Текст книги "Хорош в постели"

«Хорошие волосы» – так называлась первая статья, которую я написала для альтернативной газеты кампуса. Я только поступила на первый курс, и главный редактор, студентка третьего курса Гретель, блондинка, которая стриглась очень коротко, под ежик, попросила меня приносить новые статьи. На втором курсе я уже вела колонку. На третьем – писала большие статьи и проводила все свободное время, остававшееся от учебы и работы в столовой, в темных, пыльных помещениях «Нассо уикли». Тогда я и решила, что буду заниматься журналистикой всю жизнь.

Статьи, заметки, колонка помогали мне убегать от реальности. Убегать от Принстона, где меня окружали сплошь модно одетые и красивые люди, будущие руководители крупнейших компаний и страны. Убегать от тяги к семье, погрузившейся в пучину печали. Начиная писать, я словно входила в воду, где могла двигаться свободно, грациозно, видимая и невидимая одновременно. Являла собой строчку подписи, а не тело. Садясь перед компьютером с пустым экраном и мигающим курсором, я переносилась в другой, куда как лучший мир.

И мне было от чего убегать. За четыре года, которые я провела в Принстоне, мой отец женился второй раз, и у него появились еще двое детей, Даниэль и Ребекка. Ему хватило наглости послать мне их фотографии. Он думал, что я буду прыгать от счастья, глядя на их сморщенные младенческие личики и крошечные ножки? Мне словно плюнули в глаза. С грустью я осознала, что он не хотел не детей вообще, а конкретно нас.

Моя мать вновь пошла на работу и в еженедельных звонках жаловалась на изменения, которые произошли и со школами, и с детьми за годы, прошедшие с той поры, когда она получила диплом учителя. Подтекст сомнений не вызывал: она не рассчитывала на такую жизнь. Никак не ожидала, что в пятьдесят лет ей придется сводить концы с концами на алименты и скудное жалованье, которое совет местной школы платил учителям, подменяющим заболевших или уволившихся коллег.

Тем временем Люси вышибли из университета в Бостоне, и она жила дома, изредка посещая местный колледж и встречаясь с мужчинами, которые определенно не годились ей в женихи. Джош по три часа в день проводил в тренажерном зале, так много возился с железом, что верхняя часть его тела казалась раздутой. Он практически перестал говорить, что-то бурчал да иногда отчетливо произносил: «Все».

– Получи диплом, – устало говорила мать, пожаловавшись на то, что отец опять задерживает чеки, автомобиль сломался, а моя сестра две ночи подряд не ночевала дома. – Учись и ни о чем не думай. У нас все будет хорошо.

И вот наконец-то подошел срок моего выпускного вечера.

За четыре года отца я видела лишь несколько раз, летом или на Рождество. Он присылал поздравительные открытки на день рождения (обычно вовремя), чеки на оплату обучения (всегда с задержкой и обычно на вполовину меньшую, чем оговаривалось, сумму). Я чувствовала, что стала еще одной строкой в списке его обязательств. Не ожидала, что он приедет на мой выпускной вечер, представить себе не могла, что он вспомнит. Но отец позвонил мне за неделю до торжественного дня, чтобы сказать, что собирается приехать. Вместе с новой женой, которую я до этого ни разу не видела.

– Я не уверена... мне кажется... – промямлила я.

– Кэнни, я твой отец, – напомнил он. – А Кристина никогда не бывала в Принстоне!

– Вот и скажи этой Кристине, что пошлешь ей почтовую открытку с видом Принстона, – сердито бросила мать.

Мне ужасно не хотелось говорить ей о том, что отец собирается приехать, но я не смогла найти в себе силы отказать ему. Он произнес магические слова, главные слова: «Я твой отец. После всего, что произошло, его отстраненности, дезертирства, новой жены и новых детей, я, похоже, все равно жаждала его любви.

