Текст книги "Спой мне о забытом"

– Умница, Даниэль, – хватит акушерка. – Малыш уже почти вышел. Еще разок!

Еще один последний вопль, который чуть не раскалывает домик пополам, и все закончено. Мокрое тельце малыша падает на руки акушерке, Maman откидывается на подушки, всхлипывая и так крепко сжимая руку Эмерика, что у него немеют пальцы.

– Получилось, Maman, – говорит Эмерик, сдерживая слезы ужаса и облегчения.

– Как малыш? – спрашивает Maman у акушерки.

Та не отвечает.

Maman садится на кровати, и в голосе звенят нотки тревоги:

– Ребенок здоров?

– Она в порядке, – откликается акушерка, но не поворачивается лицом, а малышка не кричит.

– Она… жива? – голос мамы надламывается на втором слове. – Прошу, только не говори, что она…

– Жива, – помедлив, отвечает акушерка.

– Что не так?

Акушерка прочищает горло.

– Дай ее мне. – Maman с горящими глазами выпускает ладонь Эмерика и протягивает руки. Акушерка все еще не поворачивается, и Maman кричит: – Отдай мне моего ребенка!

Взгляд Эмерика мечется между матерью и акушеркой, его вновь охватывает желание убежать, наполняющее тело жарким адреналином.

Акушерка медленно разворачивается, пока не оказывается лицом лицу с его матерью.

– Ребенок – гравуар, – невыносимо тихим голосом произносит она.

– Отдай ее мне.

– Лучше я унесу ее. – Акушерка накрывает младенца белым одеяльцем, чтобы его не было видно. – Возьмешь ее на руки – и станет только еще сложнее сделать как полагается.

Maman с визгом бросается к акушерке. Они борются за ребенка, и тот начинает ужасно вопить.

Мама Эмерика отвешивает акушерке пощечину, и Эмерик вжимается в столбик кровати. Акушерка охает, а мама выдирает у нее из рук сверток и надежно прижимает к груди.

Акушерка таращится на маму, одной рукой ощупывая алый след на щеке.

– Я обязана забрать гравуара. Это закон.

Maman крепче прижимает к себе младенца.

– Ты уверена, что она гравуар? Может, просто фандуар…

– Даже если и так, оставить ребенка у себя ты не сможешь. Фандуары воспитываются в Учреждении. – Она судорожно вздыхает, прижимая ладонь к груди. – Но я уверена, это существо – не фандуар. Нет спирального родимого пятна на груди.

Maman опускает взгляд на сверток в руках и откидывает краешек одеяла с лица малышки. Уверенное выражение лица лишь на миг искажается, когда в глазах вспыхивает испуг и потрясение, но потом она улыбается и проводит большим пальцем по лбу ребенка.

– Maman? – испуг Эмерика острым осколком льда засел в моем сердце.

– Арлетт, – шепчет Maman, оборачивается к Эмерику и опускает сверток, чтобы ему было видно. – Хорошее имя, правда? Арлетт. Да, мне кажется, ей подходит.

Эмерик заглядывает в лицо сестрички, обводит глазами холмы и овраги ее искореженных черт. Смотрит на рябую кожу фиолетового оттенка, на шишку вместо носа.

Осторожно протягивает руку, чтобы погладить ее по животику.

– Я… Я соболезную, Даниэль, – говорит маме акушерка, опуская ладонь на ее плечо. – Но правда, мне нужно…

– Взгляни на ее ушки, – нежно говорит Maman.

– Мне…

– Взгляни.

Акушерка подчиняется, кидает взгляд на ребенка и поднимает глаза на Maman.

– Хорошенькие.

– Правда ведь? Кругленькие такие! И немножко великоваты. Прямо как у ее папы. – Maman неотрывно смотрит на Арлетт, и слезы росой дрожат на ее ресницах. – Знаешь, он ведь умер до того, как я поняла, что беременна.

Акушерка стискивает руки.

– Соболезную твоей потере.

– Он всегда хотел дочку, мой Ришар, – голос срывается. – Что бы он сказал, будь он здесь…

Она зажмуривается и всхлипывает.

Эмерик встает на цыпочки, чтобы посмотреть еще разок. Новая сестренка дергает ручками.

Акушерка кладет руку на плечо Maman.

