Текст книги "Путешествие на «Снарке»"

Глава II. Непостижимое и чудовищное

– Не жалейте денег, – сказал я Роско. – Пусть на «Снарке» все будет самое лучшее. О внешнем виде не очень заботьтесь. На мой взгляд, нет ничего лучше обшивки из простых сосновых досок. Все деньги вкладывайте в конструкцию. «Снарк» должен быть крепким и остойчивым, как ни одно судно в мире. Все равно, чего бы это ни стоило! Вы только смотрите, чтобы оно было крепким и остойчивым, а я буду писать и писать и достану денег, чтобы оплатить все.

И я доставал… доставал, сколько мог, ибо «Снарк» пожирал деньги быстрее, чем я их зарабатывал. В самом непродолжительном времени мне пришлось брать в долг, в дополнение к моему заработку. Иногда я занимал тысячу долларов, иногда две, а иногда и пять. И ежедневно я продолжал зарабатывать и тратить на «Снарк» все заработанное. Я работал и в воскресенья, никаких праздников у меня не было. Но дело стоило того. Всякий раз, когда я вспоминал о «Снарке», я думал: для него стоит поработать, стоит!

Милейший читатель, вы должны познакомиться с главными достоинствами «Снарка». Длина его – сорок пять футов по ватерлинии. Обшивка днища – в три дюйма толщиной. Бортовая обшивка – два с половиной дюйма. Палубный настил – в два дюйма. Ни в одной доске нет ни одного сучка – это я знаю наверное, потому что они специально заказаны в Пюджет-Саунде. В корпусе «Снарка» четыре отсека, непроницаемые для воды, – иначе говоря, он разделен поперек тремя водонепроницаемыми переборками. Таким образом, если бы даже «Снарк» получил основательную течь, только один отсек будет залит водой, а три других будут поддерживать его на поверхности и дадут нам возможность заделать пробоину. Эти переборки имеют еще одно важное преимущество. В последнем отсеке помещается шесть баков, а в них – тысяча галлонов бензина. Бензин, как известно, – вещь очень опасная на маленьком судне в открытом море. Но если шесть баков, которые, конечно, не текут, поставлены в отдельном помещении, герметически изолированном, то опасность, как видите, невелика.

«Снарк» – парусник. Он так и строился, чтобы ходить под парусами. Но, между прочим, в качестве дополнения на нем был установлен двигатель в семьдесят лошадиных сил. Двигатель хорош. Я это знаю. И не могу не знать, так как заплатил за его доставку из Нью-Йорка. На палубе над машинным отделением помещается брашпиль. Это чудеснейшая штука. Она весит несколько сот фунтов и занимает немало места. Вы понимаете, смешно выбирать якорь вручную, когда у нас на судне машина в семьдесят лошадиных сил. Мы установили соединенный с мотором привод, который был специально заказан на чугунолитейном заводе в Сан-Франциско.

«Снарк» решено было сделать комфортабельным, и денег на это не жалели. Например, ванная. Правда, она невелика, но зато в ней все удобства любой ванной комнаты на суше. Это не ванная, а мечта, пленительный сон о насосах, рычагах, клапанах, кранах и прочих остроумных изобретениях. Ну, зато я лежал ночи напролет с открытыми глазами, обдумывая эту ванную. Но ванная – это еще не все, у нас есть спасательная шлюпка и моторная лодка. Они помещаются на палубе и отнимают там последнее свободное место. Но ведь это своего рода страхование жизни, и всякий осторожный человек, даже если ему и удастся построить такое крепкое и стройное судно, как «Снарк», непременно захочет иметь в придачу спасательную лодку. А у нас хорошая шлюпка. Прямо игрушка, а не шлюпка. По смете она должна была стоить сто пятьдесят долларов, а когда дошло дело до платежа, мне пришлось выложить триста девяносто пять. По этому можно, конечно, судить, насколько она хороша.

