Текст книги "Дикое желание любви"

– Ну что ж, отлично – тогда окторонка[26]26
  Окторон – человек, имеющий ⅛ часть негритянской крови.


[Закрыть]. Ты справедливо заслуживаешь это звание.

– Вы не понимаете, – тяжело дыша, покачала головой девушка.

– Ты настаиваешь, чтобы я обратился к твоей матери? Ввиду сложившихся обстоятельств это кажется мне излишним. В любом случае можешь быть уверена, что она не станет возражать против твоего решения принять мое покровительство – не станет, если она согласилась на Фицджеральда. И хватит дрожать. Я не людоед.

– Нет, – прошептала она. – Всего лишь Леопард.

Неожиданно он опустил ее руки вниз и снял со своих колен.

– Где ты услышала этот вздор? Впрочем, не имеет значения. В таком случае, полагаю, ты слышала и все остальное. Как меня прославляют или проклинают, в зависимости от того, кто говорит, – якобы выследившего трех человек и убившего их в гневе? Как же люди обожают легенды!

– Вы… вы отрицаете это? – удивленно спросила она, скорее чтобы продолжить безопасный разговор, чем из подлинного интереса.

– Нет. А зачем? – Отпустив ее, он отклонился назад и закрыл глаза.

Когда колеса экипажа проехали через выбоину на улице, кучер переместился, и Кэтрин воспользовалась качкой, чтобы подальше отодвинуться от Наварро. В этот миг она сделала важное открытие. У его губ был вкус абсента. Она не единожды улавливала такой же запах в дыхании ее партнеров по танцам. Абсент – самый сильный напиток. Наварро вовсе не был пьян. Однако не была ли его речь немного неточной, а движения – слегка хаотичными? И не проступала ли в блестяще проведенной дуэли бесшабашность человека, которого мало заботило, будет он жить или умрет? А сейчас? Не пытался ли он воспользоваться обстоятельствами? Может, он много выпил до этого, пытаясь забыть свою Лулу? Может, опьянение только сейчас начало проявляться? Как сильно он подвержен действию алкоголя? Достаточно ли, чтобы не побежать за ней сразу, когда экипаж снова замедлит ход и она выпрыгнет из него, бросившись наутек? Стоит испробовать эту возможность. В сложившихся обстоятельствах можно пробовать все что угодно.

Глава 3

Кэтрин узнала улицу, на которую они свернули. Она слышала, как мать шепталась со своими друзьями о том, что в этом районе в домах вдоль старой крепостной стены джентльмены креолы селили своих квартеронок. Поэтому Кэтрин не слишком удивилась, когда экипаж начал замедлять ход, приближаясь к небольшому аккуратному белому дому в центре улицы. Не сводя глаз с темной фигуры сидящего рядом мужчины, она постепенно наклонялась вперед, пока ее рука не оказалась возле дверной ручки.

Неожиданно она приподнялась, надавила на ручку и бросилась за дверь. Оказавшись на четвереньках на грязной дороге, она не позволила себе переживать из-за ушибов, вскочила, опустив голову, и со всех ног бросилась бежать, невольно вспомнив то лето, когда умер ее отец и она точно так же убегала от горя в мир мальчишек. Ее туфли остались позади, увязнув в липкой грязи, но она не прекращала бежать.

Рядом простирался темный тоннель аллеи. Она свернула в это укрытие, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. Из-под ее ног с шипением выбежала кошка, и где-то вдали послышался приглушенный тревожный крик. Она не остановилась и не оглянулась даже тогда, когда сквозь громкий стук в висках расслышала глухой звук шагов.

Грубые пальцы схватили ее за плечо, отчего рукав платья с треском оторвался и она вынуждена была остановиться. В тот же миг кто-то схватил ее за талию, и она не смогла сдержать стон.

Еще через секунду Кэтрин почувствовала, как мужчина крепко обхватил ее колени и прижал к своей сильной мускулистой груди.

– Глупышка, – весело прошептал Наварро ей на ухо. – Там, впереди, находятся те, кто разрежет твое хорошенькое горлышко на брелочки, какие ты носишь на своей чалме. Думаешь, нет ничего хуже, чем лежать в моих руках? Ты не права.

