Текст книги "Орел приземлился"

Глава 4

Когда Радла ввели в кабинет на втором этаже, он увидел Гиммлера, сидевшего за большим письменным столом, на котором лежала стопка папок. На нем была полная форма рейхсфюрера СС – настоящий дьявол в черном при приглушенном свете, а когда он поднял голову, его взгляд за серебряным пенсне был холодным и бесстрастным.

Молодой человек в черном кожаном пальто отдал нацистское приветствие и поставил портфель на стол.

– По вашему приказанию, господин рейхсфюрер.

– Благодарю, Россман, – ответил Гиммлер. – Подождите в приемной. Вы мне можете понадобиться.

Россман вышел. Радл ждал, пока Гиммлер очень аккуратно складывал папки на одной стороне стола, как бы расчищая место для боя. Гиммлер подвинул к себе портфель и задумчиво посмотрел на него. Как ни странно, но к Радлу вернулось присутствие духа и черный юмор, который спасал его во многих случаях.

– Даже приговоренный к смерти имеет право на последнюю сигарету, господин рейхсфюрер.

Гиммлер широко улыбнулся, что было для него необычно, учитывая, как часто он высказывал отвращение к табаку.

– Почему бы нет? – Он махнул рукой. – Мне говорили, что вы храбрец, господин полковник. Вы заслужили свой «Рыцарский крест» во время Зимней кампании?

– Точно, господин рейхсфюрер. – Радл вытащил одной рукой свой портсигар и ловко открыл его.

– И с тех пор работаете у адмирала Канариса?

Радл ждал, куря папиросу и пытаясь растянуть ее. Гиммлер снова уставился на его портфель. В полутьме комната выглядела очень приятно. В камине ярко горел огонь, над ним в золотой раме был портрет фюрера с дарственной надписью. Гиммлер сказал:

– Не многое происходит на Тирпиц-Уфер в эти дни, о чем бы я не знал. Это вас удивляет? Например, я знаю, что двадцать второго числа сего месяца вам показали очередное донесение агента абвера в Англии, некоей миссис Джоанны Грей, в котором фигурировало магическое имя Уинстона Черчилля.

– Господин рейхсфюрер, не знаю, что и сказать, – проговорил Радл.

– И что еще более интересно, вы приказали перевести весь ее архив из первого отдела к вам и освободили капитана Мейера, который на протяжении многих лет держал связь с этой леди, от его обязанностей. – Гиммлер положил руку на портфель. – Послушайте, господин полковник, мы вышли из того возраста, когда играют в игры. Вы знаете, о чем я говорю. Итак, что вы можете рассказать мне?

Макс Радл был реалистом и понимал, что выбора у него не было. Он сказал:

– В портфеле рейхсфюрер найдет все, что можно узнать, кроме одной вещи.

– Протокола суда военного трибунала над подполковником Куртом Штайнером из парашютного полка? – Гиммлер взял верхнюю папку из стопки на столе и передал ее Радлу. – Справедливый обмен. Предлагаю вам прочесть это в другой комнат те. – Он открыл портфель и начал вынимать содержимое. – Я пришлю за вами, когда вы понадобитесь.

Радл поднял было руку, но последние остатки собственного достоинства превратили это движение в четкое, хотя и обычное приветствие. Он повернулся кругом, открыл дверь и вышел в приемную.

Россман, развалившись в кресле, читал журнал вермахта «Сигнал». Он удивленно посмотрел на Радла:

– Уже уходите?

– Настолько не повезло. – Радл бросил папку на низкий журнальный столик и начал расстегивать ремень. – Похоже, мне придется кое-что почитать.

Россман дружески улыбнулся:

– Посмотрю, может, раздобуду нам кофе. Мне кажется, что вы у нас пробудете довольно долго.

Он вышел. Радл закурил папиросу, сел и начал читать.

* * *

Окончательное уничтожение варшавского гетто и сравнивание его с землей было назначено на 19 апреля. День рождения Гитлера был 20-го, и Гиммлер надеялся, что эта добрая весть будет хорошим подарком. К сожалению, когда командующий операцией оберфюрер СС фон Заммерн-Франкенегг и его люди вошли в гетто, их выгнала оттуда еврейская боевая дружина под командованием Мордухая Аниелевича.