– Я понимаю, это непросто, но мне правда нужно забрать ребенка. Таков закон.

– Нет. – Голос матери – как зазубренное лезвие, и когда она распахивает глаза, они полыхают адским пламенем. – Ты ее не заберешь.

– Если я не заберу, а ее найдут, нас всех обезглавят. – Акушерка пристально следит за матерью, будто опасается, что та снова ударит ее.

– Ее не найдут. – Maman подходит к тумбочке и, держа малышку на одной руке, другой дергает ящик, в котором хранится плотно набитая сумка. При доставании она позвякивает сотнями стеклянных бутылочек. Maman поворачивается к акушерке и протягивает сумку.

– За молчание.

Акушерка хмурится, но сумку берет и заглядывает внутрь. Сияние эликсира вычерчивает грани ее лица.

– Сколько здесь?

– Две тысячи триста сорок два, – уверенно отвечает Maman. – Все, что получилось забрать у мужа, прежде чем он умер, и больше мне нечего тебе предложить. Здесь более чем достаточно денег, чтобы ты держала все при себе. Пожалуйста. – Она смотрит на акушерку полными слез глазами. – Прошу тебя.

Та хмуро глядит в ответ, губы кривятся в сердитой мине. Эмерик цепляется потными кулачками за пропитанную кровью ночную рубашку матери, стук сердца грохочет в ушах.

После долгой паузы акушерка наконец вздыхает и кивает.

– Ладно. Но голову за тебя я подставлять не стану. Если ребенка найдут, ты всем скажешь, что родила без помощи акушерки.

Лицо Maman вспыхивает радостью, и она бросается акушерке на шею.

– Никто не узнает, что ты была здесь! Merci!

Акушерка собирает вещи и уходит, и я выныриваю из воспоминания. Страх Эмерика, его облегчение, его замешательство тянут меня ко дну, но песня уже почти допета, а мне еще многое, очень многое хочется увидеть.

Я скольжу дальше, заглядывая там и сям, посматриваю, как растет девочка-гравуар. Дом из ранних воспоминаний пропал, теперь они живут в другом, поменьше, на краю яблоневого сада. Наверное, мама Эмерика увезла обоих детей подальше, чтобы Арлетт не обнаружили. Вот почему Эмерик рос вдали от мира, вот почему пел игрушечным зверям, а не другим людям, вот почему у него не было ни денег, ни возможностей учиться вокалу.

Голос Эмерика становится тише, конец песни уже близок, а мне так хочется смотреть дальше, что сердце вот-вот разорвется. Я не готова перестать жить, смотреть, дышать его прошлым. Я осталась бы тут до конца времен, купаясь в свете и красках его воспоминаний, и этого все равно было бы мало.

На последней ноте я замечаю Арлетт, которая стоит в маленькой спаленке перед одиннадцатилетним Эмериком. Он поет, и золотые нити эликсира текут из его ушей.

Я косо бью по клавишам, и по трубам органа проносится волна какофонии.

– Исда! – Эмерик бросается ко мне. – Все в порядке?

Я шарахаюсь от него, голова идет кругом.

– Я… Да, нормально… – отвечаю я, но со слухом что-то случилось, его голос звучит так, будто я под водой.

Арлетт – не фандуар. И все-таки она вытягивала эликсир из ушей Эмерика, как они. Гравуары такое умеют?

И я тоже?

Я брожу по комнате из угла в угол, вцепившись в волосы. Эмерик ходит следом, держась в паре шагов, и умоляет объяснить, что случилось.

Я резко оборачиваюсь. Он, в своем пыльном залатанном пиджаке и серых брюках, стоит и мнет побелевшими пальцами кепку.

– Исда, – тихонько зовет он. – Поговори со мной, пожалуйста.

Я выпускаю волосы, разглаживаю юбки.

– Прости. Наверное, накопилось за день. Вот и все. Все нормально.

Он хмурится:

– Точно?

– Точно. – Я веду его к двери и выпроваживаю в катакомбы. – Просто надо отдохнуть.

Он все хмурится, но наконец кивает.

– Ладно. Увидимся завтра. – Он возвращает кепку на место и уже поворачивается, чтобы уйти, но останавливается и касается моего плеча. – Береги себя. Пожалуйста.

