Текст книги "Хейтеры"

Глава 4
Нет, по-прежнему ничего не понятно

Короче. Я знаю, всем не терпится узнать о той девчонке из репетиционной. Но для меня важно вам кое-что объяснить. Как бы мне ни нравился исполнитель, в итоге я всегда и во всем начинаю видеть недостатки.

Мне даже неудобно рассказывать, с чего все началось. Но иначе вы ничего не поймете. Итак, все началось с группы Kool & The Gang. Когда-то давно я был реальным фанатом Kool & The Gang. Заразился от отца – он тоже суперфанат этой группы, а главное, Кула[2]2
  Солист группы Kool & The Gang Роберт Белл по прозвищу Кул.


[Закрыть]. Я рос впечатлительным ребенком, а поскольку мой папа любил Kool & The Gang больше жизни и был абсолютно уверен, что их четвертый студийный альбом Wild and Peaceful (De-Lite[3]3
  Рекорд-лейбл 1970-х, специализирующийся на R&B, в настоящее время подразделение Universal Music Group.


[Закрыть], 1973) – величайший из когда-либо записанных на планете, я тоже в это поверил. Нам казалось, что басисту Kool & The Gang нет равных, духовики вообще суперкруты, а задорные гитарные переборы Клэя Смита вызывали у меня желание упасть на ковер и восторженно кататься на спине, как делают собаки.

Но круче всего казалось то, что эти ребята действительно умели веселиться. Им было так весело, будто у них вот-вот случится неуправляемая истерика. Хотите убедиться? Найдите трек Funky Stuff с альбома Wild and Peaceful, поставьте его и продолжайте читать. Поставили? Окей. Слышите, как им весело? Слышите, как эти ребята кричат от безумного счастья и просто ничего не могут с собой поделать? А один чувачок прямо пошел вразнос и дудит в свистковую флейту типа той, какие бывают у клоунов? Вы уже подпрыгиваете на стуле, улыбаясь во весь рот? Конечно, да! Ведь это самая веселая мелодия на свете!

Когда дослушаете ее до конца, поставьте трек More Funky Stuff. Еще больше веселья, ага. Слышите? Другой трек с этого альбома. Но мелодия та же самая, на сто процентов. А что такого, хороший ведь мотив? Они взяли ту же мелодию и совершенно беспардонно использовали ее еще раз. И пока мне не исполнилось тринадцать, я не видел в этом ничего плохого. Прослушал сотни песен Kool & The Gang на одну и ту же мелодию. В прямом смысле – сотни. А может, тысячи.

Мне казалось, что Kool & The Gang – саундтрек абсолютного счастья, ни больше ни меньше. А потом в один прекрасный день я поставил любимого Кула своему новому приятелю Кори Уолу, барабанщику из школьного джаз-бэнда. Тот недавно продемонстрировал дружеское расположение ко мне, наорав на парня, который сбил меня с ног на тренировке по футболу. И вот я решил отблагодарить его совместным прослушиванием Kool & The Gang.

Но Кори почему-то не вдохновился.

– Не знаю, чувак, – сказал он примерно через двадцать тактов после начала песни. – По-моему, клюква какая-то.

Я не знал, что на это ответить.

– Ха-ха! – рассмеялся я, подумав, что это у него такой странный юмор. – Не, серьезно. Крутая песня же.

Кори в ответ только кивнул, но так, будто его кивок означал совсем не то, что обычно означают кивки. И мы продолжили слушать песню, только уже молча.

Тогда впервые в мое сердце закрались сомнения, что, может быть, Kool & The Gang – это не так уж и круто.

Помню, как я сам себе врал, убеждал себя, что не начал вдруг видеть все недостатки Kool & The Gang. Помню, как с нарастающей паникой думал: да нет же, это суперская и крутая музыка! Она мне очень нравится. А вот опять чувак со свистком… Ну круто же свистит, а?

