Текст книги "Спой мне о забытом"

Глава 10

Расшнуровав ботинки и стянув чулки, я наконец разминаю пальцы ног, будто впервые за год. Затем расстегиваю платье, стягиваю весь этот ворох тряпья через голову и распускаю корсет.

В одном белье падаю на кровать и водружаю перед собой красную книгу. Раскрываю ее, и корешок хрустит, как жир на огне. Страницы желтоватые и хрупкие, так что листать приходится осторожно.

Титульный лист гласит, что передо мной – основная книга, которую Учреждение Фандуаров Вореля использует при обучении наставников – она рассказывает, что умеют фандуары и как лучше учить их этому.

Я листаю до первой главы. Она начинается с описания типичного лица фандуара. Кожа с фиолетовым отливом и кривой нос изображены на нескольких иллюстрациях, описаны небольшие различия в зависимости от расы или строения черепа.

Я провожу пальцем по профилю одного из фандуаров. Ни разу еще не видела их лиц. По закону они обязаны носить серебряные маски все время. В глубине души мне всегда было любопытно, насколько они похожи на меня саму.

Отвожу взгляд от картинки и переворачиваю страницу.

Если бы мое лицо было таким, как у фандуара, я могла бы считаться практически красавицей.

Следующая глава рассказывает о том, что фандуары – редкий вид мутации здорового во всех остальных смыслах человеческого ребенка.

Фандуары описывались как часть человечества еще в самых древних письменных источниках. Даже доисторические наскальные рисунки включают в себя изображения людей с необычными лицами и занятными отметинами на груди. Вероятно, однако, что способность фандуаров извлекать эликсир памяти не была ни широко известна, ни изучена до более позднего времени. В начале десятого века способности фандуаров были обнаружены и официально признаны, и с тех пор началась торговля эликсиром в разнообразных объемах, а в 1201 году ее наконец урегулировали и привели к единому стандарту.

Я попыталась представить, как бы выглядел мир без флаконов эликсира памяти. Улицы Шанна без шатающихся и бормочущих беспамятных, без плачущих забытых детей – совершенно невероятно.

Торговля памятью оказала колоссальное влияние на мировую экономику и стала ее органичной частью, так что теперь сложно даже подумать, каким бы стал мир без нее. Продажа собственной памяти часто оказывается последней надеждой для тех, кто слишком отчаялся и готов пойти на эту жертву.

Впрочем, по воспоминаниям, которые я проглядывала со своего уголка в театре, я заметила, что объемы торговли памятью изрядно возросли за последние несколько лет. Не потому ли, что в Шанне появилось больше бедняков, чье финансовое положение столь шатко, что игра стала стоить свеч? Или преимущества, которые давало поглощение эликсира, взвинтили цены на него так сильно, что продажа эликсира стала привлекательным вариантом даже для тех, кто еще не шагнул за грань бедности?

Это весьма выгодное дело. Чем больше у вас эликсира, тем лучше вы запоминаете. Я даже слышала о людях, которые купили столько эликсира, что обрели фотографическую память и достигли невероятных высот в карьерах; в конце концов, чем больше вы способны запомнить со школы, из книг и из жизненного опыта, тем вы мудрее.

Сирил не уделял особенного внимания экономике при моем обучении, так что я не уверена, что именно поменялось.

Я наклоняюсь пониже и читаю дальше.

Изначально мы не понимали, на что способны эти уродливые дети, или что однажды они изменят саму суть существования нашего общества. Мы позволили им расти вместе со здоровыми братьями и сестрами, не делая различий.

Фандуары – вместе с остальными? Теперь фандуары воспитываются в Учреждении и потом обязаны до самой смерти трудиться в Maisons des Souvenirs на положении, что мало отличается от рабского. Жизнь им дарована и гарантирована королем, но люди ненавидят их. Их сторонятся, будто прокаженных. Лишь терпят из-за весомого вклада в экономику.

Я цепляюсь взглядом за слово «гравуары» дальше на странице, но заставляю себя прочитать все по порядку.

