Текст книги "Белый Клык. Рассказы"

Когда мать начала покидать свою берлогу для охоты, волчонок уже хорошо усвоил закон, запрещающий приближаться к выходу из пещеры. Этот закон энергично и много раз внушала ему мать при помощи носа и лапы, к тому же и в нем самом уже развился инстинкт страха.

За время своей короткой жизни в пещере ему ни разу не представлялось случая чего-нибудь испугаться. И все же страх жил в нем, перейдя к нему от отдаленных предков через тысячу тысяч жизней. Волчонок получил его как прямое наследство от Одноглазого и от волчицы; им же в свою очередь страх достался от всего поколения волков, живших до них. Страх! Ни одно животное не может ни избежать этого наследства пустыни, ни отделаться от него.

Итак, серый волчонок знал страх, но не понимал его сущности. Возможно, что он воспринимал его как существование ограничения жизни, потому что уже узнал, что такие ограничения бывают. Он испытал голод, а когда он не мог утолять его, он чувствовал такое ограничение. Жестокая преграждающая стена, резкие толчки, получаемые от матери, отбрасывающие его удары ее лапы, многократно неутоленный голод уже внушили ему, что в жизни далеко не все позволено, что бывают ограничения и препятствия, которые и есть законы; а повинуясь этим законам, можно избежать боли и добиться чувства довольства.

Конечно, его способ размышления над этим был иной, чем у людей. Он лишь различал, что в этом мире причиняет ему боль и что не причиняет боли. И, руководствуясь таким различием, избегал предметов и действий, причиняющих боль, чтобы наслаждаться тем счастьем, которое дает жизнь.

Таким образом, повинуясь закону, внушенному матерью, и тому неведомому безымянному закону, который он воспринимал как страх, он не приближался к выходу из пещеры. Но белая, светлая стена привлекала его внимание. Когда мать уходила, он большую часть времени спал, а в промежутках, бодрствуя, оставался спокойным, подавляя в себе жалобное повизгивание, рвущееся из горла.

Однажды, проснувшись, он услышал странный шорох за белой стеной. Он не знал, что это была росомаха, которая стояла у входа, вся трепеща от собственной смелости и стараясь осторожно, чутьем, определить, кто прячется в пещере. Волчонок понял только по чужому запаху, что там находится нечто неопределенное, а следовательно, неизвестное и страшное, потому что неизвестность есть один из главных элементов страха.

Шерсть на спине волчонка стала дыбом, но он не издал ни звука. Почему он ощетинился? Это вышло непроизвольно и было видимым выражением страха, для выявления которого еще не было случая в его жизни. Но страх сопровождался еще одним инстинктивным поступком – самозащитой. Волчонок был охвачен безумием ужаса, но лежал без движения и без звука, застыв и окаменев, точно мертвый. Возвратившаяся мать зарычала, почуяв след росомахи, вскочила в пещеру и стала лизать и ласкать его с выражением горячей любви. И волчонок почувствовал, что он избежал большой опасности.

Но в волчонке действовали и другие силы, главнейшей из которых был рост. Инстинкт и закон требовали от него повиновения, но рост внушал непослушание. Мать и страх заставляли держаться вдали от белой стены. Но рост есть жизнь, а назначение жизни – стремиться к свету. И нельзя было задержать прилива жизни, поднимавшегося в нем с каждым проглоченным куском, с каждым вдохом и выдохом. Наконец, напор жизни восторжествовал над страхом и послушанием, и волчонок, распластавшись по земле, пополз к выходу.

Не похожая на другие стены, с которыми он уже ознакомился, эта стена, казалось, отступала от него по мере того, как он двигался вперед.

Он не ударился своим нежным носом, испытующе поднятым кверху, ни о какую твердую поверхность. То, из чего стена состояла, казалось, было проницаемым и не оказывало сопротивления так же, как свет. И так как состав предметов в его глазах сливался с их наружным видом, то он вошел, казалось ему, в то, что для него было стеною, погрузился в составлявшее ее вещество.

