Текст книги "Платье королевы"

– 8 –
Мириам

Когда Энн сказала, что до Баркинга нужно долго ехать, Мириам приготовилась провести в поездах несколько часов и затем еще столько же идти пешком по пыльному сельскому бездорожью. Реальность оказалась гораздо менее пугающей: сначала девять остановок на подземке, как Мириам уже научилась называть лондонское метро, а потом краткая прогулка до станции в Майл-Энд, чтобы сесть в пригородный поезд, идущий на восток.

– Пока в прошлом году не открыли Центральную линию, я ходила до станции Оксфорд-Серкус и садилась в поезд до Чаринг-Кросс, – рассказала Энн, когда они вошли в вагон. – На платформе всегда было столько людей, что порой я ждала больше получаса, пока удавалось сесть. Теперь стало проще.

– Сколько нам ехать?

– Отсюда, я бы сказала, минут двадцать. Всего получается около часа. Надеюсь, тебя это не пугает.

– Нет, один час не пугает. Поезд до Илинга часто задерживается, а иногда подолгу стоит без причины. По крайней мере, здесь можно полюбоваться видом из окна.

К тому же это путешествие совсем не походило на то, когда Мириам этапировали в Равенсбрюк. Ехали стоя, и к концу пути она уже не помнила себя от страха, голода и жажды. Потом женщина рядом с Мириам упала в обморок, и охранник с каменным лицом выстрелил ей в голову, сказав, чтобы остальные не вздумали доставлять ему подобные неудобства.

Она отогнала воспоминание. Энн снова заговорила, и надо сосредоточиться на ее словах.

– …не такие уж красивые виды. Задние дворы, ящики для угля – вот и все. Вот когда я была маленькой…

– Ну? – подбодрила Мириам.

– Знаешь, тогда Баркинг был настоящим городом, Лондон не подступал так близко, как сейчас. Иногда в воскресный день мы с мамой, папой и Фрэнком гуляли по деревне и переходили от одной фермы к другой. Где-то можно было купить пинту свежего молока, а ближе к осени продавали кувшины с сидром. Я очень любила эти прогулки. Увы, теперь ферм почти не стало, как и всей моей семьи. Я целую вечность не гуляла по дороге, не вымощенной брусчаткой.

– Понимаю. У меня тоже порой появляется такое чувство.

– А где ты выросла? – спросила Энн. – В Париже?

Мириам разрешила себе ответить. Нет ничего плохого в том, чтобы рассказать о своем вполне обычном детстве.

– Нет, в пригороде, в местечке под названием Коломб. Когда-то считалось, что городок очень далеко от Парижа. Как и твой Баркинг от Лондона. Однако города растут, и теперь все окрестные поля застроены домами.

– Твоя семья все еще там? В Коломбе? Прости, я не могу произнести название так изящно, как ты.

– Нет, они погибли во время войны, – не дрогнув, сказала Мириам. В конце концов, это правда. – А твоя семья?

– Родители умерли еще до войны. Отца не стало, когда я была маленькой, а мамы – когда мне было семнадцать. А потом мой брат Фрэнк погиб при «Блице». Милли, уехавшая в Канаду, – его вдова.

– Сочувствую.

– А я сочувствую тебе. Видимо, поэтому ты сюда приехала? Говорят, после потери близких перемена обстановки идет на пользу.

– Да. Наверное. – Мириам отвернулась, делая вид, что смотрит в окно. Сердце бешено колотилось по ребрам. Нормально говорить о войне, о погибшей родне, о решениях, принятых, чтобы выжить… – Тяжело вспоминать, – наконец призналась она.

– Понимаю. Во мне поднимается волна негодования, как только подумаю о Фрэнке. Он не заслужил такую смерть! Кто бы что ни говорил про доблесть, отвагу, самопожертвование. Впрочем, ты и так это знаешь. Твои родные тоже погибли.

У Мириам внутри набухал пузырь боли, поднимаясь выше и выше, подкатывая к самому горлу: попробуй она что-то сказать, даже простое спасибо, у нее вырвался бы горестный крик. Мириам кивнула и вновь уставилась в окно. По счастью, Энн, видимо, все поняла и не настаивала на продолжении беседы.

