Текст книги "Платье королевы"

– 6 –
Хизер
14 мая 2016 г.

Родители Хизер не стали устраивать для Нэн традиционные похороны, чем немало шокировали друзей и соседей. Решено было обойтись без похоронной процессии, поминальной службы и пышных званых обедов.

– Она говорила, мы с Джимом не должны потратить на прощание с ней ни одного лишнего цента, – объясняла всем мама Хизер. – Когда я спросила, чего бы она сама хотела, Нэн велела сделать из нее кучу компоста.

Поскольку власти вряд ли одобрили бы такой оригинальный способ захоронения, выбрали самый дешевый вариант – кремировать тело, а прах положить в простой деревянный ящик.

– Нэн выбрала бы картонную коробку, но когда я сказала об этом в похоронном бюро, его владелец чуть в обморок не упал.

В итоге сосновый ящичек с прахом пока стоял на каминной полке. «Как только зацветут пионы, развеем прах в саду».

Родители Хизер собрали друзей Нэн у себя дома. Угощали кофе с шотландскими сконами и домашним печеньем. Мама Хизер поблагодарила всех собравшихся, а отец продекламировал стихотворение о том, что человек, умирая, просто выходит в соседнюю комнату. Слушая его, люди улыбались сквозь слезы и кивали в знак согласия, а вот Хизер стихи совершенно не тронули. Она почему-то думала, что бабушка была бы с ней солидарна.

Зато истории, которые люди в тот день рассказывали о Нэн, можно было слушать вечно. Когда у кого-то из друзей рождался ребенок или умирал близкий человек, Нэн всегда приходила первой – с домашней едой и цветами из своего сада. Она бесплатно учила английскому языку мигрантов, развозила продукты беднякам, работала волонтером в больнице, собирала вещи для нуждающихся, а в конце семидесятых укрывала в своем доме целую семью беженцев из Вьетнама.

Семья Нгуен съехала еще до рождения Хизер, но она знала, что Нэн все эти годы поддерживала с ними связь. Их младший сын, ставший врачом, прилетел из Монреаля, чтобы отдать дань уважения умершей.

– Всякий раз, когда мы пытались ее отблагодарить, – рассказывал он Хизер и ее родителям, – она говорила, что знает, каково переехать в другую страну и начинать все с чистого листа.

Хизер позже вспомнила слова доктора Нгуена, когда мыла посуду, и задумалась о том, как бабушке пришлось начать жизнь с нуля. Конечно, всем известно, что Нэн родом из Англии и что после войны она переехала в Канаду из своего родного городка где-то под Лондоном. Даже если бы Нэн это скрывала, акцент выдал бы ее с головой.

Проводя много времени у бабушки, жившей буквально в соседнем доме, Хизер никогда не видела ни фотографий своего деда, ни других снимков из Англии. В детстве она несколько раз спрашивала об этом Нэн, но та всегда уходила от ответа.

Мама тоже не знала о прошлом Нэн.

– Знаешь, они все такие. Те, кто прошел через войну.

– Из-за пережитых ужасов, да? – Хизер училась в старшей школе, и на уроках истории им рассказывали о мировых войнах.

– Наверное. А еще потому, что здесь они начали новую жизнь. Вдали от воспоминаний о том, что потеряно навсегда. Можно понять, почему Нэн не хочет об этом говорить.

Вытирая фарфоровую чашку из праздничного сервиза, Хизер украдкой взглянула на мать. Та держалась стойко, несмотря ни на что. Впрочем, мама всегда умела хранить невозмутимый вид.

– Как ты? Я сама домою посуду. Присядь, отдохни.

– Все хорошо, дорогая. Я догадывалась, к чему все идет. Знаешь, часть меня благодарна. Не за утрату Нэн, конечно, а за то, что она оставалась собой до самого конца. Она видела, в каком состоянии уходили из жизни ее друзья, и боялась такого конца.

– Как у миссис Джексон из дома напротив.

– Да, верно. После ее похорон мама требовала, чтобы я задушила ее во сне подушкой, если она станет такой же, как бедняжка Марта Джексон. Я бы, конечно, не сделала ничего подобного, но прекрасно понимала ее чувства. Вот почему мы не обратились к врачам, когда Нэн заболела. Тебя это расстроило, когда мы говорили тем утром, и все же…

– Я понимаю, мам, правда. Вы поступили правильно.