Это сбивало с толку. Он вполз в плотную массу, а свет становился все ярче. Страх побуждал отступить, а рост гнал вперед. Внезапно он очутился у края пещеры, и стена, внутри которой, как ему казалось, он находился, вдруг отпрыгнула от него на неизмеримое расстояние. Свет сделался мучительно ярким и ослепил его, а неожиданно раздвинувшееся огромное пространство просто ошеломило. Но глаза его постепенно приноровились и к яркому свету, и к увеличившемуся расстоянию, на котором находились предметы. Во-первых, он снова увидел отступившую стену, но уже вдалеке; во-вторых, вся ее наружность изменилась. Это была многоцветная и сложная стена, составленная из деревьев, окаймлявших ручей, из противоположной горы, возвышавшейся над деревьями, и из неба, которое было еще выше горы.

На волчонка напал страх, потому что все это было страшное и неизвестное. Он припал к земле на краю пещеры и пристально смотрел на открывшийся мир. Так как все было неизвестным, то казалось враждебным. Шерсть на его спине встала дыбом, и рычание пыталось вырваться из его горла. Бессильный и испуганный, он бросал вызов и грозил всему обширному миру.

Но все обошлось благополучно. Он продолжал смотреть и от любопытства забыл, что надо рычать. Забыл даже свой испуг. На время страх уступил место любопытству. Волчонок начал различать близкие предметы, открытую часть ручья, сверкавшего на солнце, засохшую сосну, которая стояла у основания откоса, поднимавшегося прямо к нему и оканчивавшегося в двух шагах ниже края пещеры, куда он приполз.

До сих пор серый волчонок жил на ровной поверхности. Он еще не испытывал боли от падения, да и не знал, что такое падение. Поэтому он смело шагнул в воздух. Его задние ноги оставались на краю пещеры, и он упал головою вниз. Земля встретила его жестоким ударом по носу, что заставило волчонка взвизгнуть. Затем он покатился по откосу все быстрее и быстрее. Панический ужас овладел им. Неизвестное наконец захватило его в свою власть и готовилось сделать с ним что-то страшное. Рост был побежден страхом, и волчонок заскулил, как перепуганный щенок.

Неизвестное и страшное окружило его, и он скулил не переставая. Это было куда хуже, чем когда он лежал в пещере, замирая от страха, а неизвестное собиралось напасть на него издали. Теперь оно завладело им, и молчать было бесполезно. Кроме того, теперь им владел уже не страх, а настоящий ужас. Но склон становился более отлогим, и у его подножия росла трава. Скорость падения уменьшилась, и наконец волчонок перестал катиться вниз. Он издал последний судорожный всхлип, перешедший в продолжительный жалобный плач. А затем, как будто это было делом привычным, как будто ему уже тысячу раз приходилось заботиться о своем туалете, принялся слизывать прилипшую к шерстке сухую глину.

Затем он сел и начал осматриваться, как сделал бы это человек, впервые очутившийся на Марсе.

Волчонок пробился сквозь стену, загораживавшую мир, неизвестное отпустило его, и он был невредим. Но первый человек на Марсе оказался бы больше подготовленным к неожиданностям, чем он. Без какого-либо предварительного знания, без малейшего предупреждения волчонок очутился в роли исследователя совершенно нового мира.

Теперь, когда ужасное неизвестное выпустило его, он позабыл о всех ужасах. Он чувствовал лишь крайнее любопытство ко всему, что его окружало. Он осмотрел траву под собою; бруснику, растущую немного дальше; омертвелый ствол засохшей сосны, стоявшей на краю открытого пространства между деревьями. Белка, шнырявшая вокруг ствола, подбежала к нему вплотную и страшно его напугала. Он припал к земле и зарычал. Но и сама белка перепугалась. Она быстро взобралась на вершину дерева и сердито запищала на него оттуда.

Это придало волчонку храбрости, и хотя зеленый дятел, следующий, кого он встретил, снова перепугал его, он тем не менее решительно отправился в путь.

Дерзость его настолько возросла, что, когда еще какая-то птица нагло подпрыгнула к нему, волчонок игриво протянул вперед лапу, результатом чего был сильный удар клювом по кончику носа, вызвавший визг. Этот визг заставил птицу упорхнуть прочь.

Волчонок учился. Его слабый ум уже сделал бессознательный вывод, что в мире есть предметы живые и неживые. К живым предметам надо относиться осторожно. Неживые всегда остаются на одном месте, но живые движутся, и нельзя знать заранее, на что они способны. От них надо ожидать всяких неожиданностей.

