Текст книги "То, о чем знаешь сердцем"

Глава 6

Наиболее глубоко в сердце и психику пациентов врезаются пережитые потери. Но зачастую люди подавляют такие воспоминания – прячут свои раны, не желая их раскрывать.

Доктор Мими Гуарнери. «Речь сердца. Кардиолог раскрывает тайны языка исцеления»

КОГДА Я ПАРКУЮСЬ У НАС ВО ДВОРЕ, то ощущаю себя потерявшейся в пространстве и времени, поскольку совсем не помню, как добралась домой. Я вижу перед глазами лицо Колтона, который стоит посреди пустынной улицы, машет рукой и глядит мне вслед. Кажется, я всю дорогу думала о событиях прошедшего дня. О том, как Колтон входил в кафе. Как смотрел на меня. Как прощался, будто не до конца понимал, что мы и вправду расстаемся. Ненадолго появляется чувство, что все это было сном. Но тут начинает саднить губу.

И вот я дома. Где ждет мама и наверняка беспокоится, поскольку не знает, где я. Скорее всего, она разозлится, если узнает, что произошло. Я заглушаю двигатель и сижу в машине до тех пор, пока не набираюсь смелости поговорить с ней.

– Где ты была?!

Я захожу, и мама тут же появляется из-за угла.

– Знаешь, сколько раз я звонила?

Не знаю. У меня нет привычки постоянно проверять мобильный. Иногда я даже забываю включать его.

Закрываю за собой дверь и ставлю сумочку на столик.

– Знаю. Прости.

Мама замечает опухшую губу, и ее глаза округляются. Она подходит, поднимает мое лицо и разглядывает рану. Считаные секунды – и злость сменяется беспокойством:

– Господи, Куинн, что случилось?

Она же так переживала за меня.

– Ничего… Я… – Делаю глубокий вдох, стараюсь, чтобы голос не дрожал, но ничего не выходит, и я заливаюсь слезами. – Я врезалась в чью-то машину, ударилась о руль и…

– Ты попала в аварию? – Она берет меня за плечи и осматривает с ног до головы, убеждаясь, что больше никаких ран нет. – Почему не позвонила мне? Есть еще пострадавшие?

– Нет, я врезалась в припаркованную машину, в ней никого не было. Я просто прилепила записку…

– Где это произошло?

Мгновение я молчу, потому что не хочу объяснять, зачем поехала в Шелтер-Ков. Но я не могу придумать ничего в свое оправдание, ведь есть номер автобуса и медицинские записи, так что я бормочу сквозь слезы:

– В Шелтер-Ков.

Мама удивленно поднимает брови:

– Что ты там делала? Почему хотя бы записку не оставила? А на звонки почему не отвечала? Куинн, нельзя же просто взять и пропасть.

Я не могу честно ответить на эти вопросы. После несчастного случая с Трентом родители поддерживали меня, как могли. Были очень нежны и терпеливы. Даже приняли мою идею увидеться с реципиентами, хотя я знаю: на самом деле она вызвала у них смешанные чувства. Думаю, они считали, что все это поможет мне справиться с горечью утраты. Поэтому так старались окружить меня заботой и любовью, уделять мне больше времени. Они понимали, когда мне хотелось остаться одной или, наоборот, нужно было поговорить. И не давили на меня. Они не столько надеялись на то, что я спокойно продолжу жить дальше, сколько боялись того, что все-таки не сумею.

Поэтому я просто не могу признаться маме, что была в Шелтер-Ков в поисках человека, который получил сердце Трента.

– Извини, – говорю я. – Надо было раньше сказать. Я… Мне хотелось уехать на денек. Я просто села за руль и поехала куда глаза глядят. И оказалась на пляже.

Я замолкаю, даю маме время подумать над моими словами. Конечно, ничего хорошего в них нет: они наводят на мысль, что я до сих пор не оправилась. Что сегодня один из тех дней, когда мне совсем тяжко. Как в годовщину аварии, когда я пообщалась с родителями Трента, а потом вернулась домой и три дня не выходила из комнаты.

