Текст книги "Дарующий свет. Биография д-ра Джавада Нурбахша, главы суфийского братства ниматуллахи"

2
Путь

Мать Джавада всерьез встревожилась, заметив в сыне перемены, причина которых оставалась ей неведомой. Он и раньше казался самоуглубленным и отсутствующим, но теперь с ним происходило что-то более серьезное. Это ее беспокоило.

За последние недели его глаза, некогда светившиеся счастьем, покраснели и придавали ему диковатый вид. Под глазами пролегли черные круги: было очевидно, что спит он не много.

В конце концов, она начала проверять, спит ли ее сын ночью – и всякий раз убеждалась, что свет в комнате потушен, и значит, он уже лег. Однако по утрам он по-прежнему выглядел ничуть не отдохнувшим после сна. Она ничего не могла понять.

Наконец как-то ночью, заметив в его комнате свет, она заглянула за занавеску и увидела, что он сидит на полу, прижав колени к груди, погруженный в медитацию. И тут она поняла, что именно так он и проводит каждую ночь, и что этим вечером он просто забыл погасить свет.

Потрясенная своим открытием, мать Джавада вернулась в спальню и рассказала об этом мужу. Она упомянула и о том, что сын очень мало ест, перестал встречаться с друзьями и на долгие часы уединяется в своей комнате под предлогом занятий.

Утром отец отправился к своему другу – тому самому, который посоветовал Джаваду посетить шейха, и рассказал обо всем. Он спросил, является ли странное поведение Джавада следствием указаний шейха или, может быть, упражнений, которые тот выбрал для себя сам?

Услышав все это, друг отца явно напрягся. После продолжительного молчания он, похоже, пришел к какому-то решению. Наклонившись к Асдулле, он извинился и сказал, что не был полностью откровенен с ним.

– Ты знаешь, у меня есть небольшая постройка за городом, так что я почти каждый день езжу туда по делам. По пути я несколько раз замечал велосипед Джавада, оставленный у подножья одного из горных склонов.

Я не мог превозмочь свое любопытство и однажды решил подняться на гору. На самой вершине я нашел его. Он был один и рыдал, явно чем-то огорченный.

На следующий день, если ты помнишь, я сказал тебе, что твой сын, наверное, влюбился, и с этим нужно что-то делать.

– Я помню. Я тогда же спросил Джавада об этом – он начисто отрицал, что влюблен, и сказал, что не понимает, с чего это я завел об этом разговор.

– Да, ты говорил мне об этом и сказал, что веришь ему. Я тогда подумал, что если любовь тут ни при чем, то, должно быть, это духовная боль. И тогда, получив твое согласие, я посоветовал ему встретиться с г-ном Моршиди, шейхом братства ниматуллахи здесь, в Кермане.

Асдулла кивнул.

– И что же?

– Так вот, после их встречи Джавад стал часто навещать шейха. Скоро он начал переживать столь интенсивные духовные состояния, что они захватывали не только меня, но и шейха. Я по-прежнему видел его велосипед у подножья горы и, решив поговорить с ним, выяснил, что он каждый день поднимается на вершину – как Моисей на гору Синай – с сердцем, сжигаемым огнем, рыдая часами и не ведая о причине этой боли.

Вот почему, не сказав тебе, я дал знать обо всем этом шейху и спросил, не следует ли дать посвящение Джаваду. Слушая мой рассказ, шейх выглядел счастливым и сказал, что, едва увидев Джавада, он понял: тот вскоре примет посвящение.

Неделю спустя, отправившись к шейху, я неожиданно встретил Джавада и предложил ему присоединиться ко мне. Он охотно согласился. Мы остановились возле общественных бань, где я всегда совершаю омовение перед тем, как идти к шейху, и я предложил Джаваду сделать то же самое. Он так и поступил. Затем мы двинулись к дому г-на Моршиди.

Мы поздоровались с шейхом, и я уже собирался присесть, когда шейх показал, что хочет остаться с Джавадом наедине. Я попрощался и отправился домой.