– Рада это слышать. Ой, все время забываю сказать. Я тут нашла кое-что, разбирая вещи Нэн, которые хранились у нас в подвале после ее переезда.

– И что же ты нашла? – с любопытством спросила Хизер. – Надеюсь, не очередную коробку пряжи из магазина Нэн? Среди моих подруг вяжет только Сунита, и запаса ниток ей хватит на сто лет вперед.

– Не угадала. Там всего лишь несколько лоскутов ткани, вышитых бисером. На коробке написано твое имя, поэтому, видимо, Нэн хотела передать их тебе. Подожди, я принесу.

Хизер опустилась на ближайший стул и прикрыла глаза. Надо бы встать и вытереть столешницу.

– Вот, смотри. – Мама поставила на стол большой пластиковый контейнер. Черным маркером на крышке рукой Нэн написано «Для Хизер».

Хизер придвинула к себе контейнер и сняла крышку. Внутри лежала свернутая ткань. Хизер недоуменно взглянула на мать, а потом отогнула уголок верхнего слоя ткани.

Перед ней появилась роза. Конечно, не настоящая. Лепестки из плотного белого атласа были пришиты к лоскуту тонкой, почти прозрачной ткани. Каждый лепесток был окаймлен рядом мелкого жемчуга и крошечными стеклянными бусинами – они весело сверкали в ярком свете кухонных ламп.

Хизер вытерла дрожащие руки о штаны для йоги, вдруг вспомнив слова Нэн: изящные вещи можно трогать только чистыми руками. Края ткани были обработаны как у дорогого шелкового платка, а в нижнем углу виднелась монограмма, вышитая нитками лишь на один тон темнее ткани.

– П. Е. – прошептала Хизер. – Кажется, тут вышиты буквы П и Е.

Затаив дыхание, она подняла вышивку, чтобы лучше рассмотреть, и увидела под ней еще один слой ткани. Под обрезом белого хлопка обнаружилась другая вышивка – три атласных цветка, похожих на звезды, тоже украшенных жемчугом и бусинами. Под ними лежал третий узор, на этот раз в виде пшеничных колосьев, зернышки на которых были сделаны из рисового жемчуга. А под ним – фотография.

– Погоди, я ее раньше не видела, – сказала мама.

– Что это за снимок?

– Пока не пойму… На обороте что-то написано. Мамин почерк. «Лондон. Октябрь 1947 года. В ожидании ЕВ».

На фотографии двадцать две молодые женщины сидели за одним из четырех длинных узких столов в большой светлой комнате с высокими потолками, все одетые в белые халаты и фартуки поверх винтажных платьев. Хизер вдруг осознала: в то время, когда был сделан снимок, такие платья еще не стали винтажными, тогда их носили все.

– Кто это? – спросила она.

– Думаю, швеи. Точнее, вышивальщицы. Посмотри на столы. На самом деле это большие рамы для вышивания. Я видела такие в кабинете кружка по лоскутному шитью, – объяснила мать. – Ткань натягивается на подрамник, и на нее нашивают бусины, пайетки и все такое.

Хизер вглядывалась в снимок, ища в лицах знакомые черты. Ее внимание привлекла одна девушка: светлые волосы уложены набок, взгляд серьезный и хмурый. «Она как будто встревожена, – подумала Хизер, – словно боится делать фото».

– Эта девушка у окна…

– Знаю. Думаю, это мама. Моложе, чем когда я родилась, но, кажется, это она. Только вот…

– Что?

– Что-то не сходится. Маме нравилось работать руками, ты знаешь, она любила вязать, но шитьем и вышивкой она никогда не занималась.

– Разве в те времена не всех учили шить?

– Да, всех учили простым вещам, например, как заштопать носок или связать шарф. Такая работа, – она кивнула на вышивки, – совсем другое дело. Чтобы научиться так вышивать, нужны многие годы.

– Думаешь, это вышивала не наша Нэн?

– Честно говоря, даже не знаю. Она точно мне ничего такого не рассказывала. С другой стороны, вот же фотография…

Хизер не могла оторвать глаз от юной Нэн на снимке.

– Почему она все бросила и приехала сюда?

– Я всегда считала, что за океан ее привела глубокая скорбь. Из-за смерти моего отца, а до него – брата Нэн. Кажется, она как-то упомянула, что ее родители умерли еще до войны. Она осталась совсем одна, если не считать Милли, невестки. Она-то и переехала в Канаду первой.

