Текст книги "Империя алмазов"

ГЛАВА 7

Уотс доставил алмаз, как и обещал.

Камень в конверте из крафт-бумаги он принес в кармане пиджака, ничуть не погрешив против безопасности: никому бы и в голову не пришло, что у этого незаметного человека может оказаться при себе что-нибудь, стоящее семьсот тысяч долларов. Уотс даже не стал брать такси, а воспользовался метро.

Чессер раскрыл конверт я достал алмаз – не удостовериться, а скорее полюбоваться. Он уже отдал Уотсу подписанный чек.

– Мазаль и броха, – сказал Уотс.

По-древнееврейски это означало «счастья и благополучия» – традиционное пожелание в среде алмазных дельцов любой национальности. При заключении сделки. Сказанная однажды, фраза обязывала партнеров держать слово. В данном случае в этом не было необходимости, но Уотсу хотелось выразить свои чувства. Он поднялся.

Чессер предложил ему остаться и выпить чего-нибудь.

– Мне пора назад, – сказал Уотс.

– Ну их к черту, – поморщился Чессер. Он налил бренди, подразумевая, что Уотс останется. – С водой или с содовой?

– С содовой, пожалуйста, – улыбнулся Уотс и снова сел.

Они были одни в номере. Марен ушла за покупками. Чессер подозревал, что ее поход по магазинам завершится у Милдред, за новой беседой с Жаном-Марком.

– Давно вы работаете в Системе? – спросил Чессер. В глазах Уотса внезапно появилась озабоченность.

– Двадцать восемь лет.

– Все время в Лондоне?

– Пять лет в Иоганнесбурге. Вы бывали в Южной Африке?

– Нет.

– Я там начинал.

Чессеру показалось, что Уотс чем-то подавлен. Или ожесточен. Наверное, чувствует себя выброшенным из жизни.

– Мичем знает, какой камень я выбрал? – спросил Чессер.

– Да. Сразу после вашего ухода пришел справиться.

– И что?

– Он был не слишком доволен. Сказать по правде, устроил мне разнос. Говорил, что этот камень надо было отложить для кого-нибудь вроде Уайтмена.

Чессер обрадовался этим словам. Значит, он все-таки напакостил Мичему. Правда, за счет Уотса.

– Вы мне вчера очень помогли, – сказал Чессер, – И я хотел бы вас отблагодарить.

– Нет нужды, сэр.

Уотс поднял пустой стакан, жестом прося позволения налить еще бренди.

– В самом деле, – настаивал Чессер, – я вам очень обязан.

– Я с радостью пошел на это, – признался Уотс. Теперь несомненно с ожесточением. Он и сам заметил, что невольно выдал себя.

– Почему?

Уотс опустил глаза.

– Просто так, сэр. Мне показалось, что вам понравится именно этот камень.

Чессер кивнул, понимая, что услышал только часть правды.

Ему стало любопытно. Возможно, Уотса не устраивает его положение в Системе после двадцати восьми лет работы. Он, наверняка, считается ценным сотрудником, но, быть может, его тщеславие требует большего? Чессеру было знакомо это чувство, но Уотс по сравнению с ним находился в совершенно другом положении. Он был служащий – и преданный служащий. По крайней мере, до вчерашнего своевольного поступка, Чессер заметил; что Уотс пьет бренди слишком быстро, явно без удовольствия. Напиток был превосходный, выдержанный и заслуживал, большего внимания. Не то чтобы Чессеру стало жалко – ему было наплевать: пусть даже Уотс выльет всю бутылку себе в ботинки. Чессер сообразил, что может, по крайней мере, поделиться с Уотсом своим отношением к Системе.

– Меня никогда не привлекали методы работы Системы, – сказал он.

Уотс вежливо кивнул, но промолчал.

– Взять, к примеру, мой последний пакет, – продолжал Чессер с коротким смешком.

– Да, излишней щепетильностью они не страдают, – признал Уотс. Он смотрел вниз, словно Система лежала у его ног. – Разумеется, без правил не обойтись, но надо и совесть иметь.

Чессер молча кивнул, поощряя Уотса к откровенности.

– Взять хотя бы моего друга, – рассказывал Уотс. – Отдал Системе без малого тридцать лет. В январе у него обнаружили рак. В последней стадии. Безнадежный. Он умрет еще до конца года.