Я мог бы очень долго перечислять все разнообразные достоинства и преимущества «Снарка», но я воздерживаюсь. Я и так хвастался достаточно и сделал это с определенной целью, как станет видно еще до конца настоящей главы: будьте любезны вспомнить ее заголовок – «Непостижимое и чудовищное». Решено было, что «Снарк» отплывает 1 октября 1906 года. Что он не отплыл, было непостижимо и чудовищно. И, главное, не было никаких разумных оснований для этого, разве вот только, что он не был готов. Но почему он не был готов, на это опять-таки не было никаких разумных оснований. Окончание постройки было обещано к 1 ноября, потом к 15-му, потом к 1 декабря, но «Снарк» не был готов и к этому сроку. Первого декабря мы с Чармиан покинули нашу милую, тихую Сономскую Долину и переехали в душный, зловонный город – ненадолго, конечно, о нет, всего каких-нибудь недели на две: 15 декабря мы должны были выйти в плавание. В этом не могло быть никаких сомнений, потому что так сказал Роско, это был его совет – переехать в город за две недели до отплытия. Увы, прошло две недели, прошло четыре недели, прошло шесть недель, прошло восемь недель, а мы были дальше от этого долгожданного момента, чем когда-либо. Вы ждете объяснений? От кого? От меня? Я не могу их дать. Это единственная вещь в моей жизни, от объяснения которой я просто увернулся. Да и нет никаких объяснений, а то я бы, конечно, дал их. Я работник слова, и я признаю свою полную неспособность объяснить словами, почему «Снарк» не был готов. Я уже сказал и должен повторить еще раз: это было непостижимо и чудовищно.

Восемь недель превратились в шестнадцать, и тогда в один прекрасный день Роско порадовал нас словами:

– Если мы не выйдем в море к первому апреля, отдаю вам свою голову, и можете сделать из нее футбольный мяч.

А через две недели он сказал:

– Боюсь, что мне пора пустить голову на футбольные тренировки.

– Ну, не беда! – говорили мы с Чармиан друг другу. – Зато какое это будет удивительное судно, когда оно будет готово!

И тогда, для обоюдного ободрения, мы принимались перечислять все многочисленные и разнообразные достоинства «Снарка». А я опять занимал деньги и опять сидел за письменным столом, писал еще настойчивее и героически отказывался от воскресений и от прогулок за город с друзьями. Я строил судно – и, клянусь вечностью, оно должно быть настоящим судном, с большой буквы – Судно, чего бы это мне ни стоило.

О, я забыл еще одно удивительное качество «Снарка», которым я должен похвастать, – это конфигурация его носа! Ни одна волна не могла бы залить такой нос. Ему не страшны никакие волны. Он смеется над ними. Он бросает океану вызов. И при всем том он красив: его линии – это целая сказка. Вряд ли есть еще судно на свете, благословенное таким же красивым и в то же время практичным носом. Он создан для того, чтобы побеждать ураганы. Один взгляд на него убеждал, что ради такого носа все затраты – ничто. И всякий раз, когда наше плавание откладывалось или приходилось делать дополнительные расходы, мы вспоминали об изумительном носе и успокаивались.

«Снарк» – небольшое судно. Когда я прикинул, что оно обойдется мне в семь тысяч долларов, мой подсчет был трезв и щедр. Мне приходилось строить амбары и дома, и я знаю, что стоимость постройки всегда имеет склонность выйти далеко за пределы первоначальной сметы. Это я знал, я это учел, когда исчислял предположительную стоимость «Снарка» в семь тысяч долларов. Но он обошелся мне в тридцать тысяч. И, пожалуйста, не задавайте мне вопросов! Это истинная правда. Я сам подписывал чеки и добывал деньги. Разумеется, объяснить это невозможно. Это непостижимо и чудовищно, как вы, конечно, со мной согласитесь, когда дочитаете мой рассказ.

Потом началась история со сроками. Я имел дело с представителями сорока семи артелей и со ста пятнадцатью различными фирмами. И ни один рабочий, ни одна фирма не сдали мне работы в заранее установленный срок – вовремя они являлись только за деньгами и счетами. Все клялись мне бессмертием своей души, что исполнят работу в такой-то срок, и, как правило, после такой клятвы больше чем на три месяца не опаздывали. Так шло время, и мы с Чармиан утешали друг друга разговорами о том, какое чудесное судно «Снарк» – остойчивое и крепкое; мы садились в маленькую лодочку, объезжали вокруг «Снарка» и восхищались его необыкновенным, чудесным носом.

– Представь себе, – говорил я Чармиан, – шторм у берегов Китая, «Снарк» лежит в дрейфе, и его изумительный нос направлен наперерез волнам. Ни одна капля воды не перекатится через него. Он будет сух, как перышко, а мы, пока бушует буря, будем внизу, в каюте, играть в вист.