Однако по мере того, как потребность рынка в эликсире памяти возрастала, росла и преступность – к примеру, его разбавляли, чтобы продать меньшее количество по той же цене. Употребление такого некачественного эликсира стало довольно распространенным явлением среди низшего класса, и стали рождаться новые фандуары – но эти отличались от прежних. Их лица были куда сильнее изуродованы, а на груди от рождения не было Символа Извлечения.

Сперва к этим новым фандуарам относились как и к остальным, особенно когда выяснилось, что они тоже могут использовать свои способности, если вырежут на коже тот же знак.

Я пялюсь на текст. Вот же, черным по белому. Если я вырежу знак фандуара на коже, то смогу извлекать эликсир.

Нервы напряжены, но я заставляю себя сосредоточиться на чтении.

В конце 1500-х годов трое новых фандуаров выяснили, что если вырезать на коже разные знаки, то можно получить небывалую власть над чужой памятью, а следовательно, и над чужой жизнью. Эти три девушки назвались гравуарами, чтобы отличать себе подобных от фандуаров, к которым они относились как к низшей расе, поскольку вырезание знаков на телах фандуаров не приводило к появлению новых сил.

Эти три гравуара быстро захватили власть, и последовал период, который мы теперь зовем l’Age de l’Oubli – Время Забвения.

«Троица», как их вскоре стали называть, создала царство террора. Фандуаров и гравуаров вербовали в армию и тренировали, чтобы укрепить власть гравуаров. Противники режима уничтожались.

Их правление продлилось всего два года, но за это время были убиты или запытаны десятки тысяч людей.

В памяти сияет яростный взор Роз, будто я смотрю на картину наверху.

Конечно, я знала об их правлении, не знать о нем невозможно. Особенно учитывая, что я вынуждена прятаться от общества, которое ненавидит и боится меня из-за того, что натворила в свое время Троица.

Отчасти я ненавижу их за то, какое применение они нашли своим силам, за то, что ввергли мир во тьму, кровь и боль.

Но другая моя часть, маленькая, презренная часть все думает: каково это, вот так владеть всем миром? Маргерит, Элуиз и Роз никогда не надевали масок, никогда не скрывали свою суть. Они не знали, каково это – прятаться по темным углам.

Встать перед миром без стыда и без страха, как стояли они, – каково это? Они повелевали собственной сценой, прямо как мечтала я.

В исторических хрониках существует множество разных описаний того, что случилось со святым Клоденом, но все сходятся на том, что это был скромный слуга, человек с чистым лицом, который работал в резиденции королев. Подробности неясны и бездоказательны, но одно известно наверняка: у него был своего рода роман с Роз.

Однако слабость Роз к нему определила падение Троицы. Однажды ночью Клоден, который делил постель с Роз, убил во сне и ее, и двух ее подруг, которые спали в соседних комнатах. Когда над Вореем взошел рассвет и тела женщин были найдены, люди без отметин и фандуары, большая часть которых работала на королев против воли, объединились, чтобы захватить прочих гравуаров врасплох и вырезать их всех.

Едва вернув себе власть, простые люди создали учреждение, призванное обучать фандуаров применять свои силы только во благо общества и экономики, а Королевский Имперский Совет разработал порядок контроля за действиями фандуаров.

С тех пор гравуары были признаны слишком опасными, чтобы допустить их существование. Чтобы гарантировать, что ничего, подобного l’Age de l’Oubli, не повторится, были приняты законы, по которым акушерки обязаны присутствовать при всех родах, и если они поймут, что родился гравуар, от него надлежит немедленно избавиться, пока он не превратился в угрозу. Вдобавок, чтобы вообще снизить само количество таких рождений, Королевский Совет каждого города ведет тщательные записи торговых сделок с фандуарами в их подчинении, чтобы убедиться, что эликсир остается неразбавленным. Разумеется, это не предотвратило преступлений полностью, но введение этого закона значительно уменьшило ежегодное число рождений гравуаров.

Я не могу оторвать взгляда от страницы. От слов «немедленно избавиться».

