Текст книги "С любовью, Старгерл"

4 июня

Поход:
Прыжок девы

 
Здесь стояла девочка ленапе.
По легенде, ей всего тринадцать.
С этого обрыва видно
сталелитейный завод, его руины,
Революции времен.
Пушку лучшую отлили
Джорджу Вашингтону здесь.
 
 
Но тогда здесь только
Лес звенел,
Скалы высились, быть может.
Здесь стояла девочка ленапе —
И отсюда спрыгнула с обрыва.
Бросилась – так будет
Поэтичней.
 
 
И разбилась юная ленапе.
Ей ее отец с любимым
Не дал обвенчаться.
Вот мне интересно:
Как она – сначала разбежалась
Иль шагала медленно к обрыву?
Может быть, стояла на краю?
 
 
Если вдруг она стояла —
Что же думала ленапе?
То, чего ждала малышка, —
Может, отклик мира?
Может быть, она давала
Шанс последний миру —
Жизни, времени, удаче?
 
 
Ха! Еще раз ха!
Видит Бог, во сто крат легче
Ход планет переменить,
Чем его, отцову, волю.
Ух! А вниз она смотрела?
Страшно было ль оттого ей?
Что же там она узрела?
 
 
Может, мальчика лицо?
Лик любимого?
Будто он ее зовет?
Может, вместе представляла
Их бегущими по лугу?
По ковру дикой моркови,
Трав, цикория цветов?
 
 
Может, имя парня
С губ ее слетело
В миг последний?
Иль кричала в голос
Имя это с высоты обрыва,
Чтобы мир услышал
Весь?
 
 
Вдруг я ясно осознала:
Вниз не глянула ленапе.
 

5 июня

Год домашнего обучения закончился!

Чтобы отпраздновать это, ровно в полдень я встретилась с тобой в торговом центре выпить смузи. Разумеется, бананово-клубничный. Твой любимый. Мы сели за дальний столик, потягивали напитки и болтали. Я тебе сообщила последние новости о Пусе. Ты расписал, как идут дела у твоего друга Кевина, моей подруги Дори Дилсон и нашего друга Арчи. Сказал, что с нетерпением ждал летних каникул. Что подал документы сразу в несколько колледжей в Пенсильвании, поскольку теперь знаешь: я живу здесь. Что думаешь обо мне постоянно. Что ходишь иногда в наше Волшебное место в пустыне, снимаешь ботинки и сидишь там точно так же, как мы сделали это впервые. Только ты не медитируешь. Тебе вовсе не интересно стирать собственную личность, а также мою. Как раз наоборот. Ты закрываешь глаза и начинаешь вспоминать. Ты сосредотачиваешься и вспоминаешь все так четко и ясно, как никогда раньше не вспоминал, и очень скоро начинаешь понимать, чувствовать физически, что вот я там, рядом, сижу, скрестив ноги, улыбаюсь тебе, а между нами снует Корица. Ты насыщаешься мной, осязаешь меня. Ты заново переживаешь время, проведенное нами вместе. Ты счастлив. Но когда открываешь глаза, настроение твое меняется, и теперь тебе грустно – оттого, что на самом деле меня там нет. В такие моменты тебе сильнее всего меня не хватает. Просто отчаянно.

Пожалуйста, Лео, скажи мне, что все это я не просто себе нафантазировала. Что хотя физически мы далеко друг от друга, хотя наши тела находятся в разных штатах, у наших звездных сущностей по-прежнему общее Волшебное место. Подтверди, что сегодня, прямо сейчас, около полудня (по восточному времени), ты почувствовал нечто очень странное: едва ощутимый холодок в груди… сердце забилось чуть сильней… на языке на мгновение появился клубнично-банановый вкус…

Скажи, что в этот миг ты прошептал мое имя.

12 июня

Мой сон в минувшую ночь: мы развозим молоко. В подставках дребезжат бутылки. Свет от фар колышется в темноте. И вот… там кто-то есть, в мусорном баке… зарылся головой прямо в него, копается, разгребает… вдруг поднимает голову, и глаза у него сверкают, как у застигнутой врасплох лисицы… но это не тот мальчик, не Перри… это ты.