И Чармиан восторженно сжимала мою руку и восклицала:

– Он стоит всего этого – просрочек, расходов, усталости и всего прочего! В самом деле, что за чудесное судно!

Когда я глядел на нос «Снарка» или думал о его водонепроницаемых переборках, я ощущал прилив бодрости. Но на остальных это не действовало. Мои друзья начали каждый раз заключать с нами пари, что мы не снимемся в назначенный срок. Первым выиграл пари мистер Виджет, которому мы поручили следить за нашей усадьбой в Сономе. Он выиграл это пари в день нового, тысяча девятьсот седьмого года. Вслед за тем пари на нас так и посыпались. Мои друзья набросились на меня, подобно толпе гарпий, держа пари против любого срока отплытия, который я назначал. Я был безрассуден и упрям. Я заключал одно пари за другим, и мне приходилось платить. Жены моих добрых друзей осмелели настолько, что даже те, которые никогда до сих пор не бились об заклад, заключали пари со мною. И им я тоже платил мои проигрыши.

– Это ровно ничего не значит, – сказала мне Чар– миан. – Подумай только, какой у «Снарка» нос и как мы будем лежать в дрейфе в Китайском море!

– Видите ли, – сказал я моим друзьям, рассчитываясь за последнюю партию проигранных пари, – мы не жалеем ни трудов, ни денег, лишь бы «Снарк» был самым лучшим судном, какое когда-либо выходило под парусами через Золотые Ворота. Вот и задерживаемся немного.

Между тем издатели, с которыми у меня были заключены договоры, осаждали меня и требовали объяснений. Но что же я мог объяснить им, когда я и себе-то объяснить ничего не мог и когда никто, даже Роско, ничего не понимал? Газеты стали подсмеиваться надо мной и помещать юмористические куплеты на отплытие «Снарка» с припевами вроде: «Скоро, скоро, только не сегодня!»

Но Чармиан снова подбадривала меня, напоминая мне о носе, и я шел к банкиру и брал еще пять тысяч долларов под векселя.

Однако нет худа без добра, и наша задержка тоже сослужила мне службу. Один из моих приятелей, считающий себя критиком, написал статью, где разделал меня в пух и прах, и не только за то, что я уже создал, но и за все то, что я когда-либо в своей жизни еще создам; он рассчитывал, что статья выйдет, когда я буду уже в океане. Но она вышла, а я все еще сидел на берегу, и ему пришлось изворачиваться, придумывая объяснения.

А время шло. С каждым днем становилось очевидным только одно, а именно, что в Сан-Франциско постройку «Снарка» закончить не удастся. Он так долго строился, что начал разваливаться и изнашиваться, и это изнашивание шло скорее, чем могла идти починка. Он стал некоей притчей во языцех. Никто не относился к нему всерьез, а меньше всего те, кто на нем работал. Тогда я сказал, что пущу его таким, как он есть, и закончу постройку в Гонолулу. После этого он дал течь, которую, конечно, надо было заделать до отплытия. Пришлось ввести его в док. Но во время этой операции его здорово стиснуло между двумя баржами и помяло ему бока. В доке мы поставили его на катки, но когда мы стали его вытаскивать, катки разъехались, и корма увязла в иле.

Теперь он перешел из рук судостроителей в руки спасателей поврежденных судов. В сутки бывает два прилива, и во время каждого прилива, днем и ночью, целую неделю напролет, два буксирных парохода тащили «Снарк». А он, искалеченный и разбитый, сидел кормой в иле. Тогда, чтобы выбраться из этого плачевного положения, мы решили пустить в дело изготовленный в местной литейной мастерской цепной привод, который должен был передавать вращение от нашего двигателя на брашпиль. Мы в первый раз прибегали к этому приспособлению. Но цепь оказалась с изъяном: звенья ее распались, и брашпиль остался без привода. Вслед за тем вышел из строя семидесятисильный двигатель. Двигатель этот был заказан в Нью-Йорке; так значилось на дощечке, прикрепленной к его основанию; но основание тоже оказалось с изъяном, и семидесятисильная машина отломилась от треснувшего основания, подскочила в воздух, сокрушая все болты и крепления, и повалилась на бок. А «Снарк» продолжал сидеть в иле, и два буксирных парохода продолжали безуспешно тащить его.

– Ничего, – сказала Чармиан, – зато подумай только, какой он крепкий и остойчивый!