– Извини, пожалуйста, – повторяю я и чувствую, как слезы вновь начинают катиться по щекам.

Я плачу искренне, потому что мне действительно жаль, что из-за меня маме пришлось поволноваться, что я использовала свою боль как оправдание и что наделала много глупостей. Очень жаль.

Она внимательно изучает мое лицо, а потом шумно вздыхает:

– В страховую звонила? А в полицию?

Мотаю головой. Мама неодобрительно смотрит на меня, и я понимаю, что лимит ее сочувствия почти исчерпан.

– Почему бы тебе не подняться наверх и не привести себя в порядок? Мы можем обсудить все позже, за ужином.

Я с благодарностью обнимаю ее.

– Прости, мам.

Она без раздумий обнимает меня в ответ.

– Хорошо, Куинн. Но давай ты впредь будешь честна со мной. Если тебе нелегко, если тебе нужно уехать и побыть одной, просто скажи. Это все, что я прошу.

– Ладно, – шепчу я и прижимаюсь лбом к ее плечу. И обещаю себе, что так и будет.

После душа и ужина, к которому я так и не притронулась, я честно говорю маме, что жутко вымоталась и хочу прилечь.

В комнате тихо и душно. Я распахиваю окно и вдыхаю холодный вечерний воздух. С улицы доносится стрекотание сверчков, а в небе уже мерцает несколько звезд.

Я подхожу к туалетному столику и с опаской гляжу в зеркало. В ванной я смогла избежать встречи со своим отражением, но сейчас, когда осталась совсем одна, рассматриваю припухшую губу и торчащие из нее черные ниточки, которые выделяются на фоне бледной кожи. Вот оно, доказательство того, что сегодняшний день мне не приснился. Что я нашла Колтона Томаса и наплевала на все правила, которые сама же придумала. Что не только заговорила, но и провела с ним целый день. Дотрагиваюсь кончиками пальцев до трех швов на губе и вдруг думаю: а сколько их было у Колтона, когда ему пересадили сердце Трента? Я даже давлюсь от неожиданности этой мысли.

Скольжу взглядом по снимкам, которые прикреплены к краям зеркала. Дурашливые групповые фото с дискотек и различных поездок. Всюду мы и наши общие приятели. Люди, которых я оттолкнула, потому что не желала отпускать воспоминания. Я быстро поняла: несмотря на то что они тоже любили Трента, после его смерти их миры не застыли, как мой. Да, все эти люди сделали паузу, чтобы оплакать гибель друга, но потом снова вошли в привычный ритм жизни. Вернулись к повседневным заботам. Наделали новых снимков, обзавелись новыми планами на будущее.

Чувствую ком в горле, когда смотрю на свою любимую фотографию. Выезд на соревнования по плаванию. Вода в бассейне переливается на солнце. Трент, высокий, сильный, обнимает меня сзади. Он кладет голову на мое плечо и улыбается в камеру. А я отклонилась назад и смеюсь, уже не помню над чем. Наверное, он что-то эдакое сказал или сделал. Несмотря на попытки сохранить воспоминания, я начинаю забывать то ощущение, когда казалось, будто мы с ним одни на белом свете.

Я поглаживаю засушенный подсолнух – он тоже висит на зеркале. Подарок, который вручил мне Трент в день нашего знакомства. Тогда я подрезала стебель и поставила цветок в вазу. Но через неделю, каждый день которой мы провели вместе, он стал вянуть. И я решила засушить его и оставить как напоминание о том, с чего все началось.

Хрупкие лепестки, почти бесцветные от времени и солнца, понемногу опадают. Подсолнух уже давно перестал походить на цветок. Но я не могу его выбросить: боюсь обо всем забыть.

Ложусь в постель, но знаю, что не засну, поэтому даже не закрываю глаза. Вместо этого смотрю в потолок и отчаянно желаю вернуться в то время, когда мы с Трентом были вместе. Или чтобы он хотя бы на минуту оказался рядом и напомнил о том, какой была наша любовь.