Гиммлер немедленно сместил командующего и назначил бригадефюрера СС, генерал-майора полиции Юргена Штроопа, который, объединив усилия СС и предателей польской и украинской национальностей, серьезно взялся за дело, поставив целью не оставить камня на камне и ни одного живого еврея. И все для того лишь, чтобы лично отрапортовать Гиммлеру, что варшавского гетто больше не существует. На выполнение этой задачи ему потребовалось двадцать восемь дней.

Штайнер со своими людьми прибыл в Варшаву утром тринадцатого дня на санитарном поезде, направлявшемся в Берлин с ранеными на Восточном фронте. В Варшаве пришлось задержаться на час-два, в зависимости от того, сколько времени потребуется для ремонта вышедшей из строя системы охлаждения паровоза, и по всему составу объявили в мегафон приказ, что выходить за пределы станции запрещается. Чтобы обеспечить исполнение приказа, у выходов поставили военных полицейских.

Большинство людей Штайнера оставались в вагонах, но сам он вышел размяться. Риттер Нойманн присоединился к нему. Сапоги Штайнера прохудились до дыр, его кожаная куртка решительно видела лучшие дни. На нем было грязное белое кашне и пилотка такого образца, который можно было встретить среди унтер-офицеров, но отнюдь не офицеров.

Военный полицейский, охранявший главный вход, преградил им винтовкой путь и грубо сказал:

– Приказ слышали? Назад!

– Похоже, они держат нас под присмотром по какой-то причине, господин полковник, – сказал Нойманн.

У военного полицейского отвалилась челюсть, и он быстро встал по стойке «смирно».

– Прошу прощения у господина полковника. Я не разобрался.

Сразу раздались быстрые шаги, и грубый голос потребовал:

– Шульц, что тут происходит?

Штайнер и Нойманн не обратили на него внимания и пошли дальше. Над городом висел черный дым, вдалеке гремела артиллерия и раздавались звуки стрельбы. Рука на плече Штайнера крутанула его, и он оказался лицом к лицу с майором безукоризненно сидящей форме. На шее у него висела на цепи медная табличка военной полиции. Штайнер вздохнул и сдвинул белый шарф, выставив не только петлицы, по которым был виден его чин, но и «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями».

– Штайнер, – представился он. – Парашютный полк.

Майор вежливо взял под козырек, но только потому, что пришлось это сделать.

– Прошу прощения, господин полковник, но приказ есть приказ.

– Ваша фамилия? – потребовал Штайнер.

Несмотря на ленивую улыбку, в его голосе зазвучал металл, который намекал на возможность неприятностей.

– Отто Франк, господин полковник.

– Хорошо, теперь, когда мы познакомились, не будете ли вы так добры точно объяснить, что здесь происходит? Я-то думал, что польская армия сдалась в тридцать девятом году.

– Сметают с лица земли варшавское гетто, – сказал Франк.

– Кто?

– Войска специального назначения, СС и различные другие группы под командованием бригадефюрера Юргена Штроопа. Еврейские бандиты, господин полковник, дерутся за каждый дом, в подвалах, в канализационных трубах вот уже тринадцать дней. Пришлось выкуривать их огнем. Лучший способ уничтожения вшей.

Получив отпуск после ранения под Ленинградом, Штайнер навестил своего отца во Франции и нашел его сильно изменившимся. У генерала давно возникли сомнения в отношений нового порядка. Шесть месяцев назад он посетил концентрационный лагерь Освенцим в Польше.

– Командовал лагерем боров по имени Рудольф Гесс, Курт. Не поверишь, убийца, отбывавший пожизненное заключение и выпущенный с каторги по амнистии в 1928 г. Он тысячами убивал евреев в специально построенных газовых камерах, уничтожал тела в огромных печах. Но после того, как из тела выдернут такие мелочи, как золотые зубы и тому подобное.

Рассказывая, старый генерал напился и все же не был пьян.