На следующий день я узнал, что во время той встречи Джавад получил посвящение. Поскольку оно прошло без обычных суфийских церемоний и даже без участия пир-е далила, который обычно провожает искателя в комнату шейха, мне стало любопытно, что же произошло. Увидев на следующий день Джавада, я поинтересовался, как все было. Он рассказал мне, что после моего ухода шейх спросил его: «Желает ли твое сердце вступить на путь к Богу, к Истине, и обрести единственное подлинное средство от твоей боли?» Джавад сразу же ответил «да», и шейх, будто зная о том, что Джавад только что совершил омовение и тем самым подготовлен, сказал, чтобы он преклонил колени, и посвятил его на Путь, передав зикр.

Выслушав этот рассказ, отец Джавада начал повторять слова «гора Синай» снова и снова. Наконец, он сказал:

– Странно это. Однажды Джавад сам рассказал мне о той самой горе, где ты его видел. Он хотел узнать, как она называется. Я об этом и понятия не имел, и в шутку ответил: «Все горы – это гора Синай и творение Божие». Я и не думал, что попаду прямо в точку.

Отец Джавада замолчал и стал набивать свою трубку. Затем он вновь обратился к своему другу:

– Я знаю, всё это к лучшему, и всё же, пожалуйста, скажи Джаваду, как встревожена его мать. Если необходимо, обратись к шейху и попроси, чтобы он обратил внимание на происходящее с Джавадом.

Друг с радостью пообещал выполнить все пожелания Асдуллы. Тем временем Джавад, ни о чем не подозревая, по-прежнему каждый день ездил к горе и с каждым днем всё глубже погружался в поиск Истины, всё меньше внимания уделяя повседневности.

Это случилось зимой, в один из самых холодных дней, на рассвете. Отец Джавада, готовясь к утренней молитве, разбивал лед в бассейне рядом с домом, чтобы совершить омовение. Он как раз собрался умыться, когда заметил Джавада, который бежал к нему с совершенно потерянным видом. Глаза его были налиты кровью, выглядел он дико. Джавад сердито посмотрел на отца и обвинил его в том, что тот кормит его недозволенной пищей. Только этим и можно объяснить то, что несмотря на все его усилия завеса все еще не поднята, – сказал он.

Потрясенный странной выходкой сына, отец хотел было образумить его, но увидев огонь, полыхавший в его глазах, решил промолчать. Спокойно, но твердо он предложил сыну вернуться немедленно в свою комнату и отдохнуть, что, к его облегчению, Джавад и сделал. Затем, ни слова не сказав жене, он отправился в город.

Г-н Моршиди как раз заканчивал разбираться с бумагами, когда кто-то постучался в дверь. Задув свечу, он пошел посмотреть, кто бы это мог быть в такую рань. Увидев у дверей отца Джавада, он пригласил его войти и провел в гостиную, где они уселись друг напротив друга. Асдулла вежливо отказался от предложенного чая и, всячески пытаясь сдержать свои эмоции, рассказал, почему он пришел:

– Когда мы впервые увидели сына, убитого горем, то решили, что это муки любви. Но быстро выяснилось, что это не так. По совету нашего друга он навестил вас, и мы не возражали, надеясь, что может быть он пойдет по стопам своего предка и изберет духовную стезю. Однако дело зашло слишком далеко. Похоже, он на пороге безумия, и я боюсь, что он рискует загубить всю свою жизнь. Прошу вас, сделайте что-нибудь. Если так будет продолжаться, его мать умрет от горя.

И отец Джавада поведал шейху о произошедшем после посвящения его сына, вплоть до инцидента, случившегося этим утром, когда юноша закричал на него с таким негодованием. Затем он еще раз попросил шейха принять меры.

Г-н Моршиди слушал рассказ отца Джавада, а его сердце радовалось, переполняясь восторгом. Слезы выступили у него на глазах, он попросил Асдуллу больше не тревожиться и уверил его, что с сыном всё будет в порядке. И добавил, что его сын как суфий когда-нибудь станет гордостью своей семьи.

Асдулла пожал шейху руку и в расстроенных чувствах покинул дом. Вместо того чтобы пойти домой, где они опять могли повздорить с сыном и где пришлось бы отвечать на расспросы жены о том, где он был, Ас-дулла решил отправиться прямо в свою лавку на базаре. Может быть, работа заставит его позабыть об огорчениях, связанных с сыном.