Мой отец, с новой женой и детьми, прибыл во время торжественного собрания кафедры английского языка и литературы. Я получила одну из премий на конкурсе литературных произведений, но отец появился уже после того, как меня вызывали на сцену. Кристина оказалась миниатюрной блондинкой с крепким, спасибо аэробике, телом. Дети напоминали ангелочков. Мое цветастое платье от Лауры Эшли в общежитии смотрелось очень неплохо. Теперь же оно выглядело как чехол для мебели. А я сама – как диван.

– Кэнни, – мой отец оглядел меня с головы до ног, – я вижу, ты оценила кухню Принстона.

Я прижимала к груди гравированную табличку.

– Премного тебе благодарна.

Отец посмотрел на новую жену, как бы говоря: «Теперь ты веришь, что она очень уж обидчива?»

– Я просто хотел тебя подразнить, – добавил он, а его новые восхитительные дети смотрели на меня, широко раскрыв глаза, словно на животное в зоопарке для крупняка.

– Я... э... достала вам билеты на церемонию. Упоминать о том, сколько на это пришлось положить трудов, не говоря уже о ста долларах, которые были у меня совсем нелишними, я не стала. Каждому выпускнику полагалось четыре билета. Администрация Принстона не брала во внимание потребности тех из нас, чьи родители развелись и кому требовались билеты на мачеху, отчима, новых сводных братьев и сестер и так далее. Отец покачал головой:

– Напрасно. Мы уедем завтра утром.

– Уедете? – повторила я. – Но вы пропустите выпускную церемонию!

– У нас билеты в «Сезам-Плейс»[29]29
  «Сезам-Плейс» – парк развлечений, ориентированный на семьи с маленькими детьми (создан по мотивам сериала «Улица Сезам»).


[Закрыть], – чирикнула его маленькая жена Кристина.

– «Сезам-Плейс»! – повторила маленькая девочка на тот случай, если я не расслышала.

– Так что в Принстоне мы, можно сказать, проездом.

– Тогда... э... хорошо. – И внезапно я уже глотала слезы. Как могла кусала губу и с такой силой прижимала к себе табличку, что потом полторы недели на животе держался синяк размером восемь на двенадцать дюймов. – Спасибо, что заехали.

Мой отец кивнул, шагнул ко мне, будто собирался обнять, но лишь взял за плечи и легонько потряс, как поступают тренеры со спортсменом, не отработавшим на все сто. «Прибавь, парень», – говорил этот жест.

– Поздравляю тебя, – сказал отец. – Я тобой горжусь. Но когда он целовал меня, его губы не коснулись моей кожи, и я знала, что все это время он думал только об отъезде.

Каким-то чудом я пережила церемонию, сбор вещей, долгую дорогу домой. Диплом повесила в спальне и начала думать, что делать дальше. Продолжать учебу не представлялось возможным. Даже с работой в столовой, со всеми этими тарелками, которые я очищала от остатков яичницы с беконом, за мной оставался долг в двадцать тысяч долларов. Вот я и начала искать работу в маленьких газетах, которые брали выпускников колледжей, и провела лето в поездках по Северо-Востоку в стареньком мини-вэне, который купила на деньги, заработанные в департаменте обслуживания студенческих столовых. Садясь в автомобиль, чтобы ехать на собеседование, я всякий раз говорила себе, что больше не буду лабораторной крысой отца. Буду держаться подальше от стержня, за нажатие на который можно получить гранулу сухого корма. Это могло принести мне только несчастья, а их в моей жизни и так хватало.

Я услышала от брата, что наш отец перебрался на Западное побережье, но не стала узнавать подробности, а добровольно ими со мной никто не поделился. После развода прошло уже десять лет, и у отца отпала необходимость платить алименты. Чеки перестали приходить. Как и открытки на дни рождения и любые свидетельства того, что он помнит о нашем существовании. Люси закончила колледж, на выпускной церемонии он не появился. Когда Джош отправил отцу сообщение о своем выпускном, письмо вернулось со штемпелем «Адресат выбыл». Наш отец переехал, не сказав нам куда.

– Мы можем найти его через Интернет или как-то еще, – предложила я. Джош зыркнул на меня.

– А надо?