Едва он подошел к белому дому, дверь распахнулась. Слуга с фонарем в руке отступил, позволяя ему пройти.

– Заплати тому пучеглазому болвану на улице за его телегу, – бросил он через плечо.

Выполняя приказ, слуга вышел за дверь, в то время как он в полной темноте стал подниматься по крутой лестнице.

Наварро шел твердой и уверенной поступью, неся ее без усилий, словно делал так сотни раз. Он ни разу не качнулся, не споткнулся, а значит, она ошиблась, полагая, что со временем он опьянеет сильнее. «Как я могла быть такой глупой?» – изумлялась Кэтрин. Но сейчас не стоило об этом думать. Побег был для нее последней возможностью избежать разоблачения и необходимости открыть свое имя, а следовательно, отдать себя и свое будущее в руки этого человека.

Дикий смех поднимался в ее груди, и она с трудом его сдерживала. Как долго ей придется оставаться в руках Рафаэля Наварро? Нет, не нужно об этом думать. Как только она успокоится и их не будут слышать слуги, она расскажет ему, кем является на самом деле.

В запертой спальне наверху стоял затхлый запах пыли, смешанный с давнишним ароматом духов. Спертый воздух стал еще ощутимее, когда Наварро, зайдя в спальню, ногой закрыл за собой двери. Он бросил Кэтрин на неубранную кровать, и в воздух поднялось тонкое облако пыли, защекотав ей нос.

Бормоча проклятия, Наварро подошел к высокому окну и широко распахнул ставни, впуская внутрь длинные лунные лучи вместе с потоком свежего воздуха.

Кэтрин, поднявшись на одном локте и сняв маску, чтобы лучше дышать, вдруг замерла. Когда лунный свет озарил голову и плечи этого смуглого человека, она впервые обомлела от вида истинно мужской красоты. Луч падал на его прекрасные черные волосы, ниспадающие послушными волнами, и заливал серебряным светом точеные черты лица, оставляя в тени глаза и небольшую ямочку на подбородке. Где-то в глубине души она предчувствовала надвигающуюся опасность, но не могла предположить, насколько огромную. Мужчина повернулся и двинулся к ней, производя впечатление какого-то фантастического, дикого, мифического создания, которое не подчинялось правилам цивилизованного мира и было способно подарить и наслаждение, и муку, ничего при этом не ощущая. Несколько секунд она лежала как зачарованная, не в силах шелохнуться. Затем, вскрикнув, повернулась и вскочила с кровати, но одно ловкое движение – и он уже стоял между ней и дверью. Кэтрин остановилась, схватившись за высокую подпорку кровати с балдахином.

– Не бойся, petite[27]27
  Малышка (фр.).


[Закрыть], – сказал он, и в звуке его хриплого голоса чувствовалась мягкость. – Это было неизбежно с того самого момента, когда я увидел тебя, одинокую и потерянную, спрятавшуюся у окна танцевального зала. Я не твой Маркус, но кто знает? Возможно, к утру ты будешь этому рада.

Он приближался, а Кэтрин отступала.

– Есть… я должна сказать вам кое-что, – запинаясь, произнесла она, устыдившись своего дрогнувшего голоса, а Наварро подходил все ближе. – Меня зовут не Селеста. А Кэтрин. Кэтрин…

Но она ждала слишком долго. Сильными руками он привлек ее к себе, поцелуем заглушив ее слова.

– Мне все равно, как тебя зовут, – прошептал он, и его дыхание теплом обдавало ее губы. – Меня не волнует, кто ты или кем была. Я знаю только, что хочу тебя, как не хотел никакую другую женщину.

– Маркус… моя семья… убьют тебя, – задыхаясь, пробормотала она, вертя головой.

– Ты так думаешь? – спросил он, в его бархатных интонациях послышались резкость и цинизм. – Пройдет много дней, прежде чем Маркус поднимет шпагу. Что касается остальных, то я давно понял, что туго набитый кошелек успокаивает любую совесть и удовлетворяет любую честь.

