Текст книги "Создатель меча"

2

Голод. Он был голоден.

И ему очень хотелось пить.

Я и раньше чувствовал это в мече. Мне передавались его желания: голод и жажда одинаковой силы. Почти неразделимые, неотделимые друг от друга.

Я чувствовал их в круге. Когда вонзил меч в Дел.

Аиды, баска.

Нет, не думать о Дел.

Жарко. Как жарко…

Лучше думать о жаре, только не о Дел.

Лучше?

Жарко как в аидах, клянусь.

Струйки пота стекали по лбу, рукам, животу. Шерстяная ткань и волосы щекотали влажную кожу.

Кошка. Думай о кошке.

Аиды, как же жарко…

И меч так хочет пить.

Ну, баска, помоги мне.

Нет, Дел здесь нет.

Думай о кошке, дурак.

Думай только о кошке…

Меч в моих руках теплый. Я могу думать только о жажде и необходимости напоить меч кровью.

Пот стекает струйками по всему телу…

В аиды, почему же я?

Трижды проклятое отродье Салсетской козы…

Следи за кошкой, дурак!

В моей голове зазвучала песня.

А могла ли кошка ее слышать?

Аиды, теперь кошка смотрит на меня. Смотрит на меч. Она знает, чего я хочу. Отворачивается от жеребца – бедный жеребец – ко мне…

Аиды, она готова броситься на тебя… подними же меч, дурак… сделай что-нибудь, танцор меча.

Но мне не нужен этот меч. И я не в круге.

Сейчас это неважно, парень из Пенджи. Ты готов встретить кошку?

Готов оживить меч?

Такое бывало и раньше, замедление. Почти полная остановка движения окружающего мира, словно время поджидало меня. Поэтому я и не удивился. Время замедлило свой бег, подарив мне несколько драгоценных секунд, чтобы осмотреться, подумать и принять решение: как лучше оборвать жизнь кошки до того, как она прикончит меня.

Время останавливалось и раньше, но не так, как сейчас.

Я вдыхал запахи крови и гнили, но сильнее было болезненное зловоние страха. Я почувствовал, как все мышцы в животе свело – видимо я потянул полузалеченную рану. Меня беспокоила реакция меча. А потом я услышал визги жеребца и страх исчез.

Медленно, очень медленно, кошка подняла морду и застыла над окровавленной холкой. Кровь и слюна вытекали из пасти, на клыках висели клочья лошадиной шерсти.

В моей голове зазвучала песня. Тихая, доверительная песня, намекающая на могущественные силы.

Жеребец бился под кошкой, его ноги взбивали мокрую землю. Я слышал отчаянные призывы о помощи.

И меч пропел мне обещание: жеребец спасется, если я помогу клинку проснуться.

Но я-то собирался разобраться с кошкой сам, не пользуясь никакой магией. Меч, в конце концов, был мечом. Им можно было пользоваться и не прибегая к помощи непонятных сил.

Но жеребец визжал и бился, а в моей голове звучала песня. Песня мягкая, нежная, но слишком могущественная, чтобы я мог ее игнорировать.

Конечно я был уверен, что не сдамся ей, и на какое-то время мне удалось о ней забыть. Я слишком беспокоился за жеребца, чтобы терять драгоценные секунды на шум, кружившийся в голове. И поэтому, чтобы песня не мешала, я заставил ее замолчать.

Но ненадолго. Я перестал думать о сопротивлении. Перестал сдерживать ее. Я думал только о том, как спасти гнедого.

И поэтому, совершенно невольно, я выпустил ее. В тот момент я позволил яватме проснуться.

Когда я бросился к кошке, шум стал ровным. Нет, не шум: музыка. Нечто гораздо более выразительное чем то, что я обычно называл шумом. Более могущественное чем звук. И я вспомнил мелодию, которую услышал у обрыва недалеко от Стаал-Уста, стоя на коленях перед мечом. Когда музыка Кантеада наполнила мой череп.