И я не смогла найтись с ответом. Если б мы нашли отца, приехал бы он? Волновало его, окончил ли Джош колледж? Скорее всего нет. И мы трое договорились: пусть все так и будет. Если наш отец не хочет нас знать, мы не будем навязываться.

И мы привыкли жить без него. Джош переборол страх перед склонами и полтора года переезжал с одного горнолыжного курорта на другой. Люси на короткое время уехала в Аризону с каким-то парнем, по ее словам, бывшим профессиональным хоккеистом. В доказательство она однажды заставила его снять мост во время обеда и продемонстрировать отсутствие передних зубов.

Такие вот дела.

Я знаю, что поведение моего отца, его оскорбления, критика, развившееся чувство неполноценности причинили мне немало вреда. Прочитала достаточно статей в женских журналах, чтоб понять: столь жестокое отношение оставляет глубокие раны. Встречаясь с мужчинами, я всегда держалась настороже. Мне действительно нравится этот редактор, гадала я, или я просто ищу замену отцу? Я люблю этого парня, задавалась я вопросом, или просто думаю, что он никогда не покинет меня в отличие от моего отца?

И куда завела меня вся эта осторожность? – спрашивала я себя. Я осталась одна. Мужчина, которому я настолько нравилась, что он хотел взять меня в свою семью, умер, а я даже не смогла как следует выказать свое сожаление. И теперь Брюс, вполне возможно, более того, очень даже вероятно, вошел в тот период жизни, когда он может понять меня, посочувствовать тому, через что мне пришлось пройти, потому что сам прошел через то же... но он даже не стал со мной разговаривать. Из-под моих ног словно выдернули ковер, лишили точки опоры. Другими словами, я чувствовала себя так, как чувствовала себя тогда, когда меня предал отец. Все повторилось.

Глава 7

Весы в Центре профилактики избыточного веса и нарушений питания выглядели как телега для перевозки скота. Площадью в четыре раза больше обычных весов, с перилами по сторонам.

Взбираясь на них, я поневоле чувствовала себя коровой, а с сентября приходилось проделывать сие каждую неделю.

– Все это очень необычно. – Доктор К. смотрел на красные цифры на дисплее, показывающие мой вес. – Вы потеряли шесть фунтов.

– Я не могу есть, – ответила я.

– Вы хотите сказать, что стали есть меньше? – уточнил он.

– Нет, я хочу сказать, что меня рвет всякий раз, когда я что-то кладу в рот.

Доктор пристально посмотрел на меня, вновь на дисплей. Цифры не изменились.

– Пройдемте в мой кабинет, – предложил он.

Мы заняли прежние позиции: я в кресле, он за столом, перед ним – мое досье, ставшее заметно толще. Доктор К. еще больше загорел и, возможно, похудел. Прошло шесть недель с того дня, как я в последний раз видела Брюса, и наши отношения развивались совсем не так, как я надеялась.

– Большинство пациентов набирают вес перед тем, как мы начинаем давать им сибутрамин. Напоследок дают себе волю. Вот я и говорю: ваш случай необычный.

– Кое-что случилось, – ответила я.

Он всмотрелся в меня.

– Еще одна статья?

– Умер отец Брюса, – ответила я. – Брюс – мой бойфренд... бывший бойфренд. Его отец умер в прошлом месяце.

Доктор перевел взгляд на свои руки, мою папку, наконец вновь вскинул глаза на меня.

– Это печально.

– Брюс позвонил мне... сказал... попросил приехать на похороны... но не позволил мне остаться. Не позволил остаться с ним. Он был в ужасном состоянии... такой грустный... А рабби рассказывал, как отец Брюса ходил по детским магазинам и покупал игрушки для будущих внуков... у меня разрывалось сердце...

Я часто-часто заморгала, чтобы сдержать слезы. Доктор К. без слов протянул мне коробку с бумажными салфетками. Снял очки и двумя пальцами потер переносицу.

– Я плохая, – промямлила я. Он ответил добрым взглядом.

– Почему? Из-за того, что порвали с ним? Это глупо. Как вы могли знать, что такое случится?

