Текст книги "Шансы. Том 2"

ЛАКИ И ДЖИНО. 1966

-Вы навлекли позор на все наше заведение. – Глаза директрисы метали молнии. – В «Л'Эвьер» такого никогда не видели. Никогда!

Она сняла с переносицы пенсне, и на секунду Лаки показалось, что каменно-строгая англичанка расплачется. Ничего подобного. Директриса просто перевела дух, поджала губы и с негодованием продолжила свое гневное обличение.

– Непорядочно уже одно то, что на территории школы оказались мальчики. Но проводить их тайком в свою комнату, где вас застают… в постели с молодым человеком…

Олимпия не выдержала и хихикнула.

Директриса наградила ее уничтожающим взглядом и со значением в голосе произнесла:

– Можете смеяться, леди. Я очень надеюсь услышать ваш смех и тогда, когда сюда приедет ваш отец, чтобы освободить от вашего присутствия школу, которую вы обесчестили… своим омерзительным поведением. Вы обе отчислены. Вашего отца, Лаки, я тоже поставила в известность. Он будет здесь утром, так же, впрочем, как и мистер Станислопулос. – Пенсне вновь было водружено па длинный и топкий нос. – Пока же, – продолжала директриса, меряя девушек брезгливым взглядом, – вы пойдете в свою комнату, где и останетесь до самого утра, когда за вами приедут. Вы все поняли?

– Вот дерьмо! – воскликнула Олимпия, падая на свою кровать. – Отец наверняка рехнется. Он терпеть не может, когда меня вот так вышвыривают и ему приходится приезжать и вести дурацкие разговоры и извиняться за его нахальную и дерзкую девчонку. Он заставил меня поклясться, что на этот раз со мной все будет в порядке. Вот дерьмо!

– Мой отец не приедет, – с кислой миной отозвалась на ее слова Лаки. – Пошлет кого-нибудь вместо себя.

– Это почему? – с любопытством спросила Олимпия.

– Он очень занятой человек, – повела плечом Лаки.

– Все они очень занятые люди.

– Мой старик особенно.

– Чем же он занимается?

Лаки вновь пожала плечами и неохотно, с осторожностью проговорила:

– У него миллион интересов. Отели… Фабрики… Издательства… Куда ни посмотришь, всюду у него есть кусок своей собственности. – Она раскрыла шкаф и стала копаться в своих платьях.

– А нет ли у него кусочка Марабеллы Блю? – как ни в чем не бывало поинтересовалась Олимпия.

Развернувшись, Лаки посмотрела в глаза подруге.

– И давно тебе это известно? – На щеках ее вспыхнули два ярких пятна.

Олимпия зевнула и потянулась.

– Порядочно. Я все ждала, пока ты сама мне скажешь. Боже, как бы мне хотелось, чтобы мой отец был прославленным гангстером, а не скучным старикашкой-миллионером.

– Мне не разрешается об этом никому говорить. Олимпия презрительно фыркнула.

– С каких же пор это стало останавливать тебя? Не разрешается, надо же, а!

Лаки почувствовала облегчение от того, что теперь хоть кому-то стало известно, кто она такая. Ей всегда хотелось признаться Олимпии, но Джино заставил Лаки принести такую торжественную клятву…

– Я была бы рада встретиться с ним. Я ведь видела только его фотографии в газетах, а на них он выглядит таким великолепно грубым и чуточку несчастным.

– Несчастным? – Лаки рассмеялась. Какое неподходящее слово для описания человека, которого она всегда помнила радостным, тепло обнимающим ее, смеющимся.

Лаки могла не видеть его много лет, но вряд ли осмелилась бы назвать своего отца «несчастным».

– Скажи, – в волнении продолжала Олимпия, – ему и в самом деле приходилось убивать?

– Не знаю, – коротко ответила Лаки. – Во всем, что о нем пишут, слишком много преувеличений. Он сам мне об этом говорил. Мне кажется, у него такая репутация только потому, что…

Она смолкла. Почему? Откуда ей-то знать? Джино – ее отец. Она любит его. Или ненавидит. Бывает и так. А читать ей приходилось о человеке, которого звали Жеребец Джино Сантанджело. Кем он был? Она этого знать не могла. А выяснять не хотелось.

