Текст книги "Stargirl. Звездная девочка"

Джерри Спинелли
Stargirl. Звездная девочка

© О. Перфильев, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Благодарю Ника Улиано, Тони Койа и Майка Оливера за то, что помогли мне рассказать эту историю, а также моего редактора, Джоан Слэттери

Посвящается Эйлин, моей Звездной девочке

А также Лорену Айзли, который научил нас тому, что, даже если мы есть, мы становимся

А также Сонни Листону

Галстуки с дикобразами

Когда я был маленьким, мой дядя Пит носил галстук с дикобразом. Мне этот галстук казался самым крутым предметом в мире. Дядя Пит терпеливо стоял передо мной, пока я перебирал пальцами гладкую шелковую поверхность, почти ожидая, что вот-вот почувствую укол одной из иголок. Однажды он дал мне его поносить. Позже я пытался раздобыть такой галстук, но нигде не находил похожего.

Когда мне исполнилось двенадцать, мы переехали из Пенсильвании в Аризону. Дядя Пит пришел попрощаться с нами в галстуке. Думаю, он решил в последний раз показать мне его, и уже за это я ему был благодарен. Но он театрально сорвал его и повязал мне на шею.

– Держи, он твой. Подарок на переезд.

Я так любил этот галстук, что решил собрать целую коллекцию таких. Через два года после нашего переезда в Аризону эта коллекция по-прежнему насчитывала только один экземпляр. А где вообще, если уж на то пошло, можно раздобыть такой галстук, тем более в городке Майка, штат Аризона?

На мой четырнадцатый день рождения в местной газете я прочитал заметку о себе. В семейном разделе регулярно печатались сообщения о днях рождения каких-нибудь детей, и моя мама позвонила в редакцию, чтобы напечатали и про меня. В конце заметки говорилось: «В качестве хобби Лео Борлок собирает галстуки с дикобразами».

Несколько дней спустя, возвращаясь из школы, я нашел на нашем крыльце пластиковый пакет. Внутри находилась завернутая в подарочную бумагу коробка, перевязанная желтой лентой. На карточке к ней было написано: «С днем рождения!» Я развернул бумагу и раскрыл коробку. Внутри лежал галстук с дикобразом. Точнее, с тремя дикобразами, двое из которых метали иглы, словно дротики, а третий ковырял иглою в зубах.

Я внимательно рассмотрел пакет, коробку, бумагу. Имени отправителя не было. Я спросил родителей. Спросил друзей. Позвонил дяде Питу. Все говорили, что ничего не знают про галстук.

Тогда я счел этот случай загадочным. Мне и в голову не приходило, что за мной следят. За всеми нами следили.

1

– Ну что, видел ее? – спросил меня Кевин в первый день занятий в одиннадцатом классе, когда мы ждали звонка.

– Кого? – отозвался я.

– Ха!

Кевин вытянул шею, высматривая кого-то в толпе. Судя по его лицу, он что-то увидел. Усмехнувшись и не отводя глаз, он произнес:

– Узнаешь.

Сотни школьников толкались, выкрикивали имена друг друга, показывали пальцем на загорелые лица, которые не видели с июня. Никогда мы так не интересовались друг другом, как в эти пятнадцать минут перед первым звонком первого дня.

– Кого? – толкнул я его локтем.

Зазвенел звонок. Мы двинулись внутрь.

Я снова услышал этот вопрос во время классного часа – шепотом, за спиной, когда мы произносили Клятву верности.

– Видели ее?

Я слышал его в коридорах. Слышал на уроке английского и на уроке геометрии.

Интересно, кого нужно было увидеть? Новую ученицу? Потрясающую блондинку из Калифорнии? Или с востока, откуда переехали многие из нас? Или одну из прежде неказистых девчонок, что в июне уходят никем не замечаемые, а в сентябре возвращаются уже с пышными формами – удивительное преображение за десять недель.

И только на географии я услышал имя: Старгерл[1]1
  Англ. Stargirl – Звездная девочка. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Я обернулся и посмотрел на сидящего за мной одноклассника.