От его прикосновения меня пробивает разрядом. Я застываю, а он быстро уходит в темноту.

Шаги утихают, и я остаюсь в тишине.

Приходится собрать все оставшиеся силы, чтобы сжать губы и направиться обратно в комнату.

Краем глаза я замечаю череп справа от входа: он ухмыляется мне, будто видит сквозь маску ошарашенное лицо.

– Чего скалишься, Альберт? – бурчу я и захлопываю дверь.

Глава 9

Я окидываю взглядом комнату. После урока везде разбросаны книги, на полу валяются ноты – наверное, я смахнула их, не помня себя. Свечи сильно прогорели, а часы на ближайшей полке показывают почти два часа ночи. Физически я измотана как никогда, но разум гудит, а сердце дико колотится.

От создания демона в разуме до открытия, что гравуары, вероятно, способны делать то же, что фандуары – сегодня произошло столько всего, что голова идет кругом.

Конечно, я и раньше понимала, что мой дар не ограничивается тем воздействием, которое я оказываю на публику каждый вечер. Но извлечение эликсира – это способность фандуаров, а не гравуаров. И гравуары рождаются без родимого пятна фандуаров, которое вроде бы и позволяет им колдовать. Вероятно, можно вырезать этот знак на коже гравуара, но я осмотрела каждую руну на том портрете Троицы наверху, и знак фандуара – спираль меж ключиц – определенно там отсутствует.

Я залезаю на кровать и подтягиваю одеяло к подбородку, не утруждаясь ни переодеться, ни разуться.

Пытаюсь заснуть, но за опущенными веками вижу дорожку золотого эликсира из разума Эмерика. Ощущаю щекотку любопытства, которое загорелось в груди Эмерика, когда он увидел новорожденную сестренку. Слышу его невыносимо прекрасный голос, нежным бархатом касающийся слуха.

Мысли обращаются к Сирилу, к тем годам, когда он держал меня на коленях и пытался обучить всем премудростям магии, которой не владел сам, по той маленькой красной книжке со стола. Возможно, он и сам не знал пределов моих сил.

Он всегда говорил, что мы не прибегаем к другим символам гравуаров, потому что он не знает, на что они способны, и не знает, какие из них могут подтолкнуть меня на дорожку безумия, с которой меня уже будет не вернуть. Он не хотел, чтобы я стала непостоянной и коварной, как Троица.

Возможно, в процессе извлечения эликсира есть нечто, чего я не понимаю. Может, он иначе влияет на гравуаров. Если Сирил знал, что я могу такое делать, то скрывал от меня по определенной причине, и мне не следует в это лезть.

Но…

Меня трясет от любопытства. От восторга.

Разум велит мне подождать и спросить Сирила завтра вечером, но кровь бурлит, не позволяя думать о чем-нибудь еще. Сирил наверняка сказал бы, что пробовать небезопасно – и, вероятно, был бы прав. Кроме того, он может и спросить, откуда я вообще узнала, что такое возможно, а убедительного ответа мне не придумать.

Что означает: если я желаю выяснить, каково это – извлекать эликсир, мне придется во второй раз предать его доверие.

При одной мысли о том, чтобы строить козни у него за спиной, когда он столь многое поставил ради меня на кон, мне становится дурно, но единожды узнав, что я способна извлекать эликсир, я не могу просто отвернуться от этого. Мне нужно разузнать больше.

Я размышляю о тех часах, которые он провел, оттачивая мои способности, читая о моих силах в той переплетенной в кожу книге в кабинете и обучая меня всему, что нашел на ее страницах.

В детстве эта книга никогда не тянула меня к себе, мне никогда не хотелось самостоятельно прочитать ее, мне и без того было чем заняться: например, прятаться в гримерках и красть у танцоров безделушки. Теперь я жалею об этом.

Что именно в ней говорится? Что еще я могу узнать из нее о самой себе?

Нужно выяснить.

Так что, игнорируя дрожь в конечностях и тяжелое дыхание, я отбрасываю одеяло и возвращаюсь по катакомбам наверх, в театр.

Крадусь по пустынным черным коридорам, и тени огромных статуй ангелов провожают меня взглядом, распахнув крылья, чтобы охранять меня во тьме. Звездный свет отражается от пола. Проходя мимо окон, я провожу по ним пальцами, и стекла холодят руку, как лед, затягивающий озеро в середине зимы.