Или хотелось? Может, да. А может, и нет. Может, когда-нибудь. Всего лишь может…

Обручившись с Марабеллой Блю, Джино совершил роковую ошибку. Женщина оказалась одержимой манией самоубийства и требовала неотлучного внимания. Джино и сам не понимал, что заставило его это сделать. То ли чувство жалости к ней, то ли еще что? Прожив с нею полгода, он все еще был не в состоянии отдать себе в этом отчет. Единственное, что он знал, так это то, что лучше всего ей было бы уйти. С утра до вечера она говорила о предстоящей свадьбе. Нервы Джино не выдерживали.

Удалив из ее жизни Петера Ричмонда, Джино лишил Марабеллу привычного и испытанного якоря. Мужчина типа Петера Ричмонда был ей необходим. Она должна знать, что она красива и желанна, что мужчина готов рисковать своим будущим ради того, чтобы только иметь возможность делить с ней постель. Для Джино она тоже желанна. Но с нею он ничем не рисковал. Неожиданное предательство Петера Ричмонда стало для Марабеллы настоящим ударом. Она ничего не могла с собой поделать. Прославленная кинозвезда бросалась на постель и плакала навзрыд, как маленькая девочка, которую наказали родители.

Джино звонил каждый день, разговаривал с горничной, и та сообщала, что мисс Блю простудилась, что у нее головная боль, зубная боль и так далее.

Студия тоже не была в восторге от происходящего. Съемки картины в самом разгаре, а неожиданные недомогания мисс Блю стоят компании тысячи долларов в день. На четвертые сутки терпение компании кончилось, и к ней отправились нанятые студией юристы и врачи. На следующее утро она вышла на работу, бледная и изможденная. С режиссером у нее вспыхнула ссора, после которой мисс Блю покинула съемочную площадку задолго до окончания рабочего дня. К шести часам вечера Марабелла наглоталась такого количества различных таблеток, что ее

пришлось срочно доставить в клинику, где в самую последнюю минуту ей успели-таки промыть желудок.

Известие об этом застало Джино в Лас-Вегасе. Он тут же вылетел в Лос-Анджелес и примчался из аэропорта прямо в клинику.

Лежавшая в кровати Марабелла походила на ребенка, на светловолосую и голубоглазую двенадцатилетнюю девочку, у которой вдруг высыпали прыщи.

– Ты что, какая-нибудь ненормальная? – едва сохраняя выдержку, спросил он.

– Прости меня, – выговорила она сквозь рыдания. – Вечно у меня все на так… вечно…

– Эй, девочка, ну хочешь, мы обручимся? – Джино и сам не знал, как это у него вырвалось, хотя в тот момент идея казалась не такой уж плохой. Джино Сантанджело. Марабелла Блю. Кто из мужчин в Америке не будет умирать от зависти!

Марабелле предложение пришлось весьма по вкусу. Оставалось решить одну маленькую проблему. Дело в том, что у нее уже был муж – тот самый ветеран Голливуда, что помог ей когда-то на заре се юности.

– В Тихуане тебе могут моментально оформить развод, за этим дело не станет, – сказал ей тогда Джино. – А пока ты можешь уже перебраться ко мне.

Через несколько недель после того, как Марабелла устроилась в Бель Эйр, Джино понял, что совершил ошибку. Съемки закончились, а до начала следующих оставалось еще порядочно времени. Марабелла проводила его лежа в постели, перед телевизором, листая старые киножурналы, или за едой. Марабелла Блю – потрясающий секс-символ Америки – не давала себе труда даже причесаться.

Джино не мог поверить своим глазам.

– Ты собираешься сегодня вставать с постели? – спрашивал он.

Она самодовольно улыбалась.

– Может быть.

Однако чаще всего этого так и не происходило. Она так и оставалась в кровати, и к вечеру спальня благоухала апельсинами, маринованным луком и запахом самой Марабеллы – она никогда не мылась.

Очень скоро Джино исполнился отвращения. Но как ему теперь от нее избавиться? Ведь она же не просто женщина – она кинозвезда, у нее куча бухгалтеров, агентов, управляющих, продюсеров и режиссеров, не считая фанатов-зрителей.

Временами ей все-таки приходилось подниматься, принимать ванну, часа два тратить на косметику и прятать свои платиновые волосы под косынкой – ведь они отрастали, и черные корни становились чуть ли не в дюйм длиной. Ведь нельзя же было рядиться в роскошные туалеты, если от тебя несет, как от свиньи?