– Старгерл? Что это за имя такое?

– Вот такое. Старгерл Карауэй. Она сама так себя назвала на классном часе.

– Старгерл?

– Ага.

А потом я увидел ее. За обедом. Облаченную в серовато-белое платье, очень длинное – до каблуков. С рюшами на горловине и рукавах, похожее на свадебное платье прапрабабушки. За спиной висел явно не рюкзак с учебниками. Поначалу мне показалось, что это миниатюрная гитара. Позже я узнал, что это называется «укулеле».

Она несла не поднос с обедом, а большую холщовую сумку с изображением подсолнуха в полную величину. Пока она шла, в столовой воцарилась гробовая тишина. Остановившись у пустого столика, она положила на него свою сумку, сняла инструмент с плеча и села. Вынула из сумки сэндвич и принялась его есть.

Половина столовой продолжала смотреть, половина тихо загудела.

– Ну, что я говорил? – ухмыльнулся Кевин.

Я кивнул.

– Она в десятом классе, – продолжил Кевин. – Говорят, раньше она училась на дому.

– Может, это все объясняет, – предположил я.

Она сидела к нам спиной, поэтому лица я не видел. За ее столик никто больше не сел, зато за соседними школьники сгрудились, кое-кто даже сидел вдвоем на одном стуле. Но она как будто не замечала их. Она казалась потерпевшей кораблекрушение на необитаемом острове посреди моря глаз и гула голосов.

– Ты думаешь о том, о чем же и я? – снова усмехнулся Кевин.

Я усмехнулся в ответ и кивнул.

– «Будет жарко».

«Будет жарко» – наша школьная телепрограмма, которую мы начали снимать год назад. Я был ее продюсером-режиссером, Кевин – ведущим. Каждый месяц мы брали интервью у какого-нибудь ученика. Пока что это были отличники, спортсмены, образцовые примеры. В каком-то смысле примечательные, но не особенно интересные.

Вдруг зрачки Кевина расширились от удивления. Девушка взяла в руки укулеле и принялась перебирать струны. А затем запела. Покачивая головой и плечами, она пропела: «Ищу я клевер четырехлистный, что прежде упустила я». В столовой вновь воцарилась тишина. Затем кто-то захлопал в ладоши. Я обернулся. Это хлопала кассирша за стойкой.

Девушка встала, перебросила сумку через плечо и прошагала мимо столиков, продолжая перебирать струны, напевая и покачиваясь из стороны в сторону. Все следили за ней, не сводя глаз и раскрыв рты. Словно не веря этим самым своим глазам. Когда она дошла до нашего столика, я впервые увидел ее лицо. Не ослепительно прекрасная, но и не уродливая. На переносице рассыпаны веснушки. В общем-то она ничем не отличалась бы от большинства девочек в школе, если бы не два обстоятельства. На ней не было никакой косметики, а глаза у нее были самые большие из тех, что я когда-либо видел, похожие на глаза застигнутого врасплох оленя в свете фар. Проходя мимо, она слегка крутанулась, и юбка при этом задела мою ногу. Затем она вышла из столовой.

Со стороны столов послышались три хлопка в ладоши. Кто-то свистнул. Кто-то другой ухнул.

Мы с Кевином, вытаращившись, смотрели друг на друга.

Кевин поднял руки и сделал пальцами рамку.

– «Будет жарко»! Гость следующего выпуска: Старгерл!

Я хлопнул по столу.

– Так точно!

И мы ударили по рукам.

2

Когда мы подошли к школе на следующий день, у дверей маячила Хиллари Кимбл.

– Она не настоящая, – сказала Хиллари, фыркнув. – Позерша. Подстава.

– И кому понадобилось нас подставлять? – выкрикнул кто-то.

– Администрации. Директору. Кому же еще? Не суть.

Хиллари мотнула головой, словно отмахиваясь от нелепого вопроса.

– Зачем? – метнулась в воздух рука.

– Поднимать «школьный дух», – процедила Хиллари. – Думают, в прошлом году тут вообще был мертвый сезон. Думают, если заслать сюда какую-нибудь чудачку…

– Типа как подсовывают нариков?