Мое собственное появление на свет помнится все так же живо, будто это случилось пару минут назад. Я закрываю глаза, и чувства, что бурлят в груди, уносят меня на семнадцать лет в прошлое, в одну холодную ночь в темном домике где-то на севере.

Жизнь началась с боли и вспышки белого света, но больнее всего – от вскрика матери, которая впервые увидела мое лицо.

Это был не стон облегчения, или радости, или удивления. Она вскрикнула от ужаса. От боли. От душераздирающего отчаяния.

Слова акушерки звучали невнятно, будто их сносило течением.

– Мне жаль, мадам. Видимо, ваша дочь, она… Она гравуар.

Мамины стоны перешли в плач.

– Заберите ее!

Она ни разу не прикоснулась ко мне. Я лишь увидела на миг ее размытый силуэт, а потом меня утащили во тьму.

А затем я падала. Падала. Падала.

Меня затянуло в холодную воду, и дальше остались только муки и боль, пока меня не вытащила из тьмы пара крепких рук.

«Избавиться», ну да.

Я вытаскиваю кулон из-за пазухи и закручиваю его. Лучики света отражаются на стекле, и по стенам прыгают искрящиеся зайчики. Они напоминают эликсир памяти – такой сверкающий, сияющий, чистый.

Я перекатываюсь на спину, выпускаю из рук кулон, поднимаю книжку перед лицом и перелистываю страницу. Следующая глаза кратко рассказывает о том, что известно о гравуарах – немногое. В тексте полно фраз вроде «крайне опасны», и «коварны», и «убить на месте», а вот объяснений, почему, не слишком много.

Но очевидно, что гравуары – это не отдельный от фандуаров вид, они – дальнейшая мутация. Похоже, мы способны извлекать эликсир так же, как фандуары, а еще просматривать воспоминания людей, изменять их и стирать. Я задерживаю взгляд на одном конкретном абзаце:

Если гравуар получил бы катализер, что и вышло у Троицы, последствия для человечества вновь оказались бы катастрофическими. В сочетании с верными символами на ладонях катализер увеличивает охват силы гравуара, что позволяет гравуару видеть и изменять воспоминания, а также извлекать эликсир из любого человека поблизости, поет жертва или нет.

Я проглядываю следующую страницу, но про эти катализеры ничего больше не сказано. Не уточняется, что это такое или где их искать.

Дальше в книге рассказывается о роли фандуаров в экономике, целые страницы забиты скучными рассуждениями об обороте флаконов и важности ведения точных записей о сделках фандуаров.

Заголовок последней главы таков, что я выпрямляюсь и откидываю волосы с лица, чтобы не мешали. «Сила фандуаров: методики».

Следующие несколько часов я сосредоточенно изучаю инструкции, а кровь в венах грохочет, как далекий шум барабанов. Все громче и громче, пока часы на камине не бьют семь часов, а я не дочитываю до конца.

Вернувшись обратно на страницу с подробным изображением фандуарского Символа Извлечения, я вскакиваю с кровати и иду за кинжалом на книжной полке.

В книге говорится, что символ будет работать у гравуара, только если вырезать его в верхней части груди, прямо под местом, где соединяются ключицы. Но если поместить его туда, Сирил сразу заметит и поймет, что я что-то замышляю. Я верчу кинжал в руках, хмуро вглядываясь в книжку.

Я вспоминаю яростный взор Роз с картины наверху и начинаю перебирать в памяти окровавленные символы, покрывающие каждый дюйм ее видимой кожи. Символа Извлечения нигде не было видно.

Может быть, гравуару можно нанести знак в другом месте? Где-нибудь, где не так заметно?

Стоит попробовать.

Я задираю подол нижнего платья и сдвигаю белье, чтобы добраться до гладкого бедра. Стискиваю зубы и вонзаю острие в кожу. Льется кровь, темная и горячая, капает вниз по ноге, сверкающими гранатами разбегается по каменному полу, пока я вырезаю на ноге спираль. Очень больно, но рука не дрожит.