Что можно было на это ответить? Когда он поднял ее, Кэтрин почувствовала, что с головы свалился тюрбан, и отчаянно вскрикнула. Тем не менее она решила бороться с Рафом, здесь, на этой мягкой перине. Она била его по лицу, извивалась, дрожала от страха и бессильной ярости, надеясь благодаря проснувшемуся инстинкту самосохранения придумать способ вырваться из его цепких рук.

Но такого способа не было. Ее удары не возымели никакого действия. Он не отвечал на них, и ей даже казалось, что не чувствовал. К тому же, несмотря на ее сопротивление, он медленно вжимал ее в перину тяжестью своего тела, не давая ей отбиваться, но все же она понимала, что он, если бы захотел, мог дать ей отпор гораздо быстрее и больнее. От этой мысли она почувствовала себя еще более униженной и испытала такую сильную ярость, что все ее чувства мгновенно обострились. С ней не могло этого произойти. Не могло. Не могло.

Его губы до боли сжимали ее губы, пока она их не разомкнула, и тогда он начал медленно, с наслаждением целовать ее, вкушая и смакуя. Еще ни один мужчина не касался ее губ. Это насилие казалось самым унизительным в ее жизни.

Она ошибалась. Тонкий синий муслин порвался легко, так же как и шелковое белье. Но ее нагота и холодной ночной воздух на теле были пустяками по сравнению с обжигающим жаром его руки, энергично скользившей по ее телу. Рыдания замерли в горле, когда его губы скользнули по ее подбородку вниз к тонкой линии шеи. Его уста остановились в ложбинке между ее грудей, затем по мягкому белому изгибу нежно передвинулись к соскам, упругим не от страсти, а из-за страха. Она задрожала, и ее охватило новое незнакомое чувство, смешанное с удивлением от испытываемого удовольствия. «Это невозможно вынести», – мысленно твердила она как заклинание, вертя головой из стороны в сторону. Невозможно вынести…

Поцелуи на миг прекратились, и он взглянул на нее.

– Вероятно, доброта – это величайшая жестокость, – произнес он. – Давай покончим с ней.

Он слегка отстранился, и на долю секунды Кэтрин подумала, что он намерен отпустить ее. Но потом она ощутила на своем теле гладкость кожи его голой груди. Быстрым ловким движением он сорвал с нее остатки муслинового платья, придвинул ближе к себе и положил так, что она почувствовала возбуждение его тела и силу его желания.

– Успокойся, дорогая, – пробормотал он у самых ее волос.

Но это было невыносимо. Она яростно изогнулась от этого обжигающего стремительного напора, в ее горле застыл беззвучный крик, сердце замерло в груди. Она смутно чувствовала его сомнения, слышала его тихое «nom de Dieu»[28]28
  Черт возьми (фр.).


[Закрыть], когда ему не хватало воздуха в легких, словно его кто-то ударил. Она не знала причину этого и пришла в себя лишь тогда, когда он отпустил ее руки и она смогла ударить его, расцарапав в агонии его грудь.

Он не шелохнулся, чтобы остановить ее.

– Очень хорошо, pauvre petite[29]29
  Бедняжка (фр.).


[Закрыть], бей меня, если надо. Потому что я должен…

Он медленно навалился на нее, заставляя ее тело двигаться в такт его желанию, и Кэтрин почувствовала под руками влажную кровь. Конечно же, она не… Но если это так, она была рада, безумно рада. Резкая боль прошла и сменилась странным первобытным восторгом. Они были связаны общей болью. Когда ее напряжение стало ослабевать, он вошел в нее глубже, безжалостно проникая все дальше, пока не стал частью ее, а она – его; их тела слились и стали неотделимы.

И хотя она почти лишилась чувств, когда он наконец отстранился от нее, все же сделала попытку отодвинуться как можно дальше. Он не мог этого позволить, и, когда снова привлек ее к себе, она ощутила его приятный мужской запах и тут же сжала зубы от физической боли. К глазам подступили горячие слезы, и хотя недомогание вскоре прошло, она не могла перестать плакать, и горькие слезы тихими тонкими струйками стекали на ее волосы.