Когда я добираюсь до коридора, в котором расположен кабинет Сирила, я замедляю шаг и прижимаюсь к стене. На часах уже больше двух ночи, Сирил наверняка давно ушел, но я стараюсь не шуметь. Порой он неожиданно остается поработать допоздна, а мне не хотелось бы, чтобы он поймал меня сегодня. К тому же остается еще эта тревожащая вероятность, что кто-то уже пытался пробраться в его кабинет, и если это правда, то этот неизвестный может все еще прятаться где-то в коридоре.

Я проскальзываю к дубовой двери и прижимаю ухо, затаив дыхание.

Изнутри не слышно ни звука: ни скрипа кожаного кресла, ни звона бутылочек, ни шелеста бумаг. Я берусь за ручку и поворачиваю.

Заперто.

Проклятье. Ну конечно, заперто. Как обычно.

Вздохнув, я снова прижимаюсь щекой к двери, будто волокна дерева могут шепнуть мне совет. Вдруг слышу, как в отдалении бьются в окно его кабинета ветви, и замираю.

Дерево.

Я резко разворачиваюсь и несусь по коридору, вниз по лестницам, по доброй полудюжине коридоров, пока не добегаю до черного входа, через который уходят по домам уборщики и другие рабочие. Я подпираю дверь найденным неподалеку камнем и ныряю в тени под деревьями, которые окружают здание.

И останавливаюсь.

Моргаю.

Я снаружи.

Кровь отливает от лица.

Небо такое большое. Дух перехватывает, сердце замирает, и я не могу отвести глаз. Созерцаю легкие как дымка облака, ползущие по алмазам звезд, запрокидываю голову, опершись затылком о каменную стену, и глубоко вдыхаю.

Воздух свеж, он пахнет сухими листьями и дымом. Я тысячу раз ощущала этот запах из окна, но есть что-то совершенно иное, новое в том, как он щекочет нос и наполняет легкие на открытом пространстве.

Я робко тянусь к дереву перед собой и трогаю ближайший окаймленный золотом лист. Он дрожит от прикосновения. Края чем-то напоминают кончики перьев ворона, украшающих маску.

Дерево шелестит на осеннем ветру. Где-то вдалеке стучат по мостовой колеса экипажа. Гудит рожок. Мелодично стрекочут сверчки.

Это прекраснее, чем любая симфония.

Город затих, будто слушая эту музыку. Я представляю, как люди его спят в постелях, их лица мягки и чисты, а сердца спокойны.

Нет ни выстрелов, ни криков. Некому меня обличить.

Может, они и загнали меня во тьму, но я не так беспомощна, как им бы хотелось.

Я зарываюсь каблуками в землю.

Наверное, славно жить в мире, который рад тебе. Где можно свободно гулять, не боясь смерти. Где тебе дарована свобода выбирать судьбу, будь это сцена или что-то иное.

Когда-нибудь, как-нибудь они заплатят за эти законы, за всех убитых гравуаров, за годы, на которые их отвращение заключило меня под землю. Не знаю как, не знаю где, но этот день придет, я получу свободу, а бояться будут они.

Но сперва нужно раздобыть эту книгу. Развернувшись, я крадусь вдоль стены, прячась за кустами. Нахожу стену кабинета Сирила и считаю окна. Нужное должно быть двенадцатым от конца коридора, а значит, оно где-то здесь…

Вот! Знакомый скрежет ветки по стеклу здесь громче. Я осматриваю дерево, которое поднимается к окну и тру ладони, пытаясь согреть их на холодном ветру.

Подбираю юбки одной рукой и влезаю на дерево. К счастью, ветви низкие и растут достаточно равномерно, чтобы большую часть пути я проделала без особого труда. Но все-таки когда я добираюсь до окна, я уже хватаю воздух, а ноги и руки горят. Возможно, лучше было бы вернуться и попробовать залезть, когда я буду не такой усталой, но едва эта мысль приходит мне на ум, как я понимаю, что мне не хватило бы терпения. Жажда ответов не позволила бы ждать.