Как же его угораздило так вляпаться? Джино вызвал к себе Косту.

– Убери ее из моего дома, – лаконично сказал он другу. – Меня не интересует, во сколько это обойдется. Я еду в Нью-Йорк и хочу, чтобы ты сообщил ей, что все закончилось.

Он знал, что должен был бы сам все уладить, но Боже! Это же все равно, что иметь дело с умственно отсталым ребенком. За несколько дней до этого он попытался объясниться с Марабеллой. Губы ее дрожали, глаза наполнились слезами.

– Неужели ты не счастлив со мной, милый? Разве я не радую тебя больше? – Не успел Джино остановить ее, как она выпрыгнула из постели, сбросила с себя ночную сорочку, раскинула в стороны руки и хорошо поставленным голосом кинозвезды воскликнула:

– Ну приди же ко мне, трахни меня, милый, это сделает тебя счастливым!

Скорее Джино согласился бы трахнуть уличную кошку. Лечь с ней в постель? Ему хватало одного запаха.

Когда Джино уехал, в дом явился Коста и заявил Марабелле, чтобы она убиралась. К услышанному та отнеслась довольно спокойно, глаза ее так и не оторвались от мерцающего телеэкрана.

Вечером того же дня она изрезала себе запястья лезвием, а наутро ее, обнаженную и всю в крови, обнаружила в ванной комнате прислуга и тут же связалась с Костой. Коста примчался немедленно и успел предпринять шаги, чтобы вся эта история не попала в газеты.

В ярости от того, что его загнали в ловушку, Джино вылетел в Лос-Анджелес.

Марабелла вела себя, как раскаявшаяся грешница.

– Прости меня, – всхлипывая проговорила она. – Я постараюсь исправиться, честное слово. Когда мы поженимся, все будет совсем иначе.

– Должно быть, я старею, если мне в голову пришла мысль жениться на ней, – признался Джино Косте.

– Ты? Стареешь? Никогда, дружище!

– Мне почти шестьдесят. Весной жизни это никак не назовешь.

Коста хлопнул его по плечу.

– Я тоже не мальчик, Джино. Разница между нами заключается в том, что я моложе тебя, но выгляжу старше!

– Ты живешь нормальной порядочной жизнью, в этом все дело. Я готов поклясться, что ты ни разу не посмотрел даже на другую женщину. Вы с Дженнифер так и остались детьми.

Глаза Джино затуманились, и без всяких слов Коста понял, что сейчас он вспоминает Марию. Да, все могло быть совершенно иначе.

– Как там Лаки? – быстро спросил он. – Часто пишет?

– Нет. Она какая-то странная. Даже на Рождество не осталась. Пробыла всего два дня и укатила к своей подруге.

– С Марабеллой в доме…

– Господи! Когда я наконец отделаюсь от нее, я и в самом деле собираюсь побольше времени уделять детям, нужно же мне знать, что они из себя представляют. Они приезжают из школы, привозят сюда громкую музыку, непонятные одежды, и я клянусь тебе, Коста, у меня возникает такое чувство, что в дом явились двое незнакомых мне людей! Я, правда, все время так занят… Но следующим летом нужно будет обязательно отправиться куда-нибудь всем вместе.

Неделей позже в голову Джино пришел идеальный способ избавиться от Марабеллы.

– Позвони-ка этому придурку, ее мужу, – обратился он к Косте. – Посмотрим, во что это нам обойдется.

Росту в Дарио Сантанджело было пять футов одиннадцать дюймов. Хорошо сложенный, стройный, с чистой кожей. Правильные черты лица, легкий загар и врожденный вкус в одежде делали его в глазах окружающих чуть старше. Подавляющее большинство мальчиков его класса в школе были какими-то прыщавыми недомерками, вечно дерущимися, занимающимися онанизмом на переменах, спорящими о девчонках, автомобилях или о том, как наиболее эффектно испортить воздух в классе.

Дарио они немедленно восприняли как чужака, аутсайдера. Он не вписывался в их компанию. Умный, любимец учителей. Но сверстники его ненавидели.