Хиллари перевела взгляд на говорившего, затем продолжила:

– …какую-нибудь чудачку, чтобы она нас расшевелила, то, может, кое-какие ученики захотят болеть за команду или вступить в клуб.

– Вместо того, чтобы целоваться в библиотеке, – раздался другой голос.

Все засмеялись, но тут зазвенел звонок, и мы прошли внутрь.

Теория Хиллари Кимбл разлетелась по всей школе и пользовалась популярностью.

– Думаешь, Хиллари права? – спросил меня Кевин. – Насчет того, что Старгерл – это подсадная утка?

Я фыркнул.

– Слышал бы ты себя.

– А чего такого? – развел он руками.

– Это же старшая школа района Майка, – напомнил я ему. – А не какое-нибудь отделение ЦРУ.

– Возможно, – сказал он. – Но, надеюсь, Хиллари права.

– Что значит «надеюсь»? Если она не настоящая ученица, то мы не сможем пригласить ее в «Будет жарко».

Кевин покачал головой и усмехнулся.

– Вы, мистер режиссер, как всегда, не видите всей картины. Мы можем воспользоваться передачей, чтобы вывести ее на чистую воду. Не понимаешь, что ли?

Он снова сделал пальцами рамку.

– «Будет жарко»! Сегодня в эфире будет грандиозное разоблачение!

– Значит, ты хочешь, чтобы она оказалась ненастоящей? – уставился я на него.

Улыбка его растянулась от уха до уха.

– Естественно! Тогда «Будет жарко» взлетит в рейтингах до небес!

Следовало признать: чем больше я слышал про нее, тем легче было поверить в то, что она действительно подсадная утка, мистификация, но никак не реальная девчонка. На второй день она явилась в ярко-красном мешковатом комбинезоне, обрезанном как шорты. Ее соломенные волосы были заплетены в две косички, каждая повязана ярко-красным бантом. На каждой щеке алел круг румян, а на носу красовались неестественно большие пятна веснушек. Выглядела она, как Хайди или Бо Пип из мультиков.

На обеде она снова сидела одна за своим столиком. Как и прежде, покончив с едой, она взяла в руки укулеле. Но на этот раз не стала играть, а встала и пошла между столиками, разглядывая собравшихся. Переводила такой пристальный взгляд с одного на другого, какого не ожидаешь от незнакомого человека. Казалось, она кого-то ищет, и всем в столовой сразу же стало не по себе.

Когда она приблизилась к нашему столику, у меня мелькнула мысль: «А что, если она ищет меня?» Эта мысль почему-то меня ужаснула. Я отвернулся и посмотрел на Кевина. Тот же взглянул на нее, глуповато осклабился, помахал ладонью и прошептал:

– Привет, Старгерл!

Ответа я не услышал. Я буквально затылком чувствовал, как она проходит мимо меня.

Остановившись через два столика, она улыбнулась пухлому старшекласснику по имени Алан Ферко. Все в столовой застыли. Старгерл наконец-то принялась перебирать струны укулеле. И петь. На этот раз «С днем рожденья тебя». Когда дело дошло до имени, она пропела не просто его имя, а имя и фамилию целиком:

С днем рожденья,

дорогой Алан Феер-коооо…

Лицо Алана Ферко побагровело, как бантики Бо Пип. Со всех сторон послышались свист и смешки – как я подумал, скорее в адрес Ферко, чем в адрес Звездной. Когда Старгерл бодрым шагом вышла из помещения, я увидел, как Хиллари Кимбл поднимается со своего места и что-то говорит, но не расслышал, что именно.

– Вот что я тебе скажу, – произнес Кевин, когда мы присоединились к другим в коридоре. – Уж лучше бы она оказалась подсадной уткой.

Я спросил, что он имеет в виду.

– Я имею в виду, что если она настоящая, то ей несдобровать. Сколько, по-твоему, такая настоящая, как она, тут продержится?

Хороший вопрос.