Он шел очень неуклюже, поминутно на что-нибудь натыкаясь. Ветка, которая казалась находящейся далеко, в следующий миг била его по носу или царапала бок. Земля была неровная, он часто спотыкался, тыкаясь носом; лапы его цеплялись за корни. Попадались камни, которые переворачивались, когда он наступал на них, и он узнал, что и неживые предметы не всегда находятся в состоянии равновесия, как в его пещере; кроме того, оказалось, что маленькие неживые предметы более способны падать и перевертываться, чем большие. Но каждая ошибка учила его. Чем дальше он шел, тем лучше у него получалось. Он приспосабливался, учился рассчитывать свои движения, определять предел своих физических сил и измерять расстояние между предметами, а также между ними и собою.

Новичкам всегда везет. Рожденный, чтобы стать охотником (хотя он об этом и не знал), он поступил опрометчиво, забыв о пище при первом своем вторжении в мир. Лишь по слепой случайности ему посчастливилось напасть на искусно скрытое гнездо глухаря. Он свалился в него. Он попробовал пройти по упавшей сосне; гнилая кора не выдержала его тяжести, и с отчаянным визгом он сорвался с круглого ствола, пролетел сквозь листву и ветки небольшого куста и очутился между семью птенцами глухаря.

Они запищали и сначала испугали его. Затем он увидел, что они очень малы, и стал смелее. Они двигались. Он наступил на одного лапой, и тот задвигался быстрее, чем доставил волчонку удовольствие. Волчонок обнюхал его и взял в рот. Птенец бился и щекотал ему язык; волчонок почувствовал голод. Его челюсти сомкнулись. Послышался треск хрупких костей, и теплая кровь закапала из пасти. Было вкусно. Он понял, что это такое же мясо, какое давала ему мать, но только живое и, следовательно, лучше. Таким образом он съел маленького глухаря, но не остановился на этом, а сожрал весь выводок. Потом облизнулся точно так же, как это делала его мать, и начал выбираться из куста.

Но тут на него налетел крылатый вихрь, и он был приведен в замешательство, ослепленный стремительным натиском и яростными ударами крыльев. Он спрятал голову между лапами и завизжал. Удары усилились. Самка глухаря была в ярости. Но разозлился и волчонок. Он поднялся, рыча и отбиваясь лапами, запустил свои крошечные зубы в крыло птицы и решительно тащил и дергал его. Глухарь отчаянно отбивался, нанося ему удары свободным крылом. Это была первая битва волчонка. Он ликовал. Забыв о неизвестном и уже не боясь ничего, он дрался и рвал живое существо, которое било его. Притом живое существо было мясом. Жажда убивать охватила волчонка, только что уничтожившего несколько маленьких дивных существ. Теперь он должен уничтожить и большое живое существо. Он был увлечен борьбой и счастлив, хотя и не знал о том, что счастлив. Он дрожал от возбуждения, которого до сих пор ему не приходилось испытывать.

С рычанием держал он птицу. Она вытащила его из куста. Когда же она повернулась и попыталась затащить его обратно, он выволок ее на открытое место. Она кричала и била его крылом, а ее перья разлетались по воздуху. Волчонок разъярился. Воинственная кровь предков поднялась и бурлила в нем. В нем кипела жизнь, хотя он этого не знал. Он выполнял свое назначение в мире, делая то, для чего был создан, то есть убийством добывал пищу и сражался из-за этого. Он оправдывал свое существование, осуществляя высшее назначение жизни, потому что жизнь достигает своих вершин, когда с наибольшей энергией выполняет то, что призвана выполнять.

Через некоторое время птица перестала бороться, но волчонок все еще держал ее за крыло, и они оба лежали на земле и смотрели друг на друга. Волчонок попробовал зарычать угрожающе и свирепо, птица клюнула его в нос, который сильно болел после предыдущих событий. Волчонок попятился, но не выпустил крыла. А она клюнула его еще и еще раз. Он завизжал от боли и попытался увернуться, забывая, что, держа ее, он тащит ее за собою. Дождь ударов посыпался на его ноющий от боли нос, и воинственный пыл угас в нем. Бросив добычу, с поджатым хвостом, он со всех ног пустился в бесславное бегство.