– Да, – сказал я, – и какой у него изумительный нос!

Итак, мы собрались с духом и продолжали начатое. Поломанный двигатель мы привязали к его негодному основанию; разлетевшуюся передачу мы сняли и спрятали отдельно, – все это мы сделали, чтобы после, в Гонолулу, произвести необходимые починки и заказать новые звенья для передачи. Когда-то, в туманной дали времен, «Снарк» покрыли белым грунтом, по которому собирались красить его дальше. При внимательном исследовании и теперь еще видны были следы окраски. Но внутри «Снарк» так и не удалось покрасить. Внутри он был покрыт жирным слоем грязи и табачного сока, который оставили все многочисленные рабочие, перебывавшие на нем. Но мы относились к этому спокойно; сор и грязь нетрудно счистить, а позже, когда мы доберемся до Гонолулу, можно будет покрасить «Снарк» при его ремонте.

С большим трудом нам удалось стащить «Снарк» с того места, где он застрял, и поставить его у Оклэндской пристани. Мы привезли на телегах из дому всякую утварь, и книги, и одеяла, и багаж наш, и наших служащих. Одновременно с этим лавиной посыпалось и все остальное: дрова и уголь, вода и резервуары для воды, овощи, провизия, керосин, спасательная шлюпка, моторная лодка, все наши знакомые, все знакомые наших знакомых и все те, кто утверждал, будто они знакомые наши, да к тому же еще кое-какие знакомые тех, кто был знаком со знакомыми кое-кого из членов нашей команды. Были здесь также репортеры, и фотографы, и совсем посторонние люди, и над всем этим носились облака угольной пыли с пристани.

Было решено, что мы снимемся в воскресенье, в одиннадцать утра. Наступил вечер субботы. И толпа и угольная пыль были особенно густы в этот день. В одном кармане у меня была чековая книжка, вечное перо и промокательная бумага; в другом кармане около двух тысяч долларов золотом и банковыми билетами. Я готов был встретить кредиторов: мелких – наличными, солидных – чеками – и ждал только Роско, который должен был привезти счета ста пятнадцати фирм, задержавших меня здесь столько месяцев.

И вдруг еще раз совершилось непостижимое и чудовищное. Раньше чем успел приехать Роско, приехал другой. Этот другой был судебным приставом Соединенных Штатов. Он укрепил бумажку на гордой мачте «Снарка», и все на пристани могли прочесть, что на «Снарк» наложен арест за неуплату долгов. Затем судебный пристав оставил «Снарк» на попечение маленького старичка, а сам удалился. Теперь я уже не имел власти над «Снарком» и над его изумительным носом. Теперь его господином и повелителем был маленький старичок, который любезно разъяснил мне, что начиная с этого дня я буду выплачивать ему три доллара ежедневно за то, что он будет господином и повелителем «Снарка». От него я узнал также имя человека, наложившего на «Снарк» арест. Это был некто Селлерс, а долг был в двести тридцать два доллара, – долг был не больше, чем можно было ждать от носителя такой фамилии. Селлерс![1]1
  Sellers (англ.) – торгаш, купец.


[Закрыть] Праведные боги! Селлерс!

Но кто был этот Селлерс, черт возьми? Я заглянул в чековую книжку и нашел, что две недели тому назад уплатил ему пятьсот долларов. Из рассмотрения других чековых книжек обнаружилось, что в течение длительной постройки «Снарка» я выплатил ему несколько тысяч долларов. Так почему, скажите, хотя бы просто из приличия он не представил своего жалкого счета, вместо того чтобы накладывать арест на «Снарк»? Я засунул руки в карманы и нащупал в одном чековую книжку и перо, а в другом – золото и бумажки. Там было достаточно денег, чтобы несколько раз оплатить его грошовый счет… Но тогда зачем? Почему? Объяснений не было: просто это было непостижимо и чудовищно.

Хуже всего оказалось то, что «Снарк» был опечатан в субботу вечером; я хотя и немедленно отправил адвокатов и различных агентов по всему Оклэнду и Сан-Франциско, никого найти не удалось – ни судью, ни судебного пристава, ни мистера Селлерса, ни адвоката мистера Селлерса. Все, решительно все уехали на воскресенье из города. Вот почему «Снарк» не снялся с якоря в воскресенье, в одиннадцать утра. Маленький старичок был на своем посту и сказал: «Нет». А мы с Чармиан прогуливались напротив «Снарка» по пристани и восхищались его изумительным носом, воображая, как он будет пронзать все штормы и тайфуны.