15 июня

У меня из головы все не идет тот Чарли с кладбища. Просиживает он там дни за днями. Разговаривает с Грейс. Вспоминает. Иногда забывается дремотой. Думаю, он не может смириться с фактом: всякий раз, когда он просыпается, – она там. Всякий раз, когда он приходит по утрам со своим алюминиевым складным стулом, – она там. Больше никогда не застанет он ее в погребе за поиском банки консервированных персиков. Или за случайной беседой на заднем дворе с соседкой, миссис Как-ее-там. Нигде он не встретит ее кроме как здесь.

Разве это не заставляет задуматься, Лео? Когда-нибудь, в далеком-далеком будущем, когда Млечный Путь перейдет на новый галактический виток, придет ли кто-нибудь к твоей могиле со складным стулом, чтобы навеки составить тебе компанию? Можешь ли ты представить себе любовь настолько сильную? А я – могу?

Наверное, моя идея с пончиком была в корне неверна. Откуда Чарли было знать, что в кульке? И что пончик предназначается ему? Скорее всего, он решил, что кто-то просто намусорил на кладбище; и он отшвырнул мусор носком ботинка от места Грейс.

Так что теперь я поступлю умнее. Есть у меня маленькая белая плетеная корзинка. Я купила три пончика, прикрыла их прозрачным полиэтиленом: пусть он сразу увидит, что внутри. Завтра утром я – в духе Пуси, чтоб никто не заметил, – рано-рано выскользну из дома и оставлю корзинку у могильной плиты.

16 июня

Он взял!

В полдень я доехала до кладбища на велосипеде. Ужасно нервничала. Снова принялась накручивать педали за его спиной. На расстоянии. Сначала я ничего не увидела. Потом сменила угол обзора – и вот, пожалуйста, стоит моя белая корзинка прямо на траве у его ног. Чарли клюет носом, подбородок клонится к груди. Чувство счастья переполнило меня настолько, что я даже тихонько воскликнула: «Ура!» перед тем, как укатить прочь.

18 июня

Новое объявление в «Утреннем ленапе». Не знаю только, читает ли он газеты. Мне пришло в голову, что имен лучше не упоминать:

 
«Каждый день
он к ней приходит,
говорит с ней
и засыпает с ней».
 

21 июня

Летнее солнцестояние.

Когда ты проснулся сегодня утром, дорогой мой Лео, солнце находилось точно в зените над Тропиком Рака. Севернее оно никогда в зените не бывает. Это самый длинный день в году. Отныне и до самого зимнего солнцестояния, 21 декабря, каждый новый день будет на пару минут короче предыдущего. А еще сегодня официально начинается летний сезон.

В общем, как ни посмотри, это праздник. Только не человеческий, не рукотворный, а природный. Ну, а кому охота отмечать праздник в одиночестве? Поскольку тебя рядом нет, я решила: «Ну, ладно, тогда к Пусе».

Когда на прошлой неделе я ей сообщила о предстоящем солнцестоянии, она сразу ответила: «Надо будет нарядиться!» Просто поразительно, как эта кроха всегда опережает мои мысли. Мы отправились в мастерскую моей мамы. Мама нырнула в груду отрезков и остатков от недавно сделанных ею костюмов, пришила одно к другому, третье к четвертому – и вуа ля: Пуся выглядит так, словно пролетела через радугу. Для себя же я выудила из шкафа то самое «лютиковое» платье, которое надевала на Бал Фукьерий. (Помнишь его? На тот самый бал, куда ты меня не пригласил.)

Встречать солнцестояние я решила, естественно, на Волшебном холме. Накануне Пуся осталась у меня ночевать. Моя мама рассказала ее родителям, что мы собираемся делать. То, что их дочка проведет ночь в другом доме, их не обеспокоило, разве что перспектива отпустить ее на улицу в полной темноте – даже недалеко и даже со мной – не вызвала особого энтузиазма. Так что маме пришлось подключить к делу папу.

– Он их отвезет на молоковозе, – пообещала она.

– А на работу не опоздает? – спросили Принглы.

– Это с ним время от времени случается. Но клиенты относятся к этому с пониманием. Бывают же стихийные бедствия. Форсмажоры. Снег. Гололедица. Истерика дочери.

– Ну ладно, – согласились родители Пуси.

Когда я одевала ее в 4:30, она была сонной и вялой, как тряпичная кукла. Мама, как всегда, вышла на крыльцо с «воки-токи» в кармане халата. Включив лампочку над входной дверью, я заметила, что над крыльцом наших соседей, семьи Кантелло, горит такая же.