Глава 7

Электромагнитный ток в сердце в шестьдесят раз выше по амплитуде, чем в области мозга. Также сердце излучает энергетическое поле в пять тысяч раз сильнее, чем мозг. Оно распространяется более чем на десять футов за пределы тела.

Доктор Мими Гуарнери. «Речь сердца. Кардиолог раскрывает тайны языка исцеления»

Данные [которые были получены в ходе исследования под названием «Электричество прикосновения»] показывают, что, когда люди касаются друг друга или просто находятся в непосредственной близости, происходит передача электромагнитной энергии, которую создает сердце.

Институт фирмы HeartMath

Я ПРОСЫПАЮСЬ И ЧУВСТВУЮ, как сон медленно ускользает. Изо всех сил стараюсь удержать его, потому что знаю: когда открою глаза, Трент исчезнет, и я останусь одна. Снова.

Четыреста первый день.

Дома тихо, никого нет. Я вспоминаю, что сегодня суббота и родители, как обычно, вышли прогуляться: сначала до кофейни, потом на фермерский рынок, а после домой, где они оставят в стороне мобильные телефоны, забудут про проверку электронной почты и станут работать в саду, готовить или читать вместе.

Мама полностью изменила их привычный образ жизни с того самого дня, как папа споткнулся на ровном месте на кухне, после чего его речь стала путаной. Он не мог вымолвить ни слова. Мама повезла его в больницу. Она опасалась худшего. После осмотров и анализов врачи сказали, что это был не инсульт, а нечто под названием «транзиторная ишемическая атака», ТИА. По их словам, произошло нарушение кровообращения в мозге. Несмотря на отсутствие серьезных последствий, это был предвестник возможной беды.

Я сидела на стуле в углу больничной палаты и наблюдала, как мама держит отца за руку, пока доктор перечислял все факторы риска: давление, уровень холестерина, неразборчивость в еде, стресс и так далее. Не то чтобы мама раньше не поднимала эту тему, но, наверное, из уст врача это звучало убедительнее. Избавление от старых привычек теперь было вопросом жизни и смерти.

Когда мы вернулись домой, папе все еще было нехорошо, зато мама уже четко поставила цель и разработала план. Она собралась не только пичкать отца всеми лекарствами, которые ему прописали, но и отказаться от того, что вредит здоровью. Начала по-настоящему сражаться за его жизнь. Ведь оба дедушки умерли, не дожив до шестидесяти, – сердечный приступ у одного, инсульт у другого, – и она не желала, чтобы история повторилась. Не хотела стать вдовой, как ее собственная мать. Или дочь.

Сперва мама наняла помощника в бухгалтерию, потом взяла на себя большую часть папиной работы. Она настояла на том, чтобы отец всегда возвращался домой к ужину – не задерживался и не ел что попало, как делал до этого. Я думала, что папа воспротивится, скажет, что у него слишком много работы, но он не стал. Тогда я поняла: он тоже боится. Как и все мы. Девять месяцев назад умер Трент, и родители осознали, что жизнь может оборваться в считаные секунды, без всяких предупреждений.

К счастью, папа все уяснил. Когда я была маленькой, он никогда не ужинал с нами, а теперь исправно приезжал домой каждый вечер и покорно ел рыбу, овощи и злаки, о которых мы прежде и не слышали. А потом мама взялась за выходные. Много лет папа проводил их в кабинете за компьютером. Он отвечал на письма, составлял отчеты и ворчал, что никто, кроме него, не работает как следует. Правда, так было не всегда. Раньше он будил нас с сестрой на рассвете, и мы вместе выходили на пробежку по проселочным дорогам.

А теперь мама заставляет его подниматься рано утром и вытаскивает на долгие прогулки в город, во время которых они болтают и хохочут, как сладкая парочка. Восстанавливают былые отношения, после того как долгие годы были заняты другими делами: поднимали бизнес с нуля, возились со мной и Райан, занимались спортом. Здорово, что родители опять налаживают связь. Они уделяют больше внимания друг другу, и это отвлекает их от меня. Самую малость.

