Текст книги "Вызовите акушерку. Тени Ист-Энда"

Сэр Иан Астон-Смали

Сэр Иан Астон-Смали считался настоящим филантропом. Этот выходец из Оксфорда посвятил большую часть жизни (и значительную часть состояния) улучшению условий жизни детей в бедных районах Лондона. Он основал Оксфордское общество помощи бедным детям и выделял средства для отдыха ребятишек из работных домов. Этот труд был также по душе и его жене, леди Лавинии. Они изучали жизнь в работных домах, и, хотя оба признавали, что с середины века положение дел значительно улучшилось, они своими глазами видели сотни бледных, неулыбчивых малышей в домах и приютах и стремились им помочь. Идея ежегодных каникул принадлежала леди Лавинии.

– Неужели это так много, – вопрошала она, – две недели у моря, где все эти нежеланные дети могли бы дышать свежим воздухом и греться на солнце?

Противники этой идеи обдали её презрением.

– Каникулы! Для нищих! А больше им ничего не надо? Пусть будут благодарны, что их кормят и содержат!

Сэр Иан с супругой не отступали. Когда стало известно, что одной из причин рахита является недостаток солнечного света, это оказалось ещё одним аргументом за, ведь многие дети в работных домах страдали от данного недуга. А они как раз предлагали вывезти их на солнце.

Со временем пара одержала победу, и, к счастью, комитет при небольшом перевесе голосов выпустил резолюцию выделить деньги на каникулы детей из одного лондонского работного дома. В случае, если эксперимент окажется успешным, было решено выделить средства ещё на пять домов.

Подходящие постройки нашлись в Кенте – это был ряд амбаров и сараев в поле, которые вполне могли бы служить детскими спальнями, если постелить на полу соломенные тюфяки. Один из сараев должен был стать кухней. Поле вело к морю. Сэр Иан вместе с другими членами комитета лично отправился в Кент, чтобы обследовать условия, и остался доволен.

После этого он поехал в выбранный для эксперимента работный дом, чтобы лично сообщить детям, как им повезло. Эту приятную обязанность он никому не уступит, заявил он жене. Разве не он часами спорил с комитетом? Теперь же ему полагалась награда в виде детской радости.

Сэр Иан сел на поезд в Оксфорде, после чего пересел в такси, которое отвезло его в Ист-Энд. Он велел водителю остановиться в миле[2]2
  Примерно в полутора километрах. – Здесь и далее подстрочные примеч. пер.


[Закрыть] от работного дома, чтобы прогуляться и ощутить местную атмосферу. На улицах он привлекал всеобщее внимание – высокий, худой, хорошо одетый, опрятный.

– Вот это франт, – шептались вокруг.

Сэр Иан не подозревал, что на него все смотрят. Он сосредоточился на своей миссии и был твёрдо уверен, что с годами на каникулы будут выезжать дети из всех приютов в стране.

Ученицы возвращались из школы. Джейн шла где-то в середине и тихо напевала себя под нос. Она наблюдала за хвостиками на голове девочки перед собой и гадала, почему они качаются чаще, чем она шагает. «Наверняка есть какая-то причина», – думала она, но тут она подняла взгляд, и её сердце замерло. Хвостики, подруги, улица, дома, само небо – всё вдруг исчезло. По другой стороне улицы шёл её папа, и он направлялся к их работному дому. Она застыла на месте, и остальные девочки стали натыкаться на неё. Началась суматоха.

– А ну двигай! – гаркнула госпожа Хокинс и ударила Джейн по голове. Но она ничего не услышала и не почувствовала. Её отец вошёл в ворота работного дома и направился ко входу. Она сразу его узнала. Он выглядел именно так, как она представляла, и в точности напоминал портрет в энциклопедии – высокий, худой, в серых брюках и сюртуке, с цилиндром и тростью. Он пришёл за ней, как и обещал.

Джейн захлестнул поток невероятной радости и любви, не выразимой словами взрослых. Мы не можем в полной мере осознать ту силу чувств, которая присуща детям, хотя все были ими когда-то. Девочка чуть ли не задыхалась от нахлынувших эмоций. Ей казалось, что внутри у неё – нечто огромное, доселе неизвестное, и что её грудь вот-вот разорвётся.

