Текст книги "Скрытая благодать. Как стать мудрее, пережив утрату"

Чьи утраты хуже? Вопрос неверный. Каждый опыт утрат уникален, каждый по-своему тяжел. Никто никогда не познает боль, которую испытал я, поскольку это моя боль, также как я никогда не познаю боль, которую испытали другие. Правильным будет не выяснять, чья утрата хуже, а спросить: «Какой смысл может быть почерпнут из страданий и как мы можем духовно вырасти благодаря им?» Это именно тот вопрос, который я и собираюсь исследовать в остальной части данной книги.

3. Наступление тьмы

Умри перед тем, как умереть. После уже не будет шанса.

К. Льюис

После неожиданной и трагической утраты наступает тьма. Это неизбежно, как кошмары при высокой температуре. Тьма приходит, и не важно, сколько усилий вы прилагаете, чтобы сопротивляться ей. Какой бы она ни была, мы должны встретить ее лицом к лицу, и должны сделать это сами.

Тьма спустилась на меня сразу после аварии. Я провел первые семьдесят два часа в заботе о Джоне, моем двухлетнем сыне, который плакал от сильной боли в сломанном бедре и пытался освободиться от устройства, фиксирующего бедро. Я беспрестанно отвечал на телефонные звонки и принимал посетителей. Каждый голос и лицо вызывали у меня слезы и заставляли заново рассказывать о происшедшем. Я должен был организовывать похороны. Одновременно заботиться о двух старших детях, находившихся в смятении и испуге после аварии, выброшенных из их уютного безопасного мира в трагическую действительность, полную боли. В течение тех первых дней, однако, я четко осознал, что тьма ждет меня впереди и что я вскоре погружусь в нее.

Это случилось в день погребения. Я решил похоронить мою мать Грейс, жену Линду и дочь Диану вместе на кладбище в городе Линден, штата Вашингтон, где выросла и вышла на пенсию моя мать и где жила моя сестра. Для меня и Линды этот город был вторым домом. За день перед похоронами по причине до сих пор не ясной для меня я захотел посмотреть на их тела еще раз. Всю ночь перед этим я не спал из-за охватившего меня ужаса. Сцены автокатастрофы продолжали проигрываться в моем сознании как фильм ужасов, из которого снова и снова повторялись наиболее кровавые сцены. Я думал, что схожу с ума.

На следующее утро я отправился в морг и уставился, не веря своим глазам, на три открытые гроба. В этот момент я почувствовал себя скользящим в черную бездну ужаса и забвения. Я плыл в пространстве совершенно одинокий среди миллионов далеких и неизвестных звезд. Люди, казалось, скрылись из поля зрения, отступили за какой-то дальний горизонт. Я с трудом слышал, что они говорили, настолько их голоса были слабы. Никогда я не испытывал такого мучения и леденящей пустоты. Это было моим первым столкновением с тьмой, но, увы, не последним.

Вскоре после этого я видел сон, вызванный, как я верю, тем первоначальным переживанием тьмы. Мне приснился закат солнца. Я отчаянно бежал на запад, стараясь догнать солнце, чтобы сохранить его тепло и свет. Но я не мог. Солнце вскоре скрылось за горизонтом. Я остался в полной темноте. В конец измученный, я прекратил бег и взглянул через плечо на восток. Я видел только тьму, которая окутывала меня. Я был напуган этой тьмой и хотел продолжать бежать за солнцем, хотя и знал, что это бессмысленно, поскольку оно уже доказало, что намного быстрее меня. Я утратил последнюю надежду и пал на землю в отчаянии. В этот момент я думал, что останусь во тьме навеки. Я ощущал в душе один ужас.

Несколько дней спустя я разговаривал об этом сне со своим шурином. Он упомянул поэму, написанную Джоном Донне, в которой сказано, что хотя восток и запад кажутся максимально удаленными друг от друга, в действительности они встречаются на земном глобусе. То, что воспринимается как противоположное – восток и запад, – со временем сходится, если мы следуем на запад или восток достаточно долго и достаточно далеко. Позже моя сестра Диана сказала мне, что самый быстрый способ для любого человека достичь тепла и света – это не бежать на запад после заката солнца, а напротив двигаться на восток, погружаясь во тьму, пока не наступит восход.

В тот момент я понял, что должен выбрать вектор своей жизни: или стремиться поскорее забыть свое горе, или встретить его лицом к лицу. Поскольку я знал, что тьма неизбежна, то решил идти ей навстречу, а не стараться убежать. Я решил позволить своему опыту утраты вести меня туда, куда он поведет, чтобы страдания трансформировали меня, вместо того чтобы стараться избежать их. Я избрал путь навстречу боли, хотя и не знал, чем это обернется для меня в действительности.

