Текст книги "Когда деревья молчат"

Глава 12

По дороге к миссис Яновски у меня чесались пальцы на руках и ногах. Меня никогда раньше не вызывали к директору. Неужели она узнала, что я шпионила за ней и миссис Пуглизи в туалете? Моё сердце ухнуло в пятки. Может, всё было ещё хуже. Может, Коннелли рассказал им, что сегодня утром Краб вёл себя странно в оркестровой. Может, они пригласили меня в качестве свидетеля, чтобы я на него настучала? Эта теория показалась ещё правдивее, когда я заметила, как Краб вываливается из кабинета миссис Яновски в конце коридора. Я содрогнулась от этого зрелища. Он даже не посмотрел в мою сторону.

Секретарша провела меня прямо в кабинет директора, где та разговаривала по телефону.

– Она только что зашла, – сказала миссис Яновски в телефон.

Мои уши загорелись. С кем она обо мне говорила по телефону?

Она положила трубку и указала на стул напротив своего стола. Я рухнула на него, как мне показалось, но тогда моё тело уже всё заледенело, поэтому я почти ничего не почувствовала.

– Ты знаешь, почему ты здесь, Кассандра?

Моё полное имя из её уст звучало не так хорошо, как из уст мистера Коннелли.

– Нет, мэм.

Он сжала губы.

– Пожалуйста, выверни свои карманы.

Я падала, прям-таки сваливалась в себя, выглядывая через дырочки, которые были моими глазами. Шоколадное печенье Хизер было всё ещё в моём переднем правом кармане, куда я его засунула, когда Краб меня испугал. Я посмотрела вниз на его очертания на моих джинсах, а потом снова подняла взгляд на миссис Яновски. Она выглядела такой разочарованной. Я вытащила холодный пластик и передала его ей.

– Это твоё?

Я потрясала головой, волосы упали мне на глаза. Конечно же, нет.

– Кому это принадлежит?

– Хизер, – прошептала я.

– Коул?

– Да, мэм. – Стыд был просто удушающим. Слёзы уже накатывали, но я загоняла их обратно.

Миссис Яновски на мгновение опустила голову на руки. На короткий миг я подумала, что она меня отпустит.

– Я позвонила сержанту Бауэру, – сказала она.

Я вздохнула так громко, что она вздрогнула.

– Он не заберёт тебя в тюрьму, – сказала она, неправильно расценив мой шок. – Он лишь поговорит с тобой о том, что произойдёт, если ты снова это сделаешь. Должна сказать, я очень удивлена, что ты что-то украла, Кассандра. Ты одна из моих лучших учениц. У тебя что-то не так дома?

Мой ответ вырвался, как пушечное ядро.

– Нет.

У миссис Яновски сверкнули глаза. На секунду я подумала, что всё испортила. «Люди не поймут, насколько мы творческие, – всегда говорил папа. – Если вы расскажите им, как мы живём, то они нас разделят, а вас заставят жить с незнакомцами. Это ваш выбор, если вы этого хотите, я точно этого не хочу».

Но она не стала задавать ещё вопросов про мою ситуацию дома.

– Тебе придётся извиниться перед Хизер за то, что ты у неё украла. Она уже скоро будет здесь.

Тогда сам Господь не смог бы остановить мои слёзы. Зачем Краб на меня настучал? Я бы не оставила себе блеск для губ, но миссис Яновски этому не поверит. Как и Бауэр. Я просто хотела его понюхать, чтобы притвориться, что он мой. Ага, конечно.

– Также тебе придётся остаться сегодня после уроков. – Голос миссис Яновски смягчился. – Но я не стану записывать это в твоё дело, Кассандра. Не плачь. Все мы ошибаемся. Если ты снова этого не сделаешь, то всё будет в порядке.

Я несчастно кивнула. Я в жизни не оставалась после уроков. Как и Сефи. Это означало, что придётся вовлекать родителей, а папа ясно дал понять: оставайтесь вне поля зрения. Это было намного хуже, чем проблемы Сефи с химией. За окном миссис Яновски сияло солнце, и его сияние казалось сюрреалистичным. Я чувствовала, будто не заслуживаю даже смотреть на него. Подъехал черно-белый автомобиль сержанта Бауэра. Видимо, он патрулировал где-то неподалеку, когда ему позвонили.