– Неужели мы за это боремся, Курт? Чтобы защитить свиней вроде Гесса? А что скажет весь мир, когда наступит время расплаты? Что мы все виноваты? Что Германия виновата, потому что мы при этом присутствовали? Порядочные и благородные люди присутствовали и ничего не делали? Но не я, клянусь богом. Я не мог бы жить с собой в мире.

Воспоминания отразились на лице Курта Штайнера, и, видя выражение его лица, майор отошел в сторону.

– Так-то лучше, – сказал Штайнер, – и если бы вы могли при этом улетучиться, я был бы премного обязан.

Удивление в глазах майора Франка быстро сменилось гневом, когда Штайнер в сопровождении Нойманна прошел мимо него.

– Полегче, господин полковник, полегче, – сказал Нойманн.

На платформе по другую сторону линии эсэсовцы ставили к стене группу оборванных и грязных людей. Невозможно было разобрать, мужчины это или женщины. По приказу они начали раздеваться.

На краю платформы за ними наблюдал военный полицейский. Штайнер спросил:

– Что там происходит?

– Евреи, господин полковник, – ответил тот. – Урожай сегодняшнего утра из гетто. Их отправят в Треблинку, чтобы прикончить сегодня же, попозже. Их заставляют раздеваться перед обыском главным образом из-за женщин. У некоторых в трусах заряженные пистолеты.

Раздался грубый смех эсэсовцев, и кто-то закричал от боли. Штайнер с отвращением повернулся к Нойманну и увидел, что лейтенант смотрит в конец воинского эшелона. Молоденькая девушка лет четырнадцати или пятнадцати с растрепанными волосами и черным от сажи лицом, в подрезанном мужском пальто, подпоясанном веревкой, скрючилась под вагоном. Она, по-видимому, выскользнула из группы задержанных и намеревалась вырваться на свободу, пристроившись под вагоном санитарного поезда.

Военный полицейский тоже заметил ее. Он поднял тревогу, спрыгнул на рельсы и схватил девушку. Она завизжала, вырвалась из его рук, взобралась на платформу и побежала к выходу, прямо в руки майора полиции Франка.

Он схватил ее за волосы и встряхнул, как крысу:

– Грязная еврейская сучка. Я научу тебя, как себя вести.

Штайнер бросился вперед.

– Не надо, господин полковник! – воскликнул Нойманн, но было уже поздно.

Штайнер крепко ухватил Франка за воротник, дернув так что майор едва не упал, схватил девушку за руку и спрятал за спиной.

Майор Франк встал, лицо его дергалось от ярости. Рука потянулась к «вальтеру» в кобуре на поясе, но Штайнер выхватил из кармана своего кожаного пальто автоматический пистолет и ткнул им в переносицу майора.

– Одно движение, и я размозжу вам голову, – сказал он. – Если вдуматься, так я облагодетельствую человечество.

Подбежало не меньше дюжины полицейских – у одних в руках автоматические пистолеты, у других – винтовки. Встали полукругом в трех-четырех ярдах. Высокий унтер-офицер направил на Штайнера автомат, но Штайнер крепко держал Франка за шиворот, вдавив в него дуло пистолета.

– Я бы не советовал.

В это время через станцию проходил со скоростью пять-шесть миль в час паровоз с открытыми платформами, груженными углем. Штайнер спросил у девушки, не оборачиваясь:

– Как тебя зовут, детка?

– Брана, – ответила она. – Брана Леземникова.

– Ну, Брана, – сказал он, – если ты хоть наполовину такая девчонка, как я о тебе думаю, ты ухватишься за одну из этих угольных платформ и не отпустишь, пока не выберешься отсюда. Вот все, что я могу для тебя сделать. – Брана мгновенно вскочила, а Штайнер повысил голос: – Тот, кто выстрелит в девчонку, выстрелит и в майора.

Девушка подскочила к платформе, уцепилась и подтянулась. Поезд все дальше уходил от станции. Стало тихо.

Франк процедил:

– Ее снимут на первой же станции. Я об этом лично позабочусь.

Штайнер оттолкнул его и спрятал в карман пистолет. Сразу же военные полицейские придвинулись к ним, но Риттер Нойманн воскликнул:

– Не сегодня, джентльмены!