– Нет. – Я всхлипнула. – Я знаю, что не могла. Но теперь... получается, будто... я хочу только одного: быть с ним, любить его, а он мне не разрешает, и я чувствую себя такой... одинокой...

Доктор вздохнул.

– Всегда тяжело, когда что-то заканчивается. Даже если никто не умирает, даже если вы расстаетесь мирно и в ваши отношения не затесался кто-то третий. Даже если вы первая решили уйти. Это нелегко. И всегда больно.

– Я чувствую, что совершила огромную ошибку. Похоже, не продумала все до конца. Думала, что знаю... каково мне будет без него. Но не знала. Не могла знать. Не представляла себе ничего похожего. Мне так недостает его... – Я шумно сглотнула, подавив очередное рыдание. Я не могла объяснять... что всю жизнь ждала мужчину, который принял бы меня, какая я есть, понял бы мою боль. Я думала, что знаю эту боль, и только теперь поняла, что ничего-то не знала.

Пока я плакала, доктор смотрел в стену над моей головой. Потом выдвинул ящик, достал блокнот, начал что-то писать.

– Меня вычеркивают из программы? – спросила я.

– Нет, – покачал он головой. – Разумеется, скоро вы снова начнете есть. Но я думаю, будет неплохо, если вы с кем-нибудь поговорите о ваших проблемах.

– О нет, – возразила я. – Только не психотерапия. Он озорно улыбнулся.

– Вы испытываете к ней антипатию?

– Нет, в принципе я ничего не имею против психотерапии, но знаю, что мне она не поможет. Я реалистично смотрю на ситуацию. Я допустила огромную ошибку. У меня не было уверенности, что я люблю Брюса, а теперь знаю, что люблю, но его отец умер, и Брюс больше меня не любит. – Я распрямила спину и вытерла лицо. – Но я все равно хочу похудеть. Действительно хочу. Хочу навести порядок хотя бы с одним. Хочу хоть одно сделать правильно.

Доктор вновь посадил меня на стол для осмотра, я чувствовала его мягкие руки на спине и руках, когда он накладывал жгут на мой бицепс и велел сжать пальцы в кулак. Я отвернулась, когда он воткнул иголку мне в вену, но сделал он это так умело, что я едва почувствовала укол. Мы оба смотрели, как пробирка наполняется моей кровью. Мне оставалось только гадать, о чем он думает.

– Готово, – объявил доктор, ловко вытащил иглу, прижал к ранке кусочек ваты.

– Я получу конфетку? – пошутила я.

Но доктор протянул мне полоску пластыря и листок и двумя фамилиями и двумя телефонными номерами.

– Возьмите. И вот что, Кэнни, вы должны есть, а если окажется, что не можете, позвоните нам, и тогда я буду настоятельно просить вас позвонить одному из этих специалистов.

– Я такая огромная, неужели вы думаете, что еще несколько дней голодовки меня доконают?

– Голодовка может привести к весьма нежелательным последствиям, – очень серьезно ответил он. – Нарушить обмен веществ. Мое предложение – начать с чего-то легкого... гренок, банан, выдохшийся имбирный эль.

Уже в коридоре он дал мне толстую пачку бумаг.

– И не бросайте физические упражнения. Они способствуют улучшению настроения.

– Вы говорите, как моя мать. – Я засунула бумаги в сумочку.

– И еще, Кэнни... – Доктор взял меня за локоть. – Постарайтесь не принимать все близко к сердцу.

– Понимаю, – вздохнула я. – Просто очень хочется, чтобы все было по-другому.

– У вас все будет хорошо, – отчеканил он. – И... Он замолчал. Явно смутился.

– Вы вот сказали, что вы плохая...

– Да ладно, – отмахнулась я. – Извините. Я иной раз склонна к мелодраме...

– Нет-нет. Это нормально. Дело в том... я просто хотел сказать вам...

Двери лифта открылись, люди в кабине смотрели на меня. Я вскинула глаза на доктора К. и отступила на шаг.

– Это не так, – сказал он мне. – Увидимся в классе.