Вскарабкавшись на ветку, я отпускаю юбки и берусь одной рукой за ствол, а другой тянусь к защелке окна. Она откидывается, и я переползаю через подоконник и падаю на пол около карты Шанна.

Легкие горят, корсет вдруг становится слишком тесен, ребра вот-вот проткнут его. Хватая воздух, я поднимаюсь и зажигаю один из светильников.

Смотрю на стол, где видела сегодня вечером эту книгу, но обнаруживаю лишь стопку книг по психологии.

Обернувшись, проглядываю заголовки книг на полках, ища красную обложку и четкий курсив названия. Стоят аккуратными рядами сотни протоколов с заседаний Королевского Совета Шанна, строгие, как солдаты в мундирах. Дальше идут атласы и энциклопедии, ноты и папки с документами по оперному театру.

Постучав костяшками пальцев по корешкам, я оборачиваюсь и спешу к шкафам в противоположной части комнаты. Здесь обитают книги, которые он читает для развлечения. Литературные журналы и увесистые тома древних философов.

Я проглядываю каждую полку. Ищу даже среди детских книг на дальней стене, которые Сирил читал мне в детстве. Но в комнате не находится ни единой книги о гравуарах или фандуарах. Даже книги по истории, в которых наверняка поднимаются вопросы влияния фандуаров на экономику, не кажутся мне достаточно многообещающими, чтобы взять их с полки и пролистать.

Стиснув зубы, я падаю в кресло Сирила.

Куда же он подевал ту старую красную книжку? Где ее искать?

Я беру один из флакончиков с эликсиром и катаю его по ладони, кусая губы. Янтарная жидкость поблескивает, и я придвигаюсь ближе к свету, чтобы рассмотреть ее. Эликсир сверкает, будто сделан из тысяч искорок звездной пыли, растворенной в жидком золоте. Я вспоминаю, как эликсир выглядел в воспоминании Эмерика, когда он увидел, что тот вытекает из ушей к протянутым рукам сестренки: тонкие ленты света, исходящие откуда-то из глубин души, сияющие на полуденном солнце.

Перевесившись через подлокотник, я бездумно глазею на книги на полке, водя краешком флакончика по краю маски на подбородке.

Будь я Сирилом, куда бы я дела эту книжку?

Флакон выпадает из влажных пальцев и разбивается об плитку, забрызгивая подол платья жидким солнечным светом. Выругавшись, я шарю по ящикам Сирила в поисках носового платка.

Но, наклонившись вытереть эликсир, я озадаченно замираю. Эта лужа… Уменьшается?

Я опускаюсь на колени, чтобы было виднее.

Светящаяся лужица эликсира определенно становится меньше.

Я склоняюсь еще ниже, касаясь носом пола, и провожу пальцами по маленькой, практически неощутимой канавке в плитке. Веду по ней туда, где уже почти исчез весь эликсир.

– Что за… – Я следую за трещиной, пока она не доходит до промежутка между шкафами на стене.

Едва видимая трещина в полу превращается в ровную полукруглую линию у одного из шкафов.

Закусив нижнюю губу, я тянусь к шкафу и толкаю одну его сторону, держась вне полукруга. Сначала ничего не происходит, так что я упираюсь покрепче и налегаю всем весом. Плитка скрипит и наконец уступает, и шкаф поворачивается, открывая еще один ряд полок на обратной стороне.

– Славная песня Памяти… – охаю я.

Потайная полка почти пуста. На среднем уровне лежат лишь несколько книг: стопка черных потрепанных блокнотов и книга с выцветшей красной обложкой, которую я видела на столе Сирила вечером.

Я хватаю ее и подношу к свету, чтобы прочитать название.

«Исследование магии фандуаров».

В коридоре за дверью стучат шаги.

Меня пронзает ужас. Я придвигаю шкаф на место и запихиваю книжку в карман в тот момент, когда ключ скребет в замке и дверная ручка поворачивается.

– Исда? – Сирил взирает на меня, и каждая морщинка выдает его изумление. – Во имя святой Памяти, что ты тут делаешь?

– Я… Я книжку искала! – выпаливаю я.

– В три утра?

– Мне не спалось, и я вспомнила, как ты читал мне сказки перед сном… – я делаю шаг, загораживая место, куда пролился эликсир. Золотистая жидкость вся ушла в трещину в полу, но я опасаюсь, что он заметит разбитое стекло, так что незаметно заталкиваю ногой осколки под стол.