Штайнер обернулся. В руках лейтенанта он увидел пулемет-пистолет МР-40. За Нойманном стояли их люди, вооруженные до зубов.

В этот момент могло произойти все, что угодно, если бы не неожиданная суматоха у главного входа. Ворвалась группа эсэсовцев, держа ружья наизготове. Они построились буквой V, минуту спустя появился бригадефюрер СС и генерал-майор полиции Юрген Штрооп, а с ним три или четыре офицера СС разных чинов – все вооруженные. На Штроопе, удивительно непривлекательном с виду, была полевая фуражка и боевая форма.

– Что происходит, Франк?

– Спросите его, господин бригадефюрер, – сказал Франк с перекошенным от ярости лицом. – Этот человек, офицер германской армии, только что дал возможность сбежать еврейской террористке.

Штрооп оглядел Штайнера, обратив внимание на знаки различия и «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями».

– Вы кто такой? – потребовал он.

– Курт Штайнер, парашютный полк, – ответил Штайнер. – А кем бы вы могли быть?

Не было случая, чтобы Юрген Штрооп вышел из себя. Он спокойно ответил:

– Со мной так разговаривать нельзя, господин полковник. Я генерал-майор, как вы прекрасно знаете.

– И мой отец тоже, – сказал ему Штайнер, – поэтому на меня ваш чин не производит особого впечатления. Тем не менее – раз вы подняли этот вопрос – вы бригадефюрер Штрооп, человек, руководящий вон тем побоищем?

– Да, я здесь командующий.

Штайнер сморщил нос:

– Я так и думал. Знаете, кого вы мне напоминаете?

– Нет, господин полковник, – сказал Штрооп. – Скажите, прошу вас.

– То, что иногда прилипает к сапогу в канаве, – отрезал Штайнер. – Очень неприятно в жаркий день.

Юрген Штрооп, сохраняя ледяное спокойствие, протянул руку. Штайнер вздохнул, вытащил из кармана пистолет и отдал его. Через плечо он посмотрел на своих людей:

– Вот так, ребята, опустите оружие. – И снова обернулся к Штроопу: – По какой-то непонятной причине они мне преданы. Есть ли какой-либо шанс удовлетвориться мною и не придавать значения их роли в этом деле?

– Ни малейшего, – резко ответил бригадефюрер Юрген Штрооп.

– Я так и думал, – сказал Штайнер. – Горжусь тем, что сразу же различаю законченного негодяя, когда он мне попадается.

* * *

Радл долго сидел с папкой на коленях после того, как кончил читать протокол суда военного трибунала. Штайнеру повезло, его не расстреляли, возможно ему помогло влияние отца, – ведь все-таки и он, и его люди были героями войны. Расстрел кавалера ордена «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями» мог плохо сказаться на моральном духе армии. А операция «Рыба-меч» на Нормандских островах, в конце концов, была верным способом от всех них отделаться. Гениальная мысль, пришедшая кому-то в голову.

Россман развалился в кресле напротив. Он, видимо, спал, и черная шляпа с опущенными полями съехала ему на глаза, но когда над дверью мелькнул свет, он вскочил на ноги. Вошел без стука и через мгновение вернулся.

– Вас зовет.

Рейхсфюрер все еще сидел за столом. Теперь перед ним была разложена военно-топографическая карта. Он поднял голову:

– Как вам понравилась веселая проделка Штайнера в Варшаве?

– Поразительная история, – осторожно заметил Радл. – Не... неординарный человек.

– Я бы сказал, один из храбрейших, кого когда-либо встретишь, – спокойно сказал Гиммлер. – Одаренный высоким интеллектом, отважный, безжалостный, блестящий солдат – и романтичный дурак. Я думаю, что в нем говорит его американская половина. – Рейхсфюрер покачал головой. – «Рыцарский крест» с «Дубовыми листьями». После Русской кампании фюрер захотел лично с ним встретиться. А он что делает? Отбрасывает все: карьеру, будущее, все ради какой-то еврейской сучки, которую он в жизни до этого в глаза не видел.

Он посмотрел на Радла, как будто ждал ответа, и Радл неуверенно сказал:

– Поразительно, господин рейхсфюрер.