Я пришла домой и метнулась к телефону. Одно сообщение, да и то от Саманты.

«Привет, Кэнни. Это Сэм... Нет, не Брюс, так что сотри печаль со своего личика и позвони мне, если возникнет желание прогуляться. Я куплю тебе стакан кофе со льдом. Такая вкуснятина. Лучше бойфренда. Пока».

Я села у телефона и уже потянулась к трубке, когда он зазвонил. «Может, на этот раз Брюс», – подумала я.

Но звонила мать.

– Где ты была? – осведомилась она. – Я звоню и звоню.

– Могла бы оставить сообщение, – парировала я.

– Я знала, что в конце концов дозвонюсь. Как дела?

– Ну, ты знаешь... – Я замолчала. После смерти отца Брюса мать старалась поддержать меня. Послала семье Брюса открытку с соболезнованиями, пожертвовала деньги в храм. Звонила мне каждый вечер, настаивала на том, чтобы я приехала на игры плей-оф и посмотрела, как «Бьющие наверняка» разбираются с «Одиннадцатью женщинами». Я могла бы обойтись без ее заботы и внимания, но понимала, что она все делает от чистого сердца.

– Ты гуляешь? – спросила она меня. – Ездишь на велосипеде?

– Немного, – вздохнула я, вспомнив, как Брюс жаловался, что время, проведенное в моем доме, больше похоже на тренировки по триатлону, чем на отдых, потому что моя мать постоянно организовывала то пешую, то велосипедную прогулку, а то игру в баскетбол два на два в Еврейском центре. И пока я потела на «бегущей дорожке», Брюс читал спортивный раздел газеты в «Гостиной для пожилых».

– Я гуляю, – уточнила я. – Каждый день хожу с Нифкином в парк.

– Кэнни, этого недостаточно! Тебе надо приехать домой. Ты ведь приедешь на День благодарения[30]30
  День благодарения – национальный праздник, ежегодно отмечаемый в четвертый четверг ноября.


[Закрыть]? Тебя ждать в среду или днем раньше?

Брр. День благодарения. В прошлом году Таня пригласила еще одну пару, естественно, двух женщин. Одна не ела мяса и называла людей нормальной ориентации «производителями». Ее подруга, короткой стрижкой и широкими плечами напомнившая мне моего кавалера-футболиста, с которым я какое-то время встречалась на втором курсе колледжа, смущенно сидела рядом, а потом вдруг исчезла. Мы нашли ее много часов спустя в гостиной, у экрана телевизора. Смотрела она, само собой, американский футбол. Таня, у которой из-за многолетней привычки к «Мальборо» развилась агевзия[31]31
  Агевзия – утрата вкусовых ощущений.


[Закрыть], весь вечер сновала между кухней и столом, принося переваренные, пережаренные, пересоленные блюда плюс что-то типа индейки из соевого творога для нашей вегетарианки. Джош встал из-за стола рано и удалился, сославшись на какие-то дела. Люси весь вечер провела на телефоне, болтая с каким-то бойфрендом, как потом выяснилось, дважды женатым и на двадцать лет ее старше.

– Никогда больше, – прошептала я той ночью Брюсу, пытаясь устроиться поудобнее на продавленном диване, тогда как Нифкин дрожал за колонкой стереосистемы. Ткацкий станок Тани занимал то место, где раньше стояла моя кровать, поэтому, когда мы приезжали домой, приходилось устраиваться на ночлег в гостиной. Плюс две ее злые кошки, Гертруда и Алиса, по очереди нападали на Нифкина.

– Почему бы тебе не приехать на этот уик-энд? – спросила мать.

– Я занята.

– У тебя навязчивая идея, – поправила она меня. – Готова спорить, ты там сидишь, читаешь старые любовные письма, которые присылал тебе Брюс, и мечтаешь, чтобы я побыстрее освободила телефон, в надежде, что он позвонит.

Черт. Ну почему она так разговаривает со мной?

– Не мечтаю, – ответила я. – Если звонит кто-то еще, мне дают об этом знать.

