Текст книги "Сохрани мой секрет"

3. Понедельник, вторая половина дня

У фиксеров мало друзей.

Об этом было бы неплохо знать заранее, то есть еще до того, как я стала фиксером. На самом деле я стала фиксером только для того, чтобы у меня было больше друзей. Мы переехали, чтобы наш дом был ближе к папиной работе, и в середине шестого класса я перешла в школу «Эльмхейвен». В новом классе у всех уже были свои друзья, и получилось, что я осталась одна. И тогда я подумала, что если стану фиксером и смогу помогать ребятам решать их проблемы, то ко мне будут хорошо относиться и у меня появятся друзья. Я помогла многим, но друзей от этого у меня не появилось. Вот такая жизнь.

Никто меня не ненавидит, никто надо мной не издевается и меня не достает, как некоторых ребят, и это, конечно, приятно. Меня даже никто не дразнит. Может быть, они боятся того, что я могу про них рассказать. Я никогда не нарушила правила «Ничего не знаю, ничего не помню, от всего избавляюсь», и все об этом прекрасно знают. Тем не менее никто не хочет рисковать.

Сейчас я думаю, лучше бы меня дразнили, чем игнорировали. Никто не говорит про меня ничего плохого, но и ни одного хорошего слова от людей тоже не дождешься. Во время обеда никто меня за свой стол не зовет. В коридорах со мной не здороваются. После занятий я вместе со всеми выхожу из школы, но чувствую себя совершенно одинокой.

Я осматриваю группки ребят, стоящих около школы. Вот Оливия Курцвейл, которая на прошлой неделе потеряла капу и обратилась ко мне за помощью. «В этом году я уже две капы потеряла, – жаловалась она. – Если еще одну потеряю, то родители у меня телефон отнимут». Я была не в состоянии помочь ей найти ее капу, но нашла выход из ситуации: «Возьми любую капу из потерянных вещей, попрыгай на ней и скажи родителям, что, когда ты перед обедом вынула капу изо рта, она упала на пол и на нее кто-то наступил. Сломанная капа – это все-таки лучше, чем ее отсутствие. Тебе в любом случае придется покупать новую, но, по крайней мере, все будет выглядеть так, будто ты ни в чем не виновата».

Оливия видит, что я на нее смотрю, улыбается и тут же отворачивается в сторону. Ближе к скамейкам стоит Дэмиен Нг. В День святого Валентина Дэмиен попросил меня передать кое-кому, что этот кое-кто ему нравится (я очень люблю такие задания). К сожалению, чувства Дэмиена остались без ответа, о чем опять же мне пришлось сообщить Дэмиену (самая неприятная работа). И потом Дэмиен на меня разозлился и начал игнорировать, словно это я во всем виновата.

Чуть в стороне на тротуаре стоит Бетани Бонд. Месяц назад Бетани обратилась ко мне за помощью: она оставила незаблокированный телефон в таком месте, что в нем смогли покопаться ее враги, которые переправили ее сообщения тем, кому их не стоило бы показывать. В результате Бетани потеряла двух подруг, предмет обожания, а также веру в человечество. После того как Бетани попросила меня исправить эту ситуацию, я, конечно, старалась вести себя вежливо, хотя и подумала: «Неужели ты думаешь, что я в состоянии решить твою проблему?! Я же не могу всех загипнотизировать, чтобы каждого поразила амнезия». Потом мне, конечно, пришлось сказать, что я не знаю, как улучшить ее положение, и Бетани заявила, что ни о чем не сожалеет, а вот я – ужасная эгоистка, которая не хочет ей помочь.

Иногда мне кажется, что мне стоило ограничиться решением проблем исключительно внутри нашей семьи. Я могла бы прикрывать Мэйби, когда та решила начать курить вейп, или убеждать папу, что Агнес не использует зажигалку для барбекю в качестве паяльника. Но я думала, что если буду помогать ребятам в школе, то стану популярной, а произошло скорее обратное. И что мне сейчас остается делать? Перестать помогать людям? Но ведь это единственное, что у меня хорошо получается.