– А вот и он, – сказала миссис Яновски. Её голос снова стал деловитым.

Хизер его опередила. Она выглядела испуганной, как и я, когда ее впустили в кабинет. Во мне вспыхнула зависть, резкая и горячая, а затем растворилась. Она просто спокойно отсюда уйдёт.

– Миссис Яновски? – сказала она.

Директриса указала на меня.

– Кассандра хочет тебе что-то сказать.

Я не могла посмотреть Хизер в глаза. Я схватила пластиковое шоколадное печенье с края стола миссис Яновски и протянула его ей.

– Я взяла твой блеск для губ. Прости меня.

Хизер вырвала его у меня из рук, но ничего не сказала.

Я глянула на неё краем глаза. Она уставилась на блеск, между её бровями пролегла складка.

– Я сказала: «Прости меня», – повторила я.

– Я и забыла про него. – Она посмотрела на миссис Яновски. – Я могу идти?

– Да, Хизер. Спасибо. И не стоит рассказывать о произошедшем здесь своим одноклассникам.

Наверное, миссис Яновски хотела добра, но она точно не понимала, как работает средняя школа. Я задумалась, какое у меня будет новое прозвище.

Хизер вышла, когда зашёл сержант Бауэр. Он повернулся сначала к ней, а затем ко мне, его голова была склонена набок. Я наблюдала, как он складывает два и два. Видимо, миссис Яновски не говорила моего имени, когда позвонила ему.

Одна из наших учениц воровка. Вы можете приехать и хорошенько ее запугать?

С удовольствием.

– Ты дочка Донни?

– Да, сэр. – Я не сводила с него пристального взгляда. Мне было стыдно перед миссис Яновски и Хизер, но перед ним я унижаться не стану. Я вспомнила, что он делал с Кристи на папиной вечеринке – сгорбленные, с закрытыми глазами, их кожа вся потная и противно пахла, на нем были только серебряные наручные часы и жетоны, которые издавали металлический звон динь динь, когда он толкался.

– Дальше я сам справлюсь, – сказал Бауэр миссис Яновски так, как будто был вправе выгонять ту из собственного кабинета.

– Я останусь, если не возражаете, – сказала она.

Мне хотелось её обнять. Трахаться, они с папой говорили об этом у «Малыша Джона». Трахаться, грибы и каждые несколько лет, как чума. Я слышала только эти отголоски, слова скрежетали, как ноты на расстроенном фортепьяно.

– Мне всё равно, – сказал Бауэр, усаживаясь на край стола и держа свою шляпу в руках. Он вытащил ручку из кармана своей рубашки, но не потянулся за бумагой. Он лишь нажимал на кнопку на ручке. Щёлк-щёлк. Щёлк-щёлк.

– Ты же знаешь, что воровать плохо, правда?

– Да.

А ты знаешь, что то, что ты делал на вечеринке у папы, тоже было плохо?

– Что ты сказала? – щёлк-щёлк. Щёлк-щёлк.

– Да, сэр.

– Твой отец будет очень расстроен, когда услышит, что его дочь – воровка, – сказал он. – Ты это понимаешь?

– Да, сэр.

Но только потому, что у него будут неприятности.

– Если ты снова это сделаешь, то окажешься в тюрьме, – щёлк-щёлк. Щёлк-щёлк. – Ты этого хочешь?

– Нет, сэр.

То, как он на меня смотрел, давало понять, что ему не понравилось отсутствие моего стыда. А он был, но как я уже сказала, ему я его показывать не стану.

– Что ж, хорошо, – сказал он наконец.

Глава 13

В прошлом году мы читали «Алую букву» на уроке английского. Выйдя из кабинета миссис Яновски, боже мой, я поняла эту книгу совершенно по-новому[8]8
  Роман американского писателя Н. Готорна, главную героиню которого подвергают публичному позору, включающему необходимость носить на одежде алую нашивку с буквой «А» (отсылка к слову «адюльтер») за то, что она родила ребенка в отсутствие рядом с ней законного супруга.