Вместо этого она вынула из сумки вязанье: нитки были пренеприятного горчичного оттенка. Мириам слишком поздно сообразила, что при виде этого желчного цвета неосознанно скривилась от отвращения. Впрочем, Энн лишь усмехнулась.

– Знаю, ужасно. Моя бабушка не могла похвастать хорошим вкусом. Это был свитер. Носить невозможно, зато нитки хорошие. Ну, не считая цвета.

– Что ты вяжешь?

– Теплые носки-вкладыши. Прошлой зимой у меня были только очень изношенные ботинки, ступни прямо леденели. Пару недель назад я нашла на распродаже новые ботинки, но у них нет подкладки, и я решила связать ее сама. У тебя есть теплые вещи на зиму? Сейчас кажется, до нее далеко, однако теплые деньки простоят недолго. Готовь сани летом.

– У меня есть пальто, пусть и не очень теплое.

– Тогда нужно найти что-то потеплее или связать добротный кардиган, чтобы носить под пальто. У меня есть лишний шарф и перчатки, а шапку мы тебе свяжем. Не волнуйся, не из этих ниток! – Энн засмеялась, показывая на свое вязанье.

– Спасибо.

Поезд подъехал к станции. «Ист-Хам», – гласила вывеска. В Англии очень странные названия городов.

– Почему город называется Баркинг? – спросила Мириам, вдруг заинтересовавшись. – Название как-то связано с барами?

Энн рассмеялась, да так заразительно, что Мириам тоже невольно подхватила смех.

– Вряд ли. По-моему, название произошло от какого-то старинного английского слова, нам рассказывали в школе. Правда, сейчас я уже не могу вспомнить, что это слово значит.

Поезд тронулся. Энн сложила вязание и сунула сумку под мышку.

– Мы почти на месте. Наша станция следующая.

Выдался прекрасный вечер. Когда они шли к дому Энн, вечернее солнце заливало все вокруг нежным розовым светом. В нем даже трущобы выглядели бы уютно. Но городок был красивым: аккуратные домики, чистые окна, опрятные дворы. Кое-где на подоконниках и у дверей стояли ящики с цветами.

– Как называются те цветы, розовые и белые? – спросила Мириам.

– Петунии. Как их называют во Франции?

– Петунии, – ответила Мириам, и они дружно рассмеялись.

– У меня петунии растут в саду, – добавила Энн. – Я там многое выращиваю. Если честно, даже больше, чем стоило бы. Цветам уже становится тесно.

Они свернули с главной улицы. Вдоль дороги тянулись ряды одинаковых домиков: первый этаж из красного кирпича, второй покрыт белой штукатуркой, черепичная крыша, окна с белыми рамами.

– Отсюда начался город, – пояснила Энн.

– Дома очень аккуратные. – Мириам не хотела лгать, называя их красивыми.

– Так и есть. А еще здесь тихо. Люди приветливые, но стараются держаться особняком.

Дома вдоль улицы выглядели предательски одинаково. В них не менялось ничего, кроме номера на двери. Даже занавески на окнах висели одинаковые – белые кружевные. Как же найти нужный дом в темноте?

– Мы пришли, – сказала Энн и, будто прочитав мысли Мириам, добавила: – У моих ворот круглый верх, видишь? А у всех остальных верх заострен. Так я проверяю себя, когда поздно прихожу домой и вокруг темно хоть глаз выколи. Фонари такие тусклые, что даже собственную руку у лица не разглядеть.

За воротами двор был аккуратно вымощен брусчаткой. Энн открыла дверь и поманила Мириам внутрь.

– Заходи, обувь можно не снимать. – В крошечной прихожей едва хватало места для двоих. – За дверью вешалка для верхней одежды, а в непогоду или зимой обувь можно оставить на коврике.

Энн вошла в гостиную и распахнула шторы, а затем прозрачные занавески, расшитые по краям узором из маргариток. В комнате стояли пухлый диван, кресло с коричневой обивкой из конского волоса и низкий столик. У противоположной стены был камин, а рядом с ним огромный деревянный шкаф с радиоприемником на полке. Полки у окна были заставлены фарфоровыми статуэтками и прочими безделушками. Изящные кружевные салфетки украшали каждую полку, а также радиоприемник, каминную полку, спинки дивана и кресла.