Я прохожу мимо Мэдисон Грэм, которая разговаривает со своими подругами Вайолет и Ванессой. Мэдисон смотрит на меня исподлобья и не здоровается. Я понимаю, почему она так делает: я выполняю ее очень личную просьбу. На прошлой неделе она попросила меня помочь доказать своим подругам, что у нее в Канаде есть бойфренд. До этого она сделала несколько фальшивых аккаунтов в соцсетях, которые никого не убедили. Мэдисон нужно, чтобы я от имени ее «бойфренда» писала ей любовные сообщения, когда она находится в компании с подругами. Теперь я прохожу в ее мобильнике под именем Джеймса, есть там и фотка симпатичного парня с короткой стрижкой. Сегодня утром я уже отправила ей набор смайликов в виде сложенных в поцелуе губ.

– Привет, Рада.

– Уай! – От неожиданности я издаю звук, похожий на крик испуганного страуса эму.

Пока я думала о том, почему никто со мной не здоровается, ко мне сзади незаметно подошел красавчик Тэй. Он меня испугал, и это не очень хорошо. Я понимаю, что просить о помощи лучше так, чтобы никто другой не услышал, но до смерти пугать меня тоже не стоит: от мертвой меня толку будет мало.

– Ты доставила… посылку? – шепотом спрашивает он.

– Да, – отвечаю я. Передать ее было проще простого.

1. Я переложила красивую коробочку в простой бумажный пакет, чтобы подарок меньше бросался в глаза.

2. Дождалась шестой перемены, во время которой Цель отошла от парты и начала с кем-то общаться. Рюкзак Цели был расстегнут.

3. Подошла к парте и вывалила подарок из бумажного пакета прямо в рюкзак.

Тэй бросает взгляд на Цель, которая стоит поодаль и разговаривает с их общими друзьями.

– Тебя никто не заметил? – спрашивает он. Ну, существует минимальная вероятность того, что меня мог краем глаза заметить приятель Тэя по имени Джексон. Но он не смотрел прямо на меня и потом ничего не сказал, значит, скорее всего, ничего не заметил.

– Никто, – отвечаю я.

Он смотрит на группу ребят и хмурится.

– Я вообще-то ждал, что будет какая-то реакция на подарок.

Я пожимаю плечами. Этот вопрос уже не ко мне.

– Ты же отправил его анонимно.

– А ты могла бы узнать… – начинает говорить Тэй, но тут из группы друзей его окликает Лиз Котлински:

– Эй, Тэй!

Она машет ему, и он машет в ответ.

– Мне пора, – бормочет Тэй и бежит к ребятам.

Наверное, он сейчас наплетет им что-нибудь про то, зачем со мной разговаривал. Все знают, что люди общаются с фиксером Радой, только когда им нужно о чем-то ее попросить.

Я иду к своему автобусу. Тэй подходит к друзьям и становится рядом с Целью. Он никак не реагирует, когда я прохожу мимо. Как обычно, я сажусь в автобус одной из первых на одно из мест поближе к водителю. Из окна я вижу, как все тусят со своими друзьями, смеются, орут и вообще наслаждаются жизнью. Даже идеальная Софи Нельсон хихикает со своими подружками из танцевального класса. Вид у Софи совершенно беззаботный.

Пока, Оливия. Пока, Дэмиен. Пока, Бетани. Пока, Мэдисон. Пока, Софи.

Вот такая у меня работа.

4. Вторник, утро

Мы завтракаем. Я внимательно изучаю сидящего рядом папу. Я решила направить свои способности фиксера на него. Я изменю его, и тогда мама сама захочет вернуться. Папа, понятное дело, и не подозревает о моем плане. Он даже не подозревает, что у меня есть способности фиксера. Странно. Папа много лет в свое время учился в школе и так много пропустил.

Небольшая оговорка: папа на самом деле много чего знает о вещах, но людей он иногда совершенно не понимает. Вот он сидит и читает что-то на планшете, пьет кофе, громко причмокивая и хлюпая, и даже не замечает, что его дочери морщатся каждый раз, когда он издает эти звуки. Маме очень не нравилось, что папа пьет так громко. Постепенно нам с Мэйби эта папина привычка тоже стала неприятна, но папа утверждает, что, когда он так прихлебывает, кофе немного остывает и уже не обжигает язык. Агнес не против, чтобы папа так пил. Ей в папе все нравится.

Нам надо отучить папу шумно прихлебывать.

– Агнес, – произносит папа, – сегодня Бакстер забирает тебя из школы после окончания занятий в шахматном клубе.

– Хорошо, – отвечает Агнес. – А он может по пути домой завезти меня в хозяйственный?