Гиммлер кивнул, а затем, как будто полностью отбросив эту тему, потер руки и наклонился над картой.

– Донесения Грей действительно великолепны. Выдающийся агент. Получится?

– Думаю, что да, – без колебания ответил Радл.

– А адмирал? Что думает адмирал?

Мысли в голове у Радла завертелись, пока он пытался сформулировать подходящий ответ:

– На этот вопрос ответить трудно.

Гиммлер откинулся в кресле, скрестив руки. На мгновение Радлу показалось, что он стоит в коротких штанишках перед своим старым сельским учителем. Дикость какая-то.

– Можете не говорить, я догадываюсь. Ценю преданность, но в данном случае вы бы лучше помнили, что на первом плане – преданность Германии, фюреру.

– Естественно, господин рейхсфюрер, – поспешно сказал Радл.

– К сожалению, есть такие, кто с этим не согласен, – продолжал Гиммлер. – Подрывные элементы на всех уровнях в обществе. Даже среди генералов верховного командования. Это вас удивляет?

Радл, пораженный до глубины души, сказал:

– Господин рейхсфюрер, не могу поверить...

– Что люди, присягнувшие на личную преданность фюреру, могут вести себя так подло? – Он с легкой грустью покачал головой. – У меня есть все основания считать, что в марте этого года офицеры вермахта в высоких чинах подложили в самолет фюрера бомбу, которая должна была взорваться в полете из Смоленска в Растенбург.

– Господи боже мой, – пробормотал Радл.

– Бомба не взорвалась, ее убрали люди, которые были связаны с этим покушением. Конечно, начинаешь острее, чем когда-либо, понимать, что мы не можем проиграть, что окончательная победа должна быть за нами. Совершенно очевидно, что фюрера спасло вмешательство божественных сил. И это меня ничуть не удивляет. Я всегда верил, что за кулисами природы есть какое-то высшее существо. Вы согласны?

– Конечно, господин рейхсфюрер, – ответил Радл.

– Да, если бы мы отказались признать это, то были бы не лучше марксистов. Я утверждаю, что все эсэсовцы верят в бога. – Он на минутку снял пенсне и нежно погладил пальцем переносицу. – Итак, повсюду предатели. И в армии, и на флоте, на самом высоком уровне. – Надев пенсне, он посмотрел на Радла. – Так что, вы видите, Радл, у меня самые убедительные основания для уверенности в том, что адмирал Канарис должен был наложить вето на ваш проект.

Радл тупо уставился на него. Кровь у него похолодела. Гиммлер мягко продолжал:

– Это бы не совпадало с его главной задачей, и задача эта вовсе не победа германского рейха в войне, уверяю вас.

Чтобы глава абвера действовал против государства? Чудовищная мысль. Но тут Радл вспомнил колкие слова адмирала. Его уничижительные замечания о высокопоставленных государственных деятелях, а по временам – и о самом фюрере. Его сегодняшняя реакция. Мы проиграли войну. И это – от главы абвера!

Гиммлер нажал кнопку звонка. Вошел Россман.

– У меня будет важный телефонный разговор. Проведите господина полковника по нашим владениям, минут десять, и приведите обратно. – Он обернулся к Радлу. – Вы ведь не видели наших подвалов?

– Нет, господин рейхсфюрер.

Радл мог бы добавить, что гестаповские подвалы на Принц-Альбрехтштрассе были последним местом на земле, которое бы ему хотелось посмотреть. Но он знал, что посмотреть их придется, хочет он этого или нет, знал по легкой улыбке, игравшей на губах Россмана, что все было заранее подстроено.

* * *

На первом этаже они прошли по коридору, который вел в глубину здания. В его конце находилась железная дверь, охраняемая двумя гестаповцами в стальных шлемах и с пистолетами-пулеметами.

– Вы что, ждете войны или чего-нибудь в этом роде? – спросил Радл.

Россман ухмыльнулся:

– Скажем, чтобы произвести впечатление на клиентов.

Дверь отперли, и первым спустился Радл. Коридор внизу был ярко освещен, кирпичные стены окрашены в белый цвет, двери открывались направо и налево. Было поразительно тихо.