Мы загрузили в грузовик Пусю вместе с ее маленькой деревянной повозкой – той самой, в которой красовалась на параде Главная королева, – и с грохотом покатили к Волшебному холму. Уже через минуту отец остановил свой молоковоз у края заросшего сорняками поля возле белого оштукатуренного домика, вытащил повозку и коврик для ванной, а я – сонную малышку. Мы пошли к середине поля. Почва под ногами, как всегда, бугрилась, но теперь, конечно, была мягче, чем зимой. Фонарик я решила не включать. Четвертинки луны и папы рядом было достаточно.

Папа поставил на землю повозку и встал рядом со мной лицом к горизонту, но было еще слишком темно, чтобы определить, где кончается небо и начинается земля. Потом он взял меня за руку. Развернулся к нам и дотронулся до Пусиного лица. Сгреб обеих в объятия и долго держал. Пуся, как бы зажатая между нашими телами, дышала так глубоко, что, казалось, из ее дыхания эта ночь и возникла. Я почувствовала папины губы на своих волосах. Напоследок он ласково сдавил мое предплечье и зашагал назад – туда, где вдалеке две красные точки света обозначали стоявший молоковоз.

Все так же впотьмах я села и взяла Пусю на руки, как младенца. Стала ее тихонько укачивать. Едва слышные звуки колыбельной, которую я напевала, сливались с шелестом наших соприкасающихся платьев. Когда мрак начал рассеиваться на востоке, я разбудила девочку: «Вставай. Наше солнышко тоже уже встает. Надо подготовиться к встрече». Я поставила ее на ноги и немного «погоняла» по полю взад-вперед, пока сон ее полностью не развеялся.

– И где же оно? – спросила Пуся.

– Уже на подходе.

Небо на востоке посерело. Очертания маленького белого домика стали четкими. Я указала в его сторону пальцем:

– Видишь? Смотри внимательно, ничего не упусти. – Я села верхом на повозку за ее спиной и продолжала шептать Пусе в ухо: – Видишь? Становится светлее, ночь уходит. Цвета меняются… смотри… смотри…

Больше я ничего не сказала. Мы молча следили, как небосвод из жемчужно-серого становится зеленовато-голубым… а потом… на сотню миллионов километров вдруг – разносится первый проблеск, туманный намек на луч, вспышка… ну же… пора! Тут я вскочила и побежала, ибо внезапно поняла, что смотрю не с той стороны, и от меня ускользает нечто, вероятно, даже более грандиозное, чем рассвет сам по себе. Я ринулась навстречу светилу. О Пусе не волновалась – она наверняка даже не заметит, что меня нет на повозке. Затем я резко развернулась, посмотрела назад и увидела… истинно подходящих слов для выражения того, что я увидела, у меня нет. Так что скажу просто и немудрено: увидела маленькую девочку на деревянной тележке. Ее платье играло всеми своими многочисленными цветами. Она наблюдала за восходом так, словно сегодня – Первый день творения и перед нею – заря создания мира. Шагая обратно к ней, я не чувствовала потребности повернуться и полюбоваться рассветом. Все, что мне нужно, я уже видела. Я подходила все ближе, но она сидела не шелохнувшись, пока наконец отблеск восходящего солнца в ее зрачках не увеличился по крайней мере вдвое.

Я вернулась на свое место в повозке за Пусиной спиной. Наполовину уже «рожденное» светило потеряло свою пылающую окантовку и оранжевый оттенок – теперь оно заливало восточную часть небосвода слепящей желтизной. Я подняла девочку и посадила ее к себе на плечи – самое подходящее место для приветствия солнышка. Бросив взгляд на край поля, я увидела, что молоковоз уехал. Мы немного погуляли туда-сюда по полю – уходить не хотелось ни мне, ни Пусе. Только солнечный диск, поднимавшийся все выше над горизонтом, намекал на то, что время все идет. Пока мы таким образом петляли, девочка трижды обратилась ко мне по имени:

– Старгерл!

– А?

– Это даже лучше, чем телевизор.

– Да.

– Старгерл!

– А?

– Солнце каждый день так делает?

– Да.

– Старгерл!

– А?

– Значит, каждый день оно воскресает. Каждый день – воскресенье!