Как же они умели петь, Кантеада. Таинственная раса, о которой говорили древние сказания. Существа, которые по словам Дел принесли в мир музыку.

И часть этой музыки они подарили мне в момент Именования.

Ради жеребца, подумал я, можно и рискнуть. Он этого стоит – сколько раз гнедой спасал мою шкуру.

Все это промелькнуло в голове за одну секунду. Одна секунда мне понадобилась, чтобы принять решение.

Кошка соскочила с жеребца. Гнедой тяжело поднялся, пошатнулся и побежал.

Пасть открылась, губы приподнялись, обнажая огромные клыки. Все движения были медленными. Очень медленными. Знала ли кошка, что я пел песню ее смерти?

Белая кошка с радужно-серыми глазами и серебристо-пепельными пятнами на шкуре. Кстати, стоило постараться хотя бы ради шкуры. Ее можно было взять с собой.

…Меч ожил в моих руках…

– Решать, что делать, буду я, – на всякий случай предупредил я его.

Меч был живым.

Кошка оскалилась и взвизгнула.

Меч приглашал ее. Подойди поближе, говорил он, подойди поближе.

И тогда все станет так просто.

Со стороны казалось, что на прыжок кошка не затратила никаких усилий. Я наблюдал за ней улыбаясь, восхищаясь грацией хищника. Смотрел как сгибаются задние лапы, вытягиваются передние. Кошка выпустила когти, открыла пасть, блеснули белые клыки. Расхохотавшись в предвкушении триумфа, я позволил ей поверить, что она победила.

А потом воткнул меч ей в пасть так, что острие вышло из основания черепа.

Восторг. Полный восторг. И полное удовлетворение.

Не мое. Совсем не мое, кого-то другого. Кого-то другого, разве не так? Все эти чувства были не моими, правда?

Что-то внутри меня хохотало. А потом оно зашевелилось, словно медленно пробуждалось чье-то сознание.

Аиды, что же это?

Я вдохнул запах паленой плоти. Решил, что это от кошки. И вдруг понял, что от меня.

Я что-то закричал. Что-то очень подходящее. Что-то очень определенное. Чтобы притупить шок, ярость и боль.

И тут же разжал пальцы, отбрасывая рукоять, которая нагрелась добела.

Аиды, Дел, о таком ты меня не предупреждала.

Я отшатнулся, по-прежнему держа руки вместе и бормоча непристойности. Споткнулся, упал, откатился и раскинулся на спине, боясь коснуться чего-то ладонями. Аиды, как же они болели!

Я вдыхал запах паленой плоти. Не моей, кошки.

Ну и на том спасибо. Хотя мертвая кошка все равно ничего не чувствует.

Я лежал на спине, не переставая ругаться в надежде, что поток ругани хотя бы частично задавит боль. Я бы на все пошел, лишь бы уменьшить это жжение.

Несколько секунд мне понадобились, чтобы справиться с дыханием. Боль уже не так терзала ладони и я открыл глаза, чтобы посмотреть на них. Увидеть их было легко – они застыли в воздухе на концах болезненно сведенных рук. Локти упирались в землю.

Ладони. Не обугленные обрубки. Ладони. И каждая заканчивалась пятью пальцами.

Пот тут же высох. Боль уменьшилась. Я снова начал нормально дышать и решил, что пора было перестать ругаться. Теперь смысла в этом не было.

Все еще лежа на спине, я осторожно пошевелил пальцами. Настороженно прищурился – и сразу забыл о боли и страхе, увидев, что и кожа на руках, и кости под ней остались целыми. Не было никаких волдырей. Самые обычные руки и не следа ожогов, хотя знакомые шрамы и уплотнения у суставов остались. Значит это действительно были мои руки, а не какая-нибудь магическая замена.

Я почувствовал себя лучше и медленно сел, вздрогнув, когда болезненно дернулись внутренности. На всякий случай я снова пошевелил пальцами – никакой боли, никаких судорог. Обычные гибкие пальцы, словно ничего не случилось.

Нахмурившись, я уставился на меч.