Старшую районную школу Майки, или сокращенно СРШМ, никак нельзя было назвать рассадником нонконформизма. Конечно, тут наблюдалось кое-какое разнообразие, но в очень узком диапазоне: все мы носили примерно одну и ту же одежду, одинаково говорили, ели одну и ту же еду, слушали одну и ту же музыку. Даже у наших тупиц и ботаников на лбу было ясно написано: СРШМ. Если нам порой и случалось как-то отличиться, то мы быстро возвращались на место, словно оттянутая и отпущенная резинка.

Кевин был прав. Казалось невероятным, что Старгерл среди нас уживется – или, по крайней мере, сохранит свою оригинальность. Но также было ясно, что Хиллари Кимбл наполовину права: если еще можно сомневаться в том, что эта персона, называющая себя «Старгерл», – подсадная утка или приманка, но то, что она не настоящая, – факт.

Это уж точно не вызывало сомнений.

В те первые недели сентября она словно поставила себе целью поразить нас своими нарядами. То блестящее платье в стиле 1920-х. То индейская кожаная куртка. То кимоно. Однажды она пришла в джинсовой мини-юбке и в зеленых чулках, причем по одной ноге как будто ползла целая вереница значков в виде божьих коровок и бабочек. «Нормой» для нее считались длинные, до пят, платья и юбки времен первопроходцев.

Раз в пару дней в столовой она обязательно вдохновенно пела кому-нибудь «С днем рожденья». Я радовался, что у меня день рождения летом.

В коридоре она здоровалась с совершенно незнакомыми ей людьми. Двенадцатиклассники озирались, не веря, что какая-то десятиклассница может вести себя так дерзко.

На занятиях она постоянно вскидывала руку, задавая кучу вопросов, причем совершенно не по теме. Однажды на истории США она спросила про троллей.

На геометрии она пропела песню собственного сочинения про равнобедренные треугольники. Она называлась «Три стороны имею я, но только две равны».

Еще Старгерл записалась в команду по кроссу, занятия которой проводились на поле для гольфа округа Майка. Красными флажками был отмечен маршрут для бегунов. На первом же занятии, посреди трассы, она свернула налево, когда все другие – направо. На финише она так и не появилась, и ее исключили из команды.

Однажды в коридоре завизжала какая-то девочка, увидевшая, как из холщовой сумки Старгерл с изображением подсолнуха выглядывает бурая мордочка. Это была домашняя крыса Старгерл, которую она, оказывается, каждый день носила с собой в школу.

Однажды утром, когда у ее класса было занятие по физкультуре, начался сильный ливень. Учитель позвал всех внутрь. По дороге на следующий урок ученики выглянули из окна. И увидели Старгерл на улице. Под дождем. Она танцевала.

Нам хотелось как-то приструнить ее, привести к общему знаменателю, как это проделывалось с остальными, но никак не могли пробиться дальше того, чтобы обзывать ее «странной», «с приветом», «чокнутой». Ее поведение сбивало нас с толку. Как будто над всей нашей школой в безоблачном небе завис один большой вопрос:

«И ЧЕ?»

Казалось, все говорило в пользу предположения Хиллари Кимбл. Старгерл не была настоящей… Она не настоящая…

И каждый вечер, ложась в постель и рассматривая луну через окно, я думал о ней. Можно было опустить жалюзи, чтобы в комнате стало темнее, но я никогда этого не делал. В этот тихий час, в освещенной луной спальне я как бы отстранялся от реальности. Мне нравилось ощущение, которое давал мне лунный свет, как будто бы ночь – это не противоположность дня, а какая-то его глубоко личная часть. Как будто рядом на моей белоснежной простыне свернулась клубком дикая пустынная кошка и тихо мурлыкала, напевая о чем-то сказочном.

В одну из таких лунных ночей до меня дошло, что Хиллари Кимбл ошибается. Старгерл – настоящая.

3

Мы с Кевином спорили дни напролет.

Моя основная задача в качестве продюсера заключалась в том, чтобы приглашать гостей в шоу «Будет жарко». Как только я с кем-нибудь договаривался, Кевин начинал что-то узнавать про этого ученика, придумывать вопросы.