Сирил всегда предпочитал сохранять осторожность, когда дело доходило до использования моего дара, но, учитывая, что я прочитала в книге и что увидела в памяти Эмерика, я уже не уверена, что это был правильный путь. Если я хочу когда-нибудь выйти из тени, нужно понять, на что именно я способна.

Так что я собираюсь попробовать извлечь эликсир.

Сегодня вечером.

У Эмерика Родена.

Глава 11

Эмерик встречает меня в катакомбах прямо за дверью как раз, когда я выхожу, чтобы забрать его из вестибюля.

– Извини, – говорит он, когда я врезаюсь в него. – Я ждал наверху, но я… я беспокоился. Хотел убедиться, что с тобой все хорошо. Вчера бросил тебя одну, как дурак.

Я качаю головой:

– Ничего, я сама попросила уйти.

Он облизывает губы, вглядываясь в линии маски, будто видит сквозь нее, что у меня с самочувствием.

– Ну… Так все в порядке?

– Да, нужно было отдохнуть, как я и говорила. – Я указываю в сторону склепа. – Готов к уроку?

Он кивает и шагает вперед, но по пути касается кепки, обращаясь к скелету:

– Альберт, добрый вечер.

Сдерживая смех, я иду за ним, стараясь не морщиться – новый знак на ноге болит при движении.

– Так… Я вроде как забыл тут вчера все твои книжки. Попробовал без них – дышать животом и все такое.

– Отлично. – Я подхожу к органу, стараясь не выдать своей нервозностью, как мне не терпится услышать его пение. – Разогреешься и покажешь, что у тебя получается.

Мы начинаем. Его голос – как глоток прохладной воды после долгого, изнурительного, жаркого дня. Плечи расслабляются. Даже комок внутри распускается до легкого покалывания.

Пока он разогревается, а затем поет мне арию, чтобы я понаблюдала за техникой дыхания, я прикидываю, как половчее извлечь из него эликсир.

Пустой флакон, прихваченный из кабинета Сирила час назад, покоится за кушаком платья, он не запечатан и готов к использованию. Он там – я чувствую бедром его вес, и это не дает забыть о том, на что я способна. Что я могу. Что я собираюсь сделать.

Нужно сделать так, чтобы он закрыл глаза, пока я делаю свое дело. И даже в этом случае я рискую. Если он увидит, как из него вытекает эликсир, он может сдать меня властям. И уж точно не захочет работать со мной и дальше. А это значит, что я лишусь возможности узнать об Арлетт. А еще, как бы я ни убеждала себя, что мне наплевать, но при мысли о том, что из его глаз уйдет тепло, с которым он смотрит на меня, мне становится дурно.

Допев арию, он выжидательно смотрит на меня.

– Ну? Что скажешь?

– Очень хорошо. Кажется, плечи даже не шелохнулись.

Он победно вскидывает руку.

– Но надо следить за тем, чтобы не тянуться до высоких нот, – продолжаю я, нервно теребя цепочку на шее. – Лучше наоборот, представь, что ты как бы спрыгиваешь на нее сверху, а не тянешься снизу.

Он кивает:

– Ладно.

– А спой-ка… – Я опускаю взгляд на кулон. Вдруг в голову приходит мысль, и я усмехаюсь. – Песенку из кулона? Колыбельную твоей мамы.

В прошлый раз эта песенка захватила нас обоих. Тогда он закрыл глаза, и, если он хоть немного похож на меня, полностью отдался музыке – настолько, что вероятно, не заметил бы сияние утекающего из него эликсира.

– Конечно.

Я открываю кулон, и маленькая балерина начинает свой танец. Звенят колокольчики. Эмерик поет.

Он склоняет голову набок, слова оплетают нас, каким-то образом притягивая ближе друг к другу, хоть никто из нас и не шевелится. На миг почти получается представить, что маски нет. Что он видит меня, меня целиком. Чудовище. Расчетливую тварь.

Девушку.

Песня взмывает в крещендо, и его глаза закрываются. Паутинка теней от ресниц ложится на щеки, ныряет в ямочки, и приходится бороться с желанием провести по ним пальцами.