– Шагай, тебе говорят!

Ещё один подзатыльник, и Джейн бегом пустилась догонять остальных. Дверь за её отцом закрылась, а ученицы повернули за угол, к их входу, и выстроились в ожидании осмотра и разрешения зайти.

Джейн пулей бросилась в общую спальню и столкнулась на лестнице с воспитательницей. Девочка вся покраснела и, с трудом переводя дух, набросилась на женщину:

– Скорее! Мне нужно чистое платье и свежий фартук!

Воспитательница не привыкла, чтобы дети обращались к ней в подобном тоне. Она стряхнула руку Джейн.

– Не говори глупостей. Платье получишь в воскресенье, не раньше.

Джейн топнула ногой.

– Мне надо сейчас! Пришёл мой папа, мне надо переодеться в чистое!

– Кто-кто пришёл?

– Мой папа! Он внизу, у директора. Я видела, как он вошёл.

Она говорила так настойчиво и убедительно, что воспитательница сдалась и, вопреки всем правилам, выдала Джейн чистое платье и фартук. Девочка торопливо ополоснула лицо и руки, расчесала волосы, чтобы освежить кудряшки, и бросилась вниз, к своим товаркам.

Воспитательница спустилась на первый этаж и сообщила коллегам о произошедшем. Все рассудили, что ребёнок, очевидно, сошёл с ума, но одна женщина с ухмылочкой заметила:

– А вдруг она права? Все же говорят, что её отец – джентльмен. Так там один пришёл к директору. Мы ж не знаем, зачем.

И она многозначительно почесала нос.

Девочки расселись на скамьях в общем зале – младшие в передних рядах, старшие позади. Джейн расположилась в пятом ряду, не отрывая взгляда от двери в ожидании отца. Она сгорала от нетерпения.

Дверь распахнулась, и в зал вошёл сэр Иан, а следом за ним – директор. Сердце её вновь замерло. Это был он – то же серьёзное, но доброе лицо, те же седые волосы и те же глубоко посаженные, чуть смеющиеся глаза. Джейн выпрямилась – она и так была выше остальных девочек, но сейчас специально расправила плечи, чтобы выделиться. Во взгляде её пылала любовь, губы приоткрылись, белые зубы сверкали.

Сэр Иан обратился к детям с кафедры. Перед ним были десятки детских лиц – большинство, впрочем, мрачные и безучастные, а взаимодействовать с аудиторией, которая тебя не трогает, как известно, очень непросто. Он принёс радостную весть, и ему хотелось увидеть радость в ответ. Но большинство воспитанниц смотрели прямо перед собой, и их лица ничего не выражали. Впрочем, одна девочка в центре зала казалась необычайно оживлённой, и сэр Иан поступил так, как множество ораторов до него, – он начал, обращаясь именно к ней. Он заметил, что лето уже близко и в Лондоне будет невыносимо жарко.

– Поэтому мы поедем к морю, – торжественно произнёс он.

Девочка ахнула, и глаза её засияли.

Сэр Иан говорил о побережье, о полях.

– Нам будет очень весело, – пообещал он.

Бедняжка, казалось, едва сдерживала себя.

– Там можно будет купаться, строить замки из песка и собирать ракушки, – продолжал джентльмен.

Джейн тяжело дышала, то сжимая кулаки, то принимаясь ломать пальцы.

– Каникулы не за горами, так что можно начинать готовиться! – сказал сэр Иан.

Девочка глубоко вздохнула. Он сошёл с кафедры, весьма довольный собой. Неплохая речь, а как хорошо её приняли!

Директор тоже заметил поведение Джейн и сделал мысленную пометку – напомнить ей, чтобы вела себя скромнее. Он ещё не слышал про чистое платье и фартук.

Воспитанницы стали выходить из зала, проходя мимо директора и сэра Иана. И тут Джейн утратила над собой всякий контроль. Она подбежала к джентльмену, обняла его и разрыдалась:

– Спасибо, папа, спасибо, спасибо!

Мужчина был удивлён и даже несколько тронут. Взъерошив ей кудри, он пробормотал:

– Ну-ну, детка, не плачь. Ты скоро поедешь к морю, там будет весело.