Когда из ее груди вырвался тяжелый вздох, Наварро потянулся за своей рубашкой и вручил ей в руки, а потом положил ее голову к себе на плечо.

– Поплачь, minou[30]30
  Котенок (фр.).


[Закрыть], – сказал он, прижавшись губами к ее вискам, мокрым и соленым от слез. – Это твое право.

От этого его разрешения жгучие, беспомощные слезы только усилились. Они не прекратились и после того, как он успокаивающе провел рукой по ее волосам, и когда он вытащил из запутавшихся шелковистых локонов шпильки из слоновой кости.

Через некоторое время его терпение лопнуло.

– Довольно, малышка. Ты женщина, а не ребенок или раненый котенок. Давай-ка, прячь коготки, и мы вместе попытаемся найти утешение, которое ведет ко сну.

Кэтрин не сразу поняла, что он имеет в виду, и попыталась возразить, но было бесполезно. У нее больше не осталось ни сил, ни, говоря откровенно, желания с ним бороться. У его губ был сладкий, терпкий вкус вожделения, и, хотя ее вены не обжигал огонь страсти, его чувства в некоторой мере передались и ей, осушив слезы и унеся в царство темного, безрассудного удовольствия, которое она с удивлением вспомнила перед тем, как закрыть глаза.

Ее разбудил яркий свет, бьющий в лицо. Она раздраженно отвернулась, прячась от ослепительных лучей, не желая покидать утешающую обитель сна. Ей хотелось закрыть глаза руками, но они оказались зажатыми с обеих сторон. Странно. Она так устала. Глаза словно опухли. Все тело болело, как избитое…

Когда Кэтрин наконец полностью пришла в себя и медленно открыла глаза, ее ресницы задрожали. Скованность движений объяснялась лежавшим на ней стеганым одеялом, которое было плотно прижато с двух сторон сильными загорелыми руками. Над ней склонился мужчина, голый до пояса мужчина, и на его лбу выделялись недовольные сосредоточенные складки.

Рафаэль Наварро. Целую минуту Кэтрин смотрела в его черные глаза, почему-то думая, что они должны были быть яркими, желто-зелеными, как у огромных леопардов. Затем ее охватило невероятное смущение, и она медленно залилась краской, от плеч и шеи до густо покрасневших щек. Быстро отведя взгляд, она возненавидела себя за эту слабость и еще больше возненавидела его за то, что он стал свидетелем этого.

В углах комнаты, там, куда не проникал свет стоящей на прикроватной тумбочке лампы, еще таилась темнота ночи. Дверь резного шкафа у стены провисла и открылась, выставляя напоказ стопки сложенного постельного белья. Почувствовав дрожь от рассветной прохлады, несмотря на одеяло, Кэтрин поняла, что ее укрыли совсем недавно. Что же это за человек, который сначала вынудил принять его, а после позаботился о ее комфорте?

И что беспокоило его сейчас, когда он изучал ее при свете лампы, а его взгляд скользил по ней и одну за другой оценивающе изучал черты ее лица? Медленно протянув руку, он подобрал медово-золотой локон, который стал переливаться радужными полосками под его пальцами. Локон упал ей на грудь, и Рафаэль аккуратно пригладил его, уложив поперек розовой ареолы.

Резким движением, заставившим покачнуться матрас, он отпустил ее и встал.

– Как тебя зовут? – спросил он.

Она осторожно взглянула на него, прежде чем ответить.

– Кэтрин. Кэтрин Мэйфилд.

– А твоя мать?

– Ивонна Виллере Мэйфилд.

– Твоего отца звали Эдвард, у него был купеческий банк на Роял-стрит. Боже!

Он поднес руку к голове, словно она болела, и провел пальцами по волосам и затылку. Повернувшись, он решительным шагом направился к звонку, который свисал с выкрашенной под мрамор деревянной каминной полки. Мужчина резко дернул за веревку, затем обернулся к Кэтрин, совершенно не обращая внимания на то, что почти не одет, и словно не замечая разительного контраста между своей загорелой коричневой грудью и белоснежной кожей ниже пояса.

– Почему ты мне не сказала?