Мое погружение в горе была тяжко и одновременно необходимо. Оно произошло как спонтанно, так и осознанно. Я не всегда мог определить подходящее время и место, чтобы поплакать, и слезы лились порой неожиданно в самое неподходящие моменты. Например, посреди лекции, которую я читал студентам колледжа, или во время беседы. Меня удивляло, что на людей мои слезы не действовали. В противном случае мое горе спровоцировало бы их на оплакивание собственных утрат, и это сделало бы всеобщие рыдания неотъемлемой особенностью нашей повседневной жизни.

Все же я старался зарезервировать время и место для того, чтобы побыть в одиночестве и иметь возможность погрузиться во мрак одному. Поздний вечер, после того как дети отправлялись спать, стал самым подходящим временем для этого. Иногда я слушал музыку – в основном реквиемы, Грегорианские гимны и другие произведения для хора; иногда я делал записи в своем дневнике или читал хорошие книги. Но больше всего я сидел в своем кресле-качалке, уставившись в пространство, оживляя в памяти аварию и вспоминая погибших близких. Я ощущал в своей душе боль и горько плакал.

Я хотел молиться, но не знал, что сказать, будто моя душевная боль решила меня дара речи. Стоны стали единственными звуками, которые я мог издавать, но думаю, что Господу этого было достаточно, чтобы понять меня. Апостол Павел написал в Послании к Римлянам, что порой, переполненные страданиями, мы не знаем, как молиться. Но апостол добавил, что наша немота перед Богом для Него вовсе не оскорбительна и не свидетельствует о слабости нашей веры. Напротив, «воздыхания неизреченные» стимулируют Дух Божий ходатайствовать за нас (см.: Рим. 8:26,27), как делает заботливая мать, обнимающая своего страдающего ребенка.

Эти вечерние очень болезненные и одновременно очень важные часы, проведенные наедине с самим собой, стали священными для меня, потому что они позволяли погрузиться в память и оплакать погибших. Они также позволяли мне в течение дня отдавать всю свою энергию преподаванию и заботе о детях. Я с трудом боролся с усталостью, как и теперь. Но я все же нашел силы, и это был Божий дар, позволивший мне выполнять свои обязанности, хотя я спал очень мало.

Мое решение идти навстречу тьме имело далеко идущие последствия, как позитивные, так и негативные. Это был мой первый шаг в направлении духовного роста, но это был также первый шаг в направлении боли. Я не знал тогда, насколько интенсивным будет мое горе. Я не знал глубину страданий, на которые я добровольно себя обрекал. Месяцами я продолжал вспоминать случившееся и тревожить свои раны. Хотя я знал с самого начала, что должен вспоминать сцену гибели своих любимых, мне это давалось с невероятным трудом. Кэтрин и Дейвид тоже разговаривали об аварии и удивляли всех тем, насколько точно они помнили мельчайшие детали. Я страдал от глубокой депрессии, которая вместе с текущими огорчениями, смятением чувств и нервным истощением стала для меня нежеланным компаньоном на долгие месяцы. Мой мир был таким же хрупким, как жизни любимых, которых я потерял.

Ощущение тьмы настолько охватило меня, что я обнаружил, что не могу концентрироваться на мирских обязанностях. Я стал роботом, запрограммированным выполнять определенные функции, которые я и исполнял довольно хорошо благодаря своей многолетней привычке. В конце дня я вспоминал, что было сделано, будто не я сам, а мое тело сделало это. Существовал радикальный разрыв между тем, кто исполнял мою работу, и тем, кто наблюдал за этим из тени. У меня было полно дел на работе и дома. Я преподавал в колледже, консультировал студентов, посещал собрания, а потом возвращался домой, чтобы готовить еду, стирать и проводить время со своими детьми. Я исполнял все это, потому что был обязан это делать. Но я смотрел на жизнь как человек, имевший опыт нахождения вне тела.

Тьма сохранялась в течение долгого времени; она сохраняется и до сих пор, поскольку я продолжаю открывать новые грани своей утраты. Например, раньше я не мог оплакивать своих любимых вместе. Вместо этого, я оплакивал их по отдельности. Когда моя печаль по поводу одной утраты затихала, печаль по поводу остальных усиливалась. Даты напоминали мне либо об одном, либо о другом. Одна музыка вызывала воспоминания о Линде, другая о Диане Джейн или моей матери. В связи с этим на меня постоянно накатывались волны горя одна за другой. Я не мог этого избежать, как бы ни старался. Боль была беспрерывной, как дневная жара в Сахаре.