В нарядах, специально приготовленных для Летнего солнцестояния, идти прямо домой было жалко. Поэтому я сообщила маме по рации, что мы отправимся длинным путем. Поначалу улицы были пустые, нам встречались только грузовики, развозившие тираж «Утреннего ленапе». Плотно спрессованные газетные листки, казалось, сами собой вылетали из автомобильных окон возле домов. К тому времени, когда солнце поднялось над каминными трубами, мимо с ревом стали проноситься школьные автобусы. Женщины в халатах и домашних тапочках тут и там открывали входные двери и забирали с газонов газеты. Мы приветливо махали каждому встречному. Интересно, что они о нас думают? Большая девочка везет за собой маленькую на тележке, обе наряжены, как на выпускной или свадьбу. Хочется надеяться, что для всех встреченных нами день начался с приятной нотки.

28 июня

Сегодня утром на Холме я не очистила разум – разве что так, слегка омыла. Все перевспоминала и даже перечувствовала волшебство прошлой недели, что отражалось в Пусиных глазах. Я прямо-таки ощущаю, как это чудо еще бродит по полю и ищет себе новых свидетелей.

29 июня

Получила сегодня письмо от Арчи. Очень по нему скучаю. Одно из самых дорогих воспоминаний моей жизни – как мы с Арчи сидим у него на заднем крыльце, раскачиваемся в креслах, глазеем на вершины гор Марикопас сквозь дым от его трубки (я обожала этот вишневый аромат, а ты?), и я битый час жужжу ему о тебе. Ты ему нравился – попробовал бы он у меня относиться к тебе иначе! – но даже тогда я замечала в нем некоторые сомнения относительно моего выбора парня для себя. Ты помнишь, как я была опечалена и раздавлена, когда никто не пришел встречать меня после победы на конкурсе ораторов? Так вот, это ничто по сравнению с разочарованием Арчи от того, как я променяла Старгерл на обыкновенную Сьюзан. Выражение, которое я тогда прочла в его глазах, возможно, вызвало у меня самое глубокое огорчение в жизни. Оно обозначило ее низшую точку. Надеюсь, мне больше никогда и никого не придется до такой степени расстроить. Но тогда он всю вину хотел свалить на тебя. Он думал, что это ты давил на меня и в итоге заставил изменить себе. Я его разубеждала, говорила – нет, это мой собственный выбор. Я, мол, уже большая девочка и сама знаю, что мне нужно, а что нет, и в том, чтобы бороться за популярность в школе, нет ничего зазорного. Арчи притворился, что понял и принял мою позицию, потому что очень меня любил, но он никогда так и не назвал меня Сьюзан. И никогда я не видела его таким счастливым, как в тот день, когда я объявила себя снова Старгерл.

К тебе, я думаю, он испытывает смешанные чувства. Ему самому хочется, чтобы ты ему нравился. И ты ему нравишься. То место, которое ты занимаешь в моем сердце, автоматически возвышает тебя в его глазах. И он понимает, что лучшая часть тебя тогда не сдалась без боя. С другой стороны, мне кажется, он до сих пор втайне винит тебя в том, что я предала себя. И не считает, что (это его собственное выражение!) ты «готов для меня». В письме Арчи пишет: он нарочно сбил тебя со следа, сказав, что мы переехали в Миннесоту, а не в Пенсильванию. Меня это рассмешило.

Еще он сообщает, что ты до сих пор посещаешь собрания Ордена Каменной Кости. И что он показал тебе мой «кабинет» у себя в сарае (я очень надеялась, что он это сделает). Что ты должным образом «впечатлился». И, кажется, был по-настоящему тронут. Так что, вероятно, ты не безнадежен, пишет он.

4 июля

Этот праздник[20]20
  День независимости США.


[Закрыть] Карауэи и Принглы отметили вместе. Между нашими семьями теперь тесная дружба – благодаря дочерям. Мы сходили на парад. Мне больше всего понравились маршевые оркестры. Я и Пуся с перепугу заткнули уши и завизжали, когда мимо с воем сирен проезжали пожарные машины. Было очень жарко – и ни клочка тени рядом. Мистер Прингл захватил с собой пластиковую бутылочку с разбрызгивателем на горлышке и все время брызгал себе в лицо. Пуся от жары совсем не страдала, но из интереса все время выхватывала у отца бутылку, так что вода кончилась, когда не прошла еще и половина парада. Мистер Прингл даже разозлился.