– Можно начать и отсюда, – сказал Россман, открыл ближайшую дверь и зажег свет.

Это был достаточно тривиальный подвал, окрашенный в белый цвет, за исключением одной стены, производившей удивительно грубое впечатление, так как поверхность была неровной и покрытой множеством пятен. Около стены по потолку проходила балка, с которой свешивались цепи с пружинными стременами на конце.

– Вещь, которая применяется в последнее время очень успешно. – Россман вытащил из кармана пачку сигарет и предложил одну Радлу. – Лично я считаю это сооружение никчемным. Ну зачем доводить человека до сумасшествия, если вы хотите, чтобы он заговорил?

– А что происходит?

– Подозреваемого подвешивают на стременах и включают ток. Чтобы ток проходил сильнее, на стену льют ведрами воду. Поразительно, что это делает с людьми. Если вы ближе присмотритесь, то поймете, что я имею в виду.

Радл подошел к стене и увидел: то, что он принимал за грубую поверхность, на самом деле было слоями засохшей человеческой кожи, оставшейся на бетоне в тех местах, где жертвы пытались ползти по нему, терзаемые мучительной болью.

– Инквизиция гордилась бы вами.

– Не будьте саркастичным, господин полковник, здесь это опасно. Я видел здесь генералов на коленях, умолявших о пощаде. – Россман весело улыбнулся. – Но ее нет ни здесь, ни там. – Он пошел к двери. – Что теперь вам показать?

– Ничего, благодарю вас, – ответил Радл. – Вы мне все разъяснили, разве не это было целью мероприятия? Можете вести меня обратно.

– Как скажете, господин полковник. – Россман пожал плечами и погасил свет.

* * *

Когда Радл вернулся в кабинет, Гиммлер что-то энергично писал. Он поднял голову и спокойно сказал:

– Страшные вещи приходится делать. Лично мне просто делается дурно, не выношу никакого насилия. Проклятие величия в том, господин полковник, что оно должно перешагивать через трупы, чтобы создать новую жизнь.

– Господин рейхсфюрер, – сказал Радл, – что вам нужно от меня?

Гиммлер слегка улыбнулся, умудряясь при этом выглядеть еще более зловеще.

– Все очень просто. То самое дело Черчилля. Я хочу, чтобы его довели до конца.

– Но адмирал не хочет.

– У вас большая автономия, верно? Сами ведете свои дела? Много ездите? За последние две недели Мюнхен, Париж, Антверпен? – Гиммлер пожал плечами. – Не вижу причины, почему бы вам не заняться этим без ведома адмирала. Большую часть того, что надо сделать, можно сочетать с другой работой.

– Но почему, господин рейхсфюрер, почему так важно делать это таким путем?

– Потому, во-первых, что я считаю адмирала в этом деле абсолютно неправым. Ваш план можно было бы осуществить, если все пойдет гладко – так, как у Скорцени в Гран Сассо. Если все удастся, если Черчилль будет убит или похищен – а лично я предпочел бы видеть его мертвым, – это будет сенсация на весь мир. Невероятный подвиг оружия.

– То есть если бы все шло, как того хочет адмирал, то не произошло бы сенсации, – сказал Радл. – Теперь я понял. Еще один гвоздь в его гроб?

– Согласитесь, что при данных обстоятельствах он его заслужил.

– Что можно сказать?

– Можно ли таким людям спускать? Именно этого вы хотите, Радл, как преданный германский офицер?

– Но господин рейхсфюрер должен понять, в какое невозможное положение он ставит меня, – сказал Радл. – Мои отношения с адмиралом всегда были отличными. – Слишком поздно Радлу пришло в голову, что едва ли при сложившихся обстоятельствах стоит напирать на это, и он торопливо добавил: – Естественно, моя личная преданность не вызывает сомнений, но на какой авторитет мне придется опираться, чтобы осуществить этот проект?

Из ящика стола Гиммлер достал тяжелый конверт из манильской бумаги. Он открыл его и вынул письмо, которое передал Радлу, не говоря ни слова. Письмо было напечатано на гербовой бумаге с германским орлом и золотым «Железным крестом».