Уотс остановился. Он явно не собирался продолжать. Чессер не понял, при чем тут Система, и спросил об этом. Уотс поколебался, но желание говорить пересилило.

– Каждому, кто проработает в Системе тридцать лет, полагается пенсия. После смерти служащего ее получает семья. Мой друг умрет на год раньше срока, но Система не делает исключений. Страховка слишком мала, а за его семьей нужен уход. У него больная жена и малолетняя дочка.

– Он объяснил все это Системе?

– Да, конечно. Там посочувствовали, но сказали, что для назначения пенсии требуется полных тридцать лет.

– Ублюдки.

Уотс задумчиво кивнул.

– Они собрали совет директоров и решили ради такого случая сделать исключение – пойти на разумный компромисс, как они выразились.

– Очень благородно с их стороны.

– Они согласились на двадцать процентов. Им, наверху, конечно, виднее, – но разве это справедливо? Все годы он вкалывал ради каких-то двадцати процентов пенсии? Должно быть, большие дельцы всегда нечисты на руку.

Чессер вслушался в тон сказанного и понял, что умирающий от рака друг – не кто иной как Уотс. Он поспешил переменить тему и протянул руку к лежащему на столе алмазу.

– Гранить его будет Вильденштейн.

– Чудесно, сэр, – Уотс был явно польщен.

– Скорее всего, под овал. Вы ведь так предлагали?

– Да, сэр, – застенчиво ответил Уотс.

– Мне бы хотелось показать вам готовый бриллиант.

– Я был бы рад, сэр.

– Знаете что, оставьте мне свой домашний телефон. Я позвоню, как только камень будет готов.

– Когда примерно, сэр?

Слава Богу, Чессеру не пришлось говорить: на следующий год.

Поздним вечером Чессер остановил лимузин перед мастерской Вильденштейна на Хопландштраат, в Антверпене. Марен осталась сидеть в машине, погруженная в книжку под заглавием: «Жизнь до жизни и после смерти». Это был подарок Милдред. Чессер сказал, что проведет у Вильденштейна не больше часа, и предложил Марен пока прогуляться по городу. Она никогда не была в Антверпене, но по пути из аэропорта он успел ей изрядно надоесть. Чопорный городишко, однообразный и скучный. Марен и в голову не приходило, что в сотне футов от нее, за углом, стоят тот самый дом и мастерская, где великий Питер Пауль Рубенс отдавался зову красок. Некоторое время там же жил и Ван Дейк. Марен посчитала, что Чессер, зная, как она скучает без него в машине, поскорее разберется с алмазными делами.

Ее предосторожность оказалась излишней, потому что Вильденштейн не тратил времени на пустые разговоры. Чессер застал его на втором этаже мастерской. Он сидел на металлической табуретке при свете голой электрической лампочки и, посасывая яблочный огрызок, читал газету на древнееврейском языке. При виде Чессера он не встал, а пока тот представлялся, медленно сложил газету и засунул в карман пиджака. Потом попросил показать камень.

Он разглядывал алмаз при искусственном освещении, копировавшем свет ясного северного дня. За пять минут осмотра он не произнес ни слова.

– Красавец, не правда ли? – не выдержал Чессер. Вильденштейн молча кивнул и положил камень на конторку.

Чессер вынул заверенный чек на сто тысяч долларов и оставил рядом с алмазом. Вильденштейн посмотрел на чек, взял камень и положил сверху.

– Хорош, – сказал Вильденштейн то ли об алмазе, то ли о чеке.

– Он должен быть готов к первому числу, – сказал Чессер.

– Сделаю через три недели.

– Из него получится овал?

– Хотите овал?

– Полагаюсь на ваше мнение.

Вильденштейн поскреб переносицу. Мигнул несколько раз, словно прочищая глаза. Потер пальцы. Потом вернулся к своей табуретке и сел. В руках у него опять очутилась газета.

Чессер ожидал большего энтузиазма, во всяком случае, более долгой беседы. Ему хотелось, чтобы Вильденштейн признал этот камень лучшим из всех, когда-либо прошедших через его руки. Но, очевидно, разговор был окончен. Оставалось только попрощаться. Чессер так и сделал, добавив лишь, что зайдет первого числа.