– Это они поют Celebration, да? – спросил Кори.

– Ага, точно, – ответил я.

– Так давай ее послушаем, – предложил он.

– У них есть еще одна крутая песня, More Funky Stuff, – неуверенно возразил я, но Кори уже поставил Celebration.

В общем, если вам нравится Kool & The Gang, то понравится и Celebration. Не самая крутая их песня, конечно, но когда прокручиваешь подряд все лучшие хиты и слышишь эту песню, она вроде как кажется кайфовой. Веселая такая песенка, сыграна – не придерешься. И автоматически настраивает на оптимистичный лад: мол, что бы ты ни делал – это праздник. Даже если это домашка по химии. Чтобы продраться через пять страниц домашки по химии, именно такая песня и нужна.

Но когда мы сидели и слушали ее в тот день, глядя на напряженное, скептическое выражение лица Кори, я впервые в жизни понял, что ненавижу эту песню.

– Какая-то она попсовая, – сказал Кори.

– Ага, но… – возразил было я, но не смог придумать, чем закончить фразу.

– Но что?

Kool пропел о том, что настанут лучшие времена, и мы будем смеяться.

– Ну, я о том, что… не знаю. Конечно, да, но… хм.

– …?

– Ммммм… Ну… попсовая, конечно, но все– таки… хм.

Мы слушали, как Клэй Смит задорно наигрывает шестнадцатые на своей гитаре. Это была настоящая пытка, с каждой шестнадцатой нотой становившаяся все более невыносимой.

– Что все-таки?

– Ну, я понимаю, о чем ты, и, наверное, да…

– Это ж как реклама мебельного магазина, – завершил Кори.

Мы продолжили слушать Kool & The Gang, но в тот момент я понял, что никогда больше не смогу любить эту группу. Ведь Кори был прав: Celebration действительно похожа на рекламу мебельного магазина. Funky Stuff, если задуматься, попса. И, раз на то пошло, в существовании такой песни, как More Funky Stuff, нет ничего прикольного. Это дурацкая песня, и мне стыдно, что она существует. Ну серьезно, нельзя, что ли, было написать песню с другой мелодией? Неужели они правда подумали: а что такого, давайте запишем вторую песню абсолютно на тот же мотив? Реально подумали?! Да как так можно вообще?

Каждая последующая песня забивала новый гвоздь в гроб Kool & The Gang. Jungle Boogie – звучит как-то неестественно. Ladies Night – совсем неестественно. Get Down On It – песня, которую можно услышать, когда звонишь в ад, а тебя переключают в режим ожидания и заставляют слушать одну и ту же музыку много-много раз. Cherish – эту песню слышишь, когда наконец дозвонился в ад.

Вы, наверное, решили, что я возненавидел Кори за то, что тот так меня унизил. Но я не чувствовал себя униженным, наоборот – был ему благодарен. Ведь он спас меня от отстойной попсы, которую в противном случае я мог бы слушать всю жизнь.

Вскоре мы стали близкими друзьями. И в основном занимались тем, что слушали музыку. Сидели у Кори в подвале, подъедали запасы ярко-оранжевого сыра, который так любили его предки, и часами слушали интернет-радио и ютьюб в поисках Чистейшего Источника. Источника, воду в котором невозможно отравить. То есть музыки, которую будешь любить вечно всем сердцем, потому что в ней просто не к чему будет придраться.

Естественно, к моменту нашего приезда в джазовый лагерь мы все еще не нашли такую музыку. То, что мы слушали, нам по-своему нравилось, но во всем мы находили какой-то изъян. Это касалось абсолютно всех групп, исполнителей и альбомов.

The Beatles: фанатея от The Beatles, всегда чувствуешь себя немного историком или специалистом по древним ископаемым.

Джеймс Браун: все его творчество, по сути, саундтрек к социальной рекламе о вреде кокаина.