[Закрыть]. Хуже всего было не то, как ученики смотрели на меня весь остаток дня. А то, как пара учителей, таких как мистер Кинчелоу, обращались со мной ужасно мило. Жалость питает унижение, как шпинат моряка Попая[9]9
  Моряк Попай – герой комиксов и мультипликационных фильмов, призванный пропагандировать здоровый образ жизни: после того, как он съедал банку консервированного шпината, ему магическим образом начинали удаваться вещи, недоступные до этого.


[Закрыть]. Но всё же я пережила этот день и, доплетясь до места своего наказания, сосредоточилась на домашнем задании так, словно от этого зависела моя жизнь.

Я не знала, кто меня заберёт, мама или папа.

Очевидно, я хотела, чтобы это была мама, но не хотела видеть, как она огорчится. Ей я тоже не могла сказать правду о том, что на самом деле произошло: даже представить страшно, как она расстроится от того, что я чувствую необходимость нюхать чужие вещи. Чем больше я думала об этом, тем больше надеялась, что приедет папа. Он будет в бешенстве, в ярости, но зато это хоть немного облегчит Сефи жизнь.

К тому моменту, как он перешагнул через порог класса, я была почти счастлива его видеть.

– Пошли, – пробубнил он, даже не удосужившись посмотреть на монитор.

Я вскочила и схватила мои учебники и папку.

– Спасибо, миссис Каннифф, – сказала я учительнице на выходе. Она кивнула, не поднимая головы от своей книжки.

Папа скованно зашагал к входной двери. Коридоры были почти пусты, если не считать ребят, которые шли к раздевалкам после пробежки, и пары восьмиклассников, задержавшихся после уроков, чтобы поработать над проектами. Я была так счастлива, что Габриэль не видел, как меня забирают после наказания.

Я попыталась понять настроение отца, но он шёл слишком быстро и молчал. Я приготовилась к худшему. Я приму свой удар и не стану жаловаться. Меня посадят под домашний арест и дадут дополнительную работу по дому. Я могу с этим справиться. Возможно, раз я теперь оказалась в самом пекле, это Сефи будет работать няней, но и деньги ей нужны больше, чем мне.

Мы вышли из школы, и солнце ослепило глаза. Мне потребовалась секунда, чтобы заметить Сефи на переднем сиденье фургона. Её лицо выглядело мрачным. Чёрт. Ладно. Всё оказалось гораздо хуже, чем я думала. Я открыла боковую дверь и скользнула внутрь. Сефи не обернулась. Папа забрался на свое место.

Мы просидели в секунду в напряжении, а потом он повернулся, и его лицо расплылось в широкой ухмылке.

– Вытащил тебя из тюряги, да?

Он поднял правую руку, и Сефи дала ему пять. Он повернул руку ко мне ладонью вперёд, и я сделала то же самое, совсем запутавшись.

– Моя дочь преступница, – сказал он, посмеиваясь. – Наверное, тебе действительно нужен был этот блеск для губ.

Сефи повернулась ко мне и кивнула, её глаза были широко раскрыты.

– Тебе пришлось его отдать?

– Ну да, – сказала я. Голова шла кругом. – Ты не сердишься, пап?

Он завел фургон и дал задний ход, глядя на меня в зеркало заднего вида.

– Я буду весьма благодарен, если это не повторится, но все мы ошибаемся. К тому же это такой бред, их звонок Бауэру. На такой бред я не сержусь.

Лёд, сковывавший моё сердце с тех самых пор, как меня вызвали к миссис Яновски, растаял.

– Спасибо, пап.

– Ага. А теперь в магазин. Нам надо закупиться для вечеринки.

У меня перехватило дыхание. Это объясняло его хорошее настроение. Что ж, я согласна.

– Что нам надо купить? – вставила Сефи.

Папа вытащил список и зачитал его, не переставая следить за дорогой.

– Виски, пиво, орешки, чипсы, сыр и холодную нарезку.

У меня заурчало в животе. По крайней мере, угощение на вечеринках было отменным, уже что-то. Я начала проникаться духом поездки.

– А Сефи будет вести машину домой?

– Отличная идея! Что скажешь, Перс?