Что ж, звучало логично. Нэн хотела начать все сначала, сбежать от потерь и послевоенной разрухи, поэтому эмигрировала. Вот почему она никогда не говорила о жизни в Англии – воспоминания доставляли боль. И все же…

– Если она хотела оставить прошлое позади, зачем взяла с собой вышивки? – задумчиво проговорила Хизер. – Почему не показывала их нам? Зачем написала мое имя на контейнере?

– Понятия не имею. Возможно, собиралась передать их тебе однажды, да позабыла.

– Как же мне с ними поступить?

– Я надеялась, ты сможешь что-нибудь разузнать. Когда на работе станет посвободнее. Сядешь однажды перед компьютером, покопаешься хорошенько…

– Я попробую.

И все же… Хотя бабушка ничего не рассказывала о своей жизни до приезда в Канаду, она не из тех, чье прошлое полно страшных тайн. Это же Нэн, открытая, добрая, щедрая, хорошая подруга и соседка. К таким людям привыкаешь и воспринимаешь как должное, пока однажды не приходится с ними прощаться.

Если Нэн хранила какие-то секреты, на то была причина. Зачем теперь ворошить прошлое? Вдруг в поисках ответов Хизер обнаружит что-то неприятное?

– Я слышу, как заскрипели винтики в твоей голове, – пошутила мама. – Давай-ка мы все это уберем и пойдем спать.

– Хорошо. Я все думаю… Нэн хотела бы, чтобы я рылась в ее жизни?

– Ох, милая. Если бы знать наверняка! Возможно, написав твое имя на контейнере, она хотела тебе что-то сказать, к чему-то подтолкнуть.

– Может, и так.

Нэн никогда не отвечала на вопросы. Однако, судя по всему, она не против, чтобы Хизер нашла ответы самостоятельно.

– 7 –
Энн
10 июля 1947 г.

Месяц назад Милли отбыла в Канаду. Уже через пару дней после ее отъезда Энн поняла, что ненавидит жить одна. Нет, она всегда была независимой и не нуждалась в постоянной компании. Дело в другом.

Без Милли дом опустел. Стал неуютным. Энн больше не с кем поделиться мелочами, которые сами по себе не имеют особого значения, но вместе составляют канву ее жизни: интересный человек, которого она видела в метро, разговор с мистером Бутом о выращивании сладкого горошка и об изнурительной тропической жаре, стоявшей в Лондоне, новая песня, услышанная по радио.

Энн становилась все более одинокой и все более бедной: самой платить ренту за дом ей было не под силу. Когда Милли назначила дату отъезда, Энн расспросила девушек на работе, однако те, кто хотел с ней жить, отказались переезжать в Баркинг. Их пугала мысль о том, чтобы жить в пригороде, вдали от городских огней, веселья и танцев.

Оставалось только дать объявление в газету: «Ищу квартирантку. Рента 15 шиллингов в неделю. Отдельная спальня, меблированная. Дружелюбная соседка. Обращаться к Э. Хьюз, г. Баркинг, Морли-роуд, 109».

Энн тем не менее колебалась. Объявление может увидеть кто-то из городского совета, или какой-нибудь любопытный сосед растрезвонит, что она ищет квартирантку, и тогда Энн окажется на улице, как только получит уведомление о выселении.

С другой стороны, вдруг она не поладит с новой соседкой? Настолько, что станет неохотно возвращаться домой по вечерам? Несправедливо будет просить квартирантку съехать из-за того, что она скучная, глупая или не моет за собой посуду. Чавканье за едой тоже не основание для выселения. Увы, узнать человека в быту можно, только пожив с ним какое-то время, а занять свободную комнату пока никто не стремился.

Так что ей нужно решиться.

Сегодня вечером, когда поедет домой, она сойдет на одну остановку дальше, в Апни, и подаст объявление в ближайшем газетном киоске или почтовом отделении. И станет просматривать объявления о поиске жилья в «Дагенхем пост». Она сможет откликнуться сама и избежит возможной огласки.

«…королева объявляет о помолвке…»

Энн уронила в раковину чашку, которую мыла, и побежала в гостиную сделать радио погромче. Неужели умудрилась пропустить?