– Напрасно ты тратишь на это деньги. Послушай, Кэнни, он, очевидно, злится на тебя. И пока не собирается возвращаться...

– Я в курсе, – холодно бросила я.

– Тогда в чем проблема?

– Мне его недостает.

– Почему? Чего именно тебе недостает? Я молчала никак не меньше минуты.

– Позволь задать тебе один вопрос, – мягко продолжила моя мать. – Ты с ним говорила?

– Да. Мы говорили.

По правде говоря, я звонила Брюсу дважды. Оба разговора длились меньше пяти минут и заканчивались одинаково: он информировал меня, разумеется, вежливо, что у него много дел.

Моя мать не отступала:

– Он тебе звонит?

– Скорее нет.

– И кто заканчивает разговор? Ты или он? Тут мы ступали на тонкий лед.

– Я вижу, ты вновь решила давать советы по части гетеросексуальных отношений?

– Мне можно, – весело ответила мать. – Итак, кто кладет трубку?

– По-разному, – солгала я. На самом деле трубку клал Брюс. Всегда Брюс. Сэм сказала чистую правду. Я жалкая. Я это знала, но ничего не могла с собой поделать, что было еще хуже.

– Кэнни, почему бы тебе не дать ему отдохнуть от тебя? И сама отдохни от него. Приезжай домой.

– Я занята, – повторила я, чувствуя, что сопротивление ослабевает.

– Я напеку пирожков, – настаивала мать. – Мы погуляем. Покатаемся на велосипедах. Может, на денек съездим в Нью-Йорк.

– Естественно, с Таней.

Моя мать вздохнула.

– Кэнни, я знаю, что она тебе не нравится, но она моя партнерша... Можешь постараться не осложнять нашу жизнь?

Я задумалась.

– Да. Извини.

– Если ты и впрямь этого хочешь, мы сможем выкроить время, чтобы побыть вдвоем.

– Возможно, – ответила я. – Но на этот уик-энд я занята. А на следующий поеду в Нью-Йорк. Я тебе не говорила? Буду брать интервью у Макси Райдер.

– Правда? Она отлично сыграла в том шотландском фильме.

– Я передам ей твои слова.

– И послушай, Кэнни, больше не звони ему. Дай ему время.

Конечно же, я знала, что мать права. Ведь я не глупа, и к тому же я слышала то же самое от Саманты и от всех моих друзей, близких и не очень, более-менее знакомых с ситуацией, наверняка услышала бы и от Нифкина, если б тот умел говорить. Но я ничего не могла с собой поделать. Я превратилась в человека, которого стала бы жалеть в другой жизни. Я искала какие-то знаки, анализировала каждую мелочь, в самых простых словах находила скрытый смысл, подтекст, который говорил бы мне голосом Брюса: «Да, я по-прежнему тебя люблю, разумеется, я по-прежнему тебя люблю».

– Я бы хотела тебя увидеть, – застенчиво сказала я ему во время Пятиминутного Телефонного Разговора № 2.

Брюс вздохнул.

– Я думаю, с этим надо подождать. Не хочу снова прыгать в омут.

– Но мы хоть иногда будем видеться? – спросила я жалобным голоском, совершенно не похожим на мой обычный голос, и он вновь вздохнул:

– Я не знаю, Кэнни. Просто не знаю.

Но «не знаю» – это не «нет», рассудила я и тут же сделала вывод: если у меня появится шанс увидеться с ним, сказать, как я сожалею о случившемся, показать, как много я могу ему дать, как мне хочется снова быть с ним... ну, тогда он возьмет меня к себе. Разумеется, возьмет. Разве не он первым сказал «Я тебя люблю» три года назад, когда мы, обнявшись, лежали на моей кровати? Разве не он всегда заводил разговор о свадьбе, всегда останавливался на прогулке, чтобы восхититься маленькими детьми, всегда увлекал меня к витринам ювелирных магазинов, когда мы попадали на Сэнсом-стрит, целовал мой пальчик, на котором положено носить обручальное кольцо, и говорил, что мы всегда будем вместе?