LCD Soundsystem: все их творчество, по сути, саундтрек к социальной рекламе о вреде разноцветных таблеток, которые протягивает тебе на вспотевшей ладони богатенький парнишка в толстовке.

Фаррелл[4]4
  Фаррелл Уильямс.


[Закрыть]: у него задорные песенки, только вот если задуматься, не такие уж они задорные, потому что Фаррелл слишком крут, чтобы демонстрировать настоящую неприкрытую радость или любые другие истинные эмоции. Мы с Кори вообще подозреваем, что он робот.

Канье[5]5
  Канье Уэст.


[Закрыть]: творчество Канье похоже на продукцию корпорации, выпускающей единственный товар – забавные рекламные ролики самой себя.

Can: слишком много птичьих криков.

Bon Iver: чересчур высокий эмоциональный накал для ежедневного прослушивания; как будто ты каждую минуту своей жизни умираешь в больнице и прощаешься с миром навсегда, прямо как в драматическом сериале.

Vampire Weekend: слова любой их песни понятны лишь тому, кто выучил наизусть роман «Улисс» или всю Библию от начала до конца.

My Bloody Valentine: творчество этой группы можно оценить по достоинству, лишь лежа в отключке на грязном матрасе в заброшенной квартире.

Джанго Рейнхардт: а его творчество можно оценить по достоинству, лишь разъезжая по Альпам на мини-купере с пуделем и багетом под мышкой.

Odd Future: слушать чуваков, читающих ироничный рэп о том, как они убивают и насилуют, можно лишь до тех пор, пока не поймешь, что, несмотря на иронию и несерьезность их текстов, по сути, ты занимаешься тем, что сидишь в подвале и слушаешь каких-то чуваков, которые рассказывают тебе, как они убивают и насилуют.

Ну хватит, пожалуй. Я люблю всех этих ребят. Но этот факт лишь заставляет меня сильнее к ним придираться.

Вот такие мы с Кори. Найти соринку в чужом глазу? В этом мы профи. А вот чтобы самим сыграть музыку, к которой было бы невозможно придраться… даже не надейтесь.

Нет, конечно, у Кори в подвале стояла барабанная установка и усилок, но мы почти никогда не играли. Все, что нам удалось сочинить, было худшей версией уже написанного кем-то другим, причем в этой уже написанной музыке, конечно же, имелся какой-либо неисправимый изъян. Иногда мы пытались сыграть какой-нибудь афробит, шугейз[6]6
  Жанр инди-рока, названный так потому, что музыканты во время выступления вели себя апатично, стояли на одном месте и все время смотрели в пол (shoe gaze – смотреть на свои ботинки). На самом деле они были просто поглощены игрой на гитаре.


[Закрыть] или фьюжн с рваным ритмом, но через шестнадцать тактов я понимал, что такую музыку нельзя выпускать в мир. Кори тоже это понимал. Так что наши подвальные репетиции всегда заканчивались, едва начавшись.

Еще мы играли джаз в школе, но это не считалось. Мы могли без опаски признаться в том, что джаз нам нравится, потому что не было никакого шанса полюбить эту музыку, а потом, заметив в ней изъян, почувствовать себя так, будто тебя предали. Эта музыка казалась безопасной. Как игра на телефоне, которую иногда открываешь, чтобы побить собственный рекорд: весело – да, интересно – ну да, но показывать это другим – какой смысл?

К тому же, меня нельзя было назвать первоклассным джазменом: в джазе я не достиг особых высот. По правде говоря, я ни в чем не достиг особых высот.

Ну, вы понимаете. В обозримом будущем никто не собирался посвящать мне статью в Википедии.

Уэсли Намасте Дулиттл

Материал из Википедии, свободной энциклопедии

Уэсли Намасте Дулиттл (род. 15 сентября 1999) – парень из Америки.

Раннее детство и юность ^{[редактировать]}

В этом разделе биографии ныне живущего человека отсутствуют ссылки и источники. Пожалуйста, добавьте в статью надежный источник.