"От руководителя и канцлера государства

Совершенно секретно

Полковник Радл действует по моему прямому личному приказу в деле чрезвычайной важности для рейха. Он подотчетен только мне. Весь персонал, военный и гражданский, без различия ранга должен помогать ему так, как он найдет нужным.

Адольф Гитлер".

Радл был потрясен. Это был самый невероятный документ, какой он когда-либо держал в руках. Таким ключом человек мог открыть любую дверь в стране, не получив ни в чем отказа. По телу его побежали мурашки и прошла странная дрожь.

– Как видите, всякий, кто пожелает подвергнуть этот документ сомнению, должен быть готов вступить в контакт с самим фюрером. – Гиммлер быстро потер руки. – Итак, все решено. Вы готовы взять на себя обязанность, которую фюрер на вас налагает?

И впрямь ничего не оставалось, кроме как сказать очевидное:

– Конечно, господин рейхсфюрер.

– Хорошо, – Гиммлер явно был доволен. – Тогда к делу. Вы правы, когда думаете о Штайнере. Самый подходящий человек для этого дела. Предлагаю вам без промедления поехать и познакомиться с ним.

– Мне кажется, – осторожно сказал Радл, – что в свете недавней истории он может не заинтересоваться таким назначением.

– Выбора у него не будет, – сказал Гиммлер. – Четыре дня назад арестован его отец по подозрению в государственной измене.

– Генерал Штайнер? – удивленно спросил Радл.

– Да, старый дурак, похоже, связался с совершенно неподходящими людьми. В данный момент его везут в Берлин.

– На... на Принц-Альбрехтштрассе?

– Ну конечно. Можете сказать Штайнеру, что послужить рейху любым способом в данный момент будет не только в его интересах. Такое проявление преданности может оказать благоприятное воздействие на решение дела его отца. – Радл искренне был в ужасе. Гиммлер продолжал: – Теперь несколько фактов. Мне хотелось бы, чтобы вы поподробнее остановились на вопросе о переодевании, который вы упоминаете в своем плане. Это меня интересует.

У Радла зародилось чувство полной нереальности. Никто не был в безопасности – никто. Он знал людей, целые семьи, исчезнувшие после визита гестапо. Он подумал о жене Труди, о трех любимых дочерях, и та же неистовая отвага, которая провела его сквозь Зимнюю кампанию, пронизала его снова. «Ради них, – подумал он, – я должен выжить, ради них. Что бы для этого ни потребовалось, все».

Он начал говорить, поражаясь спокойствию своего голоса:

– Как известно рейхсфюреру, у англичан много десантно-диверсионных полков, так называемых «коммандос», но, возможно, одной из самых успешных была часть, созданная английским офицером Стирлингом, которая действовала в тылу нашего фронта в Африке. Специальная воздушная служба.

– А, да, этого человека они называли призрачным майором. Тот самый, которого так высоко ценил Роммель.

– Его захватили в плен в январе этого года, господин рейхсфюрер. По-моему, он сейчас в Колдице, но дело, которое он начал, не только продолжается, но и расширяется. Судя по нашей последней информации, в Англию вскоре должны возвратиться Первый и Второй полки Специальных военно-воздушных сил, а также Третий и Четвертый французские парашютные батальоны. У них даже есть польская Независимая парашютная эскадрилья.

– К чему вы все это ведете?

– Армия мало знает об этих частях. Считается, что их задачи секретные, поэтому мало вероятности, что кто-либо будет к ним придираться.

– Вы хотите выдать наших людей за поляков из этой части?

– Так точно, господин рейхсфюрер.

– А форма?

– Большинство из них в боевых условиях носят маскировочные халаты и брюки, похожие на эсэсовские, и красный берет английских парашютистов с особым значком – кинжал с крыльями и надписью: «Кто дерзает – побеждает».

– Ах, как драматично, – сухо заметил Гиммлер.

– У абвера большой запас обмундирования, принадлежавшего пленным, захваченным во время операций СВС на греческих островах, в Югославии и Албании.

– А снаряжение?

– Без проблем. Английский штаб Специальных операций до сих пор не осознал, до какой степени мы просочились в голландское движение Сопротивления.