В тот же день около полудня г-н Моршиди позвал одного из дервишей и попросил привести к нему Джавада Нурбахша. Однако дервиш нигде не смог отыскать его и вернулся ни с чем. Тогда г-н Моршиди, обеспокоенный отсутствием юноши, решил сам поискать его на горе, о которой ему рассказал отец Джавада – судя по всему, Джавад был именно там. Дервиш проводил г-на Моршиди до горы, затем тот отправил его домой, а сам стал с большим трудом подниматься на вершину.

Когда Джавад увидел, что шейх в одиночку карабкается на гору, то был потрясен и тотчас бросился ему навстречу, чтобы помочь.

Г-н Моршиди обнял его и настоял на том, чтобы они вместе поднялись на то самое место, где Джавад каждый день медитировал. Он сказал, что хочет посидеть там с ним.

Некоторое время они сидели в молчании, потом шейх поднял голову и заговорил.

– Мне известно о жжении в твоем сердце и о том, что ты больше не отделяешь дня от ночи. Во всем этом нет твоей вины. Однако ты привел в смятение своих родителей, а это не по-суфийски. Суфий относится к родителям с почтением и никогда не причинит им вреда или беспокойства. Причина, почему завеса не была снята для тебя, не имеет ничего общего с недозволенной пищей, которую якобы дает тебе отец. По правде говоря, истинная причина состоит в том, что ты глубоко огорчил свою мать и заставил ее переживать. Твой отец – терпеливый человек, но и его терпение не безгранично. Он очень расстроен тем, что произошло сегодня утром. Это настолько выбило его из колеи, что он просто не знает, что делать дальше.

Ты должен понять, что твое нынешнее состояние – это состояние искания. Это очень возвышенное состояние. После посвящения ты за короткий срок продвинулся очень далеко – настолько, что это поражает меня. Однако не стоит ожидать, что все завесы исчезнут так быстро. Искатель подобен рыбаку: он должен долго сидеть на берегу и сотни раз вновь и вновь закидывать удочку, если хочет что-нибудь поймать, и даже в этом случае ему временами приходится возвращаться домой с пустыми руками.

Выбирай спокойствие, а не поспешность. Ибо этот путь не одолеть, не обладая великим терпением – терпением, намного превышающим терпеливость обычного человека. Однако можешь не сомневаться, что тебе дарованы явные знаки продвижения. Пока ты стоек и твоя вера непоколебима, Его милость непрестанно будет сопутствовать тебе, и если Богу угодно, ты преодолеешь оставшуюся часть Пути.

Шейх помолчал, а затем продолжил:

Скоро ты отправишься в Тегеран поступать в университет. У тебя будет возможность насладиться обществом нашего любимого мастера. Пока же тебе надлежит сохранять спокойствие и набраться терпения – без этих качеств тебе не завершить Путь. Еще более важно не причинять больше огорчений родителям. Помни, что всё это превышает их возможности понимания, потому-то их и ужасают твои необычные состояния. Ты должен успокоить их и быть весьма осторожным, чтобы они больше не переживали.

Пристыженный тем, что причинил своим родителям такую боль, и усмиренный словами шейха, Джавад молчал. Наконец шейх кивнул, и они стали вместе спускаться с горы.

Асдулла подметал в лавке и вдруг увидел, как Джавад, ведя свой велосипед, пробирается к нему сквозь базарную толпу. Он опасался нового взрыва эмоций, да еще к тому же на людях. Однако, к его удивлению, Джавад, улыбнувшись, тепло поздоровался с ним и затем обнял. Он попросил прощения за случившееся утром и заверил отца, что такого больше не повторится.

Асдулла обрадовался, увидев, что сын наконец стал самим собой – уравновешенным и общительным. Он предложил ему побыть с ним в лавке, достал трубку и принялся ее набивать. Он не знал, почему Джавад изменился – возможно, с ним поговорил г-н Моршиди – впрочем, причина его и не интересовала, он был просто рад перемене в сыне. В приподнятом настроении он спросил Джавада о его планах, касающихся университета, и на этот раз не выдвигал возражений, не отговаривал его и не предлагал заняться поисками работы.