– Здесь гостиная, а вот кухня, – сказала Энн, переходя в соседнюю комнату. – Я поставлю чайник, давай выпьем чаю.

Мириам отметила, что кухня довольно современная. В центре красовалась, щеголяя белой эмалью, газовая плита. Раковина была у окна, рядом с ней сушильная доска, а у дальней стены – комод, уставленный посудой с розовым орнаментом. Меблировку дополняли стол с двумя стульями и полки с баночками, бутылками и коробками.

– За той дверью кладовая, за ней – уборная. Ванна, умывальник и туалет прямо в доме, слава богу. В этом отношении нам очень повезло.

Мириам шагнула вперед, и ее внимание привлекла дверь в сад.

– Можно выйти на улицу?

– Конечно. Я приду, как только чайник поставлю. Ключ в замке, просто поверни его.

Мириам вышла в сад, на мгновение опьянев от буйства запахов и красок. Как и говорила Энн, садик был скромных размеров, с лоскутом лужайки в центре и низким навесом в дальнем углу. Все остальное пространство заполнили цветы.

Один угол занимал живописный куст сирени с уже увядающими лиловыми гроздьями. По забору карабкалась плетистая роза, ее жилистые стебли переплетались с лозой клематиса и тонули в пушистом холмике лаванды. Посреди центральной клумбы рос пион, все еще в цвету, несмотря на июль.

Мириам протянула дрожащую руку, кончиками пальцев коснулась нежных лепестков и почувствовала их аромат, чарующий, как у розы, только чуть более сладкий. Давно она не встречала цветущего пиона.

В сад вошла Энн.

– Удивительно, он еще цветет. Несколько лет назад мне его подарил сосед, отдал отросток от старого куста. Не помню, как называется этот сорт.

– Месье Жюль Эли. У моей матери был такой же. – Голос Мириам звучал спокойно, хотя она едва сдерживала слезы. Как глупо плакать из-за цветка!

– Несколько лет он капризничал, а в этом году решил показать себя во всей красе. Лето нынче всем на зависть. Много тепла, много дождя. После такой суровой зимы я даже, признаться, переживала. Думала, потеряю половину сада… А вот и чайник закипел.

Мириам, поборов желание остаться в саду, последовала за подругой в дом и наблюдала, как Энн наливает кипяток в заварочный чайник.

– Готово. Пусть настоится, а я покажу тебе второй этаж.

Узкая крутая лестница вела на небольшую площадку с двумя дверями. Энн открыла одну из них и пригласила Мириам войти.

– Твоя комната. Милли оставила свою мебель, поскольку отправлять ее в Канаду слишком дорого. Надеюсь, тебе понравится.

Спальня оказалась огромной, не меньше двадцати квадратных метров, в ней стояла большая двуспальная кровать, шкаф, комод, тумба и небольшое мягкое кресло в углу. Вся мебель была из лакированного дерева, в современном стиле. Не совсем во вкусе Мириам, но какая разница? Здесь в сто раз лучше, чем в пансионе.

– Ну как? – спросила Энн. – Тебе нравится?

– Да. Ты уверена, что я могу занять эту комнату?

– Конечно.

Мириам повернулась к Энн.

– Тогда я готова. С радостью перееду.

– Ох, слава богу! Какое облегчение! – Энн улыбалась так широко и искренне, что настроение Мириам тоже улучшилось. – Пойдем вниз, нас ждет чай.

Мириам сидела за столом, пока Энн расставляла все для чаепития: коричневый заварочный чайник со сколотым носиком, пару чашек с узором из веточек роз, блюдца, кувшин с молоком и две блестящие чайные ложки.

– Ты ведь пьешь чай с молоком? У меня и сахар есть.

– Только молоко. Спасибо.

Энн налила себе чай, отпила из чашки и поставила ее на блюдце.

– Итак. Я уже говорила, что плата будет пятнадцать бобов. То есть шиллингов. Мы можем поделить расходы на еду, если хочешь, и объединить наши купоны.

– Было бы неплохо. Правда, я не слишком хорошо готовлю, – призналась Мириам.