Потом во внутреннем дворе у Принглов мы жарили на гриле курочку, хот-доги и вегетарианские бургеры, а поедали их на закрытой веранде с кондиционером. Не спрашивай, как он это сделал, но специально для меня мистер Прингл умудрился приготовить на гриле картофельное пюре.

Вечером смотрели салют на бейсбольном поле Американского легиона[21]21
  Всеамериканская организация ветеранов войн, основана в 1919 г.


[Закрыть]. Мы с Пусей расположились на покрывале в позе бобслеистов в бобе и наблюдали, как в небе взрываются огни и разливаются разноцветные водопады. Во мраке вспыхивали тысячи обращенных к небу лиц людей, лежавших на пледах или сидевших на садовых стульях; тысячи ртов одновременно испускали восхищенный вздох, когда над ними вспыхивали крупные «мясистые» жемчужины и погружались в безмолвие между залпами из задранных ввысь орудийных дул. Похоже, там собрался весь город – за исключением Бетти Лу. Интересно, хоть в окно ей салют было видно? А еще я подумала о человеке в шапке-шлеме мшисто-зеленого цвета. И о Чарли, муже Грейс. И о Перри. Возможно, они тоже тут, смотрят в небо так же завороженно, как все остальные?

5 июля

Сегодня утром я взяла с собой на Волшебный холм не только фонарик, «воки-токи» и коврик, но и кое-что еще. А именно:

– веревку длиной 15 метров;

– колышек для крокета;

– большой тяжелый молоток;

– шпатель.

И вот что сделала: вбила колышек посредине поля. Обвязала вокруг него один конец веревки, другой протянула в восточном направлении и принялась ждать рассвета. Как только взошло солнце, я при помощи веревки провела идеально прямую линию между ним и колышком. Затем рядом с тем концом, что был обращен к светилу, воткнула в землю шпатель.

Ну что, догадался уже, зачем все это? Я сооружаю календарь. Как в Стоунхендже. Именно таким способом наши предки отслеживали свое положение во времени. Каждый четверг теперь стану зарывать новый шпатель (я купила целый набор в магазине «Все за доллар», они похожи на маленькие белые весла из резины). Осталось двадцать два четверга до 20 декабря, когда я вкопаю последний. К тому времени получится этакая арка из шпателей, четверть круга. Внешняя дуга арки по еженедельным замерам обозначит путь, пройденный восходящим солнцем над горизонтом – до 21 декабря, то есть до зимнего солнцестояния. Это будет самый короткий день в году, когда светило свернет с дорожки к северу и направится к югу. Тогда же начнется зимний сезон, но и летний в некотором роде тоже – ведь с 21 декабря день потихоньку, но неуклонно станет удлиняться.

Древним людям, однако, не верилось, что этот процесс будет повторяться из года в год. Они боялись, что светлое время может скукоживаться – пока совсем не исчезнет. Вот почему эти племена устраивали празднества в честь солнцестояний – чтобы уговорить Солнце повернуть вспять и вернуть свет.

Я собираюсь торжественно встретить зимнее солнцестояние. Приглашу массу народа. Может, мистическая составляющая этого праздника и улетучилась, но мне очень хочется поделиться со всеми чудом в глазах Пуси.

6 июля

Вот уже третий день температура не опускается ниже 32 градусов – самая настоящая тепловая волна. Причем здесь ее переносить тяжелее, чем в Аризоне. Неудивительно, что ты уехал из Пенсильвании. Здесь жара не просто обжигающая, а влажная. Ходишь все равно как в облаке из горячей овсянки. Сидишь – как на кипящем чайнике. И еще… ну да ладно, вижу, ты мне совсем не сочувствуешь.

В общем, сегодня я охлаждала себя в библиотеке. Сидела за столом, читала стихи Мэри Оливер[22]22
  Американская поэтесса (1935–2019), лауреат Пулицеровской премии.


[Закрыть] и вдруг краем глаза уловила какое-то легкое «летящее» движение и такой же легкий звук: «плим». С моего места был виден проход между книжными стеллажами до самого конца. Звук, кажется, донесся именно оттуда – из пространства между полками. И тут снова метрах в пяти от меня что-то пролетело между стеллажами (что-то похожее на лимонную косточку) и – плим! – ударилось в окно библиотечного зала. Долго гадать мне не пришлось: «Этот парень. Перри».

