядом с уснувшим на зиму кленом, Хавел открыл конверт и в последний раз перечитал записку.

Мэр Кеннеди!

Конец света грянет. Диггер на свободе и нету способа его остановить. Он будет убивать снова в четыре, в 8 и в Полночь если вы не заплатите.

Я желаю получить $20 миллионов долларов наличными, которые вы положите в сумку и оставите сумку в трех километрах к югу от шоссе 66 на Западной Стороне от Окружной. В середине Поля. Оплатите мне Деньги до 12.00 часов. Только я умею как остановить Диггера. Если вы (густо зачеркнуто) арестуете меня, он продолжит убивать. Если вы меня убьете, он продолжит убивать…

Чтобы вы не думали будто я никто, некоторые пули Диггера были окрашены черной краской. Только я знаю об этом.

* * *

Хавел решил, что его план – само совершенство. Кто смог бы придумать лучше? Он планировал всё несколько месяцев. Предусмотрел любой возможный ход со стороны полиции или ФБР. Чисто партия в шахматы!

Ободренный этими мыслями, он вложил записку в конверт, закрыл его, но запечатывать не стал и отправился дальше. Он шел размашистой походкой, слегка опустив голову, чтобы казаться чуть ниже своих ста восьмидесяти пяти сантиметров и не встречаться глазами с прохожими. Это причиняло ему некоторые неудобства, потому что, вообще говоря, ему нравилось ходить, выпрямившись во весь рост, и смотреть на людишек сверху вниз.

Охрана здания городского совета, расположенного в доме номер один на площади Правосудия, выглядела жалкой. Никто и не заметил, как он вошел в вестибюль невыразительной архитектуры дома и остановился рядом с автоматом для продажи газет. Сунув конверт под его основание, он медленно повернулся и вышел в сторону И-стрит.

Для кануна Нового года даже слишком тепло, думал Хавел. В воздухе витали скорее осенние запахи гниющих листьев и дыма от сыроватых дров в каминах. Эти ароматы даже вызвали в нем смутную ностальгию по дому, где он провел детство. Он дошел до телефона-автомата на углу, опустил в прорезь несколько монет и набрал номер.

– Городской совет. Служба безопасности. Слушаю вас, – ответил голос.

Хавел приложил к трубке диктофон и включил воспроизведение записи. Сгенерированный компьютером голос произнес:

– В фойе вашего здания лежит конверт. Под машиной, продающей «Вашингтон пост». Прочитайте немедленно. Это об убийствах в метро.

Он дал отбой и пересек улицу. Диктофон положил в картонный стакан для кофе, скомкал и бросил стакан в урну.

Потом он зашел в кафе и занял место в кабинке у окна, откуда ему отлично был виден весь вестибюль и газетный автомат в том числе, как и все боковые входы и выходы здания. Ему необходимо было убедиться, что конверт заберут, и это случилось, не успел он еще и снять с себя куртку. Интересовало его, кто именно примчится на совещание к мэру. И появится ли пресса.

К его кабинке подошла официантка. Он попросил кофе и, хотя еще едва минуло время завтрака, заказал себе сандвич с натуральным бифштексом – самое дорогое блюдо в меню. Почему бы и нет? Скоро он станет очень состоятельным человеком.

2

– Папа, расскажи мне о Лодочнике.

Паркер Кинкейд на мгновение замер. Потом отложил в сторону чугунную сковородку, которую как раз закончил мыть.

У него выработалась привычка никогда не тревожиться, о чем бы ни спрашивали дети (или по крайней мере не подавать виду, что встревожен), и потому он с улыбкой посмотрел на мальчика, вытирая руки бумажным полотенцем.

– О Лодочнике? – повторил он за своим девятилетним сыном. – Запросто. А что это он тебя вдруг заинтересовал?

Кухня в доме Паркера, расположенном в Фэрфаксе, штат Виргиния, вся полнилась ароматами готовившейся праздничной трапезы. Огурцы, шалфей, розмарин. Мальчик смотрел в окно, но не отвечал.