Вот на эту просьбу папе точно стоит обратить внимание. Он должен знать, что Агнес + хозяйственный = гарантированный бардак в подвале. Но папа совершенно не обращает внимания на слова Агнес, громко пьет свой кофе и, не отрывая взгляда от планшета, спокойно отвечает:

– Конечно.

Чтобы вы поняли: Бакстер – это няня Агнес. Папа платит ему, чтобы тот забирал Агнес из школы. Несмотря на то что во второй половине дня за нами может присмотреть Мэйби, этот Бакстер не уходит из нашего дома до ужина. Он прямо за кухонным столом делает задания, которые получает в колледже, или играет с Агнес. Иногда он даже с нами ужинает. Этот Бакстер – настоящий ботаник и гигант: его рост больше двух метров. У него запредельно большой размер обуви, которую он покупает в специальном магазине для баскетболистов и клоунов. В принципе я не против, чтобы он зависал у нас дома, особенно в те дни, когда в гости к Мэйби приходят ее школьные друзья.

Мэйби закатывает глаза.

– Ты можешь сказать Бакстеру, – говорит она папе, – что ему не обязательно сидеть у нас дома бесконечно? А то он привозит Агнес и зависает у нас на целый день. Люди меня спрашивают: «А это что еще за нянь?» Я этим летом могу быть в лагере вожатой. Мне в доме сиделка не нужна. Просто стыдоба какая-то.

Папа отрывает глаза от планшета и смотрит на Мэйби. Он просто смотрит на нее, слегка наклонив голову, словно не может понять, что за существо возникло в его поле зрения. Папа ждет, что Мэйби начнет нервничать и сболтнет лишнего. У него в глазах появляется выражение, которое я называю Взглядом Адвоката. Мне дико не нравится, когда папа обращает его на меня.

Мэйби снова закатывает глаза.

– Что ты так на меня смотришь? – довольно грубо спрашивает она папу, который все так же молчит и с интересом смотрит на нее.

– «Люди»? – спрашивает наконец папа. – Это какие такие люди спрашивают тебя о Бакстере?

Мы с Мэйби одновременно понимаем, что она проговорилась.

– Что это за «люди»? – спокойно спрашивает папа. – И что они делают в моем доме?

Мэйби краснеет.

– Но это и мой дом! – кричит она, потом показывает рукой на нас с Агнес. – И их дом тоже! Бог ты мой, ты что, один в этом доме живешь?

На папиных губах появляется усмешка, которая всегда ужасно бесила маму.

– А я совершенно уверен, что в свидетельстве о праве на собственность стоит мое имя. И я также уверен, что именно я последние два года плачу ипотеку. Еще на мне висят налоги и коммунальные платежи.

Этот папин тон тоже необходимо исправить. И эту мерзкую улыбочку.

– Значит, если мы не платим за дом, у нас тут нет никаких прав?

Папина ужасная улыбочка становится шире, и он поднимает брови:

– Я отвечу на твой вопрос после того, как ты ответишь на мой.

– Люди… это… одноклассники! – Мэйби залпом выпивает остатки сока, встает и с грохотом ставит тарелку и стакан в посудомойку. – Мог бы порадоваться тому, что хотя бы у одной из твоих дочерей есть друзья.

Она выбегает в коридор. Мы слышим, как она собирает свои вещи, после чего раздается звук захлопывающейся входной двери.

– У меня есть друзья, – обиженно произносит Агнес.

– И у меня тоже, – быстро добавляю я.

Ну типа.

Агнес поднимается на второй этаж, а я выхожу в коридор, чтобы собрать свой рюкзак. Когда я возвращаюсь на кухню, папа уже не улыбается. Он даже не смотрит в планшет. Он грустно уставился в пустое пространство на стене. Вид у него совершенно несчастный.

Я уверена, что он вспоминает о маме. Наверняка папе хочется, чтобы мама общалась с Мэйби, забирала Агнес из школы и готовила нам что-нибудь на школьный обед. Сейчас мы сами делаем себе сэндвичи, и, так как никто не занимается закупкой продуктов, найти себе что-нибудь на обед оказывается все сложнее и сложнее. Я устала каждый вечер есть пиццу и китайскую еду, которые папа заказывает на дом. Слава богу, что Мэйби иногда составляет список продуктов и передает его папе. Без этого мы бы уже давно жили без туалетной бумаги. А может, я просто сгущаю краски.