Когда спустя минуту раздался третий «плим!», я почувствовала: с меня хватит, с шумом захлопнула книгу и громко затопала по проходу. Он, скрестив ноги, сидел между полками на полу, загораживая дорогу, читал книжку и посасывал лимон. Я остановилась и уставилась на него сверху вниз. Сначала мне показалось: он просто демонстративно делает вид, что меня не замечает. Но секунду спустя в мысли закралось сомнение. Похоже, его захватило содержание книги. Рядом на полу лежала опустошенная кожура половинки лимона. Другая, у него в руке, совершала вращательные движения около рта.

Откровенно говоря, я удивилась, застав его не за комиксом, а за настоящей книгой. Ну, то есть не совсем настоящей. Очень уж тонкой. Обложку я не могла рассмотреть, и меня это взбесило: всякий раз, когда я вижу, как кто-то читает, мне просто необходимо узнать, что именно. Иногда, если дело происходит в поезде или в зале ожидания, я дохожу даже до откровенной грубости – изгибаюсь таким образом, чтобы все-таки рассмотреть обложку. Но вернусь к библиотеке.

– Я прекрасно вижу, что ты видишь, что я здесь стою, – сказала я.

Голова мальчика дернулась вверх, голубые глаза расширились – никто не сыграл бы застигнутого врасплох человека лучше.

– Ага-ага, «Оскар» тебя заждался, – добавила я.

– Че? – проговорил он, по-прежнему не снимая с лица маски удивления.

– Ладно, замяли. Ты опять плюешься косточками. И знаешь: одно дело – плеваться снаружи. Но здесь…

Он выстрелил изо рта еще одним «снарядом»: «Пту-у-у!»

– …библиотека. – Я пнула его в ногу.

Он тут же пнул меня в ответ. Это меня поразило. Было больно. Я выхватила у него из рук книгу. Это оказалась «Ундина»[23]23
  «Ondine», пьеса Жана Жироду (1938).


[Закрыть]. Пьеса французского автора.

Он выхватил ее у меня. Я изо всех сил постаралась испепелить его самым страшным взглядом, на какой способна, и тут же почувствовала себя очень глупо – опыт испепеления взглядом у меня небольшой. В любом случае эта попытка прошла даром, потому что парень тут же сунул нос обратно в книгу и всем своим видом вновь изобразил Персонажа, Которому Невдомек, что Рядом Кто-то Есть.

Я сообразила, что мне ничего не остается, кроме как развернуться и уйти. Так я сделала. Но тут же вернулась и уперла в него указующий перст: «А еще держись подальше от Пуси!»

Он опять не реагировал.

7 июля

Ну, скажу я тебе, «Ундина» – последнее произведение, какое я только могла бы себе представить в руках этого мальчишки. Это драма о девушке, которая не просто девушка, но еще вроде как русалка. Ее можно назвать волшебницей или колдуньей, но, по мне, в ней очень много человеческого. На все она смотрит глазами ребенка. Всегда счастлива, поет. Живет у пожилой пары в лесу у озера, и когда мимо проезжает рыцарь по имени Ганс, он кажется ей самым прекрасным существом из всех, кого она когда-либо встречала. Ей теперь ничего не нужно – только выйти за него замуж, жить с ним счастливо и умереть в один день. Но все оказывается не так просто. Ей приходится выйти в мир, который не понимает и не принимает ундин. В конце концов люди отвергают ее и изгоняют в пучину вод, из которых она когда-то вышла. Возлюбленный Ганс умирает на берегу. К счастью и по милости божией, его образ стерся из ее памяти, и позже, когда из воды она снова видит его тело, красота Ганса снова поражает ее воображение, и она восклицает: «Как бы я могла его полюбить!»

Почему он читал это? И зачем он вообще читал? Как он мог читать книгу, которая теперь, когда я тоже ее прочла, стала моей любимой?

9 июля

Пуся разбудила меня телефонным звонком и прокричала неистовым голосом:

– Скорее! У Бетти Лу в окне красная тапочка.

Десять минут спустя мы уже ворвались к ней в гостиную. Первым делом я сняла с основного окна тапочку-носок.