Но это только половина моей истории. Решение встретить тьму лицом к лицу, даже если она ведет к труднопереносимой боли, продемонстрировало мне, что опыт утраты сам по себе не должен быть определяющим моментом в нашей жизни. Вместо этого, определяющим моментом может быть наш ответ на утрату. Важнее не то, что случается с нами, а что происходит в нас. Тьма на самом деле охватила мою душу. Но на смену ей пришел свет. И тьма и свет внесли свой вклад в изменение моей личности.

Осознание перемены внутри себя пришло, когда я стал задумываться над тем, как исполнял свои светские обязанности, которые недавно воспринимал как бы со стороны. Хотя я по-прежнему не полностью вернулся к ним, но, по крайней мере, мог думать о них, хотя и оставался отстраненным. Я был поражен тем, какой замечательной является простая жизнь. Для меня стало свято просто быть живым. Размышляя над тем, как я готовлю экзаменационную работу, беседую со студентами по дороге в аудиторию или укладываю своих детей спать, я осознавал, что совершаю некое таинство жизни. Мое общение со студентами давало мне удивительную возможность слушать и ободрять их. Время перед сном с Кэтрин, Дейвидом и Джоном позволяло мне передавать им Божью любовь и милость. Я еще не полностью вернулся к жизни для таких простых действий, но уже начал обретать представление о том, насколько они глубоки.

Другими словами, переживая смерть, я одновременно жил так, как никогда не предполагал ранее: не после тьмы, как вы можете полагать, а во тьме. Я не проходил сквозь тьму, выходя на другой ее стороне, как через подземный туннель. Я жил в ней и обнаружил в боли милость воскрешения и, в конечном счете, – духовный рост. Я не забыл об утрате моих любимых, напротив, я принял их утрату в свою жизнь также, как почва получает и перерабатывает разлагающуюся материю, пока это не стало тем, кто я есть. Печаль навечно поселилась в моей душе и умудрила ее. Я постепенно познавал, что чем глубже мы погружаемся в страдание, тем глубже мы можем проникнуть в новую и отличную от прежней жизнь – которая не хуже, чем прежняя, а в чем-то даже лучше. Готовность открыто встретить утраты и погрузиться во тьму – это первый шаг, который мы должны сделать. Как все первые шаги, этот, возможно, труднее других и требует много времени.

Мы мало что можем сделать, чтобы защитить себя от утрат. Они неизбежны, как старость, сморщенная кожа, ноющие кости и слабая память. Но, однако, мы много можем сделать для того, чтобы определить, как реагировать на все это. Мы не всегда можем выбирать роли, которые должны играть в жизни, но мы можем выбрать, как будем играть роли, которые нам предоставили.

Поэтому выбор нашей реакции является ключевым моментом жизни. Мы можем бегать от тьмы или войти в нее и ощущать боль утраты. Мы можем потворствовать себе в самоутешении или сопереживать другим и воспринимать их боль как свою собственную. Мы можем убегать прочь от печали и топить ее в вине или можем учиться жить с печалью в душе. Мы можем считать, что были обмануты в жизни, и вечно зализывать свои раны или быть благодарными и счастливыми, даже если для этого не наблюдается очевидного повода. Мы можем отвечать злом на зло или можем преодолеть зло добром. Именно второй выбор добавляет нам достоинства и дает нам возможность преодолеть неблагоприятные обстоятельства и освободиться от роли жертвы. Такой выбор никогда не бывает прост. Но мы можем и обязаны сделать его, и не только в связи с переживаниями и борьбой.

Много лет назад я прочитал книгу Виктора Франкла «Поиск смысла», в которой описывается, что автор почерпнул из собственного опыта о силе выбора, особенно перед лицом страшной утраты и наступления тьмы. Я перечитал эту книгу через два года после аварии и понял, как никогда ранее, во что автор верил и в чем убеждал столь красноречиво. Находясь в фашистском концентрационном лагере во время Второй мировой войны, Франкл был свидетелем, как заключенные, сохранившие способность выбирать реакцию на внешние обстоятельства, демонстрировали достоинство, храбрость и несгибаемость. Они нашли способ возвыситься над своими страданиями. Некоторые выбрали веру в Бога, несмотря на «свидетельства» Его отсутствия или, по крайней мере, безучастия. Они решили с надеждой смотреть в будущее, хотя в их жизни было очень мало оснований вообще ожидать будущее. Они предпочли любить, несмотря на ненавистные условия, в которых они существовали.