Каждый день он терзал меня:

– Ну что, поговорил с ней?

И каждый день я отвечал: «Нет».

Под конец Кевин рассердился.

– Что значит «нет»? Так ты хочешь, чтобы она пришла на шоу?

Я сказал, что не уверен.

– Не уверен? – выпучил он глаза. – Как ты можешь быть не уверен? Мы же договорились в столовой еще несколько недель назад. Даже думали о нескольких выпусках со Старгерл. Это же просто бомба.

Я пожал плечами.

– Так то было тогда. А теперь я не уверен.

Он посмотрел на меня, как будто у меня выросло третье ухо.

– Что тут сомневаться?

Я снова пожал плечами.

– Ну ладно. Ее приглашу я, – сказал он и пошел прочь.

– Тогда тебе придется искать другого режиссера, – сказал я.

Он замер на месте. От злости Кевин дернул плечами. Повернувшись, он ткнул в меня пальцем:

– Лео, ты иногда такой придурок.

И он ушел.

Мне стало не по себе. Мы с Кевином Куинланом обычно соглашались друг с другом во всем. Мы дружили с тех пор, как переехали в Аризону четыре года назад, неделя в неделю. Мы оба считали, что мясистые листья опунции походят на колючие ракетки для пинг-понга, а кактус цереус похож на варежки для динозавров. Мы оба любили клубнично-банановый смузи. Кевин часто говорил, что хочет стать ведущим шоу, таким, которые отпускают двусмысленные шуточки и задают скользкие вопросы, и он не шутил. Я же хотел стать спортивным комментатором или диктором в программе новостей. Мы вместе придумали шоу «Будет жарко» и убедили администрацию школы разрешить нам снимать его. Оно тут же стало очень популярным среди школьников.

И чего я заартачился?

Я не знал. У меня было какое-то смутное ощущение, в котором мне чудилось предостережение: «Оставьте ее в покое».

Тем временем «гипотеза Хиллари» (как это называл Кевин) о происхождении Старгерл породила другие теории.

Она хочет, чтобы на нее обратили внимание и пригласили сниматься в кино.

Она нюхает бензин.

Она свихнулась от домашнего обучения.

Она инопланетянка.

Та крыса, которую она берет с собой в школу, – только вершина айсберга. У нее дома их сотни, и некоторые размером с кошку.

Она живет в городе-призраке в пустыне.

Она живет в автобусе.

Ее родители – цирковые акробаты.

Ее родители – колдун и ведьма.

Ее родители лежат овощами в коме в больнице Юмы.

Мы следили за тем, как она, сидя в классной комнате, достает из своей холщовой сумки гофрированную сине-желтую занавеску, расстилает ее на парте и подтыкает с трех сторон. Наблюдали, как она ставит на парту прозрачную стеклянную вазочку высотой дюйма три и в нее – бело-желтую маргаритку. Она проделывала это перед каждым уроком, в каждом классе, шесть раз в день. Маргаритка была свежей только в понедельник утром. К последней перемене лепестки ее поникали. В среду лепестки начинали опадать, а стебель сгибался. В пятницу цветок касался края сухой вазы, а его увядшая головка роняла желтую пыль в пенал для карандашей.

Мы подпевали ей, когда она поздравляла кого-то из нас с днем рождения в столовой. Мы слышали, как она приветствует нас в коридорах и классах, и удивлялись, откуда она знает наши имена и даты рождения.

Ее круглые, словно у застигнутого врасплох оленя, глаза придавали ей постоянно изумленный вид, так что мы оборачивались и оглядывались по сторонам, думая, что что-то пропускаем.

Она смеялась, когда никто не шутил. Она танцевала, когда не играла музыка.

У нее не было друзей, но она была самым дружелюбным человеком во всей школе.

В своих ответах на уроках она часто говорила про морских коньков и звезды, но не знала, что такое футбол.

Она утверждала, что у нее дома нет телевизора.