– Ну давай, – приободрил его Паркер, – поделись со мной.

Робби был светловолос, а голубые глаза достались ему от матери. На нем были пурпурная фланелевая рубашка и защитного цвета брюки, перехваченные на талии ремнем фирмы «Ральф Лорен». Его челка в это утро предпочитала свисать вправо.

– Я хочу сказать… – начал он. – То есть я знаю, что он мертв, и все такое…

– Совершенно верно, – сказал Паркер. И ничего больше к этому не добавил. («Никогда не говори детям больше того, о чем они спрашивают» – гласило еще одно правило из «Руководства для отца-одиночки» Паркера Кинкейда. И пусть этот фундаментальный педагогический труд существовал только лишь в его голове, он мысленно обращался к нему практически каждый день.)

– Только иногда снаружи… Мне кажется, что он там. Я как-то выглянул и увидел кого-то похожего.

– А что мы всегда делаем в подобных ситуациях?

– Я беру свой щит, надеваю шлем, – ответил мальчик, – а еще, если темно, включаю везде свет.

Паркер продолжал стоять на месте. Обычно, когда ему нужно было серьезно поговорить с кем-то из детей, он предпочитал, чтобы их глаза находились на одном уровне. Но если речь заходила о Лодочнике, то, следуя совету психолога, он оставался стоять во весь рост. Присутствие высокого и сильного мужчины давало ребенку ощущение безопасности и уверенности, что он под надежной защитой. А во внешности Паркера Кинкейда, безусловно, присутствовало нечто, что излучало твердость духа и способность отразить любую угрозу. В свои сорок лет при достаточно высоком росте – за метр восемьдесят – он сумел остаться почти в такой же отменной спортивной форме, как в колледже. И это не благодаря аэробике и спортзалам, а в основном ради своих двух детей, с которыми гонял в футбол, баскетбол, участвовал в турнирах по фрисби, а по воскресеньям совершал совместные пробежки (хотя бегал только сам Паркер, следуя за двумя велосипедами, петлявшими по дорожкам соседнего парка).

– А давай пойдем и посмотрим. Хорошо? Где, как тебе показалось, ты его видел?

– Давай.

– Где твои шлем и щит?

– Все при мне. – Мальчишка похлопал себя по голове, а потом выставил согнутую в локте левую руку, в которой рыцарю положено было держать щит.

– Отличный щит. Свой я взял тоже. – Паркер повторил жестикуляцию сына.

Они подошли к задней двери дома.

– Видишь те заросли? – сказал Робби.

Паркер осмотрел две сотки заднего двора своего старого уже дома, расположенного в сорока километрах от Вашингтона. Пространство было в основном просто покрыто травяным газоном с несколькими клумбами. Но в самом дальнем конце участка густо разрослись форзиция и кудзу, обвитые плющом. Все это он собирался срезать еще год назад. И, понятное дело, если немного прищуриться, в этих маленьких джунглях вполне могла померещиться фигура человека.

– Да, выглядит страшновато, – согласился он. – Определенно неприятно. Но ведь ты знаешь, что Лодочника несколько лет как нет.

Он не собирался побороть страх ребенка, доказывая, что того напугали всего-навсего беспорядочно выросшие кусты. Ему хотелось дать Робби возможность дистанцироваться от его видения.

– Знаю, но…

– Сколько лет назад это было?

– Четыре года, – ответил Робби.

– А как считаешь, это давно или нет?

– Должно быть, давно.

– Покажи мне. – Он раскинул руки в стороны. – Вот так давно?

– Может быть.

– А мне кажется, что совсем давно. – Паркер еще шире развел руки. – Так давно, как та рыба, что мы поймали в озере Брэддок?

– Это было действительно давно. – Мальчик заулыбался и тоже расставил руки.

– Неужели? Так давно? – спросил Паркер с притворным сомнением.

– Нет! Еще давнее. – Сын перескочил с ноги на ногу, высоко держа руки над головой.

– Не верю, – продолжал подшучивать Паркер. – Так давно не бывает.

Робби, вытянув руку, добежал до стены кухни, а потом до другой.