«…с лейтенантом Филиппом Маунтбеттеном, сыном покойного принца Андрея Греческого и принцессы Алисы, урожденной Баттенберг, на союз с которым король с радостью дал свое согласие. Ранее официальное сообщение о помолвке поступило из Букингемского дворца. Никакой дополнительной информации пока не предоставлено. Переходим к другим новостям…»

Как хорошо, что Энн включила радио, спустившись завтракать. Королевская помолвка, королевская свадьба! В последний раз такое событие случалось… и не припомнить. Может, свадьба герцога Глостерского задолго до войны?

Милли сейчас закатила бы глаза, осуждая Энн за то, что ей интересна свадьба незнакомых людей. С принцессой Елизаветой она действительно никогда не встречалась. Зато Энн имела честь приветствовать реверансом королеву, когда незадолго до войны ее и других девушек пригласили в Букингемский дворец. Королева была так дружелюбна, так любезна и добра ко всем, что сразу покорила сердца юных вышивальщиц.

Королевская семья пострадала от войны так же, как и все. Дворец неоднократно попадал под бомбежки, а родной брат короля погиб на фронте. Принцесса заслужила настоящую свадьбу в Вестминстерском аббатстве: с красивой музыкой, цветами и украшениями, подружками невесты и великолепным платьем. Конечно, в правительстве пойдут навстречу. Не может быть, чтобы серьезные чиновники из Уайтхолла настаивали на соблюдении директив строгой экономии.

Еще лучше, если платье закажут у мистера Хартнелла.

Энн вдруг так разволновалась, что просто не могла дальше сидеть в своей унылой кухне и есть свой унылый кусок хлеба с маргарином и каплей водянистого джема. Сегодня она забудет о бережливости. Она сядет на ранний поезд, выйдет на Бонд-стрит и позавтракает чем-нибудь вкусным в кафе. Еще она купит газету, чтобы не пропустить ни одной подробности о помолвке, и придет на работу пораньше. Если появятся новости о заказе платья, мисс Дьюли узнает первой, а Энн будет рядом.

Она вышла из дома на полчаса раньше и всю дорогу до станции почти бежала, остановившись, только чтобы купить газету «Дейли мейл». На первую полосу поместили фотографию принцессы, сделанную накануне вечером. Снимок вышел расплывчатым, но Энн узнала платье для поездки по Южной Африке. Над которым она работала.

Почти всю первую страницу занимала статья о помолвке – то есть обручении, как это назвали в газете. Большая часть подробностей представляла собой догадки и домыслы, поскольку в прессу не поступало никаких официальных заявлений, кроме того, что Энн слышала по радио. Приводилась пара деталей из биографии лейтенанта Маунтбеттена: он приходился принцессе очень дальним родственником, во время войны удостоен награды за доблесть.

Энн изрядно проголодалась, пока дошла до «Корнер-хаус», поэтому угостила себя яйцом всмятку, пышками с маслом и чаем в маленьком чайнике. Вышло на шиллинг и двадцать пенсов – невероятных размеров сумма для одного завтрака, однако Энн уже многие месяцы, а то и годы не позволяла себе таких маленьких легкомысленных удовольствий. Она не отказалась бы от заказа, даже будь он вдвое дороже.

В четверть девятого она уже стояла в гардеробной, переодевшись в белый комбинезон, и с улыбкой смотрела на подруг – все как одна пришли на работу пораньше, подпрыгивая от возбуждения. Девушки тараторили так, что Энн едва могла понять, кто что говорил.

– Помните? Весной, когда он отказался от своего титула и стал британцем? Газеты писали, что со дня на день объявят о помолвке.

– Я где-то читала, что король не хотел давать разрешение на брак, пока ей не исполнится двадцать один год.

– Это ведь было еще в апреле. Почему же так долго тянули?

– Он служит во флоте. Может, пришлось ждать увольнения?

Последнее предположение было встречено дружным смехом.

– Сомневаюсь. Король решил бы эту проблему мановением руки.

– А я думаю, они обручились давно, – заявила Энн. – И держали все в секрете, потому что хотели оставить помолвку чем-то личным, только для двоих. А теперь им нужно делиться со всем миром.

– Звучит правдоподобно.

– Мы забыли про самое важное! Интересно, платье закажут у мистера Хартнелла?

– Королева ему благоволит. По крайней мере, для нее свадебное платье шили мы.

– У кого же еще заказывать платье, как не у мистера Хартнелла? К нему обращаются все знатные невесты. Для принцессы Алисы тоже платье делал он. А это была последняя свадьба в королевской семье.