Дулиттл – приемный ребенок ^{[необходима цитата].} Его биологические родители из Венесуэлы. Смеем надеяться, что данный период его жизни (ранняя юность) все еще продолжается ^[?].

Карьера ^{[редактировать]}

В этом разделе биографии ныне живущего человека отсутствуют ссылки и источники. Пожалуйста… а, ладно, проехали. Короче. Мы знаем, что про жизнь этого парня нигде ничего не написано. А все потому, что он ничего из себя не представляет. Не волнуйтесь. Редактор Википедии скоро уничтожит эту страницу. А пока приносим извинения за сам факт ее существования. Готовы предложить компенсацию ваших средств, потраченных на пользование Википедией в размере 0 долларов. Ага. Википедия бесплатна, поэтому никакой компенсации не будет. Просто расслабьтесь и забудьте вообще о том, что прочитали.

Дулиттл ничем не отличился. А когда ему наконец придется выбрать жизненное занятие, он, скорее всего, не будет иметь понятия, что делать. Вероятно ^{[кто это решил?],} он выберет какую-нибудь ужасную профессию – например, станет корпоративным юристом или будет рекламировать терки в «Магазине на диване».

Ссылки ^{[редактировать]}

Вам незачем читать этот раздел. Давайте наконец вернемся к той девчонке из репетиционной.

Глава 5
Да, давайте наконец вернемся к девчонке из репетиционной!

Итак. В репетиционной сидела девчонка, полностью поглощенная исполнением сложного гитарного соло. Но я не слышал, хорошо она играет или плохо. Потому что гитара была выключена из розетки. Девчонка играла на новенькой Les Paul, и я, естественно, сразу обзавидовался.

Была ли девчонка красивой? Наверное, да. По крайней мере, мне она показалась прекрасной. Правда, у меня очень заниженные требования к женской красоте. Внешностью эта девчонка однозначно обладала странной.

Наверное, лучше всего описать ее словосочетанием «притягивающая взгляд».

На нее можно было смотреть очень долго. То есть, конечно, нельзя, потому что ее это бы взбесило. Но если бы можно было смотреть на нее бесконечно, например в сказочном сне, где она сидит и молча разрешает пялиться на себя сколько угодно, и ей не скучно (например, она говорит по телефону), это могло бы продолжаться вечно.

Вот как она выглядела: волосы обычной длины, но покрашены в молочно-белый цвет – словно бумага. Кожа при этом довольно темная, со множеством родинок. Маленькие черные глаза с очень пронзительным взглядом и четкие, прямые, как две кометы, брови придавали ее лицу перманентно обеспокоенное и скептическое выражение. У нее был симпатичный изящный нос, но почему-то при взгляде на него возникали ассоциации с лабрадором-ретривером. Я понимаю, что мое описание никуда не годится, но что поделать. Пухлые, плотно сжатые губы, круглые щеки – «щечки-яблочки» – и подбородок в форме гамака, в котором лежит большой мяч для боулинга. Ну, может, не для боулинга, а какой-нибудь менее тяжелый мяч. Большой футбольный мяч, например. Короче, обычный подбородок, как у всех.

Так. Пожалуй, с описанием внешности пора заканчивать. Смысл в том, что это была очень симпатичная девчонка, она играла на гитаре и, естественно, я тут же на нее запал, потому что так всегда происходит. Ну вот, отлично.

Нашел место рядом и стал устраиваться со своей гитарой, а она прекратила играть и посмотрела на меня. Я начал усиленно думать, что бы такого сделать, чтобы очаровать ее. Но в итоге почему-то нахмурился, сдвинул брови и кивнул. Получилось довольно отталкивающее зрелище, после чего я выпалил:

– Запилы – огонь.

– Что? – спросила девчонка. Голос у нее был тихий, как будто она предпочитала молчать.