Уходя, он обернулся в последний раз взглянуть на Вильденштейна и встретил взгляд старика.

– Не волнуйтесь, – посоветовал Вильденштейн и снова стал пробегать глазами газетные строчки – справа налево.

Следующие три недели Чессер старался не думать об алмазе. Временами ему это удавалось. В Шантийи, уютном старинном городке, мир мичемов и мэсси казался полустертым воспоминанием.

Дом Марен стоял не в самом городе, а к северу, в предместье, возле дороги в Сенли. Марен унаследовала от Жана-Марка и другие особняки. В Париже, в Антибе и Довиле; все они были гораздо больше и роскошнее этого. Но, когда Марен упоминала о доме, Чессер знал, что она имеет в виду поместье в Шантийи. Здание было построено в конце семнадцатого века как королевский охотничий домик, но на самом деле использовалось больше для игр и забав придворных. Естественно, охотничьим домиком его можно было назвать лишь по меркам того времени. На самом деле своими размерами и формой здание напоминало небольшой изящный замок, а все двадцать комнат были спланированы и отделаны так, чтобы отвечать своему гипотетическому назначению, но не поступаясь удобствами обитателей.

Здесь легко представлялось прошлое: к воротам подъезжали кареты из Парижа, везущие непременных участниц игры – юных дам, способных удовлетворить самому взыскательному вкусу. Некоторые из них уже прошли посвящение, другие только готовились его принять. Все предвкушали азартную охоту. Первым же ясным полуднем, в соответствии с правилами, девушки ускользали в лес и разбегались там в разные стороны, сбрасывая на ходу платье, отмечая королевским ловчим след шелком, кружевом и полотном. Высокие прически цеплялись за ветки и сбивались набок. Элегантные туфельки оставались в развилках стволов. Чулки повисали на макушках молодых деревьев. А когда последние, самые интимные одеяния пускались в ход, чтобы указать дорогу, беглянки отрезали себе путь к спасению, выдавая свое местонахождение отчаянными вскриками. В конце концов, притворившись обессиленными, они падали на тщательно выбранное ложе из мха или опавших листьев и ждали преследователей. Те не медлили появиться, и вскрики схваченных жертв, дошедших до экстаза, распугивали невинные создания вроде птиц, кроликов, а то и оленей.

Марен уверяла, что кое-кто из этих весельчаков до сих пор населяет поместье и окрестности. В виде духов, конечно. Она, мол, чувствует их присутствие. Однажды Марен нашла в лесу розовую ленту и восприняла находку как подтверждение свыше. Девушки все еще здесь, решила она.

Мысль о том, что прелестные распутницы и их галантные кавалеры по сей день разгуливают по здешним лесам, была чрезвычайно заманчива. Так и хотелось поверить. И какое имеет значение, что на самом деле розовую ленту потеряла одна молоденькая горожанка, которая несколько дней назад была тут со своим возлюбленным и распустила волосы ради его удовольствия? Марен об этом не знала, а если бы и знала, то сказала бы, что эту мысль ей внушили вездесущие духи.

Марен позвонила в Лондон, чтобы узнать мнение Милдред. Та выслушала рассказ и обещала поспрашивать. Через час раздался звонок, и Милдред подтвердила предположение Марен. Да, духов вокруг поместья довольно много. Милдред связалась с несколькими. Особенно долго она говорила с одним – с духом девушки по имени Симона, который возвращается сюда каждый год и живет здесь с апреля по сентябрь. В какой-нибудь сотне ярдов от дома есть заросшая мхом полянка, где восторженная Симона разделила ложе с самим монархом. Впечатление от встречи было столь незабываемым, что с тех пор Симону неудержимо влечет к этому месту, Так сказала Милдред.

Назавтра, ничего не объясняя Чессеру, Марен заставила его отмерить сто шагов в выбранном ею направлении. Случайно или нет, но они очутились на заросшем мхом пятачке. Марен запрыгала от восторга. Она уважительно обошла полянку вокруг, обращай к Симоне безмолвное приветствие. Ответное послание она истолковала как приглашение, даже призыв.

Марен скинула туфли и поставила их на большой валун.