Я занимаю руки кулоном, но взгляд скользит там, куда хотелось бы запустить пальцы. Ямочки, линия скул, брови, волосы…

Нет. Не время отвлекаться. Пора.

Я отдаюсь зову реки его памяти, обращая внимание, как это течение зажигает одновременно и кожу на щиколотке в том месте, где раньше был знак, и новую руну на бедре, и ныряю в водоворот его прошлого.

В книге говорилось, что для фандуаров песня обращается сияющим озером эликсира. Фандуары просто зачерпывают оттуда эликсир через уши жертвы.

Однако пока я несусь в потоке образов, чувств и звуков, я не вижу никакого золотого озера. Как получилось у Троицы извлекать эликсир, если они не видели его? А у Арлетт?

Может, знак на бедре не работает. Может быть, я ошиблась, решив, что на бедре он будет работать так же, как на груди. Может, художник, который рисовал тот портрет Троицы, не слишком точно перенес на холст раны трех гравуаров.

Но звон голоса Эмерика пульсирует в новом символе так же, как в том месте, где когда-то была руна Управления.

Должно сработать. Надо просто понять, как.

Стиснув зубы, я ныряю в первое попавшееся воспоминание. Может, получится разыскать эликсир изнутри.

Я оказываюсь в воспоминании, где он просто идет домой из театра. На улице прохладно, мостовая мокрая после осеннего дождя. Он шлепает по лужам, отражающим свет газовых фонарей, и насвистывает какую-то бодрую мелодию. Проходя мимо забытого ребенка, он касается кепки, роется в карманах и кидает мальчику что-то золотистое. Ребенок бросается ловить, Эмерик улыбается и заворачивает за угол.

Мое внимание привлекает золотой блеск, и я перематываю воспоминание на тот момент, когда монетка ударяется оземь. Остановив сцену, я рассматриваю золото, надеясь, что получу подсказку, намек, какую-нибудь идею о том, где искать золотой эликсир, благодаря которому память Эмерика так ярка.

Ничего.

Воспоминание развеивается: Эмерик допел колыбельную. Я машинально киваю ему, чтобы он спел снова. Он вновь закрывает глаза и запевает опять.

Я возвращаюсь к кусочку золота, все смотрю и смотрю на него, а в груди угольями разгорается горечь. Чем дольше я смотрю на монету, тем сильнее бурлит кровь.

Все должно было получиться! Почему не получается?

Золотая монетка вдруг ярко вспыхивает желтым и вновь меркнет в тусклую латунь.

Стиснув зубы, я собираю всю силу до последней капли и направляю ее сквозь знак на ноге на эту монетку.

Картинка плывет, все вокруг будто разжижается. Свет фонарей, звезды, мостовая – все плывет перед глазами. В волнах я замечаю золотой блеск.

Меня переполняет восторг. Я бросаюсь вперед, продираясь сквозь жидкую толщу воспоминаний ко дну. Я будто в густом иле, приходится сосредоточиться, чтобы пламя внутри подпитывало силу и укрепляло меня.

Наконец я прорываюсь насквозь.

Сдерживаю вскрик, чтобы не сбить Эмерика с мелодии.

Под рекой воспоминаний есть еще одна – золотая.

Его эликсир.

Я завороженно смотрю, вся в мурашках, и расплываюсь в широченной торжествующей улыбке.

Я целенаправленно приступаю к делу. Примерно так же, как я высасывала кусочки воспоминаний раньше, я втягиваю воздух, будто напиток через соломинку, всецело сосредоточившись на этом золотистом сиянии. Сперва оно сопротивляется, но я налегаю изо всех сил, и наконец оно подается и течет в мою сторону.

Я открываю глаза. Вокруг ушей Эмерика собралось легкое янтарное сияние. Мой дар урчит, волны приятного тепла прокатываются по телу, а сила так и манит эликсир ко мне. Сияние разгорается, и длинная тонкая лента жидкого солнечного света лениво вьется в воздухе.