Директор извинялся и пытался оттащить Джейн, но сэр Иан остановил его, заметив, что ребёнку делает честь подобное чувство благодарности. Он похлопал девочку по спине и предложил ей свой батистовый платок.

– Вытри глазки. К чему портить такое прелестное личико слезами? Ну-ка, улыбнись. Так-то лучше!

Девочки шли мимо, но Джейн продолжала жаться к гостю. Директор кипел от возмущения. Когда последняя из воспитанниц вышла, сэр Иан наконец отцепил Джейн.

– Ну давай, дитя моё, беги, – сказал он. Беги к подружкам. Обещаю, летом ты поедешь к морю.

Джейн встала на цыпочки, коснулась его щеки и произнесла:

– Папочка, милый папочка, я так тебя люблю.

Она шептала очень тихо, так, чтобы её услышал только папа, но от директора это не ускользнуло, и он вполголоса велел воспитательнице отвести Джейн в комнату для наказаний. Затем он проводил гостя в отделение мальчиков, где тот снова произнёс свою речь.

Джейн примчалась к подругам. Все они были в восторге, и она тут же очутилась в центре внимания, с гордостью заявив:

– Это был мой папа. Он меня заберёт.

Девочки загалдели – большинство ей поверили, хотя некоторые из старших сомневались.

– Не говори глупостей. Мы все поедем, не ты одна.

– Ну, может, кого-то он и возьмёт, – высокомерно отвечала Джейн, – но это мой папа, и он пришёл ко мне. А потом мы будем жить в его большом доме.

Она не заметила, что за спиной у неё стоит воспитательница, но, увидев взгляды подруг, обернулась. Та схватила Джейн за плечо.

– Пойдём-ка. Тебя вызывает директор.

Сердце Джейн радостно ёкнуло, и она восторженно оглядела товарок.

– Видите! Папа меня сейчас заберёт! Поэтому меня и вызывают.

Воспитательница смотрела недобро, и девочки занервничали. Но счастливая Джейн уверенно зашагала прочь. Её отвели к комнате для наказаний, втолкнули внутрь, после чего заперли.

Джейн была потрясена, очутившись в крохотной – всего восемь футов[3]3
  Меньше квадратного метра.


[Закрыть] – комнатке без окон, за исключением фрамуги над дверью. Мебели здесь не было, только трёхногий табурет на каменном столу. На стене висели разновеликие розги и кожаная трёххвостая плетка со свинцовыми шариками.

Джейн ничего не понимала. Почему её отвели сюда? Впрочем, какая разница. Она до сих пор ощущала папины добрые тёплые руки, чувствовала, как он гладил её по голове, слышала его голос: «Дитя моё». Какая разница? Ничего теперь не важно – она сказала, что любит его, он назвал её своей и обещал отвезти к морю.

Джейн уселась на табурет и принялась ждать.

Сэр Иан Астор-Смали вернулся тем вечером в Оксфорд, его переполняло чувство благодетельного довольства. День выдался замечательный. Они обо всём договорились с директором, выбрали даты, заказали билеты и обеды и даже связались с поставщиком одежды. Неудивительно, что он был в чудесном настроении. Он поможет трём с лишним сотням несчастных детей и представит комитету самый удовлетворительный отчёт.

Леди Лавиния всё поняла по его лицу. Она разделяла радость супруга. Служанка принесла поздний ужин, и они стали обсуждать проделанную работу. Он рассказал, как дважды выступал перед детьми – девочками и мальчиками.

– Они все такие невзрачные, бедняжки, – говорил он, – во многих нет ни искры жизни. Ничуть не похожи на наших ребятишек, буйных и непослушных.

Леди запротестовала – их дети не так уж плохи.

– Впрочем, продолжай, милый.

– Но была там одна девочка, особенная, – делился он. – Такая энергичная, ловила каждое слово, не сводила с меня глаз и была просто счастлива. Она даже подбежала ко мне потом, чтобы поблагодарить.

Сэр Иан чуть было не обмолвился, что девочка назвала его отцом, но передумал. В конце концов, женщины – странные создания. Кто знает, что им взбредёт в голову.