Нет, на самом деле я знаю, что папа скучает по маме. Я уверена в том, что он ее любит. Он, конечно, не говорит о том, что скучает. Я помню, какие отношения были у мамы с папой, когда я была маленькой. Я помню, как они танцевали со мной и Мэйби под песни группы The Wiggles. Помню, как папа, перед тем как поцеловать маму, всегда говорил: «Поцелуйчики» и повторял это слово сразу после самого поцелуя. Я помню, что тогда мама с папой постоянно шлепали друг друга по попе, что, конечно, было омерзительно.

Я уверена, папа точно так же, как и мы, хочет, чтобы мама вернулась. Он просто очень упрямый и не готов ничего делать ради этого. Значит, мне надо серьезно поработать, чтобы наша семья снова стала счастливой. По крайней мере, я знаю, с чего все начать, ну а остальное приложится.

Первый пункт моего плана: изменить папу.

5. Вторник, обед

Я написала список дел, которые должна сделать, и этот список получился довольно длинным.

• Мэдисон Грэм нужно, чтобы я писала ей сообщения от несуществующего канадского ухажера.

• Ребекка Льюис хочет, чтобы я способствовала тому, чтобы среди ребят прижилось ее новое имя Бекки. До этого все звали ее Ребба. Я совершенно не уверена, что есть большая разница.

• Тэй хочет, чтобы я положила в рюкзак Цели записку. Я пыталась убедить его в том, что если он не сообщит Цели свое имя, то точно не получит никакого ответа. Но с другой стороны, НМД = НМП (не мое дело = не мои проблемы).

• Сэму Бойду нужно, чтобы я сделала так, чтобы Эвелин Ферсцт не выбила ему зубы за то, что ее поймали, когда она списывала у него на контрольной по математике. «Не понимаю, в чем я виноват, – жаловался Сэм, – но она точно мне все зубы выбьет, а мне что-то рановато зубные протезы или импланты вставлять».

• Софи Нельсон нужно… чудо.

• А мне нужно просто отдохнуть.

Во вторник во время обеда можно подумать о еще не выполненных заданиях. За моим столом сидит Гарри Домашка. Сегодня нас никто не беспокоит, и я этому рада. У меня и так слишком много незаконченных дел, и я не могу позволить себе разочаровать клиента и потерять потенциального друга. Гарри листает тетрадку и ест из банки сардины в масле. («В них много протеина, – говорит он. – Полезно для мозгов».) Чтобы меня не вырвало, я стараюсь не смотреть, не принюхиваться и даже не думать об этих сардинах.

Гарри – это, пожалуй, единственный человек во всей школе, которого я, хотя и с натяжкой, могла бы назвать другом. Точно так же, как и Агнес, он вундеркинд. Ему всего десять лет, и он перепрыгнул через два класса. Он бы, наверное, мог уже сейчас сдать выпускные экзамены и поступать куда-нибудь типа школы нейрохирургов или академии астронавтов, только его мама сказала, чтобы он больше не перепрыгивал классы, а учился, как все нормальные дети, потому что иначе может испортить «отношения со сверстниками».

Это просто умора! Его мама волнуется по поводу «отношений сына со сверстниками». Она не знает, что все отношения Гарри со сверстниками сводятся к тому, что он сидит в углу столовой со странной девочкой, у которой странное имя Рада, и, чтобы его не чморили ребята постарше, продает всем желающим готовые домашние задания. На самом деле всем глубоко наплевать на увещевания учителей, что надо дружить с ребятами, которые выделяются из общей массы. Никто в нашей школе не проводит в жизнь антибуллинговую политику, о ней только все болтают. Рассел Шарп и другие восьмиклассники до сих пор не заперли Гарри в шкафчике для вещей только потому, что Гарри продает им домашку.

– Головы подняли, – неожиданно шепчет мне он.

Я хочу спросить его зачем, но тут вижу, что к нам подходит мисс Шеллестеде. Это высокая, импозантная седовласая дама, заместитель директора школы, методист-консультант, психолог и мой личный страшный сон.

– Рада, – произносит она, подходя к нашему столу, – и Харрисон.