Мечты о школе как о чем-то новом и радостном развеялись очень быстро. Чтобы добиться признания, он сказал своим соученикам, кто он есть на самом деле. Дарио Сантанджело. Сын Джино. Результатом стала еще большая ненависть мальчишек. Они из кожи вон лезли, чтобы досадить ему и сделать жизнь Дарио совершенно невозможной.

Тогда Дарио оставил всякие попытки поправиться им и замкнулся, спрятался в раковину, непроницаемую для их насмешек и оскорблений. В письмах к сестре он писал, какая отличная у них школа, какие замечательные у него друзья. Ответов от Лаки не было. Как будто она совсем забыла о его существовании. После прожитых вместе лет ему казалось, что они превратились в одно целое – и вот она уезжает в Швейцарию, знакомится там с какой-то дурой и уходит из его жизни. Такие дела. Даже на Рождество она сказала ему всего пару слов.

Дарио решил больше не писать ей. Отплатить той же монетой. Теперь он забудет о ней.

Лаки не могла спать. Ее преследовали кошмары. Всплески памяти. Голубой плавательный бассейн. Солнце на небе. Надувной матрац, покачивающийся на розовой воде…

Вся покрытая потом, она села в постели. Ей хотелось быть Олимпией, иметь настоящих, живых мать и отца. Ну и что, что они разведены? Какая разница? Зато они есть.

Она сбросила на пол простыни. Интересно, кого Джино пришлет, чтобы отвезти ее домой? Она очень надеялась, что это будет Марко. Хорошо бы он услышал все о ее похождениях. Хорошо бы он узнал в подробностях о том, чем она занималась с парнем, которого провела в школу. Пусть бы представил себе ее обнаженной, лежащей в объятиях мальчишки, а на соседней кровати – Олимпию, с ее приятелем. Ха! Тогда бы, наверное, он перестал считать ее ребенком. Ей уже пятнадцать. Она достаточно взрослая. И опытная. Очень.

Сколько было ночей, когда она, выбираясь из келий «Л'Эвьер», устремлялась туда, где можно на практике постигать великое искусство почти. Даже лежа обнаженной в постели с юношей, она была в состоянии оставаться на высоте этого почти.

А вот с Марко она бы с радостью дошла бы до конца. Да. Олимпия говорила, что до конца она готова была бы добраться только с Марлоном Брандо.

Лаки решила, что се устроит и Марко.

Поднявшись на борт самолета в Нью-Йорке, Джино откинулся на спинку кресла и закурил «Монте-Кристо». Поначалу он думал послать кого-нибудь, чтобы привезти Лаки домой: Марко, Рода или даже Косту. Но Дженнифер убедила его в том, что ехать нужно самому.

– Это твой отцовский долг, Джино, – сказала она. – Это будет означать, что ты действительно заботишься о девочке.

– Я и в самом деле забочусь, черт возьми. Дай мне только до нее добраться – я выбью из нее всю дурь.

– Нет, – мягко возразила Дженнифер, – ты этого не сделаешь. Ты поговоришь с ней и выяснишь, что ее к этому толкнуло.

– Ей уже пятнадцать, Джон, это правда, – взорвался он– Но скажи мне, что это за девушка, если она решила начать трахаться в таком возрасте?

– А чем в пятнадцать лет занимался ты? – спокойно спросила Дженнифер.

Джино нахмурился. Только Дженнифер могла задать подобный вопрос. Дурацкий вопрос. Он был мужчиной. В свои пятнадцать лет он мог делать все, что хотел. Девчонка – совсем другое дело.

И вот Джино сидит в самолете, хотя сам до конца не понимает зачем. Что бы он ни хотел сказать дочери, это может быть сказано где угодно. В Нью-Йорке. Лос-Анджелесе. Вегасе. Где угодно.

Тогда для чего туда лететь? Только потому, что Десен так сказала?

– Вам что-нибудь нужно, сэр? – услышал он голос стюардессы.

Джино заказал себе двойную порцию виски. Мысли его вернулись к Марабелле. Наконец-то она оставила его в покое. Какая все-таки блестящая мысль – связаться с ее мужем. Кому, как не ему, следовало заняться собственной женой?

Старый каскадер захотел встретиться.

– Как Мэри? – с тревогой спросил он.

– Мэри?

– Марабелла, – быстро вставил Коста.