Чессер спросил, что она делает. Марен не ответила. Он пожал плечами, прислонился спиной к стволу дерева и стал смотреть.

Марен сняла юбку и блузку и аккуратно развесила на поникших ветвях, На ней остались только трусики. Марен быстро освободилась от них, нагнула молодое, гибкое деревца и прицепила их на самую верхушку, точно шелковый стяг.

Потом опустилась ничком на мох и долго лежала не шелохнувшись. Ее тело обрамляли бесчисленные завитки мха, ореховые пряди переплелись с зелеными.

Она медленно перевернулась на спину. Глаза были открыты, С разомкнутых губ слетел долгий стон покорности судьбе. Варяжские волосы веером взметнулись вокруг лица. Полусогнутые ноги распались в стороны.

Она звала Чессера. И он пришел. С готовностью.

Если изнеженная Симона и наблюдала за ними с высоты своего положения, она, несомненно, их одобрила. Это и правда было исключительно.

После этого Марен стала чуть не ежедневно звонить Милдред, рассказывать о встречах с духами и выслушивать наставления. В лесах вокруг охотничьего домика оказалось видимо-невидимо заросших мхом и травой полянок – идеальных мест, которыми можно было пользоваться с позволения разных Женевьев, Доминик, Франсуаз, Беатрис, Даниэль и Сильвий.

Недели две таких игр в «охоту», включая одну в сумерках под проливным дождем, вполне хватило, и Чессера потянуло к более удобным и привычным кроватям и простыням. Марен он в этом не признался. Однако она разделяла его чувство: в последний раз, лежа в объятиях Чессера в чистом поле, она краем глаза заметила деревенских ребятишек, с любопытством подглядывающих за ними из-за каменной изгороди, Смущаться к этому времени было уже поздновато. Даже гораздо позднее, нежели полагали Марен и Чессер, потому что они не знали еще об одном, куда более удачливом свидетеле – тишайшем и осторожнейшем человечке с мощным телеобъективом на малоформатной камере «Никон».

С тех пор Марен и Чессер стали заниматься любовью дома. Милдред одобрила их решение, передав очередное послание духов. Духи говорили, что им порядком надоело все это занудство. В конце концов они только души, осужденные на вечное томление. Так сказала Милдред.

Однажды вечером Чессер и Марен поехали в Париж, к каким-то знакомым на званый вечер. Оба втайне надеялись немного отдохнуть друг от друга. Однако едва высидели час, слушая бесконечные замечания о погоде и здоровье и глядя на плохо скрытое неблагополучие, после чего сбежали обратно в Шантийи, чувствуя еще большую взаимную привязанность.

На следующее утро к дому подъехали два «ситроена»: поверенные привезли Марен бумаги на подпись. Чессеру подумалось, что поверенные похожи на крыс, опасливо осматривающих огромный кусок сыра в ловушке и выискивающих способы, как бы извлечь лакомый кусочек. К Чессеру они обращались сердечно, ведь он был их самой большой надеждой на пути к богатству. Марен пригласила их к обеду, а когда те изобразили вежливую нерешительность, приняла это за отказ и предложила отобедать у нее «как-нибудь в другой раз».

После того как они уехали, Марен и Чессер пешком пошли в город, спустились по Рю дю Коннетабль до самого ресторана «Релэ Конд» и съели по двойной порции холодных креветок, выловленных в местном канале. За бокалом «Касси» они обсуждали необходимость контрацепции в планетарном масштабе и сравнивали преимущества разных марок спортивных автомобилей. Марен сообщила, что она заказала новый «феррари-365», и долго удивлялась, почему его до сих пор не доставили. Из ресторана они отправились домой кружным путем, в обход замка Шантийи. За вход в замок брали по одному франку, но Чессер и Марен не пожалели, потому что им посчастливилось наблюдать, как двое лебедей – один белый, другой черный – шипели, клевались и били крыльями в пылу то ли схватки, то ли любовной игры.

Почти каждый вечер Марен и Чессер играли в трик-трак. Вначале Марен выигрывала, но потом утратила преимущество и в результате сумма ее долга Чессеру возросла до двух миллионов долларов. Без тени улыбки Марен сказала, что поверенные выпишут чек на эту сумму, – в конце концов, проигрыш в трик-трак не менее важен, чем ее счета у Кардена и Сен-Лорана. Она говорила серьезно, но, разумеется, через пять минут все забыла.