На кухне вижу записку. В ней сказано, что сегодня после бранча с подругами из «Общества красных шляпок» меня навестит бабуля, потому что она соскучилась (и потому что мама попросила ее понянчиться со мной после аварии), а еще ей нужна помощь с каким-то «проектом». Также написано, что в холодильнике меня ждет напиток из кудрявой капусты и ростков пшеницы. Да, разнообразные соки – тоже часть нового режима.

Вместо этого я подхожу к кофеварке и наполняю кружку. Со шкафчика раздается пиликанье мобильного. Смотрю на экран и не узнаю номер. Секунду сомневаюсь, думаю переключить на голосовую почту и перезвонить позже, когда буду не такой сонной, но потом все же жму на зеленую трубку:

– Алло.

– Здравствуйте, могу я услышать Куинн Салливан? – звучит мужской голос. Тон очень официальный.

– Это она. То есть я. Куинн слушает, – закатываю глаза от своей глупости.

– О. – Он прочищает горло. – Здравствуйте. Вы… Кажется, вы задели мой автобус вчера. И оставили записку…

– Да. – Я беру кружку. – Мне очень жаль. Знаю, что стоило вас дождаться, но я сильно порезала губу, мне нужно было швы наложить и…

Раздается звонок в дверь.

– Простите, ко мне кто-то пришел. Я открою и сразу перезвоню, хорошо?

– Конечно, – отвечает мужчина, и я вешаю трубку.

Кладу телефон обратно на шкафчик и иду по коридору к входной двери. Зря я не переоделась. Когда бабуля увидит меня в пижаме, она обязательно скажет, как важно идти вперед и жить полной жизнью, что и делает сама вот уже шестнадцать лет с тех пор, как умер дедушка.

Я останавливаюсь, поправляю волосы и мысленно готовлюсь к комментариям бабули по поводу губы и аварии, о которой мама ей уже, конечно же, рассказала. Наконец, сделав глубокий вдох, открываю дверь. И шумно выдыхаю. На пороге стоит Колтон Томас с мобильным в одной руке, другую же он держит за спиной.

– Привет, – говорит он, переминается с ноги на ногу и неуверенно улыбается. – Как я и говорил, ты оставила мне записку со своим номером, так что…

В голове проносится куча мыслей. Не могу составить из них осмысленное предложение. Заглядываю Колтону за спину – и вот он, тот самый голубой автобус, в который я врезалась.

Он понимает, что привлекло мое внимание, и оборачивается.

– Да это ерунда. Не переживай. Я просто…

Колтон замолкает, на секунду опускает глаза, затем смотрит на меня, на мою губу.

– Просто хотел удостовериться, что ты в порядке. И сказать, чтобы не волновалась из-за автобуса. Я все равно планировал его чинить.

Я наконец обретаю дар речи:

– Почему ты не сказал, что это твоя машина? – но фраза звучит слишком резко.

«Тебе нельзя тут находиться» – вот все, о чем я думаю.

– Ты и без того переживала. Не хотел, чтобы тебе стало еще хуже… Прости. Надо было сказать сразу.

– Откуда ты узнал, где я…

«Тебе нельзя тут находиться».

Он открывает рот, но колеблется. Прочищает горло.

– Мне помог кое-кто.

– В больнице? Та медсестра? Она сказала, где я живу? Я… Ты…

«Нельзя…»

Останавливаю себя. Колтон виноват не больше моего: ведь я тоже его искала. Смотрю на него и не знаю, что делать со своим залитым краской лицом, со слабостью в ногах. Скрещиваю руки на груди и вдруг понимаю: я все еще в пижаме. Опускаю голову и вижу свои неаккуратные ногти на ногах.

– Извини, – он чуть наклоняется, чтобы поймать мой взгляд, – что взял и явился без приглашения. Я… Это на меня не похоже. Просто…

Колтон смотрит на меня так же, как тогда в кафе, и я снова чувствую трепет в груди.