Кэтрин подняла взгляд к балдахину над головой.

– Я пыталась, – наконец ответила она, стараясь на него не смотреть.

– Слабая попытка, когда смелость тебя оставила, – язвительно заметил он. – У тебя было время рассказать историю своей жизни еще до того, как мы сюда приехали, но я не припоминаю, чтобы между нами состоялся столь важный разговор.

Это ее задело.

– Конечно! – воскликнула она и посмотрела на него, сверкнув глазами. – Неужели ты думаешь, что вызывал симпатию, когда сидел там, поздравляя себя с успешной местью Маркусу? Ты мог уничтожить и его, и меня, если бы разоблачил мое присутствие на маскараде. Откуда мне было знать, что ты задумал более коварный план моей полной гибели? – Его лицо напряглось, но она не обратила на это внимания. – Что же касается моей слабой попытки рассказать все позже, то ты сам доходчиво разъяснил мне: кто я и что из себя представляю, совершенно не имеет значения. Ничто не могло встать между тобой и… и тем, чего ты жаждал. Что мне оставалось, кроме как поверить?

Он долго хранил молчание, и его взгляд был таким загадочным, что она вдруг ощутила неловкость. На его губах появилась легкая улыбка, затем он пожал плечами.

– Вне всяких сомнений, тогда я так и считал.

– Я вовсе не нахожу забавным подобное отношение, – выпалила она, приподнявшись на локте.

– Правда? Тогда какого черта ты делала на квартеронском балу?

Что она могла ответить на этот жестокий, вызывающий вопрос?

– Это… Это произошло по личной причине, которая вряд ли будет тебе интересна.

– Ты так думаешь? Скоро у тебя появится возможность убедиться, что я весьма интересуюсь делами Маркуса Фицджеральда.

– Не вижу причины удовлетворять твое любопытство.

– Как мне помнится, твой отважный спутник вчера не очень-то хотел сражаться на дуэли. Фактически я вынудил его принять бой. Интересно почему?

– Потому что он не хотел впутывать меня в вашу ссору, естественно.

Трудно было понять, согласился ли он с ее объяснением. Кэтрин сожалела, что даже не догадывалась, о чем он думал, когда смотрел на нее пристальным взглядом на бесстрастном, словно маска, бронзовом от загара лице.

– Сдается мне, – продолжал он, – что дуэль не входила в планы Маркуса на вечер. Возможно, в его планы входила ты. Может быть, ожидалось, что моя месть будет состоять в том, что я уведу тебя с бала, – тогда якобы оскорбленный Маркус появился бы на месте в нужный момент, вероятно, даже с твоей благородной матушкой, чтобы уберечь тебя от насилия? Я выглядел бы дураком и соблазнителем невинной девушки, разве нет? Разразился бы такой скандал, что меня снова выперли бы из Нового Орлеана.

– Как ты мог подумать, что я согласилась бы на такой кощунственный обман? – едва дыша, спросила она.

– Ты была на балу, не так ли? И после прекрасно сыгранного нежелания принять мое приглашение на танец сразу же сделала это. Более того, меня удостоили гораздо большей чести. Кто знает? Если бы я окончательно раскаялся в том, что погубил твою репутацию, то вполне мог бы предложить тебе выйти за меня замуж.

Ярость, горячая и неконтролируемая, закипела в груди Кэтрин. Она огляделась вокруг в поисках чего-нибудь, что можно было бы в него швырнуть, но ничего подходящего не оказалось: от прошлых жильцов не осталось вещей – ни бутылок, ни коробок, ни китайских безделушек, таких дорогих сердцу каждой женщины. Она приподнялась, прижав к себе одеяло.

– С чего ты взял, что я приняла бы твое снисходительное предложение? – закричала она. – Мне не нужны твои деньги, у меня и собственных средств вполне достаточно для беспечной жизни. Что же касается поездки на бал, то это было не более чем пари и от меня требовалось только присутствие, совершенно невинное, каким оно и было до твоего появления!

– Дамы, которых я знавал, до того как покинул этот город, даже под страхом смерти не ступили бы своими маленькими очаровательными ножками на квартеронский бал, не говоря уже о каком-то пари, – заметил он.