Другими словами, они отказались зависеть от власти своих тюремщиков и подчиняться обстоятельствам. Хотя их окружающий мир был ужасен, они идентифицировали себя с другим миром – внутренним, над которым имели контроль. Они доказали, что не являются просто производной каких-либо обстоятельств. По свидетельству Франкла, те люди старались «развернуться к внутреннему триумфу» и таким образом возрастать духовно[1]1
  Viktor Frankl, Man’s Search for Meaning, 3d ed. (Нью-Йорк: Simon and Schuster, 1984), pp. 80, 81.


[Закрыть].

Для Франкла стало очевидным, что «то, кем становились заключенные, было результатом их решения, а не результатом влияния лагеря». В конце он утверждает: «Опыт лагерной жизни показывает, что у человека действительно есть возможность выбора. Было достаточно примеров, часто героического характера, которые доказали, что апатия может быть преодолена, раздражительность подавлена. Человек может сохранить остаток духовной свободы, независимости мышления даже в столь страшных обстоятельствах физического и психического стресса»[2]2
  Ibid., p. 74


[Закрыть]. Франкл делает вывод, что те заключенные возвысились над обстоятельствами потому, что нашли смысл в своих страданиях. «Если в целом в жизни есть смысл, то он должен быть и в страданиях. Страдания – это неотделимая часть жизни, также как и смерть. Без страдания и смерти человеческая жизнь не может быть завершенной»[3]3
  Ibid., p. 76


[Закрыть].

Франкл отметил, что сила, сохранившая заключенным жизнь, была силой выбора. Они направили энергию вовнутрь, поэтому обращали больше внимания на то, что происходит в их душах. Они поняли, что трагедия может увеличить восприимчивость души к тьме и свету, удовольствию и боли, надежде и унынию. Душа имеет способность познать и возлюбить Бога, стать добродетельной; познавать правду и жить в соответствии с моральными убеждениями. Душа эластична, как воздушный шарик. Она может возрастать благодаря страданиям. Утраты могут увеличить ее устойчивость к гневу, депрессии, отчаянию, душевным мукам, всем естественным эмоциям, сопровождающим утраты. Умудренная страданиями душа также способна испытывать великую радость, покой и любовь. То, что мы считаем противоположностями: восток и запад, тьма и свет, печаль и радость, слабость и сила, гнев и любовь, отчаяние и надежда, смерть и жизнь – не более взаимоисключающие вещи, чем зима и солнечный свет. Душа способна испытывать противоположные эмоции в одно и тоже время.

Николас Уолтерсторфф, философ, преподавший в Йельском университете много лет назад, потерял своего взрослого сына в трагическом происшествии, случившемся при восхождении в горы. Он записывал свои переживания и позднее опубликовал записи под названием «Плач по сыну». Он пришел к выводу, схожему с выводом Франкла. В одном месте своей книги он делает очень точное замечание о своем опыте переживаний:

Когда страдания особенно тяжелы, иногда появляется сияние, которое обычно редко возникает, – сияние храбрости, любви, понимания, бескорыстия, веры. В этом сиянии мы лучшее видим предназначение человеческого рода… В долине страданий вызревают отчаяние и горечь. Но там также формируются характеры. Долина страданий – это место, где умудряется душа[4]4
  Nicholas Wolterstorff, Lament for a Son, (Grand Rapids: Eerdmans, 1987), p. 96, 97.


[Закрыть].

Поэтому неверно, что утраты являются для нас абсолютным злом. Это не так, если мы только не допускаем, чтобы они ничего не оставили внутри нас и не заставили подчиняться исключительно внешним обстоятельствам. Утрата может даже возвысить нас. Во тьме мы можем найти свет. В смерти мы можем найти жизнь. Это зависит от выбора, который мы делаем. Хотя этот выбор труден и редко делается быстро, мы, тем не менее, обязаны сделать его. Только когда мы решаем обращать внимание на свою душу, мы начинаем понимать, что это целый мир, не обусловленный исключительно внешними обстоятельствами. Мы откроем целую вселенную внутри себя. Эта сосредоточенность на душе не должна порождать эгоцентризм. В конце концов процесс самопознания опять разворачивает нас в сторону людей и делает более сострадательными, чем мы были раньше.

Заметьте, не каждый выбор, который мы делаем, приводит к положительным результатам. Это особенно верно, когда мы решаем встретить лицом к лицу боль наших утрат. Когда мы погружаемся во тьму, то ощущаем боль, печаль, отчаяние, уродство, подлость и абсурдность жизни. Мы тоскуем и надеемся, сомневаемся и верим. Мы также часто апатичны, как и полны надеждой, мы грустим, перед тем как развеселиться. Мы и плачем, и радуемся жизни. Одновременно ведем двойную жизнь во мраке и на свету.