Он лег отдохнуть на другой стороне поляны, около кустов, с высунутым языком, с поднимающимися и опускающимися боками, с ноющим от боли носом, что заставляло его повизгивать. Но внезапно он почувствовал, что ему угрожает что-то страшное. Неизвестное со всеми своими ужасами устремилось на него, и он инстинктивно отпрянул под защиту куста. Едва он сделал это, как на него порывисто пахнуло ветром и большое крылатое тело зловеще мелькнуло и удалилось. Ястреб, ринувшийся на него сверху, промахнулся.

Пока волчонок лежал под кустом, приходя в себя от страха, и уже начал боязливо выглядывать, самка глухаря на другой стороне поляны суетилась у разоренного гнезда. Горечь утраты была причиной того, что она не заметила крылатого хищника. Но волчонок наблюдал – и это было предостережением и уроком для него – быстрое падение ястреба, взмах крыльями над самой землей, удар когтей, мучительный, смертельный крик глухаря и полет ястреба, уносившего свою добычу.

Долго оставался волчонок в своем убежище. Он научился многому. Живые существа – это мясо, которое так хорошо есть. Но живые существа, если они достаточно велики, сами могут причинить ему вред. Лучше есть маленьких, вроде цыплят глухаря, оставляя в покое больших, как глухарка. И все же он чувствовал, что самолюбие его пострадало. Ему хотелось еще раз сразиться с самкой глухаря (жаль, что ее унес ястреб). Но, может быть, найдутся другие? Надо пойти и поискать.

Волчонок спустился по отлогому берегу к ручью. Он еще не видел воды. Вот хорошее место для ходьбы! Поверхность совсем ровная. Он храбро ступил на нее и, визжа от страха, пошел вниз, прямо в объятия неизвестного. Было холодно, у него перехватило дыхание. Вода попала ему в легкие вместо воздуха, которым он привык дышать. Удушье, похожее на предсмертную тоску, стиснуло горло, и он принял это за самую смерть. У него не было никакого сознательного представления о смерти, но, подобно всякому животному Севера, он инстинктивно боялся ее. Она казалась ему самой большой болью, главной сущностью неизвестного, суммой всех ужасов, высшей и невообразимой катастрофой, какая когда-либо может случиться с ним, катастрофой, о которой он ничего не знал, но которой боялся.

Он всплыл на поверхность, и сладкий воздух проник в раскрытую пасть. На этот раз он не скрылся под водой. Совершенно так, как будто это было для него давно привычным делом, он стал бить всеми лапами и поплыл. Берег находился от него всего на расстоянии ярда, но он вынырнул к нему спиной, его глаза остановились на противоположном берегу, туда он и поплыл. Ручей был узким, но в этом месте расширялся на двадцать футов.

На середине течение подхватило волчонка и понесло вниз, прямо к небольшому водопаду; здесь уже было нельзя плыть. Спокойная вода вдруг забурлила, и волчонок то скрывался под водою, то оказывался на поверхности. Его вертело вверх и вниз, вправо и влево, ударяя о камни. И при каждом ударе он взвизгивал. Движение его сопровождалось рядом взвизгов, и по ним можно было бы сосчитать число камней, о которые он ударялся.

Ниже порогов его подхватило течением, тихонько отнесло к берегу и нежно положило на ложе из гравия. Он поспешно выкарабкался из воды и лег. Теперь он узнал еще больше о мире. Вода не была живая, но двигалась! Кроме того, она казалась плотной, как земля, но плотности в ней не было. Отсюда он вывел заключение, что вещи не всегда таковы, какими кажутся. Страх перед неизвестным, бывший у волчонка наследственным недоверием к окружающему миру, теперь, благодаря опыту, усилился. С этих пор он не станет доверять внешней видимости вещей. Прежде чем отнестись к предмету доверчиво, он сначала узнает его настоящие свойства.

И еще одно приключение суждено было испытать ему в этот день. Он вспомнил, что на свете существует его мать. И им овладело такое чувство, что она нужна ему более, чем все остальное на свете.

Его маленькое, утомленное всеми происшествиями тело изнемогало; равно изнемог и его крохотный мозг. За все прошлые дни он не пережил столько, сколько сегодня. К тому же ему сильно хотелось спать. Итак, он отправился на поиски пещеры и матери, испытывая в то же время гнетущее состояние одиночества и беспомощности.