Двадцать пятого Чессер позвонил в Антверпен.

Вильденштейн уведомил его, что бриллиант готов.

– Ну и как он вам?

– Хорош, – ответил Вильденштейн.

– Сколько в нем карат?

– Приезжайте и увидите.

В тот же день Марен доставили ее новый «феррари-365». Темно-синего цвета, обтекаемой формы, с откидным верхом и мотором огромной мощности. Марен хотела немедленно сесть за руль, и Чессер знал, что отговаривать ее бесполезно. Он надеялся, что она, по крайней мере, начнет с небольших скоростей. Куда там. Машина сорвалась с места, как торпеда, и помчала по узким, извилистым деревенским дорогам. Марен вела «феррари» так, словно родилась за рулем, а когда Чессер предупредил, что нельзя сильно нагружать новый мотор, молча ткнула пальцем в ветровое стекло. Чессер увидел наклейку, означавшую, что машина уже обкатана. Ему осталось только надеяться на прочность ремней безопасности и молиться, чтобы никто не выскочил им навстречу из-за крутого поворота.

ГЛАВА 8

Все складывалось как нельзя лучше. Чессер мог забрать в Антверпене камень, а потом лететь в Лондон на следующий просмотр. Он уже получил телеграмму, что ему назначено время на понедельник, первое июня, ровно на десять утра. Ровно на десять. В Лондоне Чессер собирался, как обещал, показать бриллиант Уотсу, и только после этого отвезти его Мэсси.

Марен сразу же предложила воспользоваться «Фоккером-28». Самолет только что починили, и пилоты были всегда наготове. Но, поразмыслив немного, она наотрез отказалась от самолета и решила ехать на своем «феррари». Ведь в машине они будут только вдвоем! Чессер спорил, но сдался, когда Марен пообещала, что даст и ему повести автомобиль.

Поездка на «феррари» означала изменение маршрута. Вместо первоначального Антверпен – Лондон – Мэсси, вырисовывался новый: Антверпен – Мэсси – Лондон. При этом из планов исключался Уотс, но Чессер рассудил, что Уотс наверняка только из вежливости захотел посмотреть на бриллиант. Во всяком случае, Чессер сумеет ему все объяснить при встрече в Системе.

Оставалось позвонить Мэсси. Раньше Чессер считал, что не будет звонить, пока не получит алмаз, и был уверен в своей правоте. Мэсси ждет бриллиант не раньше, чем через полмесяца, но Чессеру хотелось поскорее завершить эту сделку. Придется ему позвонить – хотя бы из вежливости.

Он набрал номер.

Мэсси, кажется, ему обрадовался.

– Вы видели бриллиант?

– Конечно, – солгал Чессер. – Как он вам?

– Хорош, – повторил Чессер словечко Вильденштейна. – Какого размера?

– Больше сотни карат, – Чессер на это надеялся.

– Итак, вы будете у меня послезавтра?

– Да. Мы на машине.

Мы? Значит, с вами ваша Марен?

– Да, мы приедем вместе.

– Чудесно. От Лидда до моего дома всего час езды, Вы бывали в южной Англии?

– Нет.

– Здесь красивые места.

– Непременно посмотрю.

– До встречи в среду. – До среды.

Черт бы побрал этих богатых клиентов, Чессер бросил трубку на рычаг.

От Шантийи до Антверпена каких-нибудь две сотни миль. Но до недавних пор дорога туда занимала чуть не целый день: приходилось петлять по лабиринту маленьких городков. С ума можно сойти. Однако теперь скоростная автострада пролегла на север до самого Лилля, а оттуда уже начинаются хорошие бельгийские шоссе. Еще одно удобство – нет ограничения скорости. Хотите ехать медленно – держитесь в правом ряду, уступив левый тем, кому под силу такая гонка.

Марен, сразу нажав педаль газа до упора, так и оставила ее прижатой к полу, а рев сигнала разгонял всех с ее пути. Сначала ее это забавляло, но вскоре надоело. Ей хотелось крутых виражей. Когда Чессер посмотрел на спидометр и увидел, что стрелка показывает двести километров в час, у него похолодело внутри. Он едва не попросил ее сбавить скорость. Немного погодя он успокоился, а когда дорогу им загородил упрямый «пежо», дававший не больше полутора сотен километров в час, Чессеру показалось, что они не едут, а ползут по шоссе.