– Запилы – огонь, – повторил я. – Круто пилишь, говорю.

– А?

– На гитаре.

– Аа.

– Круто ты пилила, говорю. Вот я и сказал: «запилы – огонь». Ну вот… кажется, разобрались.

– Что?

– Разобрались в том, что было до этого.

– Ага.

– Хорошо, – сказал я, зачем-то снова нахмурился и кивнул во второй раз, а потом демонстративно отвернулся к своей бас-гитаре и стал ее настраивать, а девчонка опять начала пилить на своей. Последующие пять минут я пытался совладать с желанием выбежать из зала и броситься под первую попавшуюся машину.

Глава 6
Посредственный джаз-бэнд имени Джина Крупы играет блюз фа мажор

Постепенно подошли другие ребята из ритм-секции. Они выглядели вполне нормальными и спокойными. За исключением второго гитариста. Его звали Тим, и он был придурком.

На его придурочность указывало то, что он словно не замечал присутствия в зале никого из нас, кроме девчонки, которую, кстати, звали Эш.

Сначала он встал прямо напротив нее. Потом принял развязную позу.

– Ого, кто это тут у нас, – проговорил он. – Меня зовут Тим.

– Привет, – рассеянно бросила она, не прекращая играть. Тогда Тим присел так, что его башка оказалась как раз на уровне ее гитары. Так он сидел некоторое время, слушая с закрытыми глазами и дебильным выражением на лице, которое, видимо, должно было означать: «мне нравится, как ты играешь».

– Ну ничего себе, – наконец произнес он. – У нас тут Роберт Джонсон в женском обличье, не иначе.

К моему сожалению, услышав это, она взглянула на него так, будто подумала: а может, он и не козел вовсе?

– Тебе нравится Роберт Джонсон? – спросила она.

– Я бы так не сказал.

– Почему?

– Потому что мне не нравится Роберт Джонсон. Я люблю Роберта Джонсона. Я его просто обожаю.

– О. Ясно. Окей.

– Говорят, он продал душу дьяволу за свой талант. Не зря продал, по-моему.

– Меня зовут Эш.

– Эш. Ну ничего себе. Шикарное имя.

– Да ладно. Дурацкое имя. Просто «Эшли» еще более дурацкое.

– Эш, для меня честь сидеть рядом с тобой в этом скромном бэнде, – произнес он вкрадчивым тоном трижды разведенного сорокалетнего сердцееда.

Я сидел, молча подслушивал и злился, что на мою территорию забрел другой самец, как лось в период гона или не знаю еще кто. Тем временем духовая секция затрубила что есть мочи. Духовики в джаз-бэнде всегда разыгрываются, надрывая легкие.

Но какофония прекратилась, когда в зал вошел барабанщик Билла Гарабедяна Дон и начал орать. У Дона были короткие черные волосы, шея шире головы и нижняя челюсть, слегка выдвинутая вперед. На белой футболке в области подмышек расплывались темные пятна, что делало фигуру Дона определенно устрашающей. Этими пятнами он словно хотел сказать: «У вас, слабаки, никогда не будет таких потных подмышек! Потому что вам никогда не стать настоящими мужиками!»

– Тише! – заорал он. – Эй! Примерно на девяносто процентов тише. Поняли? Я даже в коридоре свой голос не слышу. Окей. Настроились? Надо еще раз настроиться? Настраивайтесь, если нужно. Только тихо. Окей, давайте начнем. Добро пожаловать в команду Джина Крупы. Меня зовут Дон. Иногда занятия буду вести я, иногда – другие учителя. У вас есть расписание? Там все должно быть написано. Всем раздали расписание? Возьмите у других, если надо. Ладно. У меня не слишком большой опыт преподавания… я сам только учусь, как и вы. Так что не доставайте меня особо, ладно? Вы не будете меня доставать? Отлично. И не забудьте о главном – мы здесь, чтобы хорошенько повеселиться.