Джавад со своей стороны был рад тому, что отец согласился с его намерением отправиться в Тегеран. Он сказал отцу, что у него есть еще несколько поручений и, заняв немного денег, попросил разрешения вернуться домой.

По дороге он зашел к дяде, с которым давно не виделся. Дядя был приятно удивлен его визитом – он слышал от своей сестры, что Джавад все свое время тратит на аскетические занятия и медитации, ни с кем не встречаясь. Как и Асдулла, он обрадовался, увидев, что Джавад так переменился и с ним всё в порядке.

Джавад, удостоверившись, что дядя успокоился, распрощался с ним и, купив халвы, вернулся домой и восстановил добрые отношения с остальными членами семьи. Он с улыбкой сказал: пусть сладости, купленные им, уменьшат горечь, вызванную его поступками.

После встречи с шейхом Джавад стал каждый день наведываться к отцу в лавку. Они садились рядышком и проводили время за беседой о всякой всячине – о значительном и незначительном. Как-то речь зашла и об их предке шейхе Камал ад-Дине Нурбахше и о ханаке, которая была им основана. Эта тема не отпускала Джавада еще со времени его поездки туда. Он хотел узнать, отчего ханака пришла в упадок и запустение, превратившись в свалку для мусора. Почему все эти годы никто не занимался ею?

Отец Джавада объяснил сыну, что никто из потомков шейха не хотел тратить доходы от собственности, дарованной Шахом Аббасом, на содержание ханаки; большинство из них были люди бедные и жили в нужде. Постепенно они продали свои земельные наделы, так что оставалось лишь несколько лавочек на базаре, которые могли приносить доход ханаке. Однако этот доход был, к сожалению, очень мал.

– И так продолжается уже много лет – с тех пор, как наш род владеет этими лавочками. Они принадлежат представителям другой ветви потомков шейха – ветви, которая поколение за поколением отказывалась тратить хотя бы один реал на содержание ханаки.

Заметив грусть в глазах отца, Джавад рассказал ему о своем обещании восстановить ханаку, обещании, которое он еще раз поклялся выполнить.

Вспомнив о том, как еще недавно беспокоился о сыне, Асдулла довольно усмехнулся и поблагодарил Бога за то, что его опасения оказались напрасными.

Джавад Нурбахш в 22 года вместе со своим мастером, Мунисом Али Шахом

3
Встреча с мастером

Поездка в Тегеран на автобусе – девятьсот шестьдесят пять километров – заняла у Джавада три дня.

Дороги были выбитые и не мощеные, так что пришлось ночевать в Йезде и Исфахане.

До самого отъезда Джавад опасался, что отец не отпустит его учиться в университет. Но мать настояла на этом и сумела убедить мужа. Она заранее подготовила всё необходимое в дорогу, чтобы ничто не смогло задержать его в последний момент. Она даже взяла у своей сестры небольшой чемоданчик и, следуя распространенной в Иране традиции, испросила благословения для отъезжающего.

На третий день автобус прибыл в Тегеран. Он остановился на площади в южной части города. Здесь располагались старые кварталы, пока не затронутые новостройками. Утомившись с дороги и в то же время ощущая подъем, вызванный приездом в столицу, Джавад отправился к своему другу, которого заранее предупредил письмом о своих планах поступать в университет.

Друг помог ему снять комнату в одном из старых домов в южной части города, и Джавад стал готовиться к вступительным экзаменам. В то время не существовало общего вступительного экзамена, поскольку не набиралось достаточного числа подготовленных абитуриентов. Вместо этого каждый факультет проводил свой собственный экзамен, по итогам которого и происходило зачисление.

Джавад, как и планировал, записался на экзамены и по праву, и по медицине. Он успешно сдал и тот, и другой, и был зачислен сразу на оба отделения. Однако довольно скоро он сделал выбор в пользу медицинского отделения – поскольку обучение там длилось дольше, что давало ему возможность больше времени оставаться в Тегеране, с мастером.

Сделав выбор, Джавад сел писать письмо домой. Он знал: отец по-настоящему не верил, что он поступит. Однако он знал и то, что тот искренне порадуется, что ошибся.