– Да, но уже больше десяти лет прошло. Для поездки по Южной Африке часть нарядов, например, сшил Эдвард Молино.

– Только потому, что одежды требовалось много. За важными нарядами идут всегда к мистеру Хартнеллу.

– А вдруг принцесса Елизавета захочет платье от Диора?

– Нет. Английская принцесса выберет английского модельера, – отрезала француженка Мириам. Хотя Энн в последнее время работала с Мириам бок о бок, она не могла сказать, что хорошо знает новую сотрудницу. Однако рассуждала Мириам верно: и королева, и принцесса Елизавета предпочтут наряды от английских домов моды.

– Королева точно обратится к мистеру Хартнеллу. Новости появятся со дня на день.

Энн взглянула на часы – половина девятого.

– Девушки, нам пора. Мисс Дьюли хватит удар, если она увидит нас за болтовней.

Все еще галдя наперебой, они вошли в мастерскую. Мисс Дьюли уже их поджидала.

– Девушки, девушки! Вы как стая сорок! Понимаю, новости весьма волнующие, но пока нам ничего достоверно не известно. Вы же знаете, что говорят о подсчете цыплят.

– Я думаю, это до смерти романтично! – вырвалось у одной из самых юных работниц. – Вы видели его фотографии? Он похож на греческого бога!

– На греческого принца уж точно, – процедила мисс Дьюли. – А вам всем нужно успокоиться и отложить мечты о королевской свадьбе до вечера. От недостатка работы мы, как известно, не страдаем.

Энн подошла к своим пяльцам, чувствуя душевный подъем. Они с Мириам заканчивали прекрасную вышивку на платье для жены нефтяного магната из Америки, однако сегодня перед Энн стояла довольно простая задача – добавить блестки и жемчуг на старинное французское кружево, которым заказчица попросила мистера Хартнелла выполнить отделку лифа для коктейльного платья.

Энн натянула на раму кружево, основой для которого служила тонкая шелковая тафта, затем рассортировала жемчуг и блестки в подносе для бисера, чтобы их было удобно набирать на тончайшую иглу. И погрузилась в работу на час или даже больше, ни на мгновение не отвлекаясь от ткани перед собой и капелек росы на лепестках цветов. Только когда пальцы свело судорогой, а глаза стали слезиться, она оторвалась от работы и глубоко вздохнула.

– Доброе ли утро? – Мисс Дьюли следила за тем, чтобы девушки – особенно ученицы и младшие вышивальщицы – сосредоточились на работе, а не на беседах о помолвке принцессы. Сейчас она стояла рядом с Энн.

– Очень доброе! Он получил звонок? – Мистер Хартнелл всегда был для Энн «Он», с прописной буквы. Он действительно пользовался большим уважением среди своих сотрудниц, как бы подобострастно это ни выглядело.

– Еще нет. Насколько я знаю. – Мисс Дьюли понизила голос, чтобы ее не слышали другие девушки. – Но я уверена, из дворца позвонят не сегодня завтра. Он уже сел за эскизы.

– А вдруг обратятся к кому-нибудь другому?

– Я бы сильно удивилась. Мне доподлинно известно, что королева осталась очень довольна платьями для Южной Африки. Когда они выберут фасон, мистер Хартнелл попросит несколько образцов вышивки, чтобы показать их королеве и принцессе Елизавете. Нужно будет убедиться, что узоры их полностью устроят. Разумеется, я поручу разработку вам.

Энн улыбнулась и кивнула, стараясь не подавать виду, как обрадовали ее слова мисс Дьюли. Будь ее воля, Энн пустилась бы в пляс по мастерской. Ей поручат придумать узоры! Ее работу представят принцессе! От счастья щемило в груди.

– Я так понимаю, вы довольны?

– Очень, – призналась она. – Благодарю вас! Я не подведу.

– Даже не сомневаюсь. Еще один вопрос, пока выдалась минутка затишья… Что вы думаете о Мириам? Как у нее идут дела?

– Отлично. Нечасто приходят работницы, которые уже умеют выполнять столь сложные вышивки.

– Рада слышать. Если мы получим заказ, я бы хотела оставить ее под вашим началом. Возможно, не все проявят понимание. В ком-то может проснуться зависть. Доверяю вам присматривать за девушками, следить за настроениями, так сказать.

– Конечно.

– Работы будет много. По крайней мере, я так думаю. Над свадебным платьем захотят работать все.

Энн кивнула. Безусловно, так и будет.