– В аиды, что же ты такое?

В голове сам собой возник ответ: яватма.

Аиды, баска, что же мне теперь делать?

Я рискнул подняться. Все тело вроде бы действовало нормально, хотя немного скованно. Через шерстяную ткань я помассировал ноющий шрам пониже ребер и тут же забыл о нем. Все мое внимание переключилось на кошку. На нее и на меч.

Я подошел поближе. Кошку я проткнул очень удачно: через открытую пасть к основанию черепа. Она лежала на боку. Под тяжестью рукояти, опустившейся на землю, ее голова приподнялась.

Две глазницы смотрели на меня. Глаза из них вытекли.

Я и сам не знаю, сколько времени не мог оторваться от этого зрелища. Я не мог даже пошевелиться. Я только смотрел, вспоминая жар рукояти. Когда я обнаружил, что руки целы, я даже решил, что все это мне показалось, но теперь я снова засомневался.

От удара мечом не плавятся глаза. От удара мечом не чернеют усы и не обугливаются рты. Мечи режут, протыкают, колют, разрезают, иногда рубят, если у обладателя меча мало опыта. Но они никогда ничего не плавят и не сжигают.

Может яватмы это делают?

Я снова посмотрел на свои руки. Они не изменились. Смуглые, мозолистые, но целые.

Сгорела только кошка.

Вернее некоторые части ее тела. Те части, которых коснулся меч.

Пустые глазницы почернели. Только теперь я заметил, что крови совсем не было: меч всосал ее в себя.

Аиды, баска, я сделал то, что клялся не делать.

Где-то вдали взвыли звери. Они визжали, как когда-то стая гончих. Гончие всегда выли, когда Дел вызывала к жизни меч.

И в ответ заржал жеребец.

Жеребец…

Я забыл о кошке и мече и побежал к нему. Он стоял недалеко, его сил хватило только на несколько шагов. От тихо ждал и пот стекал по его шкуре.

Пот вместе с кровью.

– Аиды, – пробормотал я, – здорово он тебя прихватил, да?

Жеребец обнюхал меня. Я мрачно откинул темную клочковатую гриву с холки – внизу, на Юге мы стрижем гривы коротко, а Северяне оставляют их длинными – и, хотя седло и защитило жеребца, увидел довольно глубокие раны

– клыки и когти разорвали шкуру. Еще больше рваных ран было на правом плече, за которое кошка цеплялась задними лапами, и несколько царапин рядом. Но в общем можно было сказать, что жеребцу повезло: кошка быстро отвлеклась – на меня или на меч. В Пендже я видел молодых песчаных тигров, которые сваливали лошадей и побольше чем мой гнедой, но заканчивали они эту работу побыстрее, просто перегрызая яремную вену.

Может и эта кошка знала, что делать, но опять-таки, я или меч не дали ей закончить. Что-то похожее на страх скрутило мои внутренности. С этим нужно было как-то справиться и я снова повернулся к жеребцу.

– Ну, старик, теперь мы с тобой вполне подходящая пара, – утешил я его. – Посмотри на мою щеку, а? Может стоит назвать тебя Снежным Котом? Как раз для Песчаного Тигра.

Жеребец недовольно фыркнул.

– Может и не стоит, – согласился я.

Из-за запаха мертвой кошки – вони жженого мяса – жеребец нервничал, и я привязал его к ближайшему дереву, сняв седло, чтобы не нагружать поврежденную спину. Ясно было, что день или два мне на нем ездить не придется, так что оставалось только разбить лагерь.

Когда лошадь это единственное, что стоит между тобой и долгой пешей прогулкой – или смертью – человек учится ценить ее. Главное в пути это здоровье лошади и ее безопасность. Если нам придется провести здесь несколько дней, ничего страшного не случится. Гончие могут и подождать, да и Юг никуда не убежит. Так что я подобрал флягу с амнитом. Кто знает, чем питалась кошка и где бродила, а я не мог рисковать жеребцом. Раны нужно было обработать.