Стоя перед дверью тегеранской ханаки, Джавад разглядывал настенные изразцы, где на голубом фоне была изображена эмблема братства ниматуллахи: пустая чаша для подаяния, символизирующая упование суфия лишь на Бога и ни на кого больше, и два скрещенных топорика, один из которых означает отсечение привязанности суфия к этому миру, а другой – к миру следующему; между двумя топориками – четки, символизирующие постоянное поминание суфием Бога.

Он постучал в дверь, держа в руке рекомендательное письмо от господина Моршиди к Зур-Рийасатайну, главе братства.

Взяв письмо, привратник проводил Джавада в комнату мастера – Муниса Али Шаха; это имя тот, согласно традиции, получил от предыдущего мастера ордена.

Мастер жестом предложил гостю сесть и быстро прочитал письмо. Ни о чем не спросив у Джавада, он позвал одного из дервишей и сказал:

– Помоги этому юноше найти комнату и подготовиться к поступлению на медицинский факультет. Постарайся сделать всё, что в твоих силах.

Молчавший до этого момента Джавад попросил разрешения заговорить. Он почтительно сообщил мастеру, что в такой помощи нет необходимости, потому что он уже нашел комнату и сдал экзамен в университет. Затем он извинился, что не пришел в ханаку раньше, чтобы засвидетельствовать своё почтение мастеру, объяснив это тем, что сначала хотел уладить свои дела, чтобы никого не обременять. И теперь его единственное желание – служить мастеру.

Мастер долго смотрел на Джавада, который сидел, опустив глаза. Наконец он заговорил:

– Мы собираемся здесь по четвергам и воскресеньям, вечером. Каждый четверг мы готовим незатейливый ужин. В эти дни было бы лучше, если б ты ужинал здесь, с остальными дервишами.

Не поднимая глаз, Джавад кивнул в знак согласия, ощутив, что поступил правильно, приехав в Тегеран.

Прошло несколько месяцев. Джавад регулярно посещал все собрания в ханаке. Каждый раз он садился у двери, где дервиши оставляли обувь. Обычно на собраниях присутствовало около двенадцати человек, большинство из них были старше его. Джавад всегда стремился проявлять учтивость и почтение к каждому из дервишей, кем бы он ни был.

Собрания начинались с намаза, затем все рассаживались и молились или читали Коран. Иногда кто-нибудь пел отрывки из Маснави Руми, но использование музыкальных инструментов не допускалось (этот запрет был снят позже, когда Джавад стал мастером).

Однажды зимним вечером, когда закончилось собрание, повалил густой снег и ударил мороз. Добраться домой в такую погоду было невозможно. Знакомых, у которых Джавад мог бы переночевать, у него не было, и он решил остаться в ханаке, чтобы утром отправиться прямо в университет.

Когда все дервиши разошлись по домам, Джавад вернулся в прихожую, где обычно сидел во время собраний, и начал медитировать. Ближе к полуночи все топливо прогорело, и обогреватель погас. В доме, где и так было не жарко, стало совсем холодно.

Джавад замёрз, но согреться было нечем – не было ни топлива, ни одеял. Единственный выход, решил он, завернуться в ковер. Найдя подходящий, он лёг на пол, взялся за край ковра и завернулся в него. Вскоре он согрелся и заснул.

Однако не прошло и часа, как Джавад внезапно проснулся. Он обнаружил, что не только был весь в пыли и грязи, но – и это самое ужасное – множество мелких насекомых, гнездившихся в старом ковре, облепили его тело. Все попытки стряхнуть их с себя ни к чему не привели, и Джавад понял, что ему не остается ничего иного, как снять с себя всю одежду, несмотря на то, что это происходит в ханаке. Пытаясь не обращать внимание на холод, Джавад разделся и сел в углу медитировать, стараясь забыть себя.

На рассвете Мунис Али Шах вышел совершить омовение перед утренней молитвой и замер, услышав в ханаке чье-то глубокое, ровное дыхание. Поняв, что в чайной комнате кто-то есть, он приблизился к двери и был ошеломлен, увидев молодого человека в одних трусах, сидящего в позе для медитации. Он захотел узнать, кто в столь ранний час и в такой холод может там сидеть, повторяя зикр. Вытерев руки, он вошел в комнату.