– Не ступили бы? Значит, они были жалкими и апатичными.

– Пожалуй, с этим я соглашусь, – заверил он, и при этом она не уловила в его голосе веселых ноток.

– Без сомнения, именно таких ты и предпочитаешь, – язвительно заметила она. – Слабых, безвольных женщин, которые не могут о себе позаботиться, – таких, как твоя бедняжка Лулу…

В тот же миг он быстро шагнул к ней, и такая злость была написана на его лице, что Кэтрин с криком отпрянула, выронив одеяло. Но он к ней даже не прикоснулся. Едва она отшатнулась, как он остановился, схватившись рукой за столбик кровати.

– Ты, конечно же, сильная и можешь о себе позаботиться, – приподняв бровь, произнес он, тем самым красноречиво напоминая о ее беспомощности в его руках. – А вот бедняжку Лулу в самом нежном возрасте – ей было пятнадцать – продала собственная мать. Она провела здесь, в этом доме, полгода, трогательно радуясь, что к ней хорошо относятся. Когда меня вынудили покинуть Новый Орлеан, я передал ее дела моим адвокатам. Это было ошибкой, но что еще я мог сделать? Я переписал на ее имя некоторое имущество, включая этот дом. Но я не учел ее юношескую доверчивость и не позаботился о том, чтобы она не смогла все это продать. Подобная мысль никогда не пришла бы ей в голову, если бы не появился этот человек – человек, забравший якобы на хранение даже ее драгоценности и несколько дорогих вещей. Не знаю, что он ей наговорил, хотя догадываюсь. Когда у нее ничего не осталось, он ее бросил.

– Маркус? – прошептала она.

– Маркус Фицджеральд. Полагаю, он считал, что это безопасно, что этого никто не заметит или никому не будет дела до того, что с ней случилось. Он ошибался.

– Ты немного опоздал, конечно?

Ей хотелось бы думать, что на самом деле все обстояло иначе, что Наварро искажал факты, но поведение Маркуса говорило само за себя. Там, на балу, прошлой ночью, он позеленел при одном упоминании имени этой девушки и не отрицал обвинений, брошенных Рафаэлем.

– Именно. Даже мои адвокаты не могли меня найти. Один из друзей выкупил для меня этот дом, когда его выставили на продажу, – сентиментальный жест, но я это ценю. Однако не думаю, что Лулу пыталась меня разыскивать. Я оставил ее, погладив по головке, только и всего. Мне не хотелось брать ее с собой, и она это знала, поэтому чувствовала себя преданной. То, что она сделала потом, по ее мнению, должно было раз и навсегда убить малейший интерес к ней с моей стороны. Она вышла на улицу. Не будучи такой белокожей или такой красивой, как ты, Кэтрин, она тем не менее радовала глаз и обладала этим редким даром – любящим сердцем, которое не ищет пути назад. Она умерла – одинокая, больная и униженная. Ей было семнадцать лет.

Извиниться за свое поведение значило бы проявить слабость, которую она не могла себе позволить, даже если бы заставила себя произнести нужные слова. Она упрямо молчала, а ее ясные карие глаза смотрели с вызовом.

Он стукнул по столбику кровати и недовольно сжал губы, как ей показалось, оттого что так много рассказал. Зачем он решил все объяснить? Ей не было надобности понимать, что им двигало. Он повернулся и, нахмурившись, посмотрел на верхнюю часть ее тела.

Опустив глаза, Кэтрин увидела на груди и животе темно-красные пятна засохшей крови. Он явно был не в лучшей форме. Хотя из-за медного оттенка его кожи пятна крови на нем не были видны так явно, можно было заметить, что он тоже словно подвергся ужасной пытке. На его коже остались глубокие кровоточащие царапины, а ниже пояса – сильные порезы в несколько дюймов от острого клинка шпаги. Кэтрин с облегчением выдохнула, когда их увидела. Значит, не только она была виновна в его состоянии.

– Ты ранен, – сказала она, тут же вспыхнув от его взгляда. Чтобы скрыть свое смущение, она снова натянула на себя одеяло и сложила руки поверх него.