Он на секунду умолк и окинул нас взглядом, в котором читались одновременно уныние и абсолютный ужас. Потом продолжил:

– Итак, разминка – блюз фа мажор. Начнем с ритм-секции – давайте… ээ… Кори, Уэс, Джереми и… Тим. Каждый сыграет по двенадцать тактов. Не больше, потому что вас много. Джереми, вперед. Пять, шесть, семь, пошел.

Так началась наша блюзовая пятнадцатиминутка, в ходе которой каждый на языке джаза надеялся сообщить другим, что он крут и ему есть что сказать.

Увы, наши надежды не оправдались.

Это была жесть. Блюз фа мажор оказался сложной и коварной мелодией. Она разом выявила все недостатки музыкантов нашей группы, которым не терпелось показать друг другу, кто чего стоит. Трубы то ворчливо тявкали, то пытались взять самые высокие и громкие ноты. Тромбоны неумело выводили пассажи типа «Полета шмеля», но выходило это у них по-дурацки, и в итоге они капитулировали с атональным пуканьем, похожим на крик неуверенного в себе слона. А сольные партии саксофонистов звучали, как спотыкающийся разговор, какой обычно ведешь с мамой приятеля, пока та тебя стрижет.

Что до меня, я ненавижу играть соло. По-моему, бас-гитара вообще не предназначена для соло. По крайней мере, все мои соло на басу обычно напоминают саунтдрек к мультику про толстого медведя, который пытается танцевать в женском платье.

Кори тоже не удалось блеснуть. Отыграв примерно восемь приятных и незапоминающихся тактов на малом барабане, он вдруг застыл и молча просидел все оставшееся время. Дон нахмурился и задумчиво кивнул. У него было такое лицо, как будто очень маленький ребенок только что сообщил ему, что бога нет.

После Кори мы услышали первое достойное соло за день – минималистичное джазовое хокку от Тима, пронизывающее до самых костей. Этот парень умел играть так, что не казалось, будто в мелодии слишком много нот. Так играют ребята, которые в совершенстве владеют своим инструментом, но при этом глубоко чувствуют музыку. И это, конечно, был отстой. Выходило, что самый тонкий и блестящий музыкальный ум в этом зале принадлежал полному придурку. Впрочем, меня это не слишком удивило. В музыкальном мире это обычное дело.

Мы сыграли половину этого длинного и монотонного блюза, и тут Дэн передал партию второй ритм-секции. После чего бэнд воспрял духом, потому что те играли гораздо лучше нас.

С одной стороны, меня это расстроило. С другой – их было приятно слушать. По крайней мере, троих-четверых из них. Второй барабанщик – коренастый чувак с бледным лицом – оказался намного круче Кори; контрабасист с хвостом и большими ручищами выдавал гораздо более глубокий, более «джазовый» звук, чем я на своем Fender, а пианист, похожий на капитана команды по плаванию, вполне удачно косил под Билла Эванса, величайшего джазового пианиста всех времен. Вторая ритм-секция вдохновила сольных исполнителей гораздо больше, и даже Дон расслабился и периодически бормотал себе под нос: «ну вот, другое дело» и «угу».

Но с третьей стороны, я расстроился, что слабым звеном второй ритм-секции оказалась Эш.

Первой ее проблемой являлся звук. Она звучала ни разу не джазово. Джазовые гитаристы играют мягко, без резонанса. Но Эш лупила по струнам так, что те аж хрустели; звук у ее гитары был резким, грубым, искаженным и совершенно не вязался с тем, что выдавали другие музыканты из ритм-секции. Еще одна проблема заключалась в том, что она явно не знала джазовых аккордов. Брала мощные аккорды, как гаражный рокер, а в джаз-бэнде такая игра совершенно не катит.