– Мне вчера… Ты была…

Он хмурится и смотрит в землю, потом на дом, на небо. И наконец на меня.

– Прости, я толком не знаю, что сказать. Просто… – Колтон делает глубокий вдох и медленно выдыхает. – Просто хотел еще раз с тобой увидеться.

Я не успеваю ответить. Он убирает руку из-за спины. И в этот момент я будто бы разбиваюсь на миллион невидимых осколков.

Он поглядывает то на подсолнух, который протягивает, то на мое выражение лица.

– Эм…

Не могу говорить. Даже дышать не могу. В глазах щиплет, а ноги становятся ватными. Я смотрю на Колтона, который стоит у меня в дверях с одиноким цветком в руке, и вижу тень Трента. Это чересчур. Это слишком! Я трясу головой, будто надеюсь, что все это прекратится.

– Я… Нет. Не могу. Извини.

Начинаю закрывать дверь, но его голос останавливает меня:

– Постой. – На лице его отражается смущение. – Извини. Наверное, я зря… Просто… Мне очень понравилось с тобой… И я подумал…

Колтон опускает плечи. Он выглядит таким потерянным. И больше всего в этот момент я хочу, чтобы он закончил фразу.

– Что? – шепчу я сквозь приоткрытую дверь. – Что ты подумал?

Он отвечает не сразу, но я никуда не ухожу.

– Не знаю, что я там подумал, – наконец произносит Колтон. – Я просто хотел узнать тебя поближе, вот и все. – Рука с подсолнухом безвольно опускается. – Я пойду. – Он кладет цветок у порога. – Было приятно увидеть тебя, Куинн. Рад, что ты в порядке.

Я молчу. Он кивает на прощание, поворачивается и медленно уходит. А я все смотрю на цветок, который лежит у моей двери. Колтон приближается к своему автобусу, и я знаю, что если он уедет, то больше не вернется. Все закончится. И это будет правильно. Только вот сейчас мне этого совсем не хочется.

Сердце стучит все громче с каждым его шагом. Но когда он тянется к дверце, все, что я слышу, – звук собственного голоса:

– Постой!

Это удивляет нас обоих. Он замирает. Поначалу мне кажется, что я совершила ужасную ошибку. Что странно поступила не только с ним, но и с Трентом. А когда Колтон оборачивается и смотрит на меня своими прекрасными глазами, я понимаю: я уже давно перешла черту…

– Постой, – повторяю я, на этот раз мягче.

Не могу ничего добавить. Потому что меня шокировало собственное поведение. Колтон пересекает двор и быстро поднимается по ступеням. Он осторожен, будто не желает меня спугнуть. Останавливается на лестнице у крыльца так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и ждет, пока я заговорю.

Мысли путаются.

Что я делаю, что я делаю, что я делаю?

– А как же… А как же твой автобус? – бормочу я. – Надо… Я должна оплатить ремонт… Нет?

Он качает головой:

– Нет. Все нормально.

– Ну как же… – Я пытаюсь найти слова. И уже не так важно, будут ли они подходящими. – Я должна возместить ущерб…

Что я несу?

– Ничего ты не должна. Я не за этим приехал. – Он пожимает плечами и улыбается уголком рта. – Мне просто понравилось проводить с тобой время. Поэтому, если вдруг соберешься в Шелтер-Ков, можем увидеться. Что скажешь?

В этом изящном приглашении остается место для вежливого отказа. Меня до глубины души трогает, что Колтон так продумал слова. Я бросаю взгляд на его грудь, и что-то сжимается у меня внутри.

– Хорошо, – наконец отвечаю я. – Обязательно. Как-нибудь.

На его лице медленно появляется самая искренняя улыбка.

– Значит, договорились. Ты знаешь, где меня найти.

Я киваю, и мы стоим друг напротив друга в ослепительном солнечном свете жаркого дня. Спустя мгновение Колтон разворачивается, и на этот раз я не останавливаю его. Просто смотрю, как он подходит к автобусу, садится в кресло, машет мне и выезжает на дорогу. Легкий ветерок едва касается кожи. Он наполнен запахом жасмина и каким-то приятным тонким ароматом. Может быть, надежды.