– Простите, – произнесла хозяйка, безвольно распростершаяся на диване, – я не хотела вас беспокоить. Иногда просто так тяжело…

– Не стоит, – сказала я, – ведь друзья и нужны, чтобы помогать пережить трудности.

Мы запретили Бетти Лу подключаться к работе самой, но разрешили давать нам указания, и, в общем, мы с Пусей – известные искусницы-кондитеры – умудрились, в конце концов, испечь целый противень печенья с шоколадной крошкой. Потом накормили миссис Ферн, расчесали ей волосы, помассировали ступни, почитали ей, спели, станцевали – и ко времени ужина она уже танцевала вместе с нами.

11 июля

Я тебе еще не рассказывала? У меня появилась работа. Сама я называю себя парикмахером садов. Я повесила объявление на окне «У Марджи» и еще разместила его в «Ленапе». Мистер Прингл на компьютере сделал для меня визитные карточки. На них стоит мой логотип: червячок в бейсбольной кепке с широкой улыбкой. В цветах я, конечно, не особенно разбираюсь, поэтому ни за что замысловатое не берусь. Просто помогаю с обычными делами в саду – полю грядки, поливаю их, выношу мусор. Да и беру недорого. Наверное, поэтому моими услугами пользуются. Поэтому – и еще из-за моей мегакрутой тачки. Я купила ее в хозяйственном магазине, нарисовала на одном борту своего червяка, а на другом – подсолнух.

Сегодня я работала у одной семьи, их фамилия Клеко. Миссис Клеко пригласила меня еще на прошлой неделе. Дом у них красивый, из серого камня, с большой верандой и желтыми маркизами по всему периметру, а вдоль улицы, на которой он стоит, высажены платаны.

Я сразу отправилась на задний двор, наполовину выложенный кирпичами, наполовину отданный под газон. Сад у них – самый красивый из всех, где мне до сих пор доводилось работать. Одни цветы чего стоят, а тут еще и изысканные зеленые заросли выше меня, небольшие каменные скульптуры (ребенок с книжкой, ангел-хранитель…), белая береза и пара остролистов, а через все это великолепие вьется дорожка из плитняка. Как я тебе раньше говорила, волшебные места нельзя создать, их можно только обнаружить, открыть – но сад Клеко близко подошел к тому, чтобы считаться волшебным местом.

Первым делом я собрала все пластиковые игрушки и разбросала их по траве. Наверняка здесь обитал маленький ребенок – точнее говоря, мальчик, если судить по танку и водному пистолету. Затем принялась избавляться от «мертвой натуры» (звучит жутковато, но означает – просто срезать погибшие уже цветы, чтобы растение могло направить всю свою энергию на живые). И вот рву я, значит, увядшие астры-рудбекии, как вдруг из дому доносится оглушительный вопль. За ним еще один. А потом голоса: «Я тебя убью!» – «Я все маме расскажу!»

Я задумалась, стоит ли зайти внутрь и посмотреть, что происходит, тем более что первый голос показался мне знакомым, но тут задняя дверь открылась, из нее вылетел маленький русоволосый мальчик в трусах с изображением Бэтмена и ринулся ко мне. За ним секунду спустя появилась – кто бы ты думал? Эльвина!

Мальчуган врезался в меня и сразу за мной спрятался, обнял меня, упер ухо мне в попу, а бедра обвил ручонками. Эльвина, узнав меня, тоже подошла вплотную.

– Что ты здесь делаешь? – рявкнула она.

– Ухаживаю за садом, – говорю. – А ты тут живешь?

Я вдруг поняла, что не знаю ее фамилии.

– Нет, ну что ты, – с издевкой ухмыльнулась она. – Я Златовласка[24]24
  «Златовласка и три медведя» – западный вариант сказки о Маше и медведях.


[Закрыть]. Пробралась в дом к трем медведям и улеглась в кровать медвежонка!

Она потянула руки к мальчику. На одной из них я заметила кровь. Маленький ребенок изо всех сил обнял меня пальцами за талию. Эльвина пнула его ногой. Он взвыл и ответил ей тем же. Теперь взвыла она.

– Хватит! – закричала я и сама удивилась, как громко прозвучал мой голос в обычно тихом и спокойном месте.

Затем с трудом отцепила от себя мальчика и поставила его к себе лицом, гаркнув Эльвине:

– Брысь!

Она посмотрела на меня с ненавистью, но отступила.