Мисс Шеллестеде буравит взглядом так, что, кажется, сожжет мне глазные яблоки и продырявит череп. Ты стараешься отвести взгляд, но это невозможно, словно у нее из глаз светят притягивающие лучи инопланетного космического корабля. Как только тебя поймали этими лазерами, тебе уже не сбежать. Тебя телепортируют на космический корабль и проведут над тобой все опыты, какие только вздумается. Мы с Гарри опустили глаза и смотрим на стол.

– Я вижу, – говорит мисс Шеллестеде, – что сегодня вы обедаете и вас никто не отвлекает. Вот вчера вы оба пользовались большой популярностью.

Мы молчим, пытаясь придумать, что бы ей ответить.

– Подростки, – мямлит Гарри и поднимает глаза, – очень непостоянные.

– Ну да, – поддакиваю я. – Сегодня ты популярна, а завтра уже нет.

Мисс Шеллестеде приподнимает одну бровь. Она точно родилась не вчера. Более того, она родилась даже не в этом веке.

– Если я правильно помню, мы уже с вами об этом говорили. Вы оба были в моем кабинете, и мы обсуждали «бизнес», который вы ведете, и я вас предупреждала, что вы обязаны его немедленно прекратить.

Да, было такое дело.

Месяца полтора назад Шеллестеде вызвала меня в свой кабинет, направила на меня свои притягивающие лучи и заявила, что знает, чем я занимаюсь. Оказывается, она знала, что я помогла Саффрон Навиндер придумать отмазку, чтобы не ходить на физру (она начала делать вид, что у нее проблемы с равновесием). Она знала, что я помогла Кэти Парк придумать причину, по которой та не написала сочинение по истории (Кэти так заинтересовалась предметом, все читала и читала, поэтому и не успела написать сочинение). Шеллестеде также знала, кто подсказал Рафу Сотомайору, как объяснить, почему он начал кричать во время общего собрания (ему показалось, что он увидел вошь). Доказательств у Шеллестеде не было, наверняка она знать не могла, поэтому я все отрицала. Тем не менее мне пригрозили, что могут отстранить на несколько дней от занятий.

– Но я же… ничего не сделала. Я не нарушала никаких правил школы, – оправдывалась я.

Глаза Шеллестеде превратились в щелочки, из которых она начала буравить меня своими лазерами.

– Я обвиняю тебя в том, что ты помогаешь ученикам врать.

Гарри досталось еще крепче, чем мне. Шеллестеде заявила, что он помогает людям обманывать, занимается плагиатом и если его застукают, то обязательно отчислят из школы. Гарри изворачивался как мог, утверждая, что никогда не делал за других учеников их домашнюю работу, а лишь, как он дипломатично выразился, «способствовал тому, чтобы они сами могли вовремя закончить свои задания». На самом деле это истинная правда. Гарри никогда не пишет все сочинение или реферат сам. Он всего лишь предоставляет развернутый план. Это план на полторы страницы с однострочным интервалом.

Гарри все это высказывает и снова открывает рот, чтобы продолжать говорить в свою защиту, но Шеллестеде включает свой инопланетный взгляд, и Гарри сразу сдувается. Она кладет обе ладони на стол, за которым мы сидим, и наклоняется в нашу сторону. Мы с Гарри вжимаемся в стулья.

– Еще раз увижу очередь у ваших столов, – произносит она, очень четко выговаривая каждое слово, – и вам не поздоровится, если люди будут стоять не за лимонадом.

Она еще минуту смотрит на нас своим пронзительным взглядом. Это самая длинная в истории мира минута. Серьезно, эта минута кажется часом. Все часы мира устали ждать и перестали тикать. Такое ощущение, что у нас на щеках успела вырасти, а потом отсохнуть и отвалиться длиннющая борода. Мне кажется, что эта минута никогда не закончится и Шеллестеде не перестанет буравить нас взглядом.

Мы замерли и молчим, словно воды в рот набрали. Потом Шеллестеде убирает со стола руки, распрямляется и уходит. Только когда она оказывается на середине столовой, мы выдыхаем.

– И что мы будем делать? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает Гарри. – Бросим все?

Я понимаю, что он не может всерьез предлагать, чтобы мы завязали. Я не могу бросить – я нужна людям. И мне нужно, чтобы я была им нужна.

– Я не могу все бросить, – признаюсь ему я.