В общем, это было похоже на репетицию балетной труппы, где все степенно выделывают па в пышных пачках и трико, а Эш в сторонке в футбольной форме танцует брейк.

Это продолжалось некоторое время, а когда вступил баритоновый саксофон, Тим попытался вклиниться.

– Эй, Эш, – сказал он. – Детка, мне нравится, как ты играешь. Но давай я тебя поднастрою, чтобы звук был почище.

Эш не ответила и даже не взглянула на него. Но ее щеки залились пунцовым цветом.

Тим начал крутить рычажки на ее гитаре, и в итоге ему действительно удалось настроить инструмент так, что звук получился почище и стал более похожим на джазовый, но… Эш продолжала лупить по струнам, а с джазовым звуком такие агрессивные аккорды звучат, как жалкий комариный писк. Теперь она, как и все, надела балетную пачку и трико, но по-прежнему танцевала брейк.

Я должен был что-то сказать. Но промолчал. Вместо меня вступился Кори.

– Эй, – заявил он. – Не трогай ее рычаги.

Тим не обратил на него ни малейшего внимания.

Тогда Кори уставился на него так, как иногда смотрят на прохожих большие собаки с крыльца.

– Эй, ты, – повторил Кори, – она не хочет, чтобы ты крутил ее рычаги.

В отличие от Кори я до жути боюсь конфликтных ситуаций. Но все же вмешался. Чтобы поддержать Кори и Эш тоже, но главным образом потому, что этот Тим меня бесил.

– Да, – сказал я. – Да, чувак.

Тим, видно, почуял, что из нас двоих я слабее, и обратился ко мне.

– Думаю, она просто забыла переключиться, – сказал он.

– Угу, – я бессмысленно пожал плечами. И добавил: – Ну… не знаю.

Кори взбесило, что я такой бесконфликтный слабак, и он заорал:

– Да нет же, чувак! Она хочет, чтобы все осталось так, как было! А ты сделал так, что звук теперь отстойный.

– Не болтать, – прокричал Дон. – Люди, имейте уважение.

И мы заткнулись. Во время этой перепалки Эш неподвижно смотрела перед собой и делала вид, будто ничего не происходит. Но после начала играть тише и меньше бить по струнам. Наверное, это помогло, потому что ритм-секция наконец зазвучала отлично. Правда, все напряглись и занервничали, потому что на одного из нас наорал учитель.

Но вот настал черед Эш играть соло… Во-первых, она заиграла в ми мажоре. Для тех, кто ничего не смыслит в музыке, поясню: если бэнд играет в фа мажоре, а ты вступаешь в ми, получается очень странное и даже зловещее звучание. Как саундтрек к фильму ужасов с участием комиков.

Басист и пианист растерялись. Пианист стал ударять по клавишам наугад; перепуганный басист по-прежнему играл в фа мажоре.

Увидев, что катастрофы не избежать, Дон попытался вмешаться.

– Фа, – выкрикнул он, – Эшли, играем блюз фа мажор!

Но она лишь зажмурилась и продолжила свое соло. Впрочем, это было не джазовое соло. И даже не соло вообще – просто набор резонирующих блюзовых аккордов. В идеале ей бы под бок посадить какого-нибудь седого старикана, чтоб затянул унылую песнь о том, как от него ушла жена и теперь жизнь кончена, он живет на речке и у него нет даже ботинок.

Дон, видимо, решил, что его обязанность – продолжать помогать Эш.

– Теперь ты играешь в си-бемоле, – сказал он. – Дорогая, это си-бемоль. На четыре ноты выше фа.

Но она полностью его проигнорировала, только тихо пробурчала себе под нос что-то неразборчивое, продолжая наяривать дельта-блюз[7]7
  Ранний стиль блюза; называется так, потому что зародился в дельте Миссисипи. Основными инструментами были гитара и губная гармоника.


[Закрыть] с закрытыми глазами.