– Это твой брат?

– Прыщ у меня на заднице, вот он кто!

– Это она прыщ у меня на заднице! – запальчиво отозвался мальчуган.

– Довольно! – сказала я. – Как тебя зовут?

– Томас! – Имя он словно выплюнул в лицо сестре.

– А где ваша мама? – спросила я у Эльвины.

– У зубного.

– Значит, тебя оставили за ним приглядывать?

– За этим вот, да, – презрительно ухмыльнулась девочка.

Дыхание Эльвины перешло в какое-то шипящее фырканье. Зубы она оскалила, как разъяренная собака. Что ж, все та же привычная Эльвина, ничего странного. Удивил меня, скорее, ее маленький брат. Он, конечно, прятался за мной от сестры и ежился, но исключительно из-за разницы весовых категорий. А так-то видно было, что боялся он ее не больше, чем Пуся тогда, «У Марджи». «Ох, Эльвина, подожди, подрастет он – придется тебе несладко», – подумала я.

– Не за этим вот, а за братом, – поправила я.

– Этому вот конец, как только ты отсюда исчезнешь, – ответила она.

– Раз так, я не уйду, пока не вернется ваша мама.

– Вот так! – злорадно прохрипел Томас, сделал шаг вперед и угрожающе замахнулся голой ногой.

Сестра кинулась на него. Я ткнула ей пальцем в лицо и, приняв как можно более суровый вид, скомандовала:

– Назад!

– Так вот! Назад, псина! – расхохотался мальчик.

И прежде чем я успела сообразить, что к чему, он развернулся, наклонился, стянул с себя крошечные черно-желтые трусики с Бэтменом и показал сестре голый зад. Совершенно очевидно, Эльвине это было не впервой. Она не выказала ни удивления, ни отвращения. Просто сделала шаг назад, прицелилась и плюнула ему прямо в ягодицу. Томас издал истошный вопль, натянул «Бэтмена» обратно и потер пятую точку. Эльвина, казалось, почувствовала, что получила преимущество. Она снова перешла в наступление, и мне снова пришлось простереть вперед ладонь, словно охраннику у ворот замка:

– Эльвина! Ни шагу вперед!

Девочка остановилась и насмешливо осклабилась.

– Да? И что ты мне сделаешь? Ударишь?

И правда, что бы я ей сделала? Понятия не имею. Защекотала бы?.. Мы невыносимо долго смотрели друг другу в глаза. Наконец она моргнула. Лицо ее изменилось. Эльвина с вызовом показала мне свою руку:

– Смотри, что он сделал!

Ее мизинец – тот самый, на котором был изящный ноготь – все еще кровоточил и имел отнюдь не изящный вид какого-то огрызка.

– Что случилось? – спросила я.

– Он его порезал, вот что! – воскликнула она, жалобно захныкала и поведала мне наконец кошмарную историю.

Томас тайно завладел отцовскими щипчиками для ногтей. И как только мама ушла, принялся себя обкарнывать: резал ногти на руках, ногах, кромсал брови и ресницы. Поскольку занимался он этим за столом, где они завтракали, Эльвина взяла и унесла кукурузные хлопья в подвальный кабинет. Некоторое время спустя она сама уютно устроилась там в супер-пупер-мягком папином откидном кресле смотреть кабельный телеканал «Комеди-сентрал» – точнее даже, девочка его не смотрела, поскольку кресло это всегда оказывает на нее удивительное воздействие: сто́ит ей в него забраться – сразу клонит в сон. Вот она и задремала – не спала, а просто клевала носом в этом кресле, вполуха слушая телевизор, когда внезапно до нее донесся негромкий отрывистый звук, и Эльвина почувствовала легкое прикосновение к своему мизинцу. Открыла глаза: рядом стоит Томас с ухмылкой в километр шириной, а в руке у него – сантиметра полтора розового ноготка, который он только что у сестры отхватил. Это само по себе ужасно, но еще не всё. Вид изуродованного ногтя так ее потряс, что она судорожно дернула рукой и смахнула с журнального столика отцовский кубок, полученный за победу в соревнованиях по боулингу. Кубок упал и раскололся надвое. Но и на этом несчастья не закончились: рука ее ударилась об острый конец основания кубка, появился этот жуткий порез, захлестала кровь. Вот тут-то они и раскричались, а я их услышала.