Леди Лавиния спросила, как выглядела эта воспитанница.

– Не знаю. В этой чёртовой форме они все одинаковые. Помню, что у неё тёмные волосы, и всё. Но она единственная подошла ко мне и сказала «спасибо».

Женщина ласково улыбнулась мужу.

– Какая молодец, – сказала леди. – Она наверняка будет помнить этот день всю свою жизнь.

Этот день

Джейн просидела в комнате для наказаний почти два часа, поскольку директор сначала препроводил сэра Иана в отделение мальчиков, затем занялся другими делами. После этого ему захотелось поужинать и обсудить возмутительное поведение девчонки со своей женой.

Два часа – это невероятно долгий срок для запертого ребёнка (Джейн тогда было восемь). Она проголодалась и занервничала. Не то чтобы она чего-то боялась – её по-прежнему переполнял восторг. Отец обнял её и назвал своей.

Услышав, как в замке поворачивается ключ, она вздрогнула и принялась взволнованно разглаживать фартук и поправлять кудряшки. В помещение вошли директор и воспитатель. Она так и обмерла.

– Где мой папа? – спросила она тихо.

Директор и так кипел от злости, а её вопрос только пуще рассердил его. Он шагнул к ней и отвесил пощёчину. Девочка отлетела к стене.

– Чёртова негодяйка! Я выбью из тебя эту дурь.

Но Джейн была не из робких, а теперь она чувствовала себя защищённой и никого не боялась. Глаза её сверкали.

– Я всё расскажу папе! – выкрикнула она.

Директор ударил её ещё раз, уже сильнее.

– Сэр Иан Астор-Смали не твой отец! Поняла? Повторяй за мной: «Сэр Иан Астон-Смали не мой отец». Повтори!

И тут произошло нечто неожиданное. Не вполне понятное взрослому, но совершенно естественное для ребёнка. Дети зачастую воспринимают наши слова вовсе не так, как следует, особенно если для них это нечто новое и непонятное. (Например, всё своё детство моя дочь считала, что наш телефонный номер звучит «сотри пятно». Она слышала, как мы произносим «сто три-пять-ноль» – 10350.)

Джейн показалось, что директор сказал: «Сэр Иан Астон-Смали – немой гордец». Полная чушь. Она изумлённо на него уставилась.

– Повторяй! Немедленно! – кричал директор.

Она молча на него смотрела.

Мужчина вновь повторил ту же фразу и угрожающе замахнулся. Джейн всё так же недоумённо на него глядела.

– Немой гордец? – повторила она неуверенно.

– Маленькая дрянь, – прошипел директор. – Сначала оскорбила сэра Иана, а теперь решила шутить со мной? Разденьте её! – последняя реплика была обращена к воспитателю.

Тот схватил девочку и принялся расстёгивать ей пуговицы на платье. Тут Джейн испугалась и стала вырываться.

– Отпустите! Я всё расскажу папе!

– Бесстыжая дрянь, – пробормотал воспитатель и сорвал с неё платье. Она стояла перед ними, голая, плачущая и перепуганная, но всё ещё не сдавалась.

– Держите ей руки и поверните спиной, – приказал директор, снимая со стены плётку. Увидев её, Джейн закричала:

– Нет! Не надо! Отпустите меня! Папа!

Первый удар застал её врасплох. Боль была пронзительной, словно удар молнии. Не успела она перевести дух, как последовал второй. Когда её ударили в третий раз, Джейн, корчась от боли, вдруг осознала, что происходит. Собравшись с духом, она принялась вырываться с криком:

– Хватит! Нет! Папа!

Четвёртый удар оказался ещё сильнее. Свинцовые шарики врезались ей в спину. Боль была невообразимая. Порка по спине и плечам невыразимо мучительна, поскольку кости представляют из себя целую массу очень чувствительных нервных окончаний, и они находятся в этих местах прямо под кожей – плоть почти не прикрывает их. Плётка раздирала кожу, обнажая кости. Свинцовые шарики ранили тело.

К пятому удару Джейн начала терять сознание. Она повисла всем своим весом на руках воспитателя, и её стошнило ему на брюки.