– Я в курсе. – Гарри всем телом оседает на стуле. – Я тоже не могу, но иногда об этом задумываюсь. Я уже устал находить что-то новое, что люди могут сказать про рассказ Ширли Джексон «Лотерея»[2]2
  Рассказ был напечатан в 1948 году в журнале «Нью-Йоркер» и повествует о том, как для поддержания культа плодородия жители одного современного сельского поселения тянут жребий и забивают камнями получившего «черную метку».


[Закрыть]. Это просто аллегория жестокости общества в эпоху капитализма! Все, точка!

Я смеюсь и стараюсь запомнить мысль, которую он мне подарил.

Не знаю, может, если завяжу, то буду лучше себя чувствовать. Смогу выбросить в мусорное ведро листок со списком дел, которые должна сделать. Пусть Мэдисон Грэм сама пишет себе эсэмэски от лица несуществующего канадского поклонника. Пусть Эвелин Ферсцт на следующей неделе хоть живьем съест Сэма Бойда. Я буду спокойно жить своей собственной жизнью.

Но а) я не очень уверена, что разбираюсь в жизни, ведь я всего лишь фиксер и ничего больше в жизни не знаю, и б) если брошу, на меня будут очень злы те, кого я подвела. И этого я точно не могу себе позволить.

Около нашего стола появляется Иззи, и, несмотря на то что Шеллестеде еще не вышла из столовой, я не говорю Иззи, что моя лавочка закрыта. Во вторник редко кто обращается ко мне с просьбами, и вид у Иззи очень расстроенный.

– Привет, Иззи! – громко говорю я и подмигиваю ей так, словно хочу подняться в воздух только с помощью взмахов ресниц. – Спасибо, что предложила помочь мне с… футболом. Очень хочу, чтобы ты подробнее про него рассказала. Проводишь меня до моего шкафчика?

Иззи хмурится, пытаясь вспомнить, когда она обещала поговорить со мной о футболе. Потом она снова смотрит на меня и видит, что я продолжаю ей подмигивать.

– А, да, – говорит она, – конечно, футбол.

Я поднимаюсь из-за стола, машу на прощание Гарри, и вместе с Иззи мы движемся к выходу из столовой. Проходя мимо Шеллестеде, я толкаю Иззи локтем.

– Самое главное в футболе, как говорит тренер, – громко произносит Иззи, – это психологический настрой. Он имеет такое же большое значение, как и техническое мастерство.

– Интересно! Очень интересно!

Как только мы выходим из столовой, Иззи останавливается и говорит:

– Мне нужна твоя помощь.

Конечно, ей нужна помощь. Иначе зачем она вообще ко мне подходила? Она лучший игрок женской команды по футболу, а также женской команды по софтболу. У нее не только миллион друзей, но и миллион поклонников. Вот, например, прямо сейчас какая-то шестиклассница в коридоре смотрит на Иззи с нескрываемым обожанием.

Иззи кивком приветствует девочку, на лице которой появляется выражение такой бурной радости, что, кажется, с ней случится припадок.

– Давай сюда зайдем, – говорю я и веду Иззи в женский туалет.

Мы ушли с обеда рано, поэтому в туалете еще никого нет. Через пять минут здесь будет целая толпа. Я завожу Иззи в просторную кабинку для инвалидов и закрываю за нами дверь.

– Времени у нас немного, – говорю я. – Что тебе нужно?

Она глубоко вздыхает:

– Мне нужно сохранить мою одежду.

Это что-то новенькое. Вообще-то я не очень понимаю, о чем она. Вся одежда Иззи – это джинсы с дырками, три старые футболки, разбитые кеды и бейсболка. Иззи в отличие от Софи не меняет наряды каждую неделю.

– Можно поконкретнее? – прошу я.

Она снимает с головы бейсболку, закладывает свои светлые, коротко стриженные волосы за уши и снова надевает бейсболку.

– К нам приезжает моя бабушка, которой очень не нравится, как я одеваюсь. Пока бабушка у нас живет, папа заставляет меня одеваться более женственно, чтобы бабушка не лезла к нему с претензиями. Обычно бабушка приезжает к нам летом, и тогда ту одежду, которую она одобряет, я ношу дома. Но вот вчера папа сказал, что бабушка приедет к нам в субботу, что она грозится выбросить всю мою одежду и купить новую. – На глазах Иззи появляются слезы. – Но я не могу носить девчачью одежду! Я готова на все, лишь бы не ходить в школу в розовых платьях! Это просто унизительно.