«Это неизбежно, – старалась убедить я себя. – Дело лишь во времени».

– Хочу задать тебе вопрос, – начала я.

Энди, ресторанный критик, поправил очки, не переставая бормотать себе в рукав: «Стены светло-зеленые, с позолотой на молдингах. Совсем как во Франции».

– Словно находишься внутри яйца Фаберже, – ввернула я, оглядываясь.

– Словно находишься внутри яйца Фаберже, – повторил Энди. Я услышала приглушенный щелчок: он выключил лежащий в кармане диктофон.

– Объясни логику мужчин, – попросила я.

– Может, сначала займемся меню? – внес встречное предложение Энди. Он не хотел отклоняться от заведенного порядка: сначала еда, потом мои вопросы о мужчинах и семейной жизни. В тот день мы посетили недавно открывшийся блинный ресторан на предмет публикации рецензии в разделе ресторанной критики.

Энди уткнулся в меню.

– Меня интересуют паштет, спаржа, зеленый горошек и теплый сыр горноцола. Пожалуй, еще и слоеный пирожок с грибами. Как главное блюдо, – проинструктировал он меня, – ты можешь взять любые блины, за исключением тех, что с простым сыром.

– Элен? – догадалась я. Энди кивнул. Ох уж эта ирония судьбы. Жена Энди, Элен, не признавала в еде никакого разнообразия. Воздерживалась от соусов, специй, практически всех национальных блюд и обычно долго корпела над меню, выискивая что-то вроде запеченной куриной грудки с картофельным пюре, естественно, без трюфелей, чеснока и прочих приправ. Как-то она сказала мне, что для нее идеальный вечер – просмотр взятого напрокат видео под вафли, залитые простым кленовым сиропом. Энди ее обожал... даже когда она портила ему дегустацию, заказывая салат «Цезарь» и отварную рыбу.

Подошел официант, чтобы наполнить наши стаканы для воды.

– Есть вопросы? – полюбопытствовал он. По небрежной манере и синей краске под ногтями я предположила, что официант он днем, а вечерами – художник. К посетителям он проявлял крайнее, предельное, абсолютное безразличие. «Окажи нам внимание», – попыталась я наладить с ним телепатический контакт. Куда там.

Я заказала спаржу и блины с креветками, помидорами и шпинатом. Энди взял паштет и салат, блины с лесными грибами, козьим сыром и миндалем. Мы оба решили выпить по бокалу белого вина.

– Так чем я могу тебе помочь? – спросил Энди, когда официант двинулся к кухне.

– Как они могут?.. – начала я, но Энди остановил меня, подняв руку.

– Мы говорим абстрактно или рассматриваем конкретный случай?

– Это Брюс, – признала я.

Энди закатил глаза. Он не жаловал Брюса с тех пор, как в первый и последний раз взял его с собой на обед в новый ресторан, дабы написать очередную рецензию. Брюс оказался еще хуже Элен. «Разборчивый вегетарианец, – сообщил мне Энди на следующий день. – Худшего кошмара ресторанный критик и представить себе не может». Мало того, что Брюс не нашел в меню ничего такого, что хотел бы съесть, он еще умудрился поднести уголок меню к свече, стоявшей на столе. Меню загорелось, к столику сбежались три официанта и сомелье, так что Энди пришлось ретироваться в мужской туалет, дабы остаться инкогнито. «Трудно не привлечь к себе внимание, когда тебя окатывают пеной из огнетушителя», – объяснил он свое поведение.

– Я просто хочу знать... – промямлила я. – Никак не могу этого понять...

– Выкладывай все, Кэнни, – оборвал меня Энди. Официант вернулся, поставил мою спаржу перед Энди, паштет Энди – передо мной и торопливо ретировался.

– Извините, – обратилась я к его спине. – Не могли бы вы налить мне воды? Когда вам удастся выкроить минутку. Пожалуйста.

Все тело официанта вздохнуло, когда он потянулся к кувшину.