В Антверпен они приехали в первом часу дня. Сначала завернули на Кастельплейнштраат, и Чессер передал брокерам свой предыдущий пакет. Он не торговался. Даже не стал ждать денег, просто велел перечислить плату на его банковский счет. Сумма обещала быть небольшой, и Чессер ощущал легкое беспокойство. Потом они отправились на Хопландштраат, к Вильденштейну. Марен снова решила подождать в машине.

Пока Вильденштейн доставал из сейфа камень, Чессер пытался прочесть его мысли. Но лицо Вильденштейна оставалось непроницаемым. С таким же видом он мог залезть в буфет за шоколадкой. Он положил бриллиант под светильник и предложил Чессеру воспользоваться лупой. Чессер оценил профессиональный жест как обнадеживающий и удивился, что у него не дрожат руки.

Чессер посмотрел в лупу – и едва не ослеп. Он никогда не видел такого сияния. Малейшее движение заставляло камень вспыхивать всеми цветами радуги. На самом деле он был бесцветен. Чистейшей воды, как самые лучшие алмазы. Он был огранен под овал, и Чессер увидел, что размер и расположение граней идеально гармонируют с глубиной. Нижняя часть камня была выполнена с неменьшим мастерством. Чессер медленно повернул бриллиант и осмотрел наиболее выступающие углы – ошибки гранения встречаются на них особенно часто. Но вершины были ровные и симметричные, Вильденштейн недаром заслужил репутацию мастера.

– Красивая работа, – похвалил Чессер, прибегнув к профессиональному жаргону гранильщиков и торговцев алмазами.

– Сто семь целых четыре десятых карата, – сказал Вильденштейн.

Чессер продолжал осматривать бриллиант, надеясь, что не заметит дефектов. Их не было.

– Выглядит безупречным, – произнес Чессер.

– Так и есть, – кивнул Вильденштейн, словно это было обычным делом.

Чессер выпрямился, расслабил мышцы вокруг правого глаза – лупа упала ему на ладонь. Больше сотни карат и безупречный! Чессеру хотелось пуститься в пляс. Кинуться Вильденштейну на шею. Расцеловать этого чудесного бородатого старика. Чессер одернул себя и проговорил только:

– Примите мои поздравления.

Вильденштейн молча кивнул. Потом взял алмаз и опустил его в небольшой замшевый мешочек на завязке. Затянул шнурок и протянул мешочек Чессеру. Официальная процедура передачи. Затем он вынул конверт из крафт-бумаги с кусочками, оставшимися после гранения.

Чессер был так восхищен главным камнем, что совершенно забыл об осколках. За них можно выручить тысяч двадцать пять-тридцать.

– Спасибо, – сказал Чессер с искренней благодарностью. Они пожали друг другу руки.

Вильденштейн почти улыбался.

– Не волнуйтесь, – таков был опять его единственный и последний совет.

Марен завела мотор. Чессер хотел предложить ей пообедать где-нибудь в Антверпене, но Марен не терпелось выбраться из города. Она остановилась только в третьем небольшом городке, и Чессер забежал в бистро за бутербродами с колбасой и «Шабли».

Всю дорогу до Гента они жевали бутерброды, пили вино прямо из горлышка и распевали песни. Они ехали по той же автостраде, что и прежде, только теперь на юг. Это был самый удобный путь, но Марен быстро надоело. Она свернула в сторону и повела машину через всю Фландрию, к побережью.

Теперь они ехали по дороге с виражами, и Марен вздохнула с облегчением. До этих пор она чувствовала себя кем-то вроде машиниста скорого поезда, теперь же ощутила свое единство с автомобилем и шоссе. Даже когда она слишком быстро вошла в поворот и машину сильно занесло, Чессер не роптал. Он был так возбужден, что опасность казалась только естественным дополнением к его успеху, В голове его билась единственная мысль: получилось!