– Неужели? Француженка с ног до головы – и не умеет готовить? – поддразнила ее Энн. – Не бери в голову. Как-нибудь справимся. Что касается уборки: я стараюсь в течение недели поддерживать порядок, а в субботу после похода за покупками навожу чистоту. Дом небольшой, поэтому уходит всего час-другой.

– Конечно, я буду помогать.

– Спасибо. Надо сказать, стиркой я не занимаюсь, за исключением мелких вещей, которые стираются вручную. Нижнее белье и прочее. Остальное я отношу миссис Коул, которая живет за углом. Она работает на совесть и еще ни разу не вручила мне чужие простыни. Берет один или два боба в неделю.

Мириам кивнула, пытаясь подсчитать точную сумму в уме. Кажется, в конце недели от зарплаты будет оставаться немного, зато ее ждет жизнь в комфорте, а Энн очень мила и дружелюбна.

– Тебя все устраивает? Точно? Потому что…

Мириам вдруг поняла, что Энн нервничает. Как будто не решается что-то сказать и пытается подобрать слова. Конечно. Есть ложка дегтя. Следовало догадаться – все слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Что такое? – У Мириам внутри похолодело.

– Я должна признаться. Дом муниципальный.

– Я не совсем понимаю, что это значит.

– Домом владеет городской совет, а я его снимаю. Вернее, мой брат. Изначально дом сняли Фрэнк с женой, а я переехала сюда после его смерти, чтобы помогать Милли. С тех пор мы старались вести себя тише воды ниже травы и не привлекать внимания. Если в совете узнают, что здесь живут две женщины, а не целая семья, они могут, ну…

Ладони Мириам взмокли, волна паники не давала сделать вдох. Здесь небезопасно. Здесь…

– Они могут прислать уведомление о выселении. Хотя, думаю, такое маловероятно. Сборщик ренты довольно любезен, он привык, что я плачу каждую неделю без проволочек. Пока мы поддерживаем чистоту и вносим плату в срок, проблем не возникнет.

– Что значит «уведомление о выселении»? – спросила Мириам. – Нас заберут в полицию?

– Боже правый, конечно, нет. Из-за такого в полицию не забирают. Нам могут приказать освободить дом, если кто-то из совета узнает, что Милли уехала в Канаду. Мы, конечно, держали все в секрете, однако люди вечно болтают, как ты знаешь.

Мириам знала, как никто другой.

Имени предателя она не узнает даже на смертном одре. Кто-то из соседок? Или знакомый по работе? Неужели Мари-Лор или Роберт выдали ее под пытками? Мириам никогда не сможет взглянуть врагу в глаза и заставить его признаться в содеянном. Никогда не увидит его на скамье подсудимых.

Энн ждала ответа.

– Да, – проговорила Мириам, – люди вечно болтают. – Она улыбнулась, словно речь шла о безобидных сплетнях соседских кумушек.

– Когда ты переедешь? Мне нужно вытереть пыль в комнате Милли. И еще, конечно, постелить свежие простыни.

– Я заплатила за пансион до конца недели, и вряд ли мне вернут деньги. Могу я в субботу привезти свои вещи?

– Было бы отлично. Если хочешь, я встречу тебя на станции.

– Вещей у меня немного. Не стоит беспокоиться.

– Что ж, тогда решено. Ох, следовало спросить тебя раньше… не хочешь остаться на ужин? Запасы у меня небогатые, но что-нибудь на стол соберу.

– Очень любезно с твоей стороны. Увы, мне нужно вернуться в пансион. Там действует комендантский час, и потом меня просто не пустят. Увидимся завтра на работе?

– Конечно. Найдешь дорогу до станции?

– Да, я запомнила.

Мириам встала и подошла к двери, когда Энн вдруг коснулась ее руки.

– Подожди, я кое-что забыла в саду.

Она вернулась через пару минут, неся в руках…

– Вот что я забыла. – Она держала три пиона. – Я поставлю их в банку, налью немного воды, чтобы они не засохли. А ты не забудь добавить им водички, когда доберешься до дома.

Энн слишком добра к ней.

– Это же последние твои пионы, – запротестовала Мириам, пока Энн ставила цветы в воду.

– Завтра будет дождь, и они все равно опадут. Пусть они тебя порадуют.