После того как наши бокалы наполнились и мы поменялись тарелками, я подождала, пока Энди опишет и попробует принесенные блюда.

– Так вот, я знаю, что правда, то правда, это я хотела, чтобы мы на какое-то время разбежались, но теперь мне недостает Брюса, и эта боль...

– Острая, резкая боль или постоянная, ноющая?

– Ты надо мной смеешься?

Энди смотрел на меня, его глаза, карие, невинные, широко раскрытые, поблескивали за очками в золотой оправе.

– Ну, разве что чуть-чуть, – наконец признал он.

– И та и эта, – ответила я. – Я только хочу знать... – Я отпила вина, чтобы проглотить слезы. – Я только хочу знать, значу ли я для него хоть что-то.

– Даже если Брюс и ведет себя так, словно ты для него ничего не значишь, это не означает, что ты ему совершенно безразлична, – ответил Энди. – Возможно, это всего лишь игра.

– Ты думаешь?

– Он же тебя обожал. И там никакой игрой и не пахло.

– Тогда почему теперь он не хочет даже говорить со мной? Как он может полностью... – рубанула я рукой по воздуху, демонстрируя резкий и абсолютный разрыв.

Энди вздохнул.

– Так уж некоторые устроены.

– Ты тоже? – спросила я. Он задумался, потом кивнул.

– Для меня что кончено, то кончено.

Поверх плеча Энди я увидела приближающегося официанта... нашего официанта, за которым следовали два других и черноволосый мужчина в белом фартуке поверх темного костюма. Управляющий, предположила я. Сие могло означать только то, чего обычно боялся Энди: кто-то сообразил, с кем они имеют дело.

– Месье! – обратился к Энди мужчина в костюме и фартуке пока наш официант ставил на стол наши блины, второй наливал воду в стаканы, а третий смахивал несуществующие крошки с чистой скатерти. – Все хорошо?

– Отлично, – устало выдохнул Энди. В это время первый официант положил рядом с нашими тарелками новые столовые приборы, второй поставил на стол тарелку со свежим хлебом, а третий зажег свечу.

– Пожалуйста, дайте нам знать, если вам что-нибудь потребуется. Мы тут же все принесем! – с жаром воскликнул управляющий.

– Обязательно, – заверил его Энди.

Троица официантов выстроилась перед нами, озабоченно глядя на нас, но, поскольку Энди молчал, они разошлись по углам ресторана, продолжая, однако, поглядывать на наш столик, чтобы прибежать по первому зову.

Мне было не до них.

– Я думаю, что допустила ошибку, – продолжила я. – Ты когда-нибудь рвал отношения с человеком, а потом понимал, что это ошибка?

Энди покачал головой, протянул мне кусочек своего блина.

– Так что же мне делать? Он задумчиво пожевал блин.

– Не уверен, что это настоящие лесные грибы. По вкусу обычные шампиньоны, выращенные в теплице.

– Ты уходишь от темы, – пробурчала я. – Ты... О Боже. Я зануда, да?

– Ни в коем разе, – заверил меня Энди.

– Нет, зануда. Я превратилась в одну из тех ужасных женщин, которые говорят и говорят о своих бывших бой-френдах, пока уже никто не может выдержать общения с ними, и они остаются без друзей...

– Кэнни...

– Начинают пить в одиночестве, разговаривать со своими домашними любимцами, что я уже и делаю... О Боже! – Я сделала вид, будто падаю головой в тарелку с хлебом. – Это катастрофа.

К столику подскочил управляющий.

– Мадам! – воскликнул он. – Все в порядке?

Я откинулась на спинку стула, стряхнула со свитера хлебные крошки.

– Разумеется, – успокоила я управляющего и вновь повернулась к Энди. – С каких это пор я стала мадам? – с грустью в голосе вопросила я его. – Клянусь, когда я в последний раз была во французском ресторане, меня называли мадемуазель.

– Не унывай. – Энди передал мне остатки паштета. – Ты найдешь себе мужчину гораздо лучше Брюса, не вегетарианца, будешь счастлива, я буду счастлив, и все будет хорошо.