– Вот как давно на самом деле!

– Давно, как акула в длину. Нет, как кит или гигантский осьминог, – весело отозвался Паркер.

Отец и сын затеяли потом игру в сказочных чудовищ. Под конец Паркер поймал Робби и немного помучил легкой щекоткой.

– Знаешь что? – сказал он, отдышавшись.

– Что?

– А давай-ка, мы прямо завтра избавимся от тех зарослей.

– Дашь мне поработать пилой? – первым делом поинтересовался сын.

Вот так. И это все, что ему нужно, внутренне позабавился Паркер.

– Посмотрим, – неопределенно ответил он.

– Это просто здорово! – Робби вприпрыжку выбежал из кухни. Все воспоминания о Лодочнике были забыты. Ведь ему дадут электропилу. Он поднялся на второй этаж, и скоро до Паркера донеслись отголоски спора между братом и сестрой, какой компьютерной игре отдать предпочтение. Мнение Стефани перевесило, и скоро по дому стала разноситься привязчивая мелодия из «Братьев Марио».

Паркер вспомнил про кусты на заднем дворе.

Лодочник… Он невольно покачал головой.

В этот момент раздался звонок в парадную дверь дома. Он посмотрел на лестницу, но дети звонка не слышали, и потому пошел открывать сам.

С порога его одарила широкой улыбкой привлекательная женщина. Ее сережки болтались под коротко стриженной кромкой волос, которые выцвели на солнце и стали еще светлее (Робби был блондином в нее, в то время как Стефании досталась русая шевелюра отца). Бросался в глаза роскошный загар.

– Привет, вот так сюрприз, – несколько настороженно произнес Паркер.

Глянув ей за плечо, он с облегчением заметил, что двигатель стоявшего на подъездной дорожке «кадиллака» не заглушили. За рулем сидел Ричард и читал «Уолл-стрит джорнал».

– Привет, Паркер. Мы к вам прямо из аэропорта. – Она приобняла его.

– Ах да. Вы ведь были…

– В Сен-Круа. Там совершенно потрясающе. О, перестань. Что за гримасы?.. Я вообще заехала всего на минутку.

– Хорошо выглядишь, Джоан.

– Я и чувствую себя хорошо. Просто отлично. Но не могу про тебя сказать того же. Ты что-то бледноват.

– Дети наверху. – Он повернулся, чтобы позвать их.

– Нет. Может, лучше не… – начала было Джоан.

– Робби! Стефани! Ваша мама приехала.

По ступенькам затопали их ноги. Дети кинулись к Джоан. Та улыбалась, но Паркер не мог не заметить, что встреча с детьми не входила в ее планы.

– Какая ты загорелая, мамочка! – воскликнула Стефани, взбивая себе волосы на манер «Спайс герлз». Робби вел себя куда как сдержаннее. Он был хорошенький, как маленький херувим. Что до Стефани, то у нее было чуть удлиненное серьезное лицо, которое, как надеялся Паркер, станет выглядеть пугающе интеллектуальным для приставучих парней, когда ей исполнится лет двенадцать-тринадцать.

– Где ты была, мама? – спросил Робби немного хмуро.

– На Карибах. Разве папа не говорил вам об этом? – Взгляд в сторону Паркера.

Конечно, он им говорил. До Джоан не доходило, что детей расстроил не недостаток информации о ее путешествиях, а тот простой факт, что ее не было в Виргинии на Рождество.

– Вы весело провели праздники? – спросила она.

– Мы теперь играем в пневматический хоккей, и сего дня утром я выиграла у Робби три раза.

– Зато я поймал шайбу четыре раза подряд, – похвастался сын. – Ты нам что-нибудь привезла?

Джоан бросила взгляд в сторону автомобиля.

– Разумеется, привезла. Но, знаете, сейчас все упаковано в чемоданы. Я ведь заехала на минуточку, чтобы посмотреть на вас и поговорить с вашим отцом. А подарки привезу завтра, когда приеду в гости по-настоящему.