Выбор войти во тьму – это не легкий путь. Тьма не рассеется для нас также быстро, как для напуганных детей, которые пытаются обнаружить выключатель в подвале и страх которых исчезает, как только свет заполняет помещение. Тьма может длиться гораздо дольше, возможно, всю оставшуюся жизнь. Даже если мы действительно преодолеваем нашу боль (что сомнительно, по моему мнению), то становимся более чувствительными к боли других и более осведомленными о тьме, которая окутывает мир. Выбор войти во тьму не подразумевает, что мы когда-либо выйдем с другой стороны. Я даже не уверен, что мы можем, или что нам следует, это сделать.

Но можно ли жить так? Можно ли чувствовать грусть всю оставшуюся жизнь и одновременно находить в жизни радость? Можно ли войти во тьму и одновременно жить обычной жизнью? Утраты приводят к тому, что мы живем в хрупком равновесии. Мы должны нести траур, но и должны также продолжать жить. Мы можем ощущать, что жизнь остановилась, хотя этого не происходит. Трава продолжает расти, счета на оплату продолжают добавляться, в доме беспорядок, дети нуждаются в заботе, работа должна быть сделана, к людям нужно относиться внимательно. Мне было трудно выражать свою печаль, когда я ее ощущал. Я не хотел и не мог полностью отдаваться на волю эмоций, поскольку у меня были обязанности, которые нельзя было игнорировать. Но временами я начинал плакать при людях, и делаю это до сих пор. Однако при этом я быстро восстанавливаю самообладание и продолжаю заниматься своими обязанностями по дому или бизнесу.

В конце концов, я обязан заботиться о своих детях. И я также должен работать хотя бы для своего эмоционального благополучия. Моя профессия позволила мне трудиться в мире, на который не повлияла случившаяся с нашей семьей трагедия. В колледже я нашел друзей, которые сочувствуют моему трауру и оплакивают моих близких вместе со мной. Моя печаль в такой степени стала частью моего общения с коллегами, что для нас не было необычным во время наших встреч прерваться на короткое время, чтобы поплакать и помянуть, а потом продолжать делать текущие дела. Я научился радоваться и оплакивать одновременно.

После трех лет я по-прежнему живу в таком хрупком равновесии. Но теперь появилось важное отличие. Печаль, которую я ощущал, не исчезла, но она была включена в мою жизнь как неотъемлемая боль в целом здоровой души. Первоначально моя боль была настолько непереносима для меня, что горе стало доминирующей эмоцией – иногда даже единственной эмоцией, которую я испытывал. Было такое ощущение, будто я уставился на пень огромного дерева, только что спиленное в моем дворе за домом. Этот пень все время напоминал мне о любимом дереве, которое я потерял. Я ни о чем не мог думать, как только об этом дереве. Каждый раз, глядя в окно, я мог видеть только этот пень. В конце концов, я решил что-то сделать с этим. И заново озеленил свой двор. При этом я оставил пень на месте, поскольку он был слишком большим и слишком дорогим для меня, чтобы его выкорчевывать. Вместо того чтобы выкорчевать его, я работал вокруг его. Посадил кусты, деревья, цветы и траву. Выложил плитками дорожку и поставил две скамейки. Потом смотрел, как все растет. Теперь, три года спустя, пень все еще там и напоминает мне о любимом дереве, которое я потерял. Но он окружен прекрасным садом из цветов, деревьев и сочной травы. И грусть моя осталась, но я постарался озеленить двор вокруг пня, который был вначале безобразным, а теперь стал неотъемлемой частью прекрасного мира.

Моя катастрофическая утрата продемонстрировала мне огромную созидательную силу решения проникнуть во тьму и, испытывая горе, одновременно продолжать работать и заботиться о людях, особенно о своих детях. Я хотел извлечь как можно больше из утраты, не забывая при этом о повседневных обязанностях. Я хотел включить боль утраты в свою жизнь для того, чтобы удалить некоторые ее занозы. Я хотел научиться мудрости и закалить свой характер. Я познал достаточно разрушений в своей жизни и не хотел реагировать на трагедию так, чтобы усилить зло, которое уже пришло в наш дом. Я знал, что бегство от тьмы только приведет к еще большей тьме со временем. Я также знал, что моя душа способна расти – впитывать злое и доброе, умирать и жить опять, страдать от одиночества и находить Бога. Выбрав ночь, я сделал свой первый шаг к восходу солнца.