– Какая мерзость! – воскликнул он и ударил её коленом по челюсти. Девочка прикусила язык, и изо рта её полилась кровь.

Директор не останавливался. Он планировал двадцать ударов, но жена образумила его: «Ты же не хочешь её убить. Начнутся вопросы. Десяти ударов будет вполне достаточно».

Джейн уже не чувствовала боли – она ощущала лишь, как трясётся её тело. Она ничего не слышала, а перед глазами у неё клубился алый туман.

Восемь… девять… десять. Директор с наслаждением нанёс последний удар. Воспитатель отпустил Джейн, и она рухнула на пол. Она описалась и упала в лужу из мочи, рвоты и собственной крови.

– Позовите женщин, чтобы отвели её в общую спальню. Велите, чтобы явилась в мой кабинет завтра к восьми утра, перед уроками.

Отдав эти приказы, директор повесил плётку на крюк и вышел.

За девочкой пришли нянька и воспитательница. Первая была шокирована, но воспитательница не раз видела подобное и осталась совершенно равнодушна.

– Ничего, оклемается. Хорошая порка детям только на пользу. «Пожалеешь розги – испортишь ребёнка». Вставай, лентяйка, и надевай платье.

Нянька пришла в ужас:

– Вы видели её спину? Ей нельзя надевать платье! Тут нужны вата, мазь и бинты.

– Обойдётся, – строго сказала воспитательница. – Директор не допускает, чтобы кого-то выделяли.

Няня сняла фартук и закутала в него девочку. Джейн едва держалась на ногах, а о том, чтобы идти, не было и речи, поэтому её отнесли. Няня положила её на кровать лицом вниз и принесла тазик ледяной воды, после чего несколько часов сидела рядом, омывая спину девочки – холодная вода останавливала кровь и сужала капилляры, тем самым уменьшая воспаления.

Несмотря на боль, Джейн уснула. Нянька продолжала ухаживать за ней. В спальню вернулись притихшие, напуганные воспитанницы и разошлись по кроватям. Почти никто не шептался. Самую живую и яркую из них только что избили до полусмерти, и они пребывали в ужасе.

Одна из девочек, маленькая и белокурая, подошла к няньке вся в слезах. Она сказала, что её зовут Пегги, и принялась что-то шептать Джейн и целовать её. Малышка спросила няню, чем помочь, затем взяла губку и принялась протирать Джейн спину. Так они и выхаживали её – потрясённая нянька и плачущая девочка, – пока Пегги не уснула от усталости.

Возможно, именно их забота спасла Джейн жизнь. Всю ночь она то приходила в сознание, то вновь впадала в забытьё, и нянька сидела рядом, пока остальные спали. Иногда Джейн начинала стонать и шевелиться. Периодически она слабо звала папу. Порой крепко сжимала няне руку. Та с удовлетворением заметила, что раны на спине начали подсыхать, и девочка очевидно сохранила подвижность ног, так что ей хотя бы не сломали позвоночник. Так проходили часы.

Директор приказал Джейн явиться к нему в восемь утра, перед уроками, но девочка не смогла подняться. Пришла супруга директора. Хотя в глубине души она была потрясена видом воспитанницы, но вслух заявила, что та симулирует, и так дёрнула за тюфяк, что Джейн упала с кровати на пол – и осталась там лежать, не шевелясь. Женщина смерила её ледяным взглядом, перевернула её неподвижное тело носком туфли и заявила, что девочка может провести вечер в постели, но на следующее утро пусть приходит в школу.

Желая помочь, нянька (она ничего не знала о произошедшем) обратилась к уходящей даме:

– Девочка всю ночь звала отца, мадам. Может, нам стоит его пригласить?

К её недоумению, женщина пришла в неистовство.

– Отца? Дрянная, испорченная девчонка! Да сколько можно?!

С этими словами она вылетела из комнаты и побежала к директору, чтобы сообщить ему об этом новом откровении. Им предстояло отучить мерзавку лгать.

На следующий день Джейн не смогла явиться в класс. Она провела в постели ещё немало времени. Боль постепенно стихала, и в голове у неё начало стало проясняться. Она начала вставать и понемногу есть, но почти не говорила и не поднимала глаз.