Она была ускользающей. Она была сегодняшним днем. Она была завтрашним днем. Она была слабым ароматом цветка кактуса, порхающей тенью сыча-эльфа. Мы не знали, что с ней делать. Разумом мы пытались прикрепить ее булавкой к пробковой доске, словно бабочку, но булавка просто проходила насквозь, а бабочка улетала.

* * *

Кевин был не единственным. Другие ученики тоже требовали: «Вызови ее на шоу!»

Я врал. Говорил, что она еще десятиклассница, а для участия в «Будет жарко» необходимо учиться по крайней мере в одиннадцатом классе.

В то же время я наблюдал за ней со стороны, как за птицей в вольере. Однажды я завернул за угол и увидел, что она идет прямо на меня, шурша длинной юбкой и взирая на меня, словно впитывая меня своими глазами. Я развернулся и поспешил скрыться в другом направлении. Во время следующего урока меня трясло и бросало в жар. Интересно, выглядел ли я, как идиот? Неужели я в самом деле веду себя, как придурок? Чувство, которое я испытал, увидев ее за углом, походило на панику.

А потом, в другой день, я решил проследить за ней, держась на безопасном расстоянии. Поскольку уже было известно, что автобусом она не пользуется, прогулка обещала быть недолгой. Но вышло совсем наоборот. Мы пересекли всю Майку, пройдя мимо сотни дворов без травы, зато с камнями и кактусами, мимо торгового центра в тюдоровском стиле, мимо бизнес-района электроники, вокруг которого всего лет пятнадцать назад и была построена Майка.

В какой-то момент она вынула из сумки клочок бумаги и сверилась с ним. Казалось, она приглядывается к номерам домов. Резко повернувшись, она зашагала по подъездной дорожке, подошла к передней двери и сунула что-то в почтовый ящик.

Я подождал, пока она удалится, и огляделся – на улице ни души. Подбежав к ящику, я достал самодельную открытку и развернул ее. Каждая из высоких букв была нарисована отдельным цветом, а вместе они составляли слово «ПОЗДРАВЛЯЮ!». Подписи не было.

Я снова пошел за ней. К домам подъезжали машины – наступило время обеда. Родители, должно быть, уже гадают, куда я запропастился.

Старгерл вынула из сумки крысу и посадила ее на плечо. Крыса села так, чтобы смотреть назад; ее крохотная треугольная мордочка выглядывала из-за соломенных волос. Черных глаз-бусинок я со своего расстояния не видел, но догадывался, что они обращены на меня. Я вообразил, как крыса рассказывает своей хозяйке про меня, и подался назад.

Через улицу протянулись тени.

Мы прошли мимо автомойки и велосипедного магазина. Мимо местного гольф-клуба – самого обширного участка с зеленой травой в нашем городе. Прошли мимо знака «Добро пожаловать в Майку!». Мы двигались на запад. Теперь оставались только мы, шоссе, пустыня и палящее солнце над горами Марикопас. Я пожалел, что не взял с собой солнечные очки.

Через какое-то время она свернула с шоссе. Я помедлил, потом повернул за ней. Она шла прямо навстречу садящемуся солнцу, походившему теперь на оранжевый шар над гребнями гор. Несколько минут горы были того же темно-лавандового цвета, что и ее задевавшая песок юбка. С каждым шагом тишина нарастала, как и мое предчувствие, что она догадывается – всю дорогу догадывалась о том, что я следую за ней. Или что она даже вела меня сюда нарочно. Но она ни разу не оглянулась.

Взяв в руки укулеле, она заиграла и запела песню. Крысу я больше не видел и представил, как она дремлет в тени ее волос. Солнце опускалось за горы.

Куда она идет?

В наступающих сумерках высокие кактусы отбрасывали гигантские тени на каменистую землю. В лицо мне подул ветерок. Пустыня пахла яблоками. Я услышал какой-то звук – койот? На ум пришли мысли о гремучих змеях и скорпионах.

Я остановился, провожая ее взглядом. Меня вдруг охватило желание окликнуть ее, предупредить… о чем?

Развернувшись, я пошел, а потом и побежал обратно к шоссе.