– Ой, а я получила в подарок футбольный мяч и новый выпуск «Братьев Марио», а еще целую кучу новых кассет «Уоллеса и Громита»…

Робби не сдержался, чтобы не перебить сестру:

– Зато у меня теперь есть «Смертельная звезда» и тонна микро-машинок. А еще мы посмотрели «Щелкунчика».

– А мою посылку получили? – спросила Джоан.

– Угу, – кивнула Стефани. – Спасибо.

Она была сама вежливость. Но на самом деле такие игрушки, как кукла Барби в нарядном платьице, уже давно не интересовали ее. Нынешние восьмилетние девочки заметно отличались от восьмилеток из собственного детства Джоан.

– А мою рубашку папе пришлось отнести в магазин и обменять на нужный размер, – сказал Робби.

– Я и просила его сделать это, если не подойдет, – мгновенно отреагировала Джоан. – Мне просто хотелось, чтобы и у тебя был подарок.

– Мы даже не смогли поговорить с тобой на Рождество, – сказала Стефани.

– Ах, – всплеснула руками ее мать, – ты даже не представляешь, как трудно было куда-то дозвониться из того места, где мы жили! Как на необитаемом острове. Телефоны все время ломались.

Она потрепала Робби по голове.

– И потом, вас ведь все равно не было дома.

Она перекладывала вину на них. Джоан так и не усвоила простого урока, что дети никогда и ни в чем не виноваты. По крайней мере в этом возрасте. Если ты делал что-то не так, это была твоя вина, и если что-то неправильно делали они – виноват все равно был ты сам.

Джоан… Именно такие ее уловки, упорное отрицание своей вины иногда оказывались хуже пощечин. Но он промолчал. («Дети не должны слышать, как спорят или ссорятся родители».)

Джоан поднялась.

– Нам с Ричардом пора. Нам надо еще забрать из питомника Элмо и Сейнта. Бедным щеночкам пришлось просидеть в клетках всю неделю.

Робби снова оживился.

– А у нас сегодня вечером праздник. Мы будем смотреть по телевизору салют и играть в «Космическую монополию».

– Вы славно проведете время, я уверена, – сказала Джоан. – А мы с Ричардом идем в Центр Кеннеди. На оперу. Вы ведь любите оперу?

Стефани пожала плечами с загадочным видом, что в последнее время делала все чаще в ответ на ставившие ее в тупик вопросы взрослых.

– Это как спектакль, но там актеры не говорят, а поют, – пояснил детям Паркер.

– Возможно, как-нибудь в другой раз мы с Ричардом возьмем вас на оперу с собой. Хотите?

– Наверное, это будет хорошо, – сказал Робби. И какого еще ответа можно было ожидать от девятилетнего мальчика?

– Подожди! – выпалила вдруг Стефани, повернулась и кинулась вверх по лестнице.

– Милая, у меня очень мало времени. Нам надо…

Но девочка вернулась через несколько секунд и подала матери свою новую футбольную форму.

– Ого! – восхитилась Джоан. – Какая красивая!

При этом она держала одежду в руках так неловко, как ребенок, который поймал рыбу, но не уверен, нужна ли она ему.

Паркер Кинкейд размышлял про себя. Сначала Лодочник, теперь Джоан… Почему прошлое так настойчиво напоминает о себе сегодня? Впрочем, ведь сегодня канун Нового года.

Время оглянуться…

Джоан вздохнула с заметным облегчением, когда дети убежали в спальню Стефани, предвкушая завтрашние подарки. Улыбка мгновенно слетела с ее уст. Удивительно, но в этом возрасте – а ей исполнилось тридцать девять – она лучше всего выглядела с суровым выражением на лице. Указательным пальцем она прикоснулась к своим верхним зубам, проверяя, не размазалась ли по ним помада. Старая ее привычка, помнившаяся ему еще по тем временам, когда они были мужем и женой.

– Послушай, Паркер, – сказала она, – я не обязана этого делать…

С этими словами она полезла в свою сумочку.