– А, да. – Джино печально покачал головой. – Она просто больной ребенок. Первый ее враг – она сама. Пожилой мужчина согласно кивнул.

– У Мэри и вправду… есть проблемы…

– Проблемы. Как же! Море проблем.

– Вы собираетесь жениться на ней?

– Вот что я вам скажу. Я верну ее вам вместе с небольшим подарком. Я купил вам дом – там, на Малхоллэнд-драйв. Он ваш – только заберите ее отсюда до шести вечера.

Сделка состоялась. Прощайте, Марабелла Блю. Всего! Свобода обошлась в сто тысяч, но она стоила этих денег.

Сидя в кабинете директрисы, они смотрели друг на друга: в одном углу мрачно-дерзкая дочь, в другом – мрачно-яростный отец.

Говорила директриса, ее безукоризненное английское произношение резало слух.

– ..Так что вы сами понимаете, мистер Сант, не в традициях «Л'Эвьер» наказывать за поведение. Это ваш родительский долг – провести свою дочь по жизни самым достойным, па ваш взгляд, путем. Я думаю…

Не обращая внимания на ее слова, Джино изучал взглядом дочь, впервые за многие годы имея возможность рассмотреть ее как следует.

Высокая, как и брат. Когда же это она так выросла?

Изящная, длинноногая, с фигурой молодой женщины. Облик дочери ошеломлял. Смуглая оливковая кожа, черные волосы, густые брови.

Она – это он. Господи! Сходство было всегда – еще Мария называла их близнецами, – но только сейчас это стало больше, чем сходством. Она превратилась в него. Женщина – он.

Вот она сидит – совершенно незнакомый ему человек. Молодая женщина, которую он абсолютно не знает. По своей собственной вине. Он все время так заботился о том, чтобы обеспечить ее и Дарио безопасность, чтобы держать детей подальше от себя. Он так любил их обоих… Именно это и пугало его больше всего. Совершенно сознательно он отдалял себя от них. Бежал от своей любви. Потому что знал, что не переживет повторения того, что однажды случилось. Он считал себя сильным человеком, но на такое даже его сил не хватило бы.

Мария… Мария… Мария… Боже! Сколько же времени эта боль будет еще терзать его? Эта страшная боль по утрам, когда он пробуждался ото сна. Эти кошмары. Хрупкая, несбыточная надежда, что придет день и она вернется. Мстя за нее, он пролил реки крови.

Но что на самом деле дала ему эта месть?

Сидя напротив отца, Лаки тоже не сводила с него пристального взгляда. Почему он приехал сам? Почему не послал кого-то из своих лакеев? Она была сбита с толку.

Его машину они вместе с Олимпией заметили из окна своей комнаты.

– Ого! – воскликнула Олимпия. – Похоже, это твой старик. А мне показалось, будто ты говорила, что он не приедет.

– Я и по д-д-думала, – заикаясь проговорила пораженная Лаки.

– А он взял и приехал… Х-м… А ведь он очень красив, а?

Глядя сейчас на отца, Лаки пыталась определить, красив он или нет. Выглядел Джино моложе своих лет, это уж точно. Со вкусом одет: темный костюм-тройка, белоснежная рубашка, шелковый галстук. Черные волосы по-прежнему густы, они модно, по-современному ниспадают на воротник рубашки. Едва начавшая пробиваться седина только красит его.

Внезапно она вспомнила, как он пахнет. Отцовский запах. Господи, ну почему ей не пять лет? Почему нельзя броситься ему в объятия и кричать, замирая от восторга, взлетая к потолку?

Глаза Лаки наполнились слезами. С огромным трудом она удержалась от того, чтобы не заплакать. Это было бы проявлением слабости. Кто это станет переживать по поводу исключения из школы?

Только не она.

Отец и дочь покидали «Л'Эвьер», сидя бок о бок па заднем сиденье лимузина в полном молчании. Когда машина понеслась, набирая скорость, по шоссе, ведущему в аэропорт, Лаки очень хотелось, чтобы Джино хоть что-нибудь сказал. Или он был слишком для этого зол? Она кашлянула, решив начать разговор первой, но тут же передумала.

Молчание так и не было нарушено: ни по дороге в аэропорт, ни по пути к самолету, ни во время полета в Нью-Йорк, ни после посадки самолета.