– Глупая буржуазная выходка! – говорил я Чармиан, имея в виду Селлерса и наложенный им арест. – Поступок перетрусившего мелкого торгаша. Но это не беда. Как только мы выйдем в открытое море, все неприятности кончатся.

И мы, действительно, наконец отплыли – во вторник, 13 апреля 1907 года. Отплыли, надо сознаться, без всякого шика. Якорь нам пришлось выбирать вручную, потому что передаточный привод был разбит вдребезги. Обломки двигателя в семьдесят лошадиных сил тоже пришлось сложить в трюм в качестве балласта. Но это же пустяки в конце концов. Все это можно было наладить в Гонолулу. Зато в остальном наш корабль великолепен. Правда, двигатель на моторной лодке отказался действовать, а спасательная шлюпка текла, как решето, но в конце концов это все были приложения к «Снарку», а не сам «Снарк». «Снарк» – это водонепроницаемые переборки, солидная обшивка, без единого сучка, все приспособления ванной комнаты – вот что такое «Снарк». Но выше всего был, конечно, благородно-пронзительный нос «Снарка», который победно пронзит все ветры и волны.

Мы прошли через Золотые Ворота и повернули на юг, рассчитывая попасть в полосу северо-восточных пассатов. Не успели мы двинуться, как начались приключения. Я сообразил заранее, что для такого путешествия, как наше, молодость важнее всего, а потому взял с собой целых три молодости: молодость повара, молодость мою и молодость мальчика для услуг. Оказалось, что я ошибся только на две трети. Я забыл, что молодость часто подвержена морской болезни. В двух случаях из трех именно это и произошло. Как только мы вышли в открытое море, кок и бой забрались на свои койки и больше от их молодости целую неделю не было никакого прока. Из вышеизложенного ясно, что мы были лишены горячей пищи и должной чистоты и порядка в каютах и на палубе. Но это нас не слишком огорчило, ибо мы вскоре обнаружили, что ящик с апельсинами где-то и когда-то промерз; что яблоки заплесневели и загнили; что корзина капусты была доставлена уже в гнилом виде и подлежала немедленному удалению за борт; что в морковь попал керосин, брюква была, как дерево, а свекла испорчена; что растопка трухлявая и гореть не будет; что уголь, доставленный в дырявых мешках из-под картофеля, рассыпается по палубе и его смывает водой.

Но в конце концов это тоже пустяки – детали, подробности, не больше. Все дело в самом судне, а оно, как вы знаете, было прекрасно… Я прошелся по палубе и меньше чем в минуту насчитал четырнадцать сучков в ее великолепном настиле, заказанном специально в Пюджет-Саунде с той целью, чтобы сучков в ней не было. К тому же палуба протекала, здорово протекала. Роско принужден был покинуть свою койку, инструменты в машинном отделении заржавели, не говоря уже о провизии в камбузе, испорченной от соленой воды. Протекали также борта «Снарка», протекало и днище, и мы должны были выкачивать воду каждый день, чтобы не пойти ко дну. Пол камбуза у нас на два фута возвышается над внутренней обшивкой днища, но когда я забрался в камбуз, чтобы поискать чего-нибудь съедобного, то промочил ноги до колен, и это через четыре часа после того, как вся вода была старательно выкачана!

А наши пресловутые водонепроницаемые переборки, на которые было ухлопано столько времени и денег, оказались, увы, вполне проницаемыми. Вода свободно, точно воздух, проходила из отделения в отделение; мало того: от нее заметно несло бензином, и это позволило мне заключить, что некоторые из герметически запертых в кормовом отсеке бензиновых баков, очевидно, текут. Итак, баки текли и не были герметически изолированы от остального судна. Наконец, если уж говорить о ванной и всех ее приспособлениях, то придется констатировать, что все ее усовершенствованные краны и насосы пришли в негодность в первые же двадцать часов путешествия. Мощные железные насосы сломались у нас под рукой при первой же попытке накачать воду. Наша ванная вышла на судне из строя раньше всего остального.

И все металлические части «Снарка», откуда бы они ни были доставлены, никуда не годились. Основание двигателя, например, было из Нью-Йорка, и оно никуда не годилось; цепь для привода у брашпиля была из Сан-Франциско, и она тоже никуда не годилась. Наконец, железные поковки, входившие в такелаж, разлетелись по всем направлениям при первом напоре ветра. Представьте себе – кованое железо, а оно полопалось, как лапша!