Здесь, у него в кармане, лежит один из величайших бриллиантов мира. Он провернул сделку, принесшую ему семьсот тысяч долларов прибыли. Он заставит Систему уважать себя и увеличить стоимость его пакетов. И, наконец, у него есть Марен, девушка с длинными варяжскими волосами, беззаветно влюбленная в него. Жизнь прекрасна, да, это жизнь с большой буквы!

Он вынул замшевый мешочек, достал бриллиант и посмотрел на свет. Солнечные лучи рассыпались яркими, разноцветными брызгами. Он показал камень Марен.

– Прелесть, – только и сказала она. Быстро улыбнулась и сунула ему свои солнечные очки. – Протри, пожалуйста.

Немного спустя они выехали на побережье. Миновали Остенд и, двигаясь вдоль береговой черты, снова оказались во Франции. Проехали Дюнкерк и Кале. День был сырой и прохладный, но они не хотели опускать верх машины. В сумерках они добрались до Монтрейсюр-Мер и остановились в лучшем номере дорогой гостиницы. Поужинали свежайшими устрицами и теплым, мягким хлебом с маслом. Попробовали и местного сидра, который был крепче, чем казалось на первый взгляд.

Этой ночью они не занимались любовью. Они уснули, думая об этом.

Наутро они встали как раз вовремя, чтобы успеть на первый рейс из Ле Туке. Но билетный кассир аэропорта «Пари-Плаж» сказал Чессеру, что на первый рейс уже нет свободных мест. «Может быть, вас устроит следующий? Нет, до половины второго рейсов не будет. – Не будет? – Нет».

Чессер выложил это Марен. Она спросила:

– А ты пробовал дать ему в лапу?

– Конечно, – солгал Чессер.

Она подумала с минутку и куда-то ушла. Минут через десять она вернулась с билетами на первый рейс. Чессеру она сообщила, что запросто сунула взятку французу-кассиру. На самом деле она даже не пыталась. По воле случая она наткнулась на двух английских хиппи, которые ехали домой просто потому, что у них кончились деньги. Они с восторгом уступили Марен свои билеты за пятьсот франков.

Так что «феррари» отправился в грузовой отсек, а Марен с Чессером заняли места в пассажирском салоне. Огромный самолет рванулся вверх и могучим усилием, от которого, казалось, трещит корпус, развернулся носом в сторону Англии.

А в это время из телефонной будки в аэропорту звонили в Систему. Лично Коглину.

– Он умудрился улететь первым рейсом.

– Так какого черта вы еще здесь? – Коглин недоумевал.

– Не было билетов. Он приехал прямо перед отлетом.

– Стало быть, вы его потеряли?

– Стало быть, да.

– Возьмите частный самолет и догоните.

– Поздно.

– Ладно, летит-то наверняка в Лондон. Мы его тут встретим. Он был один?

– С девушкой.

– Это точно?

– Точно.

– Хорошо, возвращайтесь домой.

– Так вы получили фотографии?

– Они немного передержаны, – ухмыляясь, сказал Коглин.

Полчаса спустя Чессер и Марен миновали британскую таможню и забрали свой «феррари». Марен неохотно уступила место водителя Чессеру, а тот просил ее время от времени напоминать, что в Англии левостороннее движение. Теперь они ехали по излюбленным дорогам Марен: узким, извилистым, непредсказуемым, Но она заранее пообещала, что даст Чессеру повести машину. Через несколько миль она его заменит. А пока она только курила, зевала и обозревала пейзаж. Раз прочла вслух дорожный указатель, потому что он ее рассмешил: «Поворот на Факем». Потом стала напевать отрывки из песенок. Когда надоело и это, достала из рюкзачка «Книгу Перемен» и, используя ее вместо стола, трижды метнула пятифранковые монеты, припасенные для этой цели. Две монетки скатились и упали между кресел. Ей неохота было их доставать.

– Пусти меня за руль, – попросила она. – Пожалуйста.

Чессер сбавил газ и стал тормозить.

Вдруг из-за поворота выплыл янтарный огонек. Посреди дорога стоял треножник с мерцающей лампочкой. Предупреждение. Чессер осторожно объехал препятствие и увидел небольшой прямой участок шоссе.

Дорогу явно ремонтировали. Цепочка янтарных огней на треногах перекрывала левый ряд. У обочины стояли двое людей в оранжевых спецовках. Один помахал рукой, призывая «феррари» остановиться.