Выйдя из зала таможни, оба направились к поджидавшему их обычному черному лимузину. Лаки удивилась про себя. Она полагала, что их багаж перегрузят в другой самолет и они отправятся прямиком в Лос-Анджелес, в тихий и спокойный Бель Эйр. Однако становилось очевидным, что вместо этого ей придется остаться в Нью-Йорке – по крайней мере на ночь, – и это будоражило ее.

Машина доставила их к дорогому жилому дому на Пятой авеню, с фасадом, выходящим на Центральный парк. Следуя за отцом, Лаки вошла в просторный вестибюль. В кабину лифта. Поднялась на двадцать шестой этаж.

Двухэтажная квартира напомнила ей фильмы с участием Фрэнка Синатры. Хромированная металлическая мебель, шкуры животных на полу, зеркала. Так вот в какой обстановке живет Джино в Нью-Йорке. Недурное местечко.

– Привет, дорогая.

Наконец-то с ней хоть кто-то заговорил. Это оказалась тетя Дженнифер, добрая и чуть располневшая, в костюме из розовой шерсти, с жемчугом в ушах, на шее и запястьях.

И вновь Лаки почувствовала, как слезы подступают к глазам. Вот дерьмо! Неужели она окончательно превратилась в маленькую плаксу?

Дженнифер распахнула спои объятия, и Лаки уткнулась ей лицом в грудь, успокаиваясь исходящим от нее теплом и нежным ароматом духов.

– Пойдем, родная моя. Пойдем в спальню и поговорим, – мягко сказала тетя Дженнифер. – Ничто так не поднимает настроение, как хорошая беседа.

Поглядывая со стороны на то, как Дженнифер уводит Лаки в спальню, Джино испытал чувство облегчения. Женщины. Всю свою жизнь он имеет с ними дело. Но Лаки еще не женщина. Она его дочь. Если бы только знать, в кого она превратится в этой швейцарской крысиной норе! Да он своими руками оторвал бы яйца подонку-иностранцу, прокравшемуся ночью в ее комнату.

Лаки оказалась очень красивой – только сейчас он осознал это в полной мере. Джино привык смотреть на нее, как на ребенка, но нет, теперь уже его дочь была в том возрасте, когда всякие озабоченные подонки – иностранные или свои – начинают с вожделением ласкать взглядами ее тело. Пятнадцать лет, всего чуть-чуть до шестнадцатилетия. С кем же ей поговорить по душам? Посоветоваться? Уж ясное дело не с ним. Только Дженнифер сейчас в состоянии объяснить Лаки, что, если он, Джино, еще хоть раз услышит о том, что какой-то там парень пытался получить от нее свое, он снесет негодяю голову – и ей тоже.

Она – дочь Джино Сантанджело, и дай ей Бог поскорее понять, что это значит.

Как легко оказалось дурачить взрослых. Тетя Дженнифер была доброй и ласковой женщиной, но ведь одной ногой она стояла в каменном веке! А какие слова она произносила! Скромность, порядочность, самоуважение, честь – и некуда было спрятаться от этого сентиментального мусора. Лаки быстро поняла, что тетка хочет от псе услышать. Что отец хочет услышать. Да, конечно, парень насильно заставил ее лечь рядом с собой. Она сопротивлялась, защищала свою честь, звала на помощь, которая и пришла в виде учителя физкультуры, ворвавшегося в спальню и спасшего ее… от участи более страшной, чем смерть. Или тут уж она перебрала? Тете Дженнифер так не показалось.

К счастью, то, что Лаки лежала в постели обнаженной, как-то моментально всеми забылось. Не вспоминали и о том, что Олимпия тоже была не одна в своей постели.

Так что отмыться добела было совсем просто. Выражение озабоченности и тревоги бесследно исчезло с лица тети Дженнифер.

– Ты не представляешь, с каким облегчением воспримет все это твой отец, – промурлыкала она счастливо. – Не то чтобы он сомневался в твоем… целомудрии…

Целомудрие! Тетушка Дженнифер! В самом деле?

– А где Марко? – невзначай спросила Лаки.

– Марко? – Дженнифер с недоумением повторила имя.

– Папин Марко, – нетерпеливо повторила Лаки. – Ну ты же знаешь.