Прежде чем начать, я ласково похлопал жеребца по шее и проверил крепость веревки и узлов.

– Спокойнее, старина. Не хочу врать, будет больно. Только не вымещай все на мне.

Я тщательно прицелился и облил все раны и царапины, до которых смог дотянуться. Возможно это было жестоко, но если бы я занимался этим долго и осторожно, больше одной ссадины я бы не обработал, а жеребец шарахался бы от одного запаха амнита. Таким способом я по крайней мере разобрался почти со всеми ранами сразу.

Пронзительно взвизгнув, гнедой сжался и забил копытами. Лошадь – особенно верховая, с хорошо подкованными задними ногами – страшный зверь, способный на убийство. Я предусмотрительно сделал лишний шаг в сторону, просто для верности, и ухмыльнулся, глядя как он вращает злыми глазами, пытаясь меня разыскать. Когда гнедой наконец-то разглядел меня, рывок в мою сторону и мощный удар задних ног показали мне, какие чувства он ко мне испытывал. Обнаружив, что удар не достиг цели, жеребец раздраженно начал рыть землю.

– Выкопаешь яму – будешь в ней стоять, – предупредил я его. – Представляю, как ты бесишься – я бы на твоем месте вел себя так же – но знаешь, что приятнее чем умирать. Так что лучше стой как обычная старая кобыла и думай, чем бы ты кончил, если бы не эта фляжка, – я прервался, чтобы заглянуть в эту самую фляжку. – По твоей милости я лишился половины амнита, а ведь мог бы все это выпить.

Жеребец злобно покосился на меня.

Я смягчился.

– Знаешь что, старик… я дам тебе еще зерна. От этого тебе должно стать получше.

Я порылся в одной из сумок и вытащил пригоршню зерна. Чтобы предложить его, пришлось рискнуть и подойти к гнедой морде. Но жеребец есть не хотел, он вяло взял зерно зубами, не замечая, что большая часть высыпалась изо рта на землю. Гнедого не интересовала даже молодая трава, которая начала появляться в тех местах, где уже сошел снег.

Что-то сжалось у меня в животе.

– Лучше не злись на меня, – предупредил я, – после того, как я потерял из-за тебя столько амнита, – говоря это, я вспомнил о мече.

Но жеребец не ответил.

Мысль возникла быстрая и четкая. Если сейчас гнедой поднимется на дыбы и врежет мне…

Нет, решил я, глупо скорбеть до беды.

Жеребец беспокойно переступал, железо ударялось о камень. Я не мог просто повернуться и уйти, так что я прислонился к дереву и сделал глоток амнита.

– Ты слишком давно не был на Юге, старина, как и я. Точно также, как и я. Ты такой же Песчаный Тигр, которого вырвали из его пустыни, глотающий снег вместо песка… И лучше тебе побыстрее вернуться домой, пока холод не заморозил все твои суставы.

Часть моих уже замерзла. На Севере быстрее стареют кости. На Юге – кожа.

А в моем случае получается, что старею я и изнутри, и снаружи.

Приятная мысль.

Я отошел от дерева, провел ладонью по позвоночнику жеребца, приглаживая грубую густую шерсть. Гнедой задрожал, ожидая очередную порцию амнита, но я успокоил его несколькими словами. Поверх мохнатого крупа я взглянул на кошку и ее стальной язык.

Я снова вспомнил, что чувствовал – острое желание напоить меч, песню, понятную только ему и мне. Как же я, соблазнившись в момент страха за жеребца, забыл, насколько важна защита и позволил песне вырваться. Тем самым дав клинку свободу.

Ради жеребца.

Стоил ли он этого? Может быть. Мне самому это было не нужно. Я не хотел, чтобы это случилось. Ни теперь. Ни когда-нибудь. Я и без этого испробовал на себе силу яватмы.

– Брось, – вслух сказал я. – Ты сможешь достать другой меч.

Ну, может и смогу. Где-нибудь. Когда-нибудь. А оружие мне нужно было сейчас.