– Вернись в фа мажор, – приказал он и взглянул на нас, пожимая плечами и качая головой, как будто извинялся за то, что она делала. А мне захотелось влепить ему пощечину или – еще лучше – чтобы откуда ни возьмись появился гигантский ястреб и склевал бы его.

В конце следующего отрывка Дон не выдержал.

– Ладно, – заявил он, – бэнд! Стоп. Хватит, друзья. Эшли? Эй, Эшли. Детка, прекрати, пожалуйста.

Бэнд закончил играть. Эш сыграла еще пару тактов, а потом тоже остановилась. Она сидела молча, опустив голову, и на Дона не смотрела.

– Эй, – тихо и как будто желая ее успокоить, проговорил он. – Что это было? Что только что произошло?

Невыносимая тишина в ответ.

– Ты же знала, что мы играем в фа. Я слышал, как ты играла в фа. Так почему начала соло в ми?

И снова мучительная тишина.

– Дорогая, вопрос не риторический. Не хочу тебя смущать, но мне просто интересно, зачем ты вступила в ми?

– Потому что ей захотелось сыграть свое соло в ми! – почти срываясь на крик, выпалил Кори.

– Ага, – поддакнул я.

– Я не с тобой разговариваю, – обратился Дон к Кори.

– А почему оркестр не перестроился? – спросил Кори. – Разве бэнд не подстраивается под солиста?

– Нет. С тобой я поговорю через минуту. А сейчас хочу услышать Эшли.

– Мне пора, – вдруг выпалила Эш, встала и начала собираться.

У меня возникло впечатление, что она сделала это не из-за чувства стыда. Просто закончила то, зачем пришла (сыграла две трети своего странного соло не в той тональности), выполнила задуманное и теперь решила: можно идти.

Кое-кто из духовиков начал шушукаться.

Дон сделал вид, что пытается остановить ее.

– О, – бросил он, – нет, погоди. Не уходи. Эй, Эшли.

– Бэнд должен был перестроиться под нее, – не унимался Кори.

– Ага, – еще раз поддакнул я.

– Нет, – возразил Дон. – Дорогая, ты уверена, что хочешь уйти?

Она посмотрела на него безо всякого выражения. Точнее, скептически, потому что из-за приподнятых бровей у нее всегда было немного скептическое лицо. Кивнула и открыла дверь плечом.

– Ну ладно, – проговорил Дон. – Иди в другую репетиционную. Повтори основы. И не…

Но дверь закрылась, не успел он произнести свое вдохновляющее напутствие.

– Бэнд должен был перестроиться, – упрямо повторил Кори.

– Ты тоже хочешь уйти? – психанул Дон.

Кори взглянул на Дона, потом на меня, а потом снова на Дона.

– Ага, – ответил он. – Мы оба хотим.

Упс, подумал я.

– У нас дела, к сожалению, – пояснил я.

– Нет, – возразил Кори. – Нет у нас никаких дел. Мы уходим, потому что происходящее здесь – полный отстой.

Я ничего не мог добавить, но попытался как-то исправить ситуацию и сказал:

– Ладно, ладно, ребята.

– Я тебя за дверью подожду, – буркнул Кори и ушел.

Круто, если бы и я мог уйти так же быстро и эффектно. Но мне сперва надо было убрать инструмент. И вот я стал собираться, притворяясь, что делаю резкие движения от злости, хотя со стороны, наверное, казалось, что я просто испугался и спешу поскорее убраться отсюда. Духовики шушукались, а Дон смотрел на меня, главным образом, с жалостью.

– Парень, необязательно уходить, потому что твой друг так велел, – сказал он.

Мне бы ответить на это какой-нибудь колкостью, но я знал, что ситуация неподходящая. Ведь в глубине души я понимал, что мы переигрываем и ведем себя по-идиотски, и на самом деле уходим просто потому, что не хотим во всем этом участвовать.

И еще, само собой, потому, что в деле замешана девчонка.