Жена директора пришла в общую спальню и велела Джейн перестать притворяться и немедленно идти на занятия, но перед этим явиться к её супругу в кабинет. Девочка побелела и задрожала. Она попыталась выйти из комнаты, но ноги отказали ей, и она рухнула на пол. Надзирательница подняла её и стащила вниз по лестнице. У двери кабинета Джейн стошнило, и рвота залила весь фартук. Женщина была в ярости.

– Мы эту дурь из тебя выбьем! – гаркнула она и сорвала с девочки фартук.

Сидя за столом, директор смерил Джейн взглядом. Надзирательница удерживала её, не то она наверняка упала бы.

– Испорченный ребёнок. Омерзительная лгунья. Тебя ничем не исправить. Тебя уже наказали, а ты всё равно продолжаешь называть сэра Иана Астора-Смали отцом. Если я услышу об этом ещё хоть раз, тебя снова выпорют. Но моя супруга просит, чтобы сегодня тебя пощадили. Видишь, как добра госпожа? А ведь ты этого не заслуживаешь.

А теперь, чтобы ты не забывала о своей порочности, а окружающие могли извлечь из этого урок, будешь носить мешок вместо платья. Иди. И, если снова обмолвишься, что сэр Иан Астор-Смали – твой отец, я тебя опять обработаю. И в этот раз жалеть не буду.

Джейн отвели в прачечную и отобрали платье. После чего на неё натянули мешок с тремя прорезями – для рук и головы – и перетянули верёвкой вместо пояса. Волосы ей обстригли под корень, и она стала почти лысой. В таком виде её и отправили на уроки.

Мисс Саттон пришла в ужас, увидев Джейн, – но поведение девочки потрясло её ещё сильнее. Она беспрестанно дрожала и горбилась. Стоило мисс Саттон шагнуть в её сторону, та в ужасе отшатывалась. Казалось, что она боится всех, даже других детей. Джейн не читала и почти не участвовала в занятиях. Руки у неё так тряслись, что она не могла писать. Но больше всего пугало её молчание. За две недели малышка не произнесла ни слова.

Директору написала его начальница и спросила, что у них произошло. Он ответил, что наделён абсолютной властью над детьми в работном доме и не обязан ни перед кем держать ответ. Он напомнил ей, что состоит в совете правления и в случае какого-либо конфликта может поднять вопрос о её компетентности. Дальнейшего разбирательства не последовало.

На Джейн сыпались унижения. Она начала писаться во сне. В работном доме провинившихся таким образом детей ставили на возвышение посреди столовой с мокрой простынёй в руках и лишали завтрака. Всю зиму и весну Джейн – несчастная, в мешке, волосы острижены клоками – стояла там у всех на виду, сжимая в руках простыни. День за днём она отправлялась на уроки голодной. Этим утренним наказаниям не было конца.

Шрамы на спине Джейн зажили быстрее, чем шрамы на душе. Она так и не восстановилась – никто больше не наблюдал её улыбку, не слышал её смех. Раньше она ходила гордо и уверенно – теперь шаркала ногами и сутулилась. Окружающие редко видели её сверкающие синие глаза, поскольку она лишь иногда боязливо посматривала на окружающих и тут же снова опускала взгляд. Говорила она теперь только шёпотом. Отличные оценки сменились посредственными. Мисс Саттон была в отчаянии, но, сколько она ни пыталась приободрить Джейн и вновь усадить её писать рассказы, как бывало раньше, всё было тщетно. Девочка зажимала рот руками и в ужасе смотрела на учительницу. Она лепетала: «Да, мисс Саттон» – и через полчаса всё так же сидела перед чистым листом.

В её сознании тоже царила пустота. Бедняжка почти не помнила, что произошло перед поркой, и уж точно не понимала, почему так вышло. Она постоянно прокручивала события того дня, но эти размышления так никуда и не привели. Всё смешалось и казалось бессмысленным.