Она бросила на меня обиженный взгляд через плечо. Сефи была довольно хорошо водила автомат. Что же до управления машиной на механике? Не очень. Я чувствовала себя предательницей из-за того, что заговорила об этом, но сказала себе, что я сделала это ради её же блага.

Папа поймал её сердитый взгляд.

– Практика приносит успех, Персефона.

– Ладно, – сказала Сефи, её настроение улучшилось, когда мы подъехали к алкогольному магазину, где выдавали леденцы. Может, ей и было пятнадцать, но сладкое она любила намного больше меня. Тогда-то я и заметила на стоянке полицейскую машину Лилидейла. Я растерла затекшее запястье. Какова вероятность, что это сержант Бауэр?

На почти полностью заполненной стоянке было только два свободных места. Одно рядом с белым седаном, а другое рядом с полицейской машиной. Я была уверена, что папа припаркуется рядом с седаном, но он подъехал к «крузеру». Он выключил зажигание, вышел из фургона, закрыл дверцу и постучал по пассажирскому стеклу полицейской машины. Офицер потянулся, чтобы опустить окно.

Да. Это был сержант Бауэр.

– Привет, Донни, – сказал он папе. – Чем могу помочь?

Папа наклонился к окну. Они обменялись несколькими словами, сопровождаемыми общим мрачным смехом. Мы с Сефи уже вышли из фургона и стояли сзади папы. Она схватила меня за руку, когда папа отошёл в сторону, чтобы сержант Бауэр мог обратиться к нам.

– Дважды за один день, юная леди, – сказал он мне. – Мы с твоим отцом договорились, что мне больше никогда не придётся разговаривать с тобой по долгу службы. Не придется же?

– Да, сэр, – сказала я, мои слова звучали бодро. Они оба притворялись, играя роль заботливых взрослых. Я была уверена, что они в основном разговаривали о вечеринке.

Я подумала о симпозиуме, слухах о пытках и похищении инопланетянами, о том, каким злым стал Краб, о том, как Иви раскрашивала свою листовку для игр. Я не позволю им украсть своё детство. Я не хотела, чтобы он смотрел на меня, но мне нужно было знать правду.

– Сержант Бауэр, а почему ввели комендантский час?

Папа уставился на меня.

Сефи прижалась теснее, но я не собиралась отступать. Я изучала собственное отражение в зеркальных солнцезащитных очках сержанта Бауэра. Я была размером с комара и перевернута вверх ногами, мы с Сефи – словно леденцы на палочках, и солнечный диск, сияющий за нашими головами.

Наконец Бауэр заговорил:

– Ничего серьёзного. Просто не хотим, чтобы дети поздно носились и попадали в неприятности. ― Он повернулся лицом к папе. – Присматривай за своими девочками, ладно?

Папа отдал ему честь, коснувшись лба пальцами.

Только стоящий на другой стороне парковки смог бы пропустить те взгляды, которыми обменялись папа с сержантом Бауэром, коротко ухмыльнувшись друг другу. У них двоих была общая тайна, что-то такое потаенное и заплесневелое. От этих взглядов мне захотелось натянуть на себя свитер, хотя солнце припекало вовсю.

– Я лучше поеду, – сказал сержант Бауэр, с грохотом заводя машину. – Похоже, мы увидимся в субботу, девочки!

Вечно вежливая Сефи ответила:

– Звучит прекрасно.

Я нахмурилась.

Папа хлопнул ладонью по крыше машины и отступил, чтобы сержант Бауэр мог уехать. Когда он выехал со стоянки, папа обнял Сефи за плечи.

– Вот как надо делать, милая. Если полиция будет на вечеринке, то её никто не накроет, верно?

Софи просияла.

– Логично.

Я испытала одновременно отвращение и ревность. Я терпеть не могла, когда она вот так подыгрывала папе, но должна признать, что в том, чтобы быть его любимицей, были свои плюсы. Я шла за ними в алкогольный магазин, папа всё ещё обнимал Сеф за плечи. Я перебирала в голове способы, которыми могла его умаслить, взвешивая, стоит ли оно того вообще, и была так погружена в свои мысли, что не заметила человека в проходе с виски, пока не столкнулась с ним.

– Извините! – это слово вылетело у меня само собой, а по коже пробежал неприятный холодок.