Эликсир сияет, будто сделан из человеческих душ, и теперь мне кажется, что так оно, возможно, и есть. Я облизываю губы, пока он летит ко мне, и вдруг меня охватывает неуправляемое желание направить его прямо в рот, чтобы попробовать. Раньше я никогда и не думала попробовать эликсир, но теперь вся дрожу от жажды, просто голова кругом идет. Я сглатываю слюну и отправляю эликсир в открытый флакон за поясом, а потом запечатываю его.

Бросаю взгляд на Эмерика, но он вроде бы ничего не заметил. Он все еще поет в прекрасном созвучии с музыкой кулона.

Приятное тепло силы вновь прячется в груди, так что рукам, ногам и символу на бедре вдруг становится холодно без нее.

Я хочу еще.

Верчу головой, ища взглядом еще один флакон, какой-нибудь сосуд, вазу – что угодно. Но ничего нет. Оборачиваюсь к Эмерику. Зов его воспоминаний – будто медленная мучительная пытка. Моя сила рвется к ним, жаждет пить еще, и еще, и еще.

Как же я хочу еще.

Выпить все.

Рот наполняется слюной.

Я вновь ныряю в реку памяти. Глубже, глубже, глубже, пока вновь не нахожу золото. Я тяну его к себе, вся дрожа от жажды, от голода. Мне нужен эликсир.

В этот раз я направляю его прямо в рот.

Эликсир оседает на языке, и душа трепещет в экстазе. Я глотаю, жалея только о том, что нельзя пить еще быстрее, что нельзя пожирать его полными горстями, а не тянуть тонкой струйкой. Может, потом научусь вытягивать его быстрее. Никогда в жизни я не пробовала ничего подобного.

На вкус он как мед, как жизнь, как… карамель.

Я чувствую тепло и прилив сил. Слух обостряется. Зрение становится четче. Мне кажется, что я могу без устали пробежать целые мили – и я не прочь побегать. Хочется выбраться из-под земли и убежать к горизонту, и никогда, никогда не останавливаться. Хочется раскинуть руки, дать ветру подхватить меня и унести в небеса и парить.

Вчерашняя книга упоминала что-то такое. Очевидно, у обычных людей эликсир всего лишь усиливает объем и четкость памяти. А вот фандуары и гравуары тем и опасны: эликсир укрепляет их тела. Обостряет чувства, увеличивает силу и скорость.

Это восхитительный, трепетный экстаз.

Музыка останавливается, и я охаю, потому что поток Эмерикова эликсира резко обрывается.

Я моргаю, глядя на комнату – до меня доходит, что я не парю среди звезд, а все еще опираюсь на скамью органа, а неподалеку – Эмерик. Он смотрит на меня.

Его глаза – темные угли.

– Ты обещала, что не станешь этого делать.

Он говорит так тихо, что я могла бы и не расслышать, если бы эликсир в венах не обострил мой слух до предела.

– Я… Я просто тренировалась. – Я выхватываю флакон из-за пояса и протягиваю ему. – Я ничего не крала. Я собиралась вернуть.

Он пронзает меня взглядом, на подбородке у него дрожит фиолетовая венка. Хватает флакон из моих рук, заталкивает в карман и торопливо идет к двери.

– Хватит.

– Эмерик, подожди! – Я бросаюсь за ним и хватаю за куртку. – Пожалуйста, не уходи! Потерю памяти еще можно обратить, есть еще двадцать шесть часов. Выпьешь этот флакон, и все вернется. – Я не совсем честна, учитывая, что я выпила еще несколько флаконов, но надеюсь, что этого он не заметил.

Он с рыком выдергивает полу куртки из моих рук.

– Клянусь, я больше так не сделаю! – умоляю я.

Он резко оборачивается ко мне лицом.

– И как я могу тебе доверять после такого?

– Я понимаю. – Во мне все обрывается. – Я глупо поступила. Я ошиблась. – Если он теперь уйдет, то уже не вернется. Я леденею при одной мысли о том, что больше не услышу его пения, не окунусь в его воспоминания.