– Брось, – повторил я.

Аиды, хотел бы я бросить.

3

Мягкая, тихая песня. Песня только для меня. Обещающая могущество и теряющая силу, когда о ней забывают.

– Забудь это, засыпай, – пробормотал я.

Тихая, печальная песня. Она хотела передать мне свое желание, но была слишком застенчива, чтобы настаивать.

Это я знал.

Жеребец пошевелился, и я проснулся. Я сел, настороженно вглядываясь в темноту и соображая, где же нахожусь. Окончательно проснувшись, я поднялся и пошел к жеребцу, который упорно разгребал копытами грязь.

Ослабевшая шея гнедого опустилась и голова тяжело свисала почти до земли. Гнедой беспокойно переступал с ноги на ногу. Я коснулся его, но он это, кажется, даже не заметил.

И тут я испугался.

Все, что было у меня в жизни это Разящий и гнедой. Разящего я уже лишился.

Тихая, нежная, искушающая песня. Она обещала помогать мне во всем.

И вместе с помощью я должен был получить силу.

Гнедой сжался. Я почувствовал, как напряжены его мышцы, услышал как хрипло он дышит, как тревожно хрустит гравий под подкованными копытами. Жеребец поставил уши, потом прижал их.

– Хей… – начал я, но закончить не успел.

Это ощущение не появлялось уже несколько недель и сначала я даже не понял, что происходит, но потом растерянность прошла и я вспомнил. Трудно забыть единственную причину, которая вводит человека в болезненное состояние.

Не из-за того, что ты заболел. Я болел и раньше, когда получал ранения, когда в детстве у меня была температура, когда на Севере я подхватил то, что называется «простуда». Больным я себя чувствовал и после того, как перебирал акиви, а такое со мной случалось так часто, что я давно уже сбился со счета. Нет, это была болезнь не тела, а души, сопровождаемая страхом.

Но и этим дело не ограничивалось.

Все волоски на руках поднялись, чесался затылок, чесалась кожа на черепе. Я непроизвольно поежился, проклиная себя за дурь, и почувствовал как тошнота сжала мой желудок.

Не просите меня объяснить, что это было. Дел как-то назвала это влечением к магии. Кем, создатель моего меча, говорил, что я чувствителен к сущности магических явлений. Сам я твердо знал только одно – при приближении неизведанных сил ощущение неуюта у меня переходило в болезненное состояние, не сулившее ничего хорошего. А я от природы человек веселый, добрый и открытый – во всяком случае комплексов у меня нет – и мне не очень нравится, когда моя чувствительная душа калечится чем-то непонятным и мрачным, например магией.

Если конечно это она заставляла меня чувствовать себя больным.

А может виной была кошка. Я съел слишком много мяса кошки. Слишком большой кусок Северной кошки попал в Южный живот.

Но жеребец-то кошку не ел, однако тоже выглядел невесело. Или всему виной меч. Из-за него у меня были сплошные неприятности.

Значит снова…

– Гончие, – пробормотал я, вдохнув знакомую вонь.

Я и забыл, каково находиться рядом с ними, видеть белые глаза, сияющие в темноте, вдыхать резкий запах. Гончие как всегда подошли большой стаей – они подавляли одним количеством.

Я поиграл в охотника. Теперь они охотились на меня.

Жеребец тоже узнал их. Он, как и я, когда-то сражался с ними, круша гибкие тела ударами Южного железа, но такие битвы нравились ему не больше чем мне. Мы оба хотели держаться подальше от магии. Жеребец тоже был рожден путешествовать в песках, под Южным солнцем. Мы не хотели сталкиваться с непонятными силами.