Он пробирался сквозь кустарник, когда услышал резкий свирепый крик, и что-то желтое мелькнуло перед его глазами. Он увидел метнувшуюся под куст ласку. Она была маленькая – и он не испугался. Затем у самых своих ног он увидел другого маленького зверька, всего в несколько дюймов длиной – крохотного детеныша ласки, который рискнул непослушно, как он сам, уйти из дома. Детеныш пытался убежать, но волчонок перевернул его лапой. Детеныш издал забавный резкий крик. В следующий момент перед глазами волчонка снова мелькнуло что-то желтое, снова послышался крик, и в тот же миг он получил сильный удар по голове, и острые зубы матери-ласки впились в его шею.

Пока он пятился, визжа и плача, ласка прыгнула к своему детенышу и исчезла вместе с ним в ближайшем кустарнике. Боль от укуса еще не прошла, но боль от обиды была сильнее. Зверек был такой маленький и такой свирепый! Волчонку еще предстояло узнать, что маленькая ласка – самый жестокий, самый мстительный и ужасный хищник Северной пустыни.

Он еще не перестал скулить, когда ласка появилась опять. Она не бросилась на него сразу, так как ее детенышу уже не грозила опасность, а приближалась осторожно. Волчонку представился случай рассмотреть ее худое, змеевидное тельце и поднятую змеевидную головку. С резким, угрожающим криком она подходила все ближе и ближе.

Быстрее, чем он мог уследить своим неопытным взглядом, последовал прыжок, и худое желтое тело на миг исчезло из поля его зрения. В следующий момент она уже впилась в его горло, глубоко прокусив шкуру.

Сначала он пробовал отбиваться, но он был слишком мал и неопытен и скоро должен был отказаться от борьбы. Рычание его превратилось в жалобный вой, а желание драться – в стремление бежать. Но ласка не отпускала его. Она висела на нем, стараясь добраться острыми зубами до большой артерии, где вместе с кровью пульсировала его жизнь.

Жизнь волчонка должна была закончиться, и о нем нельзя было бы написать никакого рассказа, если бы в этот момент не выскочила из кустов волчица. Ласка оставила волчонка и стрелой метнулась к горлу волчицы, но, промахнувшись, вцепилась ей в челюсть. Волчица взмахнула головой, как бичом, и подкинула ласку высоко в воздух. Ее челюсти на лету схватили гибкое желтое тело, и ласка нашла смерть, хрустя на ее зубах.

Волчонок испытал новый прилив нежности со стороны матери. Найдя его, она, казалось, радовалась даже больше, чем он. Она обнюхивала и ласкала его, зализывала его ранки, оставленные острыми зубами ласки. Затем мать с волчонком, разделив тело кровопийцы, съели ее, вернулись в пещеру и уснули.

Развитие волчонка шло быстро. Он отдыхал два дня, а затем отважился опять уйти путешествовать. Во время этого похода он нашел молодую ласку, мать которой была съедена с его помощью; с молодой лаской произошло теперь то же, что с ее матерью. На этой прогулке он не заблудился. Утомившись, он нашел дорогу обратно к пещере и лег спать. После этого он каждый день уходил и бродил все дальше и дальше.

Он начал вернее оценивать свою силу и слабость, чтобы знать, когда надо быть смелым, когда осторожным. Он пришел к заключению, что осторожным следует быть всегда, и держался этого правила, за исключением тех редких моментов, когда, уверенный в своих силах, предавался взрывам ярости и алчности.

Он походил на разъяренного бесенка при встрече с заблудившимся глухарем и никогда не оставлял без свирепого рычания болтовни белки, впервые замеченной им у сухой сосны. В то же время вид птички, ответившей в день его выхода в мир ударом клюва на его любопытство, приводил его в бешенство.

Но бывали минуты, когда даже эта птичка не производила на него никакого впечатления, это случалось, когда он чувствовал приближение опасности от других ищущих добычи хищников. Он никогда не забывал ястреба, движущаяся тень которого заставляла его заползать в густой кустарник. Он больше не переваливался с боку на бок и уже перенял от своей матери воровскую, скользящую походку, обманчивая быстрота которой была незаметна для глаза.