– Нет, не знаю. – Дженнифер несколько раз быстро моргнула. – Марко… Марко… Ах да, сын Пчелки…

Сын Пчелки? Кто еще такая эта Пчелка? Но Лаки не подала виду.

– Да. Где он?

– Не знаю, дорогая. Наверное, в Лос-Анджелесе. Странно, но иногда у Лаки совершенно отцовские интонации – и это притом, что она еще и внешне удивительно на него похожа.

Разговор их закончился. Дженнифер готова была идти на доклад.

– Эй, – вдруг тревожно спросила Лаки, – я что, остаюсь здесь?

Дженнифер удивилась.

– А разве отец не сказал тебе? Тебя зачислили в частную школу в Коннектикуте. Ты отправишься туда завтра.

– О!

Из нее как будто выпустили весь воздух. Нет. Джино не говорил ей этого. Но это же так похоже на ее отца, или нет? Строить собственные планы. Делать то, что он хочет. Совершенно не думая о том, чего может хотеть она.

Частная школа в Коннектикуте. Дерьмо! Дважды дерьмо! Трижды! Меньше всего на свете нужна ей была сейчас новая школа.

– Тебе там понравится, моя девочка. У них есть бассейн, есть лошади – ты ведь любишь лошадей, правда?

После того как Джен уверила его в том, что Лаки все еще остается девушкой, Джино стало легче чувствовать себя в компании дочери.

– Лошади! – Лаки скорчила гримасу. – Я ненавижу лошадей!

– Эй! – Он взял со стола вышитую салфетку, вытер рот. Чертова спаржа! Сколько раз еще говорить этой полоумной кухарке, что у себя на столе он не хочет видеть спаржу? – Ненависть – это слишком сильно по отношению к лошадям. Знаешь ведь, они лучшие друзья человека и все такое прочее…

– Лучший друг человека – это собака, отец, – совсем по-взрослому ответила Лаки, пытаясь заставить его почувствовать себя несмышленым малышом.

– Деньги – лучший друг человека, – поправил он се, оставляя, как обычно, последнее слово за собой. – Не забывай об этом.

Как же она ненавидела его. Маленького, самодовольного, не умеющего красиво говорить, с хриплым голосом.

Как же она его любила. Красивого, смелого, умеющего одеться, такого сексуального.

Лаки небрежно взяла пальчиками молодой побег спаржи, ловя языком капавшее с него в тарелку масло.

– Я думала… – задумчиво начала она.

– Да? – Одним глазом Джино косил на экран телевизора, не выключавшегося, по его настоянию, ни днем, пи ночью. Влияние Марабеллы Блю?

– Ну, то есть… через пару месяцев мне уже будет шестнадцать. Зачем мне вообще возвращаться в какую-то школу?

– Образование в состоянии дать тебе очень многое. – Внимание отца привлекли на экране результаты забегов в скачках.

– Само собой, – пробурчала Лаки.

– М-м?

– Я бы не возвращалась в школу, – упрямо заявила она.

– Да? – Джино лениво улыбнулся. – И что же ты стала бы делать целыми днями?

– Кучу разных вещей.

– Например?

– Например, быть с тобой, ездить повсюду с тобой, учиться твоему бизнесу, ну и все такое прочее.

Слова дочери поразили его. Он перевел взгляд с телеэкрана на дочь. Пятнадцатилетний ребенок. Девочки. Да она, наверное, шутит.

– Я говорю совершенно серьезно, – тут же добавила Лаки. – А разве это не то, что должны делать все дети, – интересоваться семейным бизнесом?

Она брала верх, он только не мог разгадать, в чем, собственно, заключался тут фокус. Жаль, что Джен и Коста не смогли остаться на ужин, с ними все было бы проще.

– Слушай, ты должна будешь закончить школу, поступить в колледж, познакомиться там с хорошим парнем и выйти за него замуж. По мне, это звучит неплохо.

Она сузила свои – его – глаза и мрачно сплюнула.

– По мне, это звучит отвратительно! Джино посмотрел на дочь с угрозой.

– Придержи свой язык, дочка. Ты сделаешь так, как я говорю, и когда-нибудь ты скажешь мне за это спасибо. Она не отвела своего взгляда.

– У меня не было никакого образования, – продолжал Джино свою лекцию. – Всякие там школы за границей и прочая дрянь. Я был еще моложе тебя, когда мне пришлось самому зарабатывать первые в своей жизни доллары, так что тебе нужно бы помнить, какой счастливой ты родилась.