Вертлюг с грота-гафеля сломался сразу же. Мы заменили его вертлюгом с гафеля штормового грота, и второй вертлюг сломался, не прослужив и четверти часа, а его – подумайте только! – мы взяли с гафеля штормового грота, от крепости которого зависела наша жизнь в случае шторма. Сейчас грот «Снарка» болтается, как сломанное крыло, оттого что вертлюг гафеля мы заменили простой веревкой. Попытаемся добыть доброкачественное железо в Гонолулу.

Люди обманули нас и отправили по морю в решете, но Господь Бог, очевидно, нас возлюбил, ибо погода стояла все время тихая и прекрасная, и мы на досуге могли убедиться в том, что, во-первых, воду надо откачивать каждый день, если не хотим потонуть, и в том, во-вторых, что скорее можно положиться на прочность деревянной зубочистки, чем на крепость самой массивной металлической части нашего судна. И вот по мере того, как на наших глазах развеивался миф о прочности и остойчивости «Снарка», мы с Чармиан все больше упования возлагали на его дивный нос. Ничего другого нам и не оставалось, очевидно. Все остальное было непостижимо и чудовищно, это мы знали, но, по крайней мере, нос был определенной реальностью. И вот однажды вечером мы решили лечь в дрейф, развернувшись носом к волне.

Как рассказать мне об этом? Прежде всего в интересах профанов позвольте мне разъяснить, что значит на языке моряков «лечь в дрейф». Это значит уменьшить площадь парусов до последней возможности и так их расположить, чтобы судно все время держалось носом против ветра и волны. Если ветер слишком силен или волны слишком высоки, то для судна таких размеров, как «Снарк», лечь в дрейф – самый спокойный и самый легкий маневр, и тогда на палубе нечего делать.

Можно даже снять рулевого и вахтенного. Все могут идти вниз и лечь спать или играть в вист.

Так вот однажды, когда ветер переходил в небольшой шторм, я сказал Роско, что мы ляжем в дрейф. Наступил вечер. Я стоял на руле почти целый день, вахта на палубе (то есть Роско, Берт и Чармиан) устала, а вахта внизу лежала по обыкновению со своей морской болезнью. Мы еще раньше убавили паруса. Теперь убрали и бизань. Я начал перекладывать штурвал, чтобы лечь в дрейф. «Снарк» в это время попал в «корыто», то есть находился между двумя волнами, боком к ним. Он так и остался. Я повернул штурвал еще и еще. Но «Снарк» даже не двинулся. Такое положение, милый читатель, – самое опасное из всех положений судна. Я налег на штурвал что было силы, но «Снарк» продолжал стоять по-своему. Роско и Берт, ухватившись за снасти, возились с гротом. Но «Снарк» по-прежнему стоял боком к волне, черпая воду то одним бортом, то другим.

Непостижимое и чудовищное опять высунуло свою отвратительную морду. Это было в конце концов просто комично и нелепо. Я положительно не верил своим глазам. Судно с зарифленными парусами отказывалось развернуться носом к ветру поперек волны. Мы натягивали паруса и распускали – безрезультатно. Подняли штормовой трисель, убрали грот, но «Снарк» по-прежнему стоял боком. Этот его знаменитый нос не желал становиться против ветра.

Наконец убрали вовсе зарифленный стаксель, оставили только штормовой трисель на бизани. Уж теперь-то «Снарк» должен был развернуться носом на ветер. Боюсь, что вы мне не поверите, но говорю вам: этого не случилось. Я видел своими глазами. Я сам не верю, но это так. Это невероятно, но я рассказываю вам не о том, во что я верю или не верю, я рассказываю вам о том, что я видел.