Я жду, пока Колтон скроется вдали, и только потом опускаю глаза на подсолнух. Теперь он не кажется болезненным напоминанием о прошлом. Скорее, знаком судьбы…

«Наверное, Трент меня понял бы» – вот что я говорю себе, когда наклоняюсь, чтобы поднять цветок. И когда думаю: да, я точно знаю, где его найти.

Глава 8

Приблизительно 3000 человек в Соединенных Штатах находятся в списках ожидания на трансплантацию сердца. Ежегодно доступно около 2000 донорских сердец. Пациенты, которые получили право на пересадку, добавляются в список ожидания согласно национальной системе распределения донорских органов. Эту программу координирует Сеть заготовки трансплантации органов (OPTN). По правилам приоритетности, разработанным OPTN, органы распределяются по следующим критериям: срочность, доступность органа и местоположение реципиента.

Национальный институт сердца, легких и крови

ПОКА Я СИЖУ ПЕРЕД КОМПЬЮТЕРОМ и проглядываю самый первый пост о Колтоне, его слова еще звучат у меня в ушах. Они отзываются эхом, как когда-то отзывались другие слова: «Мужчина, 19 лет, Калифорния».

Это все, что семье Трента было известно о человеке, которому досталось его сердце. О реципиентах ей давали только самую общую информацию. Это все, что было известно мне, когда я отправляла письма, когда поняла: он не ответит, и когда захотела найти его.

Вбила в поисковую строку слова через запятую: мужчина, 19 лет, Калифорния. Затем добавила «пересадка сердца» и получила 4,7 миллиона результатов за 0,88 секунды. Рассортировала их по дате, смысловому соответствию, географическому положению, но после этого все равно осталось немереное количество ссылок, которые могли оказаться частью нужного пазла. А могли и не оказаться. И я переходила по ним днем и ночью, собирала информацию в тусклом свете экрана, пока наконец не нашла то, что вроде бы подходило.

В Калифорнии двенадцать центров трансплантации, но только в одном из них проводили операцию на сердце в день смерти Трента. Я прочитала об этом в блоге некой девушки. Она очень переживала за своего младшего брата, который лежал в реанимации. Тому уже вживили искусственное сердце, но он слабел день ото дня в ожидании донорского органа.

Я рассматриваю фотографию в дневнике сестры Колтона. На снимке он устало улыбается и поднимает большой палец. Рядом стоят родители и сестра со слезами радости на глазах. Девушка писала, что фото было сделано после того, как они узнали, что нашелся донорский орган, подходящий по всем параметрам. Наверное, в этот самый момент мы сидели в приемном покое и тоже плакали, но совсем по другому поводу.

Когда врачи вынимают донорское сердце, счет идет на минуты, и его как можно скорее стараются доставить реципиенту. Орган помещают в пластиковый пакет, который заполнен стерильным раствором, и ставят в морозильную камеру на время транспортировки – обычно на вертолете.

Пока сердце Трента везли в центр, Колтона готовили к операции. Вся его семья молилась и призывала знакомых поддерживать их. Но то, что для них казалось вопросом жизни и смерти, для врачей было совершенно стандартной процедурой. Через несколько часов после того, как из груди Трента изъяли сердце, оно досталось Колтону. И когда кровь наполнила его, оно забилось вновь. Как раз в ту секунду, когда весь мой мир остановился.

Я в сотый раз перечитываю текст, хотя помню его почти наизусть, – рядом со снимком, на котором Колтон лежит в койке, и кто-то прижимает к его груди стетоскоп и слушает биение нового сердца.

Когда я впервые нашла эту фотографию, мне было тяжело на нее смотреть – спустя месяцы после несчастного случая я с новой силой ощутила боль потери. И все же эмоции Колтона растрогали меня до глубины души. Так сильно, что мне захотелось узнать его. Но я не дождалась ответа на письма и стала знакомиться с ним с помощью записей в дневнике его сестры.