Джейн догадывалась, что дело в том, что её отец пришёл в работный дом и сказал всем, что заберёт её летом. Но почему директор так рассердился? Папа же не сердился – так почему же? Почему он выпорол её и заставил носить мешок? Она пыталась понять, что же сделала не так, но ничего не приходило на ум. И почему директор говорил, что сэр Иан Астон-Смали – немой гордец? Это было совершеннейшей загадкой. Почему немой? У него же великолепный голос, низкий и звучный, как она и предполагала. Директор считал её отца гордецом – и поэтому её выпорол? Эти вопросы бесконечно крутились у неё в голове, словно рой ос, пока она не поняла, что скоро сойдёт с ума от этого шума.

Но Джейн ни разу не обвинила ни в чём отца и не усомнилась в своей любви. Её привязанность только окрепла – она увидела его, и обняла, и он погладил её по голове и назвал «дитя моё», и сказал, что заберёт её. Наступила весна, а за ней должно было прийти лето. Уже скоро. Надо было только потерпеть и не нажить новых неприятностей. Папа придёт, как каждый год приходит лето, и вытащит её из работного дома. Она цеплялась за эту призрачную надежду – единственное утешение в её несчастье.

Май, июнь, июль. Летние дни утекали. Все восторженно шушукались – им предстояло путешествие. Такого раньше никогда не случалось. Джейн немного воспрянула духом и иногда даже стала поднимать взгляд на окружающих.

Наступил август. Всё было готово. Девочкам выдали летние платья и сандалии. Воспитанницы говорили только об одном – детей буквально лихорадило от предвкушения. Подошёл день отъезда.

После завтрака дети собрались в столовой.

– Теперь встаньте друг за другом и спокойно выходите на улицу, – скомандовала супруга директора. – Мы едем на вокзал.

Девочки выстроились шеренгой.

– Так, а ты остаёшься.

Мадам ткнула пальцем в Джейн. Остальные вышли.

Джейн замутило от обиды. Не двигаясь с места, она наблюдала, как уходят её подружки, слышала эхо их шагов по коридору, хлопанье дверей. Потом наступила тишина.

Её сердце было окончательно разбито. Раньше она страдала лишь физически, но теперь малышку ждала настоящая эмоциональная пытка. Джейн охватило отчаяние, потому что она понимала – её отвергли. Папа не заберёт её. Он не любит её и не хочет видеть. Вот почему она здесь, в работном доме. Отец отправил её сюда, потому что она ему не нужна, и они больше никогда не встретятся. Она вдруг ясно это поняла.

На протяжении долгих недель Джейн составляли компанию лишь эти горькие мысли да ещё жена привратника, которая дважды в день приносила ей еду. Девочка скучала – не было ни книг, ни игрушек, ни карандашей и бумаги. По ночам она засыпала в слезах, в одиночестве ела в огромной столовой, одна гуляла по двору (который здесь называли детской площадкой) и бродила вдоль стен. Она не говорила ни с кем, кроме той женщины.

Затем все вернулись – загорелые и счастливые. Джейн слушала бесчисленные истории о том, как они купались, гребли, ловили крабов и строили замки из песка, и не говорила ни слова.

Ощущение собственной ненужности, отверженности – самое тяжёлое, и брошенный ребёнок, как правило, так до конца и не восстанавливается. Теперь у Джейн всё время болело где-то в области солнечного сплетения, и она так и не оправилась от этой травмы.

Джейн не знала, что сэр Иан и леди Лавиния посетили детский лагерь. Они играли с детьми, устраивали для них забеги по пляжу, наняли погонщика с осликом, который катал всех по очереди, а по вечерам читали им вслух. Они были очень довольны собой.

Как-то сэр Иан спросил директора:

– Что-то не видно той прелестной девчушки, что поблагодарила меня после нашей первой встречи. Где она?

Директор оторопел, но на помощь пришла его верная супруга и сообщила, сделав реверанс:

– У девочки есть тётя, сэр, и она каждый год забирает её на лето. Уверяю вас, сэр, она сейчас играет на пляже где-нибудь в Девоне.

И она вновь исполнила реверанс.

– Рада слышать, – сказала леди Лавиния, – но мне немного жаль. Муж так хорошо отзывался об этой малышке.

Когда они ушли, директор сказал:

– Слава богу, мы не привезли эту чертовку. Если бы она подбежала к нему на глазах у его жены и назвала бы его папой, неизвестно, что бы из этого вышло.

И на этот раз директор, возможно, оказался прав.