– Ты фандуар, так что тебе не понять – ты просто не сможешь понять, как грубо и недопустимо с твоей стороны забирать мой эликсир без разрешения. – Он не повышает голоса, но слова звучат у меня в ушах, будто он кричит. – Эликсир – это не просто какая-то мелочь. Это сама моя жизнь. В моих воспоминаниях есть люди, которых я… – Его голос срывается, и он отворачивается, чтобы успокоить дыхание. – Есть люди, которых я потерял, Исда. С каждой каплей эликсира, которую у меня забрали, исчезает и частичка этих людей.

Меня пронзает вина, жарче и тяжелее, чем когда бы то ни было раньше. Связана ли эта беспощадная боль с тем, как обострил его эликсир все чувства во мне, или просто раньше я не жила достаточно полной жизнью, чтобы у меня был хотя бы повод ощущать за что-нибудь вину?

– Ты прав. – Я накручиваю цепочку кулона на кулак. – Я не понимала это и не подумала, каково будет тебе.

Он смотрит на меня, и я не отвожу глаз, ища хоть намек на то, что его гнев утихает. Но больше нет теплого открытого взгляда, он холоден и закрыт.

– Пожалуйста, – шепчу я. – Ты первый человек, которого я… Ну, кроме Сирила, я больше никого не встречала. – Слова путаются, глупые и никчемные. – Если ты уйдешь, я не знаю, как… Не знаю, что… Пожалуйста…

Он долго смотрит на меня задумчивым взглядом, сжимая и разжимая кулаки опущенных рук.

Я жду, сердце трепещет где-то в горле. Я не могу вернуться к старой жизни, к жизни без его голоса и без его воспоминаний. Не теперь, после всего, что я узнала из тех немногих мгновений жизни его сестры. Не после того, как его воспоминания помогли мне ощутить себя цельной, настоящей, живущей достойную жизнь. Не теперь, ведь его голос лечит душу и помогает забыть, хоть на миг, кто я такая.

Но дело не только в том, что я лишусь его воспоминаний, его эликсира или его голоса, не это убивает меня. Дело и в нем самом. Всего за несколько кратких дней я привыкла, что он рядом. Что он шутит с черепами в моих катакомбах и разглядывает мою коллекцию вещиц, и смешит меня вопреки всему.

Его мне тоже будет не хватать.

Так что я жду, едва смея дышать, пока он думает.

Наконец он говорит.

– Предлагаю сделку. Я продолжу брать у тебя уроки вокала с двумя условиями. Первое. – Он поднимает палец. – Больше не забирать эликсир. Никогда.

Я дергаю головой, сглатываю.

– Конечно. Клянусь.

– И второе. – Он поднимает второй палец и смотрит мне прямо в глаза. – Ты достаешь мне ключ от кабинета месье Бардена.

– Что? – Я делаю шаг назад. – Зачем?

– Вот мои условия. – Он скрещивает руки. – Понятия не имею, зачем тебе так нужны наши занятия, но я не собираюсь соглашаться, пока ты не пообещаешь мне эти две вещи.

– Что тебе нужно от Сирила?

– Какая разница?

– Вообще-то очень большая.

– Почему? Он тебе не отец.

– Он… Он… – Я начинаю сердиться.

– Почему он держит тебя здесь, внизу, взаперти, Исда? – Эмерик говорит мягко, но под этой мягкостью таится острая бритва. – Ему это зачем?

– Я же говорила, он мой близкий друг. Почти отец. Он… Он заботится обо мне.

У Эмерика вырывается смешок.

Я вспыхиваю:

– Да что ты вообще о нем знаешь? Ты не знаешь меня. И его не знаешь! Вообще ничего не знаешь о том, что тут происходит!

Его глаза обегают мою маску и встречают мой разъяренный взгляд. Он понимает брови:

– Зато я знаю, что это жестоко – запирать тебя от мира вот так, как он. Живешь в канализации, как зверь, вокруг одни крысы, тьма и гниль.

– Да что еще мне остается? – взвизгиваю я. – Я не такая, как ты! Я не могу просто жить снаружи! Не с таким лицом. Не такая, какая я есть. Он хотя бы устроил мне жизнь получше той, что предлагал мне внешний мир!