Довольно странно, что Иззи так переживает по поводу того, что окружающие думают о ее гардеробе. Многие в школе шутят, что она одевается как мальчик. Никто, конечно, в лицо ей этого не говорит, потому что у нее миллион друзей и вообще она в состоянии за себя постоять. Тем не менее девочки из танцевальной команды называют ее «Иззи-Или-Как-Там-Его».

– Хорошо, – говорю я и начинаю размышлять вслух. – В первую очередь тебе надо сохранить старую одежду. Принеси на этой неделе в школу то, в чем тебе нравится ходить, и твоя бабушка не сможет выбросить эти вещи. Потом съезди в какой-нибудь секонд, накупи тряпья и повесь его у себя в шкафу. Если твоя бабушка захочет выбросить эти шмотки, то невелика потеря. Она может даже их сжечь.

Иззи закрывает ладонью глаза, по ее щекам льются слезы. Она покраснела от смущения. Думаю, в школе еще никто не видел, как Иззи плачет. Но если уж она плачет, то пусть плачет в моем присутствии, так как я об этом никому не расскажу. Я словно три обезьянки: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».

– Надо найти место, где ты сможешь переодеваться перед уроками в нормальную одежду. Рядом с тобой живет кто-нибудь из твоих друзей?

Иззи мотает головой.

– А рядом со школой?

Она опять мотает головой. Я хмурюсь. Странно, у нее столько друзей, и никто из них не живет ни рядом с ней, ни рядом со школой.

– Может быть… – начинает она.

Я вижу, что ее одолевают сомнения. Мне кажется, Иззи такой человек, который сомневается не чаще, чем плачет. Она застенчиво смотрит на меня из-под ладони.

– Слушай, ведь ты живешь на Линкольн-роуд? Может быть, я могу оставить свою одежду у тебя? Я буду забегать к тебе утром и переодеваться. Это всего на пять дней…

– Хм…

Я стараюсь сделать вид, что меня не удивило ее предложение. Никогда раньше меня не просили о таком одолжении. Эта просьба касается моей семейной жизни. Я стараюсь не смешивать домашние дела с работой. Неужели Иззи не может найти никого более подходящего? Наш дом находится достаточно далеко от того места, где живет она. Я бы сказала, надо двадцать минут, чтобы дойти от ее дома до моего.

– Я за пять минут могу до тебя добежать, – говорит она.

Ну понятно, еще бы!

– Я буду приходить раз в день. Я смогу переодеваться обратно в розовое платье в школе после тренировки, когда никого уже не будет. Свою обычную одежду я буду оставлять в школе и передавать тебе на следующий день. Пожалуйста, Рада! Это всего лишь на неделю!

Чем больше я думаю над ее предложением, тем интереснее оно мне кажется. На самом деле было бы совсем неплохо, если бы Иззи заходила к нам по утрам, переодевалась в ванной и мы бы вместе садились в автобус. Если я с ней подружусь, то сразу стану популярной. Меня будут приглашать садиться за ее стол во время обеда, а за ее столом сидят самые красивые мальчики и девочки. Может быть, тогда я больше не буду ютиться на задворках столовой, завяжу с одолжениями и перестану быть фиксером. Я думаю, что папа не будет возражать против появления Иззи у нас дома. И Мэйби наконец заткнется и перестанет говорить, что у меня нет друзей.

Иззи с мольбой складывает ладони и морщит лоб.

– Ладно, – говорю я. – Договорились.

В туалет начинают заходить девочки. Я собираюсь выйти из кабинки, прежде чем меня заметят в обществе Иззи, но она меня останавливает.

– Подожди, – просит она.

Я с удивлением поворачиваюсь и слышу волшебные слова:

– Спасибо, Рада. Я твоя должница.

Она выходит из кабинки первой, подходит к раковине и начинает умывать лицо холодной водой, чтобы скрыть свои опухшие, заплаканные глаза. Я некоторое время жду, потом тоже выхожу из кабинки и прохожу мимо нее, словно мы и не разговаривали. Как бы мне ни мечталось, чтобы нас заметили вместе, я не хочу, чтобы люди поняли: она попросила меня об одолжении. Впрочем, если все пойдет по плану, мы с ней в самое ближайшее время будем много общаться.

У меня хорошее предчувствие по поводу этого задания.