Чессер решил, что его просят переместиться в правый ряд. Он хотел посмотреть на другие машины, но дорога была пуста. Чессер оглянулся на Марен.

Она сидела нагнувшись вперед, с «Книгой Перемен» на коленях. Глаза ее были широко раскрыты и устремлены вдаль, словно она видела что-то необычное.

Чессер не почувствовал опасности. Он просто поглядел вперед: чем так поглощена Марен. В этот миг шею сзади пронзила острая боль. Точно укус пчелы. И сразу по всему телу разлилась странная теплота.

Он попытался заговорить.

И обнаружил, что не может. Его мозг рождал слова, но язык отказывался обратить их в звуки. Чессер хотел поднести ко рту руку – рука не повиновалась. Он не мог повернуть голову. Не мог шевельнуть ногой. Не мог даже моргнуть. Он был совершенно обездвижен.

Ему почудилось, что его внезапно разбил паралич. Пугающая мысль. Но голова у него была ясная. Ни дурноты, ни даже головной боли. Краем глаза он видел Марен. Она тоже, казалось, застыла на месте. Что здесь, черт возьми, происходит? Он не ослеп и не оглох. Он ощущал запахи. Все органы его чувств работали нормально. Но двигаться он не мог.

Оба человека в оранжевых спецовках шли к машине. На помощь, как подумал Чессер. Они заметили неладное и спешат помочь. Может быть, неподалеку есть больница. На худой конец, врач.

Один из рабочих открыл дверцу «феррари» со стороны Чессера. Выключил зажигание. Чессер пытался поймать его взгляд. Человек глядел прямо на Чессера, но явно не обращал на него внимания. Откуда-то сзади появился третий рабочий. В руках у него была винтовка. Обычная мелкашка, но со странным приспособлением на стволе. И на кой черт дорожному рабочему винтовка?

Человек с винтовкой нагнулся к Чессеру и что-то выдернул у него из спины. Чессер увидел крошечную, с булавку, оперенную стрелку. Так вот какой укол он почувствовал. Человек вынул вторую стрелку из Марен. Что это?

Чессер вспомнил недавно виденную по телевизору передачу: документальный фильм о черном африканском носороге. Ученые прикрепляли бирки на уши этим свирепым животным, временно обездвижив их с помощью стрелки с каким-то наркотиком. Чессер припомнил, как медленно закрывались глаза усыпленного носорога. Бешеный гнев разбился о невозможность выплеснуть его. Но, Боже мой, здесь же не Африка и он не носорог!

Один из рабочих обыскал карманы Чессера. Нащупал замшевый мешочек и вынул из него алмаз.

Нет! Чессер молча протестовал. Дикая ярость охватила его – и осталась внутри.

Камень снова оказался в мешочке, а мешочек перекочевал в карман человека в спецовке. Потом подъехал грузовик с соответствующими надписями. Рабочие методично собрали треноги и фонари и сложили все в кузов. Затем сели сами, и грузовик исчез за поворотом шоссе.

Чессер и Марен, бессильные что-либо предпринять, остались сидеть в машине. Мимо промчались два автомобиля. Один скользнул так близко, что едва не задел бок «феррари». Водитель выругался, но не остановился.

Как точно они все рассчитали, как умело сработали. Очевидно, знали, что он везет бриллиант. Откуда? Кто их послал? Чессер обдумывал кандидатуры в хронологическом порядке, начиная с Мэсси. Но у Мэсси не было резона красть свой собственный алмаз. Он бы и так его через час получил. Система? Его так и подмывало свалить вину на Систему, но логика подсказывала ему, что это просто смешно. Системе незачем красть камни. Они у них есть. Следующим подозреваемым был Уотс. Чессер решил, что Уотсу не под силу придумать такой отличный план. По той же причине отпал Вильденштейн. Но при мысли о Вильденштейне у Чессера снова возникли подозрения. Возможно, кто-нибудь из его мастерской стал наводчиком. За хорошую мзду рассказал об алмазе профессионалам. Эти ребята в оранжевых спецовках знали, как делаются такие дела. Они сработали очень профессионально. Может быть, прослушивали его телефонные разговоры и точно выяснили маршрут.