Я стояла лицом к лицу с Гоблином.

Все те слухи, которые я когда-либо слышала о нём, пронеслись у меня в голове, пока я, втянув воздух, по привычке задержала дыхание. Он мучает животных. Он поклоняется сатане. Он ест пальцы. Когда он слизывает кровь, то впадает в бешенство и превращается в демона. Он был звездой футбола, пока не попал в ужасную автокатастрофу, которая снесла ему макушку, и именно поэтому он всегда носит шапки. Он сидит дома один и раскачивается в кресле, выходя из своего трейлера только для того, чтобы купить еду и пиво.

Кепка Гоблина была туго натянута на уши, и его пустые глаза были скрыты в тени ее козырька. Мне была видна его татуировка: змея на Гадсденовском флаге. Её голова выглядывала из воротника, а тело обвивалось вокруг его руки. Интересно, как она выглядит под его рубашкой и где она заканчивается? Он был мощным, с грудью как бочка, но не толстым.

Я никогда ещё не видела его так близко.

Я поняла, что он пахнет не как гниющий старик, а скорее как мой отец с утра, ещё до душа. Неловко было узнать такое о Гоблине. Я почувствовала подступающий смех и быстро проглотила его, но тот не пропал, а превратился в отрыжку, чёрствый и противный.

Только тогда я поняла, что всё ещё сдерживала дыхание. Я с шумом выдохнула.

– Прошу прощения, – сказала я, не в силах отвести взгляд от Гоблина. Он уставился на меня.

– Кэсси, встань за мной. – Папа сжал моё плечо, и первый раз в жизни я была рада его прикосновению. Благодарность была такой сильной, что я даже сначала перепутала её со злостью.

– Конечно, отец. – Мои слова звучали так формально, так странно, словно мы были на большой сцене, играя пьесу, которую никто из нас не отрепетировал. Мой папа это чувствовал. Как и Гоблин.

Они пристально смотрели друг на друга, слегка приподнявшись, ни один не отводил взгляд. Мы жили в сельской местности, и дом Гоблина был одним из ближайших, но мама и папа никогда не говорили о нём или о других соседях, за исключением семьи Гомес, которая переехала в старый дом Свенсонов. «Лучше держаться особняком», – говорил папа, но он явно знал Гоблина, учитывая, как они смотрели друг на друга.

Гоблин всё время переминался с ноги на ногу, издавая тихие монотонные гортанные звуки, нервный тик, похожий на цок-цок-цок. Что-то в моём отце заставляло его чувствовать себя ужасно неловко.

Гоблин сломался первым.

– Ты не видел мою собаку? – пробормотал он.

Папа немного подождал, прежде чем ответить. Хотел показать Гоблину, что это он тут главный.

– Лучше держи это существо на привязи. Он гоняется за машинами.

– Я спросил, ты его не видел?

– Нет.

Казалось, будто Гоблин прожевал этот ответ, отделяя семечко от скорлупы, прежде чем всё это выплюнуть. Он протиснулся мимо папы, толкнув его, но папа остался стоять также твердо, только взглядом проводил Гоблина.

– Вы обе, никогда не приближайтесь к его дому. Его собака – та ещё паршивая тварь, – сказал папа, обращаясь к нам, хотя глаза его были прикованы к Гоблину. – Я скорее пристрелю этого ублюдка, чем верну его.

Он снова сжал мое плечо, но на этот раз совсем по-другому. Он проверял, собираюсь ли я наконец присоединиться к его команде, и собственнический взгляд в его глазах подтвердил моё мнение, когда он посмотрел в мою сторону.

– И я говорю о нём, а не о собаке, – добавил он.

Глава 14

Ужин был почти праздничным. Папа уже оправился от странной встречи с Гоблином и теперь завёлся. Рассказал маме о том, как спас меня из школы, и это звучало так, как будто мы были почти как Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид[10]10
  Легендарные напарники-бандиты, история которых увековечена в одноименном вестерне Дж. Р. Хилла 1969 года.


[Закрыть]. Кроме спасения своего ребенка он купил всё из маминого списка для вечеринки, так ещё и сэкономил деньги, потому что использовал купоны.