Меч остался в ножнах, у костра, рядом с моими одеялами. Вот так и расстаются со старыми привычками, мрачно подумал я. Еще месяц назад, отправившись к жеребцу, я бы обязательно захватил оружие. Из случившегося можно было сделать два вывода: судьба жеребца меня беспокоила больше, чем следовало бы, и Северный меч я ненавидел больше, чем думал. Хотя меч оставался мечом, даже если у него были свои странности, и, как не хотелось мне это признавать, он мог спасти мне жизнь. Правда в этот момент он был бесполезен, потому что я оставил его далеко. Со мной был только нож и рядом не было лошади, на которой я мог бы спастись или атаковать, если дело дойдет до схватки. Теперь мне придется сражаться на земле.

Белые глаза ярко сияли в темноте. Гончие подбирались бесшумно, растворяясь в тенях. Черные и серые на сером и черном. Я не мог сосчитать, сколько их было.

Мне пришло в голову, что несмотря на ранения жеребца, я мог бы попробовать ускакать на нем. Недалеко, чтобы не искалечить его еще больше. Просто подальше, чтобы оставить зверей позади.

Но я шел за гончими не для того, чтобы сбежать, едва столкнувшись с ними. Не такое обещание я давал.

Я втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

– Ну давайте, – процедил я, – идите ко мне.

Наверное это была явная бравада. Пустые слова. Но почему не попробовать, ведь иногда срабатывает.

Иногда…

Они выползли из теней в серо-красное сияние углей. Звери с мохнатыми гривами и пятнистыми шкурами: что-то от собаки, что-то от волка, что-то от ночного кошмара. Ни капли красоты и ни следа независимости. У них не было своей воли, эти животные подчинялись приказу. Жеребец нервно пританцовывал. Сильный удар копытом расколол камень.

– Идите ко мне, – повторил я. – Значит я подошел совсем близко к логову?

Они налетели всей стаей, как волна грязной воды. Их поток захлестнул лагерь и отхлынул обратно к деревьям.

Отлив унес с собой меч.

Не веря своим глазам, я смотрел на блеск перевязи, сияние лунного света на рукояти. Увидел зубы, сжимавшие ножны. Клинок выскользнул, и я понял, что охраняющая магия, свойственная именному клинку, не одинаково влияет на людей и на магических животных.

Зачем вообще она нужна, мрачно подумал я, если она не действует на гончих.

Две гончие неловко взяли в пасти меч. Одна держала рукоять, другая клинок, деловито рыча друг на друга как две собаки, не поделившие палку. Только эта палка была сделана из стали. Магической, благословенной богами стали.

Другие гончие окружили эту пару как охранники танзира. Звери направились к деревьям, к теням, в которых я уже ничего не смог бы разглядеть.

Аиды, им нужен был меч.

По моей шкале ценностей это совсем немного.

Я чуть не рассмеялся. Если им до такой степени нужна эта трижды проклятая штука, пусть они ее забирают. Я мог обойтись и без яватмы, я и сам мечтал от нее избавиться.

Но я не мог позволить им унести оружие. Звери не смогли бы воспользоваться им, но вот человек, создавший их, мог. И я решил не рисковать, потому что именно этого человека я искал.

Одним плавным движением я вынул охранный свисток из-под шерстяной туники и сжал его губами. Такая крошечная, нелепая игрушка, созданная существами, в которых я и сейчас с трудом верил, хотя видел – и слышал – их сам. Я вспомнил серебристую кожу, пушистые гребешки на головах, проворные пальцы и горла, похожие на лягушачьи. В голове снова зазвучала их музыка.

Музыка была даже в беззвучной трели свистка. Музыка и сила. И поэтому я немного подождал, чтобы гончие убедились в своей победе, а потом свистнул.

Свисток, как всегда, сработал. Гончие уронили меч и умчались.

Я подошел и поднял клинок.

И тут же пожалел, что сделал это.

– На меня нахлынула волна стыда. Стыда, гнева, печали из-за того, что я так небрежно обращался с клинком, который заслуживал уважения. Что же этот меч сделал со мной?

Я рассеянно выплюнул свисток. Это были не мои мысли. Я не сомневался, что мне такое и в голову не пришло бы. Мысли появились откуда-то извне. Чувства появились откуда-то извне.