Перед глазами его стояло лицо Марии, каким он увидел его в тот день, когда родилась Лаки, – такое бледное, такое нежное и прекрасное. Тут же вспомнился и день, в который они решили, что назовут девочку Лаки – Счастливой! Боже! Если бы можно было вернуть Марию к жизни! Если бы только было можно…

– Новенькая… Новенькая… Новенькая…

Слово это доносилось до нее со всех сторон. Великолепная частная школа в Коннектикуте скорее напоминала частную тюрьму – униформа, охранники под видом учителей, подтянутые, высокомерные ученицы, один вид которых вызывал у Лаки приступы злобы.

Проведя в школе два дня, она поняла, что должна выбраться оттуда во что бы то ни стало.

Через неделю это стало для нее вопросом жизни.

При себе у нее был листок со всеми номерами телефонов, по которым представлялось мыслимым разыскать Олимпию. Под предлогом необходимости позвонить отцу Лаки ушла с математики и дозвонилась таки до своей подруги.

Олимпия жила в Париже, остановившись в доме своего отца на авеню Фот. Па этот раз она решила изучать русский.

– Какая тоска! – стонала она в трубку. – Ты можешь представить себе тот тип людей, что учат русский? Жуть!

– Уверяю, это гораздо лучше, чем торчать в местном дерьме, – жаловалась в ответ Лаки. – Мне необходимо бежать отсюда. У тебя есть какие-нибудь соображения?

– Да. – Долго размышлять Олимпии не пришлось. – Садись в самолет и давай ко мне. Мы угоним один из отцовских автомобилей и двинем на юг Франции. Это будет аб-со-лютно замечательно! Идет?

– Полностью устраивает. Но предположим, я выберусь отсюда, а что мне придется использовать в качестве денег? Сейчас у меня ровно двадцать три доллара пятнадцать центов.

– Нет проблем, – весело отозвалась Олимпия. – Дом битком набит всякими телексами. Мне нужно будет только отстучать на каком-нибудь заказ, чтобы тебе оставили билет в аэропорту Кеннеди. Мы используем мое имя. Ты уносишь оттуда ноги, я делаю все остальное. Паспорт у тебя есть?

– Есть.

Еще несколько минут они потратили на то, чтобы уточнить свои планы, и к тому моменту, когда трубка была повешена, Лаки не менее Олимпии уверилась в том, что с особыми трудностями они не столкнутся. Осложнений и в самом деле не обнаружилось.

На рассвете следующего дня Лаки выскользнула за пределы школы, автостопом добралась до аэропорта, у стойки «Пан Америкэн» забрала оформленный на имя мисс Олимпии Станислопулос билет и к полудню уже летела над Атлантикой.

Приземлившись в парижском аэропорту Орли, она тут же, как и договаривались, позвонила Олимпии, которая завопила от восторга и велела Лаки оставаться где-нибудь там до тех пор, пока она сама за пей не подъедет.

Через три часа они уже неслись по шоссе, уходящему в направлении Лазурного берега, Олимпия уверенно сидела за рулем белого открытого «мерседеса».

– О… Боже! Большего приключения у меня в этом году еще не было! Да, Святой Ангел, ты – не куриное дерьмо!

Лаки улыбнулась.

– Это было нетрудно.

– А я тебе что говорила! – «Мерседес» вильнул в сторону, чтобы не раздавить выскочившую на проезжую часть улочки парижского предместья кошку. – А записки ты оставила, как я тебе велела?

– Одну – Джино, другую – учителям. Трогательную чушь относительно того, что мне нужно время еще раз обо всем подумать, что пусть они за меня не беспокоятся, что я рассчитываю добраться до Лос-Анджелеса.

– Великолепно! Пока до них дойдет, что к чему, мы уже будем далеко, и никто не помешает нам с толком проводить собственное время. – Из своей сумочки Олимпия достала крепкую «житан», сунула в рот, прикурила. – Своей домоправительнице я заявила, что отправилась навестить мамочку. Эта старая ворона едва говорит по-английски, а к тому же терпеть меня не может, так что она была просто счаст-ли-ва, когда я уехала. Мы предоставлены сами себе, детка! Так устроим неслыханные каникулы!