– Они прекрасны. – У Мириам от волнения перехватило дыхание. – Благодарю тебя.

– Не за что. До завтра?

– Да, до скорого. Bonsoir.

Мириам шагнула за дверь, закрыла за собой маленькую калитку и пошла по улице. Прижимая к груди банку с пионами, опустила лицо в их лепестки. С каждым шагом на сердце становилось все легче, она повеселела и преисполнилась надежды. У нее появилась подруга. Она нашла себе дом.

А завтрашний день будет лучше сегодняшнего.

– 9 –
Хизер
13 июля 2016 г.

Рабочий день выдался напряженным, и теперь друзья из редакции уговаривали Хизер посидеть в патио нового бара, открывшегося неподалеку. Раньше она запросто согласилась бы, но сегодня ей хотелось остаться одной.

Нечасто главный редактор заворачивал центральную статью номера, и хотя Ричард продолжал настаивать, что материал «устаревшая ерунда» и «не соответствует стандартам нашего журнала», Хизер это не убедило. Статья, вызвавшая столько разногласий, рассказывала о директоре некой сомнительной компании, недавно появившейся на рынке технологий, и написал ее специально нанятый для этого известный репортер. Поначалу Хизер расстроилась, что Ричард не поручил это задание ей, но теперь испытывала облегчение.

Каким-то образом получив доступ к материалу еще до публикации, герой статьи узнал, что он показан инфантильным тираном и женоненавистником. И тут же развернул фронт сопротивления. Проблему вызывал сам по себе факт преждевременной огласки, ведь «Бэй-стрит» славился независимостью и твердыми принципами. Другая проблема – позиция Ричарда, которая внезапно изменилась на противоположную. Он сам настаивал на выпуске материала, подбирал автора и был полностью согласен с принятым в статье углом зрения. Куда же делся его стальной хребет? Оставалось предположить, что Ричард прогнулся под давлением издателя. Обычно редакционные дела никого не волновали, пока «Бэй-стрит» приносил прибыль. Однако сейчас Хизер мучили дурные предчувствия, и вряд ли ей под силу вынести после тяжелого дня еще и вечер сплетен, тревожных догадок и дорогих коктейлей.

Сославшись на головную боль, она отмахнулась от приглашений и меньше чем через час уже лежала на диване: под боком мурлыкал Сеймур, рядом стояла тарелка с тайской едой на ужин, а по телевизору показывали очередное реалити-шоу. Сейчас Хизер нуждалась именно в таком отдыхе, и даже когда наигранные реплики персонажей из передачи стали раздражать, она не могла собраться с духом и найти себе другое занятие. Она слишком устала, чтобы читать, слишком устала, чтобы заняться грудой грязной одежды на полу ванной, и слишком устала, чтобы позвать Суниту и Мишель на прогулку.

Впрочем, подходящее занятие нашлось – разобрать почту. В стопке конвертов, лежавших на столике у двери, было письмо от мамы. В нем лежал памятный буклет, посвященный девяностолетию королевы, с приклеенной запиской:

Давно купила тебе буклет и все забывала отправить.

Наслаждайся!

С любовью, мама

Ее мама свято верила, что Хизер интересуется делами королевской семьи. В общем, так оно и было, в рамках разумного. Ей нравилась принцесса Кейт, и Хизер называла ее именно так, сколько бы мама ни повторяла, что у Кейт нет титула принцессы. И уж конечно, Хизер нравилась королева. А кому не нравится королева?

Однако Хизер никогда не проявляла к королевской семье столько преданности и обожания, как ее мать. Та была готова среди ночи смотреть прямую трансляцию со свадьбы Уильяма и Кейт, сидя у телевизора в самодельной шляпке и тапочках с британским флагом. Мама звала в гости с ночевкой, чтобы не пропустить ни минуты торжества, но Хизер уклонилась, придумав в оправдание рабочую встречу рано утром. Зачем идти на такие жертвы, если можно потом посмотреть запись, пропуская рекламу и скучные места?