– Ладит ли Мириам с другими девушками? Она молчалива, – продолжила мисс Дьюли.

– Ладит, однако…

– Неужели у нее проблемы с английским языком?

– Думаю, она просто застенчива. Замкнута. И немного подавлена. Я чувствую, ей в войну пришлось нелегко.

– Как и всем нам, верно?

Энн перешла на шепот.

– Не так, как ей. Впрочем, я могу ошибаться. Мы ничего такого не обсуждали.

Энн знала, что не ошиблась. Если война ее чему и научила, то это как распознать следы горя.

– Тогда присмотри за ней. Не позволяй Мириам сидеть в столовой отдельно от остальных. Дай мне знать, если возникнут разногласия.

– Обязательно.

– Когда рассчитываешь закончить с этим кружевом?

– Уже скоро. Самое позднее – к завтрашнему полудню.

Мисс Дьюли одобрительно кивнула и направилась к следующей работнице, чтобы дать совет, успокоить, осадить тех, кто работает слишком торопливо, или подбодрить тех, кто медлит.

Энн вернулась к своим пяльцам и трудилась до самого перерыва на чай. Встав со стула одной из последних, она заметила, что Мириам все еще склоняется над вышивкой.

– Тебе нужно отвлечься. Пойдем со мной вниз. Несколько минут вне мастерской нам не повредят.

Мириам оглянулась по сторонам и поняла, что они остались в комнате одни.

– Ой, прости. Я даже не заметила…

– Верный признак увлеченной вышивальщицы. Пойдем, иначе до нас даже очередь в столовой не дойдет, а мисс Дьюли уже будет звать обратно.

Взяв по чашке чая, они уселись за столик в тихом углу. Энн завела разговор:

– Когда я начинала, столовой не было. Я приносила с собой чай во фляге. Утром еще куда ни шло, а к обеду он совсем остывал.

– Где же вы отдыхали? Прямо в мастерских?

– Боже упаси! В гардеробной, сидя между пальто и грязными ботинками. Все лучше, чем за работой.

Мириам улыбалась застенчиво, немного неуверенно, и Энн вдруг пожалела, что не потрудилась лучше узнать свою собеседницу. Они впервые разговаривали не о работе, хотя Мириам здесь уже больше двух месяцев.

– Сколько ты здесь работаешь? Я имею в виду, у Хартнелла.

Как знать, может, Мириам не так уж застенчива. Может, ей нужны лишь спокойная обстановка и человек, готовый ее выслушать.

– Самой не верится – одиннадцать лет! Как будто вечность! Я пошла подмастерьем сразу после школы. Едва могла заправить нитку в иглу. Первое время подметала пол и бегала по поручениям. Потом мне разрешили сортировать и подсчитывать бусины и бисер. Лишь через несколько месяцев мисс Дьюли позволила мне пришить первую блестку к платью.

– Зато ты всему научилась.

– Это правда. Понемногу научилась.

– И все это время ты работала только здесь?

– Все время. – Энн кивнула. – Даже в войну, когда нам не разрешали делать вышивки для продажи в Англии. Действовали правила строгой экономии. Впрочем, мы продолжали шить для заграничных покупателей, в основном для американок, да и от королевской семьи поступали кое-какие заказы. А еще мы много работали для лондонских театров. Спектакли продолжали ставить – полагаю, хотели поднять моральный дух. А ты… Тебе удалось сохранить работу во время войны?

Легкая улыбка покинула лицо Мириам. Потупившись, она не отрывала глаз от нетронутой чашки чая.

– Да. Во время оккупации ходили слухи, что немцы намерены закрыть дома моды и перевезти в Германию, но модельеры убедили их оставить все как есть.

– Помнится, я читала об этом. Как нацисты приходили на показы мод со своими женами и, ну, своими…

– Любовницами.

– Да. И как они носили одежду по последней моде, пока французский народ голодал.

– Это правда. Так и было. Причем большинство женщин на défilés были француженками. Представляешь? Богачи остались богатыми. Тем, кто принял правила игры, ничто не грозило.

– Ужасно! Шить одежду для врагов.

– Да, но я благодарна за это. Я имею в виду, за работу. Она сохранила мне жизнь.

– Конечно, – поспешно согласилась Энн. – На твоем месте я бы сделала так же. Нам повезло, Англию не оккупировали. Не пришлось жить под контролем нацистов, как вам.