Он не рассказал ей о Гоблине, но возможно, у него просто не было шанса сделать это, ведь после того, как он сказал про комендантский час, мамино лицо закрылось, как будто кто-то застегнул молнию.

– В Лилидейле ввели комендантский час?

Папа зачерпнул большую ложку пюре и остановился, держа её почти у рта.

– Да. Два мальчика заявили, что на них напали. – Он выплюнул слово «заявили» так, будто оно всё сочилось уксусом. – Но вроде как только один обратился в полицию.

У меня упала челюсть. Два мальчика. Это неправильно.

Мама словно постарела на год. Она повернулась к нам с Сефи.

– Вы что-нибудь об этом знаете?

Сефи пожала плечами.

– Я только слышала, что это Краб. Марк Крэбли, – поправилась я, когда мама не поняла. – Он в восьмом классе.

– Бедный мальчик, – пробормотала мама.

– Если это вообще правда, – сказал папа. – Дети врут.

– Я слышала, что после нападения он попал в больницу, – вмешалась я, неуверенная в своих словах. Я не хотела говорить «изнасилование», но также не была на 100 % уверена, что вообще значит «нападение».

– Мама моей подруги – медсестра, – продолжила я. – Она сказала, что Крабу сильно досталось.

– А кто второй мальчик? – спросила мама.

Мы все уставились на папу. Он копался в своей еде, на этот раз в поисках коровьей печени. Он любил эту штуку, говорил, что железо в ней даёт ему сверхспособности. Меня от нее тошнило. Всё равно что жевать мокрую книгу.

– Ещё один мальчик из Впадины, – сказал папа.

Сефи дёрнулась и выглядела такой же шокированной, какой я себя чувствовала. Если то, что сказал папа, правда, то это значило, что второй мальчик тоже ездил с нами на автобусе.

– Как его зовут? – спросила я.

Папа продолжал жевать.

– Как его зовут? – повторила я.

– Это не наше дело, – сказал папа, пряча взгляд. Он скрывал что-то, я это видела. Я задумалась, не связано ли это с тем, о чем они с сержантом Бауэром шептались.

– Хватит, – сказала мама. – Мы не станем рассуждать о чужих бедах.

Она сунула руку в миску с редисом и вытащила оттуда один, яркий и пухлый, похожий чем-то на вишню. Она сама его вырастила. Вместе со шпинатом – это был первый урожай в этом году. Она откусила кусок.

Этот хруст заставил нас с Сефи подпрыгнуть.

Мама с папой перешли в гостиную, пока мы с Сефи убирали после ужина. Мама принесла стопку бумаг для оценки, а папа устроился перед телевизором, как делал почти каждый вечер. Он много смотрел телевизор. Наверное, многие так и поступали. Может быть, как и он, они предпочитали жизнь в ящике своей собственной.

– Ты знаешь, что это за второй мальчик? – спросила я Сефи.

Та предложила мыть посуду, пока я буду вытирать и убирать ее наверх. Она закупорила раковину и налила туда зелёный «Палмолив» перед там, как включить горячую воду.

– Люди много говорят, но это всё слухи. Краб выглядел нормальным в автобусе.

Я вывалила остатки пюре в пластиковый контейнер и облизала ложку.

– Он выглядит нормальным, но он изменился. Он сегодня загнал меня в угол в оркестровой.

– Краб?

– Да, – сказала я. – Только он был другой.

Казалось, она какое-то время это обдумывала, помешивая воду в раковине, чтобы появились пузыри.

– Зачем ты украла тот блеск?

– Я не крала. – Я накрыла фольгой пластиковую миску. – Я хотела всего лишь на него посмотреть. Тогда меня Краб и нашёл. Я случайно засунула блеск в карман, даже не подумав.

– Что? А почему ты не сказала об этом миссис Яновски?

– Потому что это звучит ещё тупее признания в воровстве.

Сефи начала погружать посуду в горячую мыльную воду в том порядке, которому нас научила мама. Сначала стаканы, чтобы они не треснули. Потом столовые приборы. После этого идут тарелки и миски, а кастрюли и сковородки последними, потому что они самые жирные.

– Мне жаль, – наконец сказала Сефи.

Я крепко обхватила ее за талию, обнимая.