Хизер полистала буклет – взгляд профессионального журналиста цеплялся за странную верстку – и задержалась только на статье о свадьбе королевы в 1947 году. Боже, какой юной тогда была Елизавета, всего двадцать один год! Хизер прежде не замечала, как красив принц Филипп в молодости, и не смогла припомнить, попадались ли ей на глаза эти свадебные фотографии. Если платье, в котором выходила замуж Диана, Хизер могла представить во всем его зефирном великолепии, то наряд Елизаветы, кажется, увидела впервые. Что-то в нем привлекло ее внимание…

Цветы в форме звезд.

Подол платья и шлейф покрывал вышитый узор: гирлянды роз, звездчатых цветов и изящных листиков, окаймленные жемчугом и крошечными кристаллами. Точно такой узор был вышит на обрезах ткани, которые хранила Нэн.

Поспешив в спальню, Хизер стала рыться в груде вещей, которые она по настоянию матери забрала после похорон. Рамки с фотографиями, большая белая скатерть – ею никогда не пользовались, несколько симпатичных подсвечников – их извлекали из коробки перед каждым Рождеством и Пасхой. Наконец – белый пластиковый контейнер с именем Хизер на крышке.

Она села на кровать, прогнала Сеймура, готового исследовать новые объекты, и открыла контейнер. Да, цветы на вышивках Нэн точно такие же, как на платье.

На краю кровати лежал ноутбук. Хизер открыла браузер и напечатала «вышивка на свадебном платье королевы Елизаветы» в строке поиска. На экране появились десятки фотографий: цветы-звезды, расшитые жемчугом, распустившиеся розы, нежные колосья пшеницы. Нашлось и несколько снимков королевы в день ее свадьбы почти семьдесят лет назад.

Не могла же Нэн отрезать лоскут от свадебного платья королевы! Оно наверняка хранится в каком-нибудь музее или на чердаке Букингемского дворца – если там есть чердак, конечно. Хизер снова и снова переводила взгляд с фотографий в интернете на вышивки, разложенные на кровати.

Оказалось, что у свадебного платья принцессы Елизаветы есть своя страница в Википедии. Ноябрь 1947 года, дизайн Нормана Хартнелла, по мотивам картин Боттичелли, английский шелк…

Норман Хартнелл. Имя знакомое, хотя Хизер никогда не разбиралась в моде, дизайнерах и стилях. Если он придумал платье, а у Нэн были вышивки, может, она и работала у Хартнелла?

Возникала масса вопросов. Почему бабушка не рассказывала о том, что работала на Нормана Хартнелла? Даже если работа была на месяц или два. Даже если Нэн думала, что молодежи неинтересны истории про платье королевы.

Хизер решила, что пора звонить матери.

– Привет, милая. Что случилось?

– Помнишь, ты советовала мне навести справки о вышивках Нэн? Я наконец занялась поисками информации.

– И что же ты узнала?

– Похоже, Нэн имела какое-то отношение к Норману Хартнеллу. – Из трубки послышался странный приглушенный звук. – Мама? Ты в порядке?

– Норман Хартнелл? Который отвечал за туалеты королевы? – Мать Хизер совладала с собой.

– Да. Знаешь, что за цветы на вышивках Нэн? Такие же были на свадебном платье Елизаветы.

– Боже мой, мне и почудилось что-то знакомое…

– Нэн когда-нибудь упоминала Хартнелла или королеву?

– Никогда. Конечно, она любила королеву и очень опечалилась, когда умерла королева-мать.

– Могла ли она работать у Нормана Хартнелла? Например, швеей?

– Все возможно. Только я ума не приложу, зачем ей скрывать такое. Почему Нэн никому об этом не говорила?

– Я тоже не вижу логики. О, я еще вот о чем подумала. Нет ли у тебя других фотографий из Англии? С тех времен, когда бабушка еще не приехала в Канаду?

– По-моему, не видела… но я поищу в альбомах. Ты собираешься спать? Уже почти одиннадцать.

– Скоро лягу. Напиши мне, если найдешь фотографии, хорошо?

– Ладно. Что-то еще?

– Сейчас соображу… Я знаю дату рождения Нэн и город, где она выросла. У меня нет ее девичьей фамилии. Хьюз – это ведь фамилия деда?

– Полагаю, да, – последовала долгая пауза. – Наверное, очень глупо не знать такого о собственной матери.