– Террористическое движение, – поправил его Гиммлер. – Но продолжайте.

– Почти каждую ночь сбрасываются новые партии оружия, снаряжения для саботажа, радио для использования в полевых условиях, даже деньги. Но в штабе до сих пор не поняли, что все радиограммы, которые они получают, идут от абвера.

– Господи, – сказал Гиммлер. – И мы все еще продолжаем проигрывать войну. – Он встал, подошел к камину и погрел руки. – Переодевание в форму врага – вопрос весьма деликатный, оно запрещено Женевской конвенцией. Расплата одна – расстрел.

– Точно, господин рейхсфюрер.

– Тут, мне кажется, надо идти на компромисс. На десантниках под английской маскировочной формой будет обычная форма немецких солдат. Таким образом, сражаться они будут как немецкие солдаты, а не как гангстеры. Перед самым боем они могли бы сбросить свой маскарад. Согласны?

Лично Радлу идея эта показалась самой худшей из всего, что он когда-либо слышал, но он понимал, что спорить бесполезно.

– Как прикажете, господин рейхсфюрер.

– Хорошо. Все остальное мне представляется делом организации. Люфтваффе и военные корабли для перевозки. Здесь все просто. Директива фюрера откроет вам все двери. Есть еще что-нибудь, о чем бы вы хотели со мной поговорить?

– В отношении самого Черчилля, – сказал Радл. – Его брать живым?

– Если удастся, – сказал Гиммлер. – Мертвым, если по-другому не получится.

– Понятно.

– Хорошо, значит, я могу спокойно оставить дело в ваших руках. Россман даст вам особый номер телефона. Я хочу ежедневно знать о ходе дела. – Он положил донесения и карту в портфель и придвинул его Радлу.

– Как прикажете, господин рейхсфюрер.

Радл сложил бесценное письмо, положил его обратно в конверт и сунул в карман мундира. Взял портфель, свое кожаное пальто и пошел к двери.

Гиммлер, который было снова стал писать, позвал:

– Полковник Радл.

Радл повернулся.

– Господин рейхсфюрер?

– Ваша присяга германского солдата фюреру и государству. Вы помните ее?

– Конечно, господин рейхсфюрер.

Гиммлер поднял голову. Лицо его было холодным и бесстрастным.

– Повторите ее сейчас.

– "Клянусь богом исполнять эту святую клятву. Я буду беспрекословно повиноваться фюреру германского рейха и народа Адольфу Гитлеру, Верховному главнокомандующему вооруженных сил, и готов как храбрый солдат в любой момент отдать свою жизнь за присягу".

Глазница его снова горела, отрезанная рука болела.

– Отлично, полковник Радл. И помните одно: неудача – это признак слабости.

Гиммлер наклонил голову и продолжал писать. Радл поскорее открыл дверь и нетвердым шагом вышел.

* * *

Он решил домой в квартиру не идти. Вместо этого попросил Россмана высадить его на Тирпиц-Уфер, пошел к себе в кабинет и лег на маленькую походную койку, которая имелась на случай таких непредвиденных обстоятельств. Спал он мало. Как только закрывал глаза, всплывало серебряное пенсне, холодные глаза, спокойный сухой голос, высказывающий чудовищные мысли.

В пять часов, когда в конце концов он сдался и потянулся за бутылкой коньяка, ему стало ясно, что он должен провести это дело, но не для себя, а для Труди и детей. Надзор гестапо – это для большинства людей очень плохо.

– Но не для меня, – сказал он, снова гася свет. – Мне надо, чтобы сам Гиммлер шел по моему следу.

Все-таки он уснул. Его разбудил в восемь часов Хофер, принеся кофе и горячие рогалики. Радл поднялся, подошел к окну, жуя на ходу рогалик. Утро было серое, шел сильный дождь.

– Бомбежка была сильная. Карл?

– Не слишком. Я слышал, что восемь «ланкастеров» сбито.

– Если вы заглянете во внутренний карман моего мундира, то увидите конверт, – сказал Радл. – Я хочу, чтобы вы прочли лежащее в нем письмо.