– Спасибо.

– Убери от меня руки! – сказала она со смехом. – Кстати, ты же мне поможешь снова сегодня заниматься, да?

– Ну, только если рак на горе не свиснет.

* * *

Я запихала в голову Сефи всю химию, которая только могла там уместиться, прежде чем вернуться в свою комнату.

Ночь была душная и цвета чернил. Надвигалась гроза, я чувствовала её запах в воздухе, горячем и наэлектризованном. Это определенно была та ночь, когда надо растянуться под кроватью, но если я сделаю так, то не смогу перевернуть подушку холодной стороной к лицу. Поэтому я выбрала шкаф, и мое решение не изменилось даже тогда, когда меня начал преследовать там комар, жужжащий и впивавшийся в потную кожу, пока я пыталась заснуть.

Чтобы отвлечься от жары и насекомых, я представила своё лето. Завтра для меня будет последний день в седьмом классе. Скоро я буду бегать по кукурузным полям с протянутыми руками, на которых будет оседать пыльца, а в воздухе будет витать запах зелёного сока и земли. Лето означает, что всё вокруг взорвется от плодов и цветов. Облака цвета розового кварца будут плыть над головой, а мы с Сефи будем крутить педали так быстро, что поймаем ветер, и будем мчаться прямо по воздуху, насыщенному и пряному от запаха таинственных лесов и болот.

Может, Габриэль захочет к нам присоединиться. Чувство стыда снова хотело заползти в моё сердце, когда я думала о нём, но я не позволила. Габриэль, может, и не знает о блеске для губ, а даже если и знает, то простит меня, как только я всё объясню. Сефи простила. Возможно, мы сблизимся из-за этой ошибки и влюбимся друг в друга.

И он даст мне то ожерелье с бумажным самолётиком.

Но как поддерживать с ним контакт после школы? Я ни за что не наткнусь на него случайно. Мы вертимся совершенно в разных кругах. Единственный верный способ встретиться с ним этим летом – присоединиться к его церкви, но это казалось маловероятным. Мы были атеистами, по крайней мере, так говорил папа. Когда я спросила, почему, он ответил: «Там, во Вьетнаме, я понял, что единственный Бог – это солнце, которое взойдёт завтра. Я поклялся, что если выживу, то никогда больше не буду воспринимать восход солнца как нечто само собой разумеющееся».

«Поначалу всё шло нормально, – рассказывал он, – но через какое-то время рассветов стало так много, и все они стали выглядеть одинаково».

Так что никакого поклонения в нашем доме.

Нет, у меня был один день – завтра, чтобы связаться с Габриэлем до окончания школы, и единственный способ, который я смогла придумать, это попросить его подписать мой ежегодник. Эта мысль пришла ко мне в голову неожиданно. Как только у меня появился план, я сразу же смогла заснуть, не обращая внимания на комара.

* * *

Я резко проснулась, мое сердце глухо стучало. Я затаила дыхание, хотя и не знала, что меня разбудило. Мои часы стояли за дверью шкафа: нужно открыть его, чтобы увидеть время, но что-то в глубине меня говорило мне не двигаться.

Раскат грома заставил меня пискнуть, но потом я расслабилась.

Гроза.

Это меня и разбудило. Погода наконец разбушевалась. Я повела носом, вдыхая приближающуюся сладость весеннего дождя. Температура упала на несколько градусов. Я зарылась в моё гнездо из одеял с улыбкой на лице.

Но потом я услышала щёлк.

А потом ещё один.

Щёлк.

И ещё два.

Щёлк. Щёлк.

Звук был так близко. Наверное, папа был прямо под моей решёткой и стриг ногти.

Сколько ногтей он уже подстриг до того, как я проснулась? Сколько их осталось до того, как он подойдёт к лестнице? Тишина потрескивала. Волосы на моих руках были словно наэлектризованы. Я разгладила их, пытаясь унять бешеный стук сердца.

Шлепок щипчиков, ударившихся о кухонный стол, заставил меня похолодеть.

Папа неторопливо подошел к лестнице.

Он делал это время от времени с декабря. Мама начала работать консультантом по ежегодникам в том же месяце. Это означало, что она работала допоздна, а когда наконец добиралась домой, то так уставала, что сразу ковыляла спать.