– Я не говорю, что понимаю его мотивы, но я точно знаю, что человек вроде тебя – талантливый, смелый, одаренный – не заслуживает такого обращения. И… – Он набирает воздуха. – И еще я знаю, что какую бы роль в твоей жизни ни играл Сирил Барден, что бы он ни дал тебе, кем бы ни казался, до тебя ему дела нет.

Меня сотрясает дрожь. Я бурлю от ярости, горячей и хищной, и она пожирает все на своем пути.

– Пошел. Вон.

– Я хотел тебя предупредить, он…

– Я сказала, ПОШЕЛ ВОН! – кричу я.

– Я просто…

Я вскидываю руку, будто для удара, и он отшатывается.

В груди ревет пожар, превращаясь в громадное чудовище, клацающее зубами, а эликсир в крови ярко подсвечивает каждую черточку Эмерикова испуга. Мой смех кромсает ночь и с удовлетворением смотрит, как она исходит кровью.

– Пожалуйста, Исда, хоть подумай, вдруг Сирил…

– Я, кажется, велела тебе убираться, – шиплю я сквозь зубы.

– Но…

Я с рыком оборачиваюсь, хватаю свечу и швыряю ему в лицо. Он уклоняется, и свеча врезается в светильник на стене. Разлетается стекло. Масло брызжет на камень и расплескивается по всему полу.

Я вся горю изнутри. Пламя прожигает вены, будоражит сердце, заполняет рот ядом. Я в ярости смотрю на сжавшегося Эмерика и шагаю к нему.

Он шарахается прочь, распахивает дверь склепа и исчезает.

Рыча, я захлопываю каменную плиту за ним так, что стена трескается. Эликсир Эмерика бурлит во мне, так что руки дрожат от мощи.

Я оборачиваюсь лицом в комнату, и взгляд падает на зеркало в углу.

Пересекаю комнату и разглядываю себя в зеркале, заставляя себя дышать. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Найти равновесие. Раствориться в тишине.

Огонь внутри угасает.

Сжимается.

Остывает.

Я поднимаю руку и касаюсь края маски, замираю, а потом стягиваю ее с головы.

Смотрю в глаза своему отражению, а маска выскальзывает из пальцев и мягко падает на пол. Дрожащей рукой провожу по жесткой изломанной линии брови, по кривому узлу носа, по провалам на месте скул. Кожа грубая и вспученная – лоскутное одеяло фиолетовых и серых пятен с яркими всплесками алого. Искореженные губы вваливаются, когда я вдыхаю.

Меня передергивает.

Кого я пытаюсь обмануть? Наряжаюсь в платьица, пришиваю на маску блестки и прикидываюсь, будто заслуживаю жить в этом мире. Но я же украла кусочек души Эмерика, выпила, как бешеный зверь, а потом накричала на него за то, что он посмел огорчиться. Горячий стыд ползет по шее и вздыбливает волоски на руках.

Я прикидываюсь человеком, но зеркало не лжет. Это лицо говорит, что я гравуар, и как бы ни хотелось мне верить, что при этом я все еще человек, я уже не уверена.

Даже сейчас гудящий в венах эликсир взывает ко мне, и я дрожу от жажды. Я хочу еще. Еще.

Но за этой жаждой в меня вонзаются слова Эмерика. «Я хотел тебя предупредить», – сказал он.

Какая гордыня! Какая самоуверенность – решить, что он знает, как для меня лучше, хотя он так мало понимает в том, что значит – быть мной. Да как он посмел, что единственному человеку, который способен выносить зрелище моего лица, может не быть до меня дела?

Эмерик ошибался насчет Сирила, насчет меня, насчет всего. Но при этом воспоминание о том, как страх и злоба отразились на его лице, наполняет меня унижением.

Заявления Эмерика были беспочвенны и несправедливы, но я вела себя как демоница, которой меня и считают.

И теперь его нет.

Из горла вырывается сдавленный звук. Я отворачиваюсь от зеркала. Прижимаю ладони к глазам и, расплакавшись, падаю на колени.