Я снова отбросил меч. Он глухо ударился о землю. Красноватые отблески углей и белый лунный свет играли на клинке.

– А теперь послушай меня, – сказал я, – может ты и не такой меч, как остальные, но это не дает тебе права диктовать мне, что думать. Это не дает тебе права заставлять меня чувствовать себя виноватым, стыдиться или злиться, или внушать мне что-то еще, слышишь? Магия, шмагия, я знать тебя не хочу, и ты меня не переубедишь. Если бы дело касалось только нас с тобой, я бы отдал тебя гончим… но я не хочу, чтобы ты попал в руки того, кто может выжать из тебя всю твою силу.

Я хотел сказать что-то еще, но не стал, представив как глупо должен был выглядеть со стороны разговор с мечом.

Хотя причина была наверное не в этом. Как я успел выяснить, прежде чем войти в круг многие разговаривают с оружием. Мне стало неуютно от разговора с магическим мечом. Я боялся, что он поймет. Я вытер потные ладони об одежду. Все это мне не показалось. Я действительно чувствовал стыд. И уж совершенно точно, я чувствовал силу, требующую выпустить ее. Сжавшуюся в комок как кошка перед прыжком.

В моей голове зазвучала песня. Тихая, нежная песня, сулящая здоровье, богатство и долголетие с уверенностью божества.

– Яватмы умирают, – хрипло сказал я. – Я видел их смерть дважды. Тебя тоже можно убить и ты не сделаешь нас бессмертными. Не обещай мне того, что дать не можешь.

Мелодия заколебалась, потом затихла. Я наклонился и подобрал меч. Клинок сиял.

– Аиды… – рукоять жадно присосалась к ладони. – Отпусти! – закричал я. – Ты трижды проклятое козье отродье… отпусти меня!

Металл прижимался, ласкался, впитывался. Я снова вспомнил расплавленные глаза в пронзенном сталью черепе.

– Да заберут тебя в аиды! – заорал я. – Что ты хочешь, мою душу?

Или это он пытался поделиться со мной душой?

– На колени, сейчас…

– Аиды, ну аиды… я прилип к мечу… аиды, прилип к мечу…

Сколько это будет продолжаться? Капли пота стекали по коже. В холодном ночном воздухе от меня шел пар.

– Никто никогда не говорил мне… никто никогда не объяснял… никто меня об этом не предупреждал…

А может и предупреждал, а я пропускал мимо ушей.

Пот заливал глаза. Я прищурился, наклонил голову к плечу, вытер мокрые волосы. В ноздри били острые запахи: пота, старой шерсти, грязи и резкая вонь страха.

Я захлебнулся воздухом.

– Что, в аиды, я…

Огонь озарил небо. Вернее я решил, что это огонь. Это было что-то яркое и слепящее. Что-то, что затмило луну и звезды, украсив небосвод яркими лентами. Такой красоты я никогда не видел. Такое и во сне не привидится. Стоя на коленях с мечом в руках – вернее мечом, цеплявшимся на меня – открыв рот и запрокинув голову, я не мог оторвать глаз от великолепия Северных огней. От магии, рожденной небом стали, покрытой созданными богами рунами. Стали, получившей имя после того, как она попробовала человеческой крови.

Стали, прославленной песней. В небе дрожала сияющая завеса. Приглушенное великолепие цветов плавно переливалось и меняло оттенки. Они перетекали друг в друга. Разливались. Менялись местами. Встречались и таяли, превращаясь в другие цвета, яркие, горящие как огонь. И ночь ожила. В моей голову зазвучала песня. Новая, могущественная песня. Ее я не знал. Она шла не из моего меча, он был слишком молод, чтобы так петь. Эту песню создал меч постарше. Меч, который понимал суть силы, привык к ней и умел ею управлять. Меч, рожденный Севером, снегом и ветром, холодной зимой, познавшей яростную баньши-бурю. Меч, который знал мое имя, и чье имя я тоже знал. Самиэль выпал из моих рук.

– Аиды, – прохрипел я, – она жива.