Я читала блог Шелби и выстраивала параллели. В день похорон Трента Колтону сделали биопсию сердца и не выявили никаких симптомов отторжения. Через девять дней он настолько окреп, что его выписали из больницы, а у меня уже не осталось сил даже на то, чтобы просто ходить в школу. Мое лето, а затем и следующий учебный год прошли в тумане скорби. Колтон же восстанавливался и удивлял врачей состоянием здоровья. Он исцелялся. В то время я не знала об этом, но через несколько месяцев после смерти Трента, когда я писала анонимное письмо незнакомому девятнадцатилетнему парню из Калифорнии, этот парень делал все возможное, чтобы двигаться дальше.

А вчера я решила сделать то же самое, решив поехать к нему.

Теперь я не знаю, что будет дальше.

Я возвращаюсь к самому свежему посту в блоге Шелби, который был написан в триста шестьдесят пятый день после смерти Трента. Стоило положить конец всему. Не должно быть никаких новых встреч с Колтоном Томасом. И все же, когда я вспоминаю, как он стоял на крыльце и улыбался в ласковых лучах утреннего солнца, мне хочется увидеть его хотя бы еще один раз.

Мои мысли прерывает стук в дверь, быстрый и резкий, по которому легко узнается бабуля. Я понимаю, что скоро она прекратит стучать, а потом достанет свои ключи и откроет сама. Затем поднимется ко мне и спросит, чего это я не открываю. Она весьма проворна для своих восьмидесяти лет.

Я захлопываю ноутбук, приглаживаю волосы и выбегаю из комнаты, но задерживаюсь на пороге, чтобы взглянуть на подарок Колтона. Цветок лежит прямо под нашей с Трентом фотографией, рядом с засушенным подсолнухом, который когда-то принес мне он.

Поднимаю глаза на снимок и замираю. Я вижу его улыбку. И жду стеснения в груди, но почему-то не чувствую его. Бросаю взгляд на новый цветок.

– Это был ты? – шепчу я.

И хотя знаю, что это невозможно, надеюсь услышать ответ. Но в повисшей тишине слышен лишь стук моего сердца. И он напоминает мне о когда-то непостижимой истине: Трента больше нет, а я все еще здесь.

– Вы поглядите на нее! – Бабуля опускает солнечные очки, когда видит меня на лестнице.

– Лучше на тебя, бабуль, – отвечаю я с улыбкой.

Она поднимает руки и начинает кружиться.

– Детка, на меня и так все смотрят.

На то есть причины, особенно сегодня. Бабуля вся в красном и фиолетовом – при полном параде, как выражаются ее подруги из «Общества красных шляпок». Эти энергичные «дамы определенного возраста» с гордостью носят умопомрачительные костюмы – в знак того, что они достаточно взрослые и могут позволить себе все. Чем больше блесток, тем лучше. А моя бабуля родилась, чтобы блистать! Сегодня она надела фиолетовые легинсы, струящийся топ того же цвета, алое боа из перьев и фирменную широкополую красную шляпку с высоким плюмажем из фиолетовых перьев. Они плывут по воздуху даже тогда, когда бабуля просто стоит.

Я спускаюсь, и она заключает меня в объятия. Повсюду перья, знакомый аромат духов, крема для тела и мятных конфеток. Я вдыхаю и крепко обнимаю бабулю в ответ. Потом она отстраняется и внимательно изучает меня.

– Ты как? – Бабушка бесцеремонно поворачивает мою голову из стороны в сторону. – Выглядишь иначе…

Я указываю на три шва на губе, но она лишь отмахивается:

– Да просто небольшая припухлость, не в этом дело.

Бабуля еще раз поворачивает мою голову, и я задерживаю дыхание. Кажется, будто она заглядывает в душу, и сейчас я боюсь узнать, что же она там видит.

– Не знаю, – заключает она и опускает руку. Я выдыхаю. – Просто хорошо выглядишь. Настолько, что тебе стоило сходить со мной и девчонками на бранч.