Ну, любезный читатель, что стали бы вы делать, очутившись на небольшом судне, которое болтается между волнами, с триселем на корме, не способным повернуть это судно к ветру? Вы стали бы на штормовой якорь. Мы так и сделали. У нас был патентованный штормовой якорь, который нам продали с гарантией, что он не утонет. Представьте себе стальной обруч, который держит открытым отверстие большого, комической формы холщового мешка, и вы поймете, что такое штормовой якорь. Итак, мы прикрепили канат одним концом к якорю, а другим к носу «Снарка» и бросили якорь в воду. Он тут же затонул. Мы вытащили его обратно, привязали к нему толстое бревно в качестве поплавка и снова бросили его в воду. На этот раз он остался на поверхности. Трисель стремился развернуть нос «Снарка» против ветра, но «Снарк» продолжал качаться боком к волне, волоча якорь за собой. Мы убрали штормовой трисель, подняли и натянули бизань, но «Снарк» по-прежнему болтался между двумя волнами и тащил за собой якорь. Можете не верить мне. Я сам не верю этому. Я только рассказываю вам, что видел.

Теперь предоставляю все на ваш суд. Слыхали вы когда-нибудь о паруснике, который не хочет развернуться поперек волны: не хочет даже, когда отдан штормовой якорь! Я по крайней мере никогда не слыхал. Я стоял на палубе и смотрел прямо в глаза непостижимому и чудовищному, то есть «Снарку», который не ложился в дрейф. Наступила бурная ночь. Луна светила в разрывах между бегущими тучами. Воздух был полон водяной пыли, с наветренной стороны надвигался дождь. А мы по-прежнему болтались между двумя волнами, в холодных, безжалостных провалах, освещенных лунным светом, в которых «Снарк» переваливался с боку на бок с очевидной приятностью для себя. Тогда мы убрали бизань, вытащили штормовой якорь, подняли зарифленный стаксель, повернули «Снарк» по ветру и спустились вниз – но не к столу, на котором нас должен был бы ждать горячий ужин, – скользя по чему-то липкому и скверному на полу каюты, где трупами лежали повар и бой, мы прошли и легли, не раздеваясь, на койки и слушали, как переливается в камбузе вода.

В Сан-Франциско имеется Богемский клуб, а в нем бывает много заправских моряков. Я это знаю точно, потому что слышал, как они обсуждали «Снарк» во время постройки. Они находили в нем только один существенный недостаток – и в этом они все были согласны между собой, – они говорили, что он не пойдет точно по ветру. Судно хорошее и в целом и в деталях, говорили они, только не пойдет. «Такая уж линия! – объясняли они загадочно. – Все дело в линии. Просто не пойдет, только и всего». Ладно, очень бы я хотел, чтобы эти заправские моряки из Богемского клуба были у меня на «Снарке» в эту ночь. Чтобы они собственными глазами убедились, как их решительное, принципиальное, единогласно принятое мнение полетело вверх тормашками. Не пойдет по ветру? Да это единственное, кажется, что «Снарк» делает в совершенстве. Не пойдет? Да он летит, несмотря на отданный штормовой якорь и убранные паруса. Не пойдет? Вот в ту самую минуту, когда я пишу эти строки, мы мчимся со скоростью шести узлов. На руле никого, и колесо штурвала даже не закреплено… Ветер, строго говоря, северо-восточный, бизань у «Снарка» убрана, передние паруса выбраны втугую, курс юго-юго-запад. И, однако, находятся люди, плававшие по морям десятки лет, которые утверждают, что ни одно судно не может идти прямо по ветру без помощи руля. Когда они прочтут эти строки, они, конечно, назовут меня лгуном; лгуном называли они и капитана Слокума, который рассказывал то же самое о своем судне «Спрэй».

Что касается будущности «Снарка», я теряюсь, я сейчас ничего не знаю. Будь у меня деньги или кредит, я построил бы другой «Снарк», который все-таки ложился бы в дрейф. Но мои средства на исходе. Мне приходится принимать нынешний «Снарк», каков он есть, или все бросить, а я не могу бросить. Видимо, мне следует научиться разворачивать «Снарк» против ветра кормой вперед. Подожду следующего шторма, посмотрю, что из этого выйдет. Я думаю, что это осуществимо. Все зависит от того, как будет корма принимать волны. И кто знает, быть может, в одно прекрасное штормовое утро в Китайском море какой-нибудь седобородый шкипер вдруг примется в изумлении протирать себе глаза при виде маленького суденышка, сильно смахивающего на наш «Снарк», которое будет разрезать волны кормой, подставленной навстречу ветру.

P.S. Вернувшись по окончании нашего плавания в Калифорнию, я узнал, что длина «Снарка» по ватерлинии равнялась не сорока пяти, а сорока трем футам. Его строители, по-видимому, не в ладах с рулеткой или с двухфутовой рейкой.