Как только Джавад увидел мастера, он тут же вскочил и быстро накинул на себя одежду, кишащую насекомыми.

– Чем это ты тут занимаешься? – спросил мастер, с удивлением.

Джавад рассказал о случившемся и извинился, что остался в ханаке без разрешения.

Улыбнувшись, мастер сказал:

– Не стоит извиняться. Ты никому не причинил беспокойства, кроме, разве что, своего тела. Пойди переоденься, а затем приходи в мою комнату. Позавтракаем вместе, – добавил он, рассчитывая получше узнать этого необычного молодого дервиша из Кермана.

После завтрака мастер велел Джаваду прийти на следующее собрание пораньше, чтобы они смогли подольше пообщаться.

На собрании мастер подозвал одного из старших дервишей – библиотекаря ханаки. Мастер представил ему Джавада и сказал, чтобы Джаваду дали ключи от библиотеки и от входной двери ханаки.

– Отныне, – продолжил Мунис, – Джавад будет отвечать за библиотеку и может приходить в ханаку в любое время. Если необходимо, – добавил мастер с улыбкой, – он может остаться в библиотеке на всю ночь. Но надо убедиться, что в обогревателе достаточно топлива.

Затем мастер попросил дервиша показать Джаваду библиотеку.

Джавад последовал за старым дервишем. Он был поражен тому, что необходимость передать свои обязанности столь молодому, недавно вставшему на Путь дервишу не только не расстроила этого человека, а наоборот, тот отнесся к Джаваду с величайшей добротой. Библиотекарь дал понять юноше, что всегда в его распоряжении, и если у того возникнут какие-то затруднения или вопросы, он может без колебаний обращаться к нему.

В последующие несколько месяцев вся жизнь Джавада была посвящена Пути и служению другим. Ежедневно после занятий он сразу шел в ханаку и оставался там допоздна, возвращаясь в комнату, которую он снимал, только когда все дервиши расходились по домам. В ханаке он стремился изо всех сил служить мастеру и другим дервишам. Он начал составление библиотечного каталога. Раньше этим никто не занимался, и поэтому работа требовала больших усилий.

Все это время мастер был очень добр и внимателен по отношению к молодому дервишу из Кермана, работавшему с большим усердием и искренностью. При каждой возможности он приглашал юношу к себе в комнату и беседовал с ним на разные темы, особенно духовные, даруя ему свое постоянное внимание. Мастер посоветовал ему изучать арабский язык, чтобы тот мог лучше ознакомиться с арабской литературой и читать не только персидские, но и арабские суфийские тексты. Более того, желая воодушевить Джавада, он решил заниматься с ним сам.

Мастер отметил отличную память Джавада и легкость, с которой тот учился – его ученик мог запомнить сложный текст по суфизму, услышав или прочитав его всего один раз.

Поскольку Джавад все свободное время проводил рядом с мастером, Мунис Али Шах предложил ему переехать в ханаку. Джавад обрадовался возможности быть ближе к мастеру и больше заботиться о других дервишах. Он тотчас перевёз в ханаку свои скудные пожитки.

Вскоре после переезда в ханаку Джавада сделали ответственным за приготовление ужина для дервишей по четвергам. В эти дни ему приходилось уходить из университета как можно раньше. По дороге Джавад покупал все необходимые продукты и проверял, чтобы все было готово для собрания. После ужина он чистил софрэ (скатерть, на которой ели дервиши), мыл посуду и расставлял все на свои места, чтобы ничто не беспокоило мастера следующим утром.

Преданность Джавада мастеру и постоянное внимание и доброта, которую Мунис Али Шах проявлял к нему, скоро стали заметны всем в ханаке.

К сожалению, некоторых старых дервишей возмущало, что мастер возложил большую ответственность на такого молодого дервиша, недавно появившегося в ханаке, и испытывает к нему такую любовь. Они считали подобное положение недопустимым и при любой возможности пытались разрушить их доверие друг к другу. Хотя все их усилия в конечном счете не привели к успеху, они создали для Джавада немало проблем.

Мунис Али Шах, наставник Джавада Нурбахша