– Она никогда не говорила? – настаивала Хизер.

– Может, и говорила, но я не помню. Это должно быть где-то записано, я посмотрю.

– Спасибо, мам. Передай привет папе. Люблю вас.

– И мы тебя любим.

Если мама не найдет других фотографий, снимок из мастерской, на котором Нэн такая серьезная, – единственный. Хизер положила его на кровать рядом с ноутбуком.

Она вбила в поисковик «вышивальная мастерская Нормана Хартнелла», и на экране возникло множество картинок, большей частью фотографии платьев из пятидесятых. Хизер прокрутила колесико мыши и в самом низу экрана заметила одно черно-белое изображение: большая комната с высокими потолками, большими окнами, множеством электрических ламп и рядами пялец на подставках, у которых сидели вышивальщицы.

Хизер сравнила две фотографии. Снято с разных точек, но помещения выглядели похоже. Одинаковые светильники, одинаковые окна… Нет сомнений, комната та же самая.

Хизер вдруг почувствовала, что не может уложить все в голове. Нужно подождать до завтра или до выходных, когда она будет не такой уставшей. Может, и мама к тому времени что-нибудь найдет. И тогда они поймут, почему Нэн так много от них скрывала.

На следующее утро, когда Хизер собиралась на еженедельную редакционную летучку, пришло электронное письмо от мамы.

Тема: Картинки для тебя!

Дорогая Хизер!

Мы не нашли ни свидетельства о рождении, ни свидетельства о браке. Не помню, чтобы я их вообще когда-то видела, хотя не могла же Нэн обходиться без документов, верно? Думаю, можно заказать в Англии копию свидетельства о рождении. Напиши, если хочешь попробовать. Забавно, что я не знаю девичью фамилию своей матери… Впрочем, в детстве я не задавалась подобными вопросами.

Зато есть новые фотографии! Мы с папой допоздна рассматривали альбомы и разбирали коробки с вещами Нэн. Нашли фотографии, которых мы раньше не видели. Всего три; надеюсь, они помогут тебе в поисках. Папа их отсканировал. На первой Нэн, на вид ей лет двадцать, точнее сказать сложно. На обороте написано: «Баркинг, Морли-роуд, 109. Июнь, 46». Второй снимок сделан в тот же день, на нем Нэн и еще одна девушка. Предполагаю, что это моя тетя Милли. Она была замужем за маминым братом Фрэнком, погибшим во время «Блица». Насколько мне известно, Милли обосновалась в Канаде первой, а моя мама приехала к ней в Торонто. Она скончалась еще молодой, в пятидесятых годах, не помню, от чего. После ее смерти мы с мамой переехали в Этобико. Опять же, мне не приходило в голову выспрашивать подробности, а Нэн, как ты знаешь, ничего не рассказывала добровольно. Третья фотография поставила меня в тупик, поскольку я понятия не имею, кто эта женщина рядом с мамой и почему они так разоделись. Судя по шляпкам, перчаткам и прочим прибамбасам, они собрались идти на свадебный банкет. Или, может, это воскресные наряды на выход.

Прости, больше мы не нашли ничего полезного.

Целую, мама

На первой фотографии, прикрепленной к письму, была привычно одетая молоденькая бабушка: юбка до колен, простая белая блузка, вязаный кардиган, удобные туфли. Волосы, остриженные выше плеч, аккуратно заправлены за уши. На другой фотографии Нэн стояла рядом с тетей Милли, улыбаясь и щурясь от солнечного света. На их счастливых лицах нет и намека на то, что они пережили страшную войну и горевали о потере дяди Фрэнка. Они стояли в садике, таком крошечном, что в объектив попали соседские заборы с обеих сторон.

Третья фотография тоже сделана в саду. Нэн примерно того же возраста, что и на других снимках, однако на этот раз на ней роскошное темное пальто с широким воротником, шалью лежащим на ее плечах, и маленькая изящная шляпка.

Вторая женщина, очень красивая, которую мама не узнала, темными волосами и тонкими чертами лица походила на эльфийку. На ней был идеально сидящий костюм из пышной юбки чуть ниже колен и приталенного пиджака с широкой баской. Она, подумала Хизер, похожа на Одри Хепберн в том старом фильме, где принцесса сбежала на пару дней в незнакомый город.