Черт, она привезла ему подарок на Рождество! А у него ничего нет для нее. Он стал рыться в памяти, не осталось ли у него чего-то, что он не успел отдать. Чего-то, что он мог бы…

Но она извлекла из сумки всего лишь сложенную пачку каких-то бумаг.

– Я могла бы попросту дать этому делу ход уже в понедельник.

– Какому делу?

– Но я все же решила предупредить тебя, чтобы ты потом не злился.

Заголовок документа гласил: «Иск об изменении порядка опеки над детьми».

Он почувствовал, как его словно ударили ниже пояса.

Стало ясно, что на самом деле Джоан и Ричард приехали сюда вовсе не прямо из аэропорта, а нашли время посетить свою адвокатскую контору.

– Джоан, – в отчаянии сказал он, – но ты же не можешь…

– Я хочу их, Паркер, и я их заполучу. И давай без препирательств по этому поводу. Всегда можно найти какое-то приемлемое решение.

– Нет, – прошептал он. – Нет.

Он чувствовал слабость от охватившей его паники.

– Четыре дня с тобой, а с пятницы и по выходным – у меня. Конечно, все будет зависеть от наших с Ричардом планов. В последнее время мы много путешествуем. Посмотри на это с другой стороны. У тебя появится гораздо больше времени на себя самого. На твоем месте я бы только мечтала…

– Это не про меня.

– Но они – мои дети и… – начала она.

– Только формально, – перебил Паркер, который в течение четырех последних лет обладал исключительным правом опеки.

– Паркер, – сказала она урезонивающим тоном, – моя жизнь стабильна. Материально я прекрасно обеспечена. Снова пошла работать. И я замужем.

Да, за чиновником из администрации округа, который, если верить «Вашингтон пост», только чудом не сел в прошлом году в тюрьму за взятки. Впрочем, Ричард был сравнительно мелкой пташкой среди воронья вашингтонской Большой Политики. И еще он был тем мужчиной, с которым Джоан тайком от Паркера спала весь последний год их совместной жизни.

Обеспокоенный, что дети могут услышать, он прошептал:

– Ты была чужой для Робби и Стефи практически с самого их рождения.

Он оттолкнул от себя бумаги. Сдерживать гнев больше не было сил.

– А о них ты подумала? Каково это будет для них?

– Им нужна мать.

«Не-е-т, – подумал Паркер. – Это тебе нужна новая игрушка. Несколько лет назад ты увлекалась лошадьми. Потом призовыми веймарскими легавыми. Потом антиквариатом. Смена домов на все более престижные тоже была твоим хобби. Вы с Ричардом переезжали из Октона в Клифтон, затем в Маклин и, наконец, в Александрию». «Поднимаемся по жизненной лестнице» – так она объясняла это, но Паркер прекрасно понимал, что ей попросту надоедал каждый из предыдущих домов и соседи, с которыми ей нигде так и не удалось завести хотя бы подобие дружбы. Его привела в ужас мысль, как могут повлиять на детей столь частые переезды с места на место.

– Зачем тебе это?

– Мне нужна полноценная семья.

– Так заведи детей от Ричарда. Вы оба еще достаточно молоды.

Но Паркер понимал, что как раз этого она и не хочет. Вообще говоря, ей нравилось быть беременной. Ничто не красило ее больше. Но зато как же ненавидела она ухаживать за новорожденными! Нельзя заводить детей, если эмоционально ты еще не повзрослела сама.

– Ты совершенно не годишься на роль матери, – сказал Паркер.

– Ух ты! Кажется, мы научились бить наотмашь без лайковых перчаток. Что ж, может быть, когда-то я и не годилась на эту роль. Но то время прошло.

«Нет, такова твоя натура».

– Учти, что без борьбы я не сдамся, Джоан, – сказал он уже спокойнее. – И ты прекрасно это понимаешь.

Она усмехнулась.

– Я вернусь сюда завтра в десять утра. И со мной будет сотрудница социальной службы.

– Что-что? – Он почти лишился дара речи.

– Она просто побеседует с детьми.