– Царапина, – заверил он ее. – Из-за невнимательности.

– Или из-за абсента? – спросила она, когда он снова поднес руку к голове.

Как бы то ни было, ответа не последовало; вместо него послышался робкий стук в дверь. Наварро открыл, и на пороге возник слуга негр, который впустил их ночью. Потертые туфли, грубая льняная сорочка, небрежно заправленная в панталоны, и сонный взгляд говорили о том, что его подняли с кровати.

– Ты единственный слуга в доме? – спросил Наварро.

– Да, Maître[31]31
  Хозяин (фр.). – Примеч. ред.


[Закрыть]. Остальные вернулись назад к Ламбре, Maître. По приказу вашего ami, месье Бартона. – Он пожал плечами. – Они целый день бездельничали, только неприятности от них. Теперь я здесь один, приглядываю за домом.

Наварро кивнул.

– Ну хорошо, а французский коньяк здесь хотя бы есть?

– Да, Maître, хороший французский коньяк. Остался с былых времен.

– Тогда принеси бутылку и два стакана. И подогрей воды для ванны.

– Слушаюсь, Maître, – снова произнес слуга и, поклонившись, попятился к выходу, так ни разу и не взглянув в сторону Кэтрин, хотя она не питала иллюзий насчет того, что он упустил хоть малейшую деталь.

Ванна была бы весьма кстати, подумала она, наблюдая, как смуглый мужчина закрывает дверь. Но он приказал приготовить только одну ванну, и она не собиралась спрашивать, для кого именно.

В камине горело большое бревно. Взяв с медной полки кочергу, Наварро сильнее разжег огонь и только после этого огляделся вокруг в поисках брюк и надел их.

Сухое полено, должно быть, лежало здесь несколько месяцев, потому что разгорелось довольно быстро, озаряя комнату веселыми языками пламени. От запаха горящего дерева Кэтрин еще сильнее ощутила утреннюю прохладу и слегка задрожала под одеялом, мрачным и завистливым взглядом глядя на Наварро, облокотившегося о каминную полку, где было теплее всего. Тишина становилась все напряженнее. Устав сидеть посреди кровати, Кэтрин отодвинулась назад, прислонилась к изогнутой спинке и натянула одеяло до самого подбородка.

Горящее бревно громко потрескивало. Откуда-то издалека донесся петушиный крик – звук унылый и какой-то неуместный в темноте.

Через какое-то время Кэтрин осознала, в каком невыгодном положении находится, сидя обнаженной, в то время как он одет, и вдруг поняла, что днем раньше чувствовала ее мать. Это вызвало у нее горькую улыбку, и она, ощущая все большую неуверенность, сидя под одеялом, поискала глазами платье.

– Ты ищешь это? – спросил он и, наклонившись, одной рукой поднял с пола синий муслин и белое белье и подал ей.

– Да, спасибо, – поблагодарила она, не сводя взгляда с одежды.

Когда он снова повернулся к огню, девушка положила платье рядом с собой. Она не питала иллюзий, что муслин окажется таким уж спасением, поэтому не испытала разочарования. Ворот и пояс ее комбинации были разорваны по швам.

Может, фортуна в конце концов повернется к ней лицом и ей все-таки удастся пережить это крушение ее безупречной репутации, если получится добраться домой. Слугам можно наплести какую-нибудь правдоподобную небылицу. Может, она скажет, что осталась ночевать у подруги. Столь ранним утром двери дома будут еще заперты, но Деде ее впустит. Чернокожей няне придется все рассказать; она и не рассчитывала что-либо скрыть от ее острого взгляда, даже под этой огромной шалью. В любом случае Деде была одной из немногих, кому можно было доверить самый страшный секрет: она пеклась о добром имени своих хозяек, Кэтрин и ее матери, даже больше, чем они сами.

Шаль. Что с ней стало? Она помнила, что последний раз сидела в ней в экипаже. Если она ее потеряла, то дело усложнится, но она и это преодолеет. Она должна. Она не останется в этой ловушке на растерзание Рафаэлю Наварро.