Как же Нэн связана с Норманом Хартнеллом? Кто эта женщина на третьей фотографии? Нэн ведь не зря сохранила снимок. Может, они вместе работали?

Накануне вечером, перед сном, Хизер отсканировала фотографию Нэн в вышивальной мастерской и отправила себе по электронной почте. Теперь она открыла изображение и стала изучать лица других девушек. Таинственная женщина и там стояла рядом с Нэн, и лицо ее хранило такую же серьезность.

Раздался телефонный звонок, на экране высветился редакционный номер.

– Прости, Ричард, я разбиралась с электронной почтой. Уже бегу.

Придется отложить поиски до конца рабочего дня.

В тот вечер и во время каждого обеденного перерыва до конца недели Хизер просматривала фотографии и статьи в интернете, ища любые упоминания Нормана Хартнелла и королевской свадьбы. После работы она шла в центральную городскую библиотеку и изучала там одну книгу за другой. В результате Хизер начала разбираться в моде пятидесятых, послевоенных порядках и истории королевских свадеб.

Она даже написала в пресс-службу Букингемского дворца с просьбой связать ее с человеком, ответственным за хранение свадебного платья королевы и других предметов одежды, разработанных Хартнеллом. Увы, все три письма остались без ответа.

Поздно вечером в субботу – следовало лечь спать еще несколько часов назад – Хизер решила попробовать разные варианты поисковых запросов. Ни «королевская свадьба Хартнелл 1947», ни «вышивальщицы свадебное платье принцессы Елизаветы 1947» ничего не дали. Подавив зевок, Хизер усилием воли заставила себя думать. Что еще она не пробовала искать? Какой фрагмент мозаики она упустила?

Зачем бабушка оставила ей вышивки? Нэн не желала или не чувствовала в себе сил рассказывать о своей жизни в Англии, однако хранила вышитые цветы более шестидесяти лет, а потом написала имя Хизер на контейнере, понимая, что та будет искать ответы. Значит, хотела, чтобы внучка все разузнала.

Хизер было невыносимо думать, что она не справится, не сможет понять, как… Фотографии! Хизер открыла вкладку поиска по изображениям. Сначала она загрузила фотографию Нэн, полученную от мамы. Ничего похожего в интернете не нашлось. Затем фотография Нэн и Милли – ничего. Последний шанс – фотография Нэн и таинственной женщины. Увидев результаты, Хизер позабыла обо всем на свете.

Мириам Дассен на Венецианской биеннале 1958 года. Мириам Дассен в своей мастерской в Хэпстеде. Мириам Дассен в Букингемском дворце получает от королевы титул – насколько поняла Хизер, эквивалент рыцарского звания для женщин. Загадочной подругой Энн была не кто иная, как Мириам Дассен.

В одиннадцатом классе Хизер в качестве факультатива изучала изобразительное искусство. От отчаяния – рисовала Хизер ужасно. Ей не давались ни масло, ни карандаш, поэтому преподаватель посоветовал делать коллажи. Он подарил ей книгу о Мириам Дассен, которая прославилась благодаря своим масштабным вышивкам, а также экспериментировала с коллажами и скульптурами в смешанных техниках. «Вот художница, чьи работы есть во всех крупнейших музеях мира, – сказал преподаватель, – и заметь, ни одна из работ не является рисунком».

Хизер могла часами разглядывать фотографии в книге и прочитала о Мириам Дассен все, что смогла найти. Тем не менее она не помнила, чтобы художница когда-либо работала на дизайнера одежды. Дрожа от волнения, Хизер ввела новый запрос. «Мириам Дассен».

Биография художницы была примерно такой, как запомнила Хизер: француженка, во время войны активно помогала сопротивлению, заключена в лагерь Равенсбрюк, эмигрировала в Англию, годами работала в безвестности. Затем ошеломительный успех работы на Венецианской биеннале 1958 года принес Мириам Дассен славу в мире искусства и за его пределами.

Однако Хизер не нашла ни одного упоминания о Нормане Хартнелле или свадебном платье королевы, и уж точно ни слова о дружбе с молодой женщиной по имени Энн Хьюз из Эссекса.