Я улыбаюсь. Всем «девчонкам» из возглавляемого ей «Общества» глубоко за семьдесят, но так и не скажешь – они те еще хулиганки.

– Прости, – отвечаю я. – Устала после вчерашнего.

Бабушка кивает:

– Ну хорошо. Рада, что ты снова в строю. У нас куча дел. К ярмарке нужно сделать три сотни брауни.

– Ничего себе!

– Не то слово. Помоги-ка мне с покупками.

Мы выгружаем продукты из багажника, затем возвращаемся на кухню, где она надевает красный фартук, а я разогреваю духовку. Мы начинаем готовить. Обожаю проводить время с бабушкой вот так. Она всем заправляет, а я помогаю. Мы словно настраиваемся на одну частоту, порой болтаем без остановки, а иногда работаем в тишине и слушаем собственные мысли. Сегодня мы молчим, но я знаю, что это ненадолго. Бабуля ждет, пока я распределю первую партию теста по смазанному маслом противню, а потом решает задать интересующие вопросы.

– Ну что ж, – совсем не будничным тоном произносит она, – твоя мама рассказала, что ты вчера угодила в беду. Попала в аварию на берегу? Уехала и никому не сообщила?

Я молча соскребаю тесто со стенок миски и думаю, как же ужасно поступила, когда уехала и заставила родителей беспокоиться. Не говоря уж о самой аварии.

– На охоте была? – лукаво улыбается бабуля.

– Что?! – хохочу я. Она умудряется удивить меня своим вопросом, хотя мне давно пора было привыкнуть к подобным выходкам. – На охоте?

– Разве не так сейчас молодежь выражается? – Она поднимает миску сильными, почти не дрожащими руками. – Да, на охоте. Как пантера.

Я держу противень, а она выливает туда тесто.

– Нет, бабуль. – Я опять смеюсь. Жаль, что Райан этого не слышит. – Ни на кого я не охотилась. И никто так не говорит.

– Какая разница, как это называть. Я вот ради этого на пляж и ездила в твоем возрасте. Как надену купальник – так парни в очередь выстраиваются. – Она засовывает в духовку оба противня и закрывает дверцу. – Я и дедушку твоего так захомутала.

Я улыбаюсь, когда представляю, как юная бабуля охотится за парнями на пляже.

– Поэтому он и женился на мне так быстро. Увидел в том купальнике и жутко захотел его с меня снять, если ты понимаешь, о чем я. И когда мы наконец…

– Когда там брауни приготовятся? – громко перебиваю я.

Бабуля подмигивает:

– Ровно через сорок три минуты.

Она начинает отмерять какао-порошок для новой партии, а я тянусь к муке.

– Не на охоте я была, – стараюсь избегать ее взгляда. – Просто хотела развеяться. Сменить обстановку.

Объяснение расплывчатое, но я знаю, что она поймет.

– Ну и отлично. Полезно бывает вырваться куда-нибудь. В одиночестве полежать на пляже.

Бабуля говорит это так, будто гордится мной. Будто это знак того, что я все-таки двигаюсь дальше. Мне становится стыдно, поэтому я добавляю:

– Но на пляже я не побывала. Разбила машину, когда только добралась, так что…

Бабуля поворачивается ко мне:

– Дело не в пляже, Куинн. Ты просто куда-то поехала. Это хорошее начало.

Она ставит обе миски в раковину и включает в оду.

– Хорошо бы тебе вернуться. Знаешь, если бы я выглядела как ты, то черта с два сидела бы дома все лето. Я бы поехала на охоту, – снова подмигивает бабуля. – Ну или просто на пляж, погреться в бикини на солнышке.

Она замолкает. Я тоже ничего не говорю. Вот что я люблю в бабуле – она чувствует, когда нужно промолчать. И сегодня ее слов хватило, чтобы я вспомнила о Колтоне и его словах: «Ты знаешь, где меня найти».

Я и правда знаю. Не могу перестать об этом думать.

– Может, я и съезжу, – через какое-то время говорю я. – Вернусь туда как-нибудь.