Что касается охоты, то удача сопутствовала ему лишь вначале. Семь цыплят-глухарей да малютка-ласка – вот и вся его добыча. Но желание убивать росло в нем с каждым днем, и он лелеял честолюбивые планы добраться до белки, всегда извещавшей своей трескотней обитателей леса о приближении волчонка. Однако птицы летают по воздуху, белка прыгает по деревьям, и к ним можно подкрасться незаметно лишь тогда, когда они бывают на земле.

Волчонок питал глубокое уважение к матери. Она умела добывать пищу и никогда не забывала приносить его долю. Кроме того, она была бесстрашна, а ему еще не приходило в голову, что это бесстрашие дается лишь опытом и знанием; он считал бесстрашие выражением силы. И чем старше он становился, тем больше чувствовал эту силу в ударах ее лап, в то время как толчки носом сменились ударами клыков. Это тоже внушало уважение. Она требовала от него повиновения, и чем старше он становился, тем суровее делался ее нрав.

Опять наступило голодное время, и волчонок уже вполне сознательно испытывал муки голода. Волчица отощала в поисках добычи. Она редко спала в пещере, проводя время на охоте, но все было напрасно. Голод продолжался недолго, но был жесток. Волчонок не находил молока в сосках матери, а мяса ему давно уже не перепадало.

Раньше он охотился для забавы, теперь же принялся за дело по необходимости, борясь со смертью, но ему не везло. Неудачи ускорили его развитие. Он тщательно изучил привычки белки и старался подкрасться к ней, чтобы поймать ее. Он изучил образ жизни лесных мышей и выкапывал их из нор; изучил обычаи зеленого дятла и других птиц. И настал день, когда тень от ястреба не могла заставить его уползти в кусты. Он стал сильнее, умнее, увереннее. И в нем крепла отчаянная смелость. Как-то раз он вызывающе сел на открытом месте и ждал, чтобы из синей глубины к нему на поединок слетел ястреб. Он знал, что там, над ним, кружилось в небе мясо, и его желудок настойчиво требовал пищи. Но ястреб отказался принять бой, и волчонок уполз в кусты и скулил там от разочарования и голода.

Но голод кончился. Волчица принесла добычу, странное мясо, не похожее на то, какое приносила когда-либо прежде. Это был детеныш рыси, уже подросший, как и волчонок, но не такой большой. И все мясо она отдала волчонку. Его мать удовлетворила свой голод в другом месте, и он не знал ни того, что это был последний детеныш из выводка рыси, съеденного волчицей, ни того, какой отчаянный поступок совершила мать. Он знал только, что детеныш рыси с бархатной шкуркой – пища, и ел его, наслаждаясь каждым куском.

Полный желудок располагает к покою, и волчонок спал в пещере, прижавшись к матери. Его разбудило ее рычание. Никогда он не слыхал, чтобы она рычала так страшно. Возможно, за всю свою жизнь она никогда не рычала грознее. Но для этого была причина, и никто не знал ее лучше, чем она. Истребление целого выводка рыси не могло пройти безнаказанно. В ярком свете полудня волчонок увидел рысь, вползающую в пещеру. При виде ее шерсть на его спине встала дыбом. В пещеру вползал ужас, ему это было ясно и без подсказки инстинкта. И если даже вид рыси был недостаточно грозным, то крик ярости, который издала незваная гостья, крик, начавшийся рычанием и быстро перешедший в оглушительный визг, оказался еще убедительнее.

Жизнь, крепнущая в волчонке, словно бросила его вперед. Он вскочил и храбро зарычал подле матери. Но та оскорбительно оттолкнула его и заслонила собою. Низкая пещера не давала рыси прыгнуть, и она продолжала ползти. Волчица ринулась на нее и придавила к земле. Волчонку не много удалось разобрать в этой битве; он слышал ужасный рев, рычание, фырканье и визг. Звери сцепились; рысь рвала и грызла волчицу, пуская в ход когти и зубы, в то время как волчица могла действовать только клыками.