– Джоан… В праздник? – Паркер не мог себе представить, чтобы кто-то из социальной службы согласился на это, но потом до него дошло, что Ричард располагал достаточной властью, чтобы надавить на кого следует.

– Если ты такой хороший папочка, каким себя воображаешь, то не станешь препятствовать беседе.

– Для меня лично в этом нет никакой проблемы. Я думаю только о них. Разве нельзя подождать до начала рабочей недели? Как, по-твоему, они отнесутся к тому, что какая-то незнакомая тетка устроит им допрос в праздничный день? Это просто нелепо. Если они кого-то и хотят видеть, то только тебя саму.

– Паркер, уймись, – сказала она, теряя терпение. – Эта женщина – профессионал. Она не станет устраивать им допрос. И все, мне пора бежать. Перед праздником питомник закрывается рано. Мои бедные собачки… О, перестань, Паркер. Ничего страшного не произойдет. Не конец света.

«Нет, – подумал он, – для меня это именно конец света».

Он хотел с грохотом захлопнуть за ней дверь, но сдержался, опасаясь, что звук может испугать детей.

Поэтому он просто плотно закрыл дверь, запер задвижку, установил цепочку, словно таким образом мог защитить свой дом от ворвавшегося в него вихря дурных новостей. Потом он взял оставленные Джоан бумаги, прошел к себе в кабинет, где не читая бросил на письменный стол. По телефону наговорил сообщение на автоответчик своего адвоката. Походив с минуту из угла в угол, он поднялся наверх и просунул голову в спальню Робби. Дети с хохотом кидались друг в друга микромашинками.

– Ну что за война в канун Нового года? – заметил Паркер.

– Значит, завтра кидаться уже можно? – спросил Робби.

– Очень смешно, молодой человек.

– Он первый начал, – пожаловалась Стефи и взялась за свою книжку. «Лошадка из прерии».

– Есть желающие помочь мне в кабинете? – спросил Паркер.

– Есть, – с охотой отозвался Робби.

Отец и сын вместе спустились в кабинет. А уже через несколько минут Паркер услышал электронные звуки музыки, потому что Стефи легко променяла литературу на гораздо более увлекательное занятие, пустив бесстрашных братьев Марио в путь к новым приключениям.

Мэр Джеральд Кеннеди – тоже демократ, но не из того прославленного клана Кеннеди – смотрел на листок бумаги, лежавший перед ним на столе.

Мэр Кеннеди!

Конец света грянет. Диггер на свободе и нету способа его остановить…

К листку была подколота сопроводиловка из ФБР, озаглавленная: «Прилагаемый документ является копией. Дело «Метстрел» от 31.12».

Надо же такое придумать, мелькнула у Кеннеди мысль. «Метстрел» – стрельба в метро. Как же они любят мудрить у себя в Бюро. Сидя сгорбившись и по-медвежьи тяжело навалившись на инкрустированную поверхность стола своего отделанного в георгианском стиле кабинета в совсем не георгианском здании городского совета Вашингтона, Кеннеди еще раз перечитал записку. А потом поднял взгляд на двоих сидевших перед ним людей: коротко стриженную привлекательную блондинку и высокого сухощавого седовласого мужчину. Быстро лысеющий Кеннеди нередко теперь составлял свое первоначальное мнение о людях по их волосам.

– Вы уверены, что именно он стоит за бойней в метро?

– Там написано о пулях, – ответила женщина. – О том, что некоторые из них были черными. Это соответствует действительности. Поэтому мы не сомневаемся, что записку написал преступник.

Кеннеди, грузный человек, которого, впрочем, нисколько не обременяла собственная полнота, раздраженно крутил записку перед собой своей огромных размеров лапищей.

Дверь открылась, и в кабинет вошел молодой чернокожий мужчина в двубортном итальянском костюме, носивший к тому же овальной формы очки. Кеннеди жестом пригласил его подсесть к своему столу.

– Это Уэндел Джеффрис, – представил мэр. – Мой главный советник.

Женщина-агент кивнула и назвала себя:

– Маргарет Лукас.

Мэру могло показаться, но второй агент как будто слегка пожал плечами.