– Зато вы пережили бомбежки. Пока я не приехала сюда и не увидела следы от снарядов, я не понимала, что это такое. Я понятия не имела, какие потери вы понесли.

– Да, пришлось тяжело. Но мне грех жаловаться, зная, что выпало на твою долю.

Энн хотела поддержать Мириам, проявить сочувствие. Однако ее слова, казалось, ударили по собеседнице как пощечина. Краска сошла с лица Мириам, а руки, вцепившиеся в чашку, задрожали.

Энн потянулась через стол и коснулась руки Мириам. Всего на миг. Она не хотела испугать Мириам или сделать еще хуже. Как себя вести, видя чье-то большое горе?

– Мне очень жаль, – проговорила Энн, – очень жаль. Я не хотела тебя расстроить.

Мириам покачала головой и попыталась выдавить из себя улыбку.

– Ничего…

– Я лишь хотела сказать, что нам не пришлось проходить через самое страшное. Помню, в первый год войны я была постоянно напугана и едва могла спать по ночам. Все обсуждали только одно: Франция пала, мы следующие. Мол, это лишь вопрос времени.

– Иногда я просыпаюсь, – начала Мириам так тихо, что Энн пришлось наклониться вперед. Другие девушки болтали во весь голос. – Я просыпаюсь, и бывает момент, когда все вокруг, – она взмахнула рукой, – будто не отчетливо…

– Смутно?

– Да, вот нужное слово. Смутно. Бывает, на минуту мои воспоминания кажутся плохим сном, и я словно бы очнулась от него. А потом я открываю глаза и просыпаюсь по-настоящему. И тогда понимаю, что это был не сон.

– Мне очень жаль, – беспомощно прошептала Энн. Что еще она могла сказать? – Но здесь тебе легче? Тебе нравится в Англии?

– Да. – Мириам кивнула. – Поначалу я сомневалась. Зимой стояли морозы. И все-таки мне здесь нравится.

– Помню, в день нашего знакомства ты сказала, что едешь в Илинг. Ты до сих пор там живешь?

– Да, в маленьком пансионе. Хотя хорошего там мало. Местная консьержка…

– Владелица пансиона?

– Да, она не очень любезна. Вчера она пожаловалась, что не понимает меня. Сказала, что пережила войну не для того, чтобы слушать, как всякие чужаки лопочут свои… как же она выразилась? свои мумбы-юмбы. – Мириам поморщилась, как будто почувствовав неприятный запах.

– Ох, Мириам, какой ужас! Я прошу прощения.

– Не извиняйся, ты тут ни при чем. Все девушки, которые работают у Хартнелла, мне очень нравятся.

– Однако в пансионе тебе оставаться нельзя. – Тут в голову Энн пришла идея. Почему она раньше об этом не подумала? – Послушай, а ты не хотела бы, – начала она, слегка волнуясь, – не хотела бы ты поселиться в моем доме? Много лет я жила со своей невесткой, но в прошлом месяце она эмигрировала в Канаду.

– Ты приглашаешь меня переехать в твой дом? – Мириам смутилась.

– Почему бы и нет? – И Энн добавила, чтобы разрядить обстановку: – За тобой ведь не водится странных привычек? Ты не поешь арии на кухне? Не ходишь по ночам?

– Нет, – хихикнув, ответила Мириам. – Уверяю, ты меня почти не заметишь.

– Туда довольно долго ехать, – призналась Энн, – зато в нашем распоряжении целый дом и небольшой садик. Обещай, что ты хотя бы приедешь посмотреть. У тебя есть планы на вечер? Нет? Тогда давай поедем смотреть дом. Думаю, тебе понравится. Только представь, как приятно будет расстаться с той грубой консьержкой.

– Да, было бы… А как с оплатой? – с тревогой спохватилась Мириам.

– Я собиралась просить пятнадцать шиллингов в неделю. Половина моей ренты. Сможешь столько платить?

– Смогу наверняка.

– Как хорошо! Я спрашивала других девушек, когда Милли решила уехать, но все предпочитают жить в Лондоне. Знаешь, я ведь сегодня даже хотела подать объявление в газету. Какая удача! Просто гора с плеч!

Девушки потянулись обратно в мастерскую.

– Нам пора, – сказала Энн. Дождавшись, пока Мириам допьет свой чай, она с легким сердцем пошла с новой подругой вверх по лестнице, чтобы вновь сесть за вышивку.