Волчонок подскочил и вцепился зубами в заднюю лапу рыси, прилип к ней, яростно рыча. Хотя не знал он этого, но тяжестью своего тела он стеснял движения рыси и помогал матери. Но в пылу борьбы они подмяли его под себя и ему пришлось выпустить ногу рыси. На миг обе матери отскочили друг от друга, но, прежде чем они сцепились вновь, рысь ударила волчонка своей огромной передней лапой, разодрав ему плечо до кости и с такой силой отбросив к стене, что он перевернулся в воздухе. Пронзительный визг боли и страха прибавился к звукам борьбы. Но схватка продолжалась так долго, что у волчонка было время вдоволь накричаться и испытать новый прилив мужества. Он снова вцепился в заднюю ногу рыси, яростно рыча.

Рысь была мертва. Но и волчица сильно ослабла от ран. Сначала она ласкала волчонка и лизала его раненое плечо, но потеря крови до такой степени ослабила ее, что она целые сутки пролежала возле своего мертвого врага без движения и еле дыша. Она неделю покидала пещеру только для того, чтобы утолить жажду, и каждое движение причиняло ей боль. К концу недели рысь была съедена, а раны волчицы зажили настолько, что позволили ей снова начать охоту.

Плечо волчонка еще болело, и он долго хромал. Но мир за это время, казалось, изменился. Теперь волчонок держался в нем гораздо увереннее и с чувством гордости, какой у него не было до битвы. Он знал теперь, как сурова жизнь; он сражался, он зубами вцепился в ногу врага и остался жив. Теперь он вел себя смело и даже вызывающе, что было уже совсем ново. Он не боялся больше мелких существ, робость его почти исчезла, хотя неизвестное не переставало угнетать его своими неосязаемыми и вечно грозными тайнами.

Он стал сопровождать мать на охоту, часто видел, как она убивает дичь, и сам начал принимать участие в этом. Он уже начал постигать закон добычи.

В жизни есть две породы: его собственная и чужая. К его породе принадлежала его мать и он сам; к чужой – все остальные живые существа. Но чужая порода тоже делилась на две части; первую составляли те, которых его порода убивала и ела. Это были не хищники и мелкие хищники. Другая часть убивала и ела его породу, или его порода убивала и ела этих хищников. И из этого разделения создался закон. Цель жизни – добыча. Жизнь питается жизнью. Есть те, кто ел, и те, кого ели. Закон был такой: есть или быть съеденным. Волчонок не формулировал закона, не ставил границ, не разбирал его, чтобы сделать вывод. Он и не думал о законе, но жил согласно его велениям.

Он везде видел действие этого закона. Он съел птенцов глухаря. Ястреб съел их мать и хотел съесть его. Позже, когда он, волчонок, вырос, почувствовал свою силу, он хотел съесть ястреба. Он съел детеныша рыси. Рысь хотела съесть его, но сама была убита и съедена. И так без конца. Этому закону следуют все живущие и он тоже. Он – хищник. Его пища только мясо, живое мясо, которое быстро убегало от него, улетало в воздух, взбиралось на дерево, скрывалось под землю, а иногда вызывало его на бой или гналось за ним самим.

Если бы волчонок умел думать как человек, он представлял бы себе жизнь в виде ненасытного аппетита, а мир – как собрание множества аппетитов, преследующих и преследуемых, охотящихся или убегающих от хищника, едящих или съедаемых, – и все это в слепоте и беспорядке, среди жестокости и расстройства, в хаосе, управляемом случайностью, беспощадностью и бесконечностью.

Но волчонок не думал как человек. Он был не способен к широким обобщениям, а следовал одной мысли, сиюминутному желанию. Помимо закона добычи было множество других, второстепенных законов, которые он должен был изучить, а изучив, повиноваться им. Мир полон неожиданностей. Жизнь, которая играла в нем, и силы, управляющие телом, доставляли бесконечное счастье. Охота за дичью давала наслаждение; борьба и гнев приносили удовольствие. Даже ужас и тайна неизвестного укрепляли жизнь.

Кроме этого, в жизни было много приятных ощущений. Полный желудок, ленивая дремота на солнце – все это вполне вознаграждало его за все труды и рвение. А труды и рвение сами таили в себе награду. Они были проявлением жизни, а жизнь, когда проявляет себя, дает счастье. Таким образом, волчонок не сетовал на враждебную среду. Он был полон жизни, очень счастлив и очень доволен и горд собою.