Иногда в те ночи, когда она уходила – не каждую, но иногда, – папа стриг ногти, а потом крался к лестнице, и каждая половица стонала.

Он подходил к основанию лестницы и стоял там по несколько минут, так и не поднявшись на первую ступеньку. Моя спальня была первой от лестницы, а спальня Сефи – в конце коридора. Между нами была комната, в основном использующаяся как кладовая. Я не знала, что папа хотел забрать из кладовки, но из-за всех этих звуков я чувствовала себя запертой в доме с привидениями.

Именно после первой из таких ночей я перестала засыпать в своей кровати, как нормальная девочка. Отец никогда не шёл дальше того первого шага, ни разу, но он мог.

Сегодня он мог.

Я знала, что надо было крикнуть ему хоть раз, что пусть он уже возьмёт то, что ему нужно… что если он беспокоится о том, чтобы не разбудить нас с Сефи, то стоять у подножия лестницы ещё хуже. Но я не могла открыть рот. Это ощущение дома с привидениями не давало мне покоя. А потом наступало утро, а солнце светило ярко, внушая безопасность, и я не могла найти ни одной веской причины, чтобы поднимать эту тему с лестницей.

Но каждый раз оказываясь здесь, дрожа под кроватью или в шкафу, я ругала себя, какого чёрта я не стала поднимать эту тему, а папа стоял там, внизу лестницы, и я почти видела его сквозь дерево и стены. Я, конечно, не могла видеть его, но знала, как он будет выглядеть – лицо, мутное от выпитого, покачивающееся тело.

утро, давай быстрее

Я пыталась замедлить сердцебиение, чтобы не дать распространиться ядовитому страху. Готова поспорить, именно так чувствовал себя Краб, когда на него напали. И второй мальчик тоже, если это было правдой. Я так сильно хотела помочь им прямо сейчас, выяснить, кто причинил им боль, и остановить всё это, пусть даже Краб так странно вёл себя со мной. Ещё один удар грома разорвал небо, и я прикусила язык, чтобы не вскрикнуть. Ветер неистово хлестал листьями и ветками по по дому, изо всех сил вжимая их в стены, предупреждая папу, чтобы он не поднимался по этой лестнице.

Тот не послушался.

Он ступил на эту первую ступеньку очень медленно, я могла это понять по тону скрипа, как будто он пробовал ступеньку ногой. Затем последовала вторая, и её крик был мне так же знаком, как собственное имя. Мои внутренности сжались, и мне внезапно так сильно захотелось в туалет, что я думала, что умру. Я подвинулась, вызвав этим перезвон ветра на вешалках, попыталась зажмуриться и дышать ровно.

«Мама», – сказала я, но из моего горла не донеслось ни звука.

Папа остановился на третьей ступеньке.

Он никогда не подходил так близко.

Страх поглотил меня.

Мои мысли улетучились, оставив в голове лишь барабанный бой из двух слов. Беги. Прячься. Беги. Прячься.

Вот только идти было некуда.

Ветер кричал на папу, молния прорезала ночь, сделав щель под дверью шкафа яркой, как день.

Папа послушался этого последнего предупреждения и наконец отступил на три ступеньки. Он зашаркал в свою с мамой спальню, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Я разжала кулаки, чувствуя, как мои ногти впились в мягкую плоть ладоней, оставляя следы, похожие на татуировки.

Я умру, если он когда-нибудь поднимется до конца лестницы.

Это была правдивая мысль, более правдивая, чем вся моя жизнь, и внезапно мне захотелось написать об этом, но не так, чтобы люди понимали, о чём я говорю, а как сообщение в бутылке, секретный код, который папа не сможет разгадать. Я потянулась за карандашом и блокнотом на спирали, которые хранила в шкафу. Включать свет было слишком рискованно, но вспышки от молний были достаточно яркими и частыми, так что мне удалось написать слова, не дававшие мне покоя.

Сочинение этого заняло больше времени, чем должно было, но зато закончив, я почувствовала, что наконец смогу заснуть. Я закрыла блокнот и засунула его обратно на полку вместе с карандашом, прежде чем провалиться в тяжелый сон.