Он достает ключ из замка и подходит ко мне, потирая лицо длиннопалой ладонью. В другой руке он сжимает открытый конверт.

– Как ты сюда попала? Я закрываю кабинет.

Пожимая плечами, я ненавижу себя за каждое слово лжи, срывающееся с губ.

– Забыл, наверное.

Он показывает мне ключ и хмурится:

– Только что было закрыто.

У меня горят щеки. Ну почему я такая беспомощная?

– Oui, я… Я закрыла за собой. Боялась, что тот, кто пытался открыть дверь вечером, может вернуться.

Отговорка вообще не похожа на правду, но он как будто не замечает дрожи в голосе. Просто кивает и проходит к полке с детскими книжками. Его доверие так безусловно и твердо, что у меня ноет сердце.

– Вот сказки, – говорит он. – Ты какую-то конкретную искала?

– Да нет, любая сгодится. – Я сплетаю пальцы, чтобы он не заметил, как они дрожат.

Он достает одну книгу.

– О, «Шарлотта и зеркало забытых вещей». Всегда любил ее сильнее прочих.

Он протягивает ее мне.

Я забираю и беру под мышку.

– Я тоже.

– Помнишь стишок в конце?

Я киваю, каждый нерв гудит.

– Конечно.

– «Шарлотта смотрела в зеркало и видела много вещей…» – шепчет он те же слова с той же интонацией, как и в детстве.

Знакомые слова борются с кипучим адреналином во мне. Я повторяю стишок вместе с Сирилом, и он улыбается.

Бочонок, бумажки, ботинок, Бруснику, что крови красней. Все то, что она позабыла, Взрослей становясь и скучней: Детали большие и малые И тысячи дней и ночей. Но вот, что всего ей милее, Коль смотрит она в глубину: Четыре пирожных, четырнадцать роз И детских шестьсот «почему», Шелка ее платья, вуали туман, Звон колоколов из окна, И сердца разбег, и трепещущий зов Любви, что познала она.

На какой-то миг мне вновь шесть лет, я вновь уютно лежу в кроватке в углу комнаты для занятий недалеко отсюда и стараюсь не заснуть. Сирил убирает волосы с моего лица и подтягивает повыше пуховое одеяло. «Доброй ночи, chérie», – говорит он.

Я рывком возвращаюсь в настоящее.

– Спасибо за книгу.

У Сирила жесткая усталая улыбка.

– Пусть она поможет тебе заснуть.

– Merci.

Я бреду к двери.

– Кстати, Исда! Еще одна новость. – Он подходит к столу и опирается на него. Улыбка собирает морщинки в уголках глаз, и он энергично вертит в руках конверт. – У меня потрясающие новости. Меня повысили.

– В Совете?

– Да! – Он вскакивает и склоняется ко мне, оживленный, как мальчик на именинах, вскидывает конверт к небесам победным жестом. – Я пришел домой и сразу увидел на пороге это письмо. Видимо, король решил принять во внимание все, что я сделал для Шанна за эти десятилетия. Он назначил меня первым заместителем Главы Совета Шанна!

– Поздравляю! – говорю я. – Наконец-то ты вознагражден за свой усердный труд!

– За ночи за работой, – соглашается он.

– Кстати, об этом… Зачем ты вернулся? Ты наверняка жутко устал.

– Устал. Но когда я увидел королевское послание, то вспомнил, что забыл тут записную книжку, а она нужна мне, чтобы правильно составить согласие. Попытался заснуть – думал, завтра все сделаю, но…

– Не спалось?

– Давно я уже так не волновался. – Он сиял от радости. – Так что решил вернуться за ней. – Он обнимает меня за плечи и притягивает к себе, чтобы запечатлеть на макушке поцелуй. – Без тебя я бы ничего не достиг. Звездочка моя, мое сокровище, мой счастливый флакончик эликсира. А уж после того, что у тебя вышло сделать сегодня, я уверен, что нам продолжит везти и дальше.

Я улыбаюсь в ответ и обнимаю его за талию.

– Я так горжусь тобой.

Мы не сразу выпускаем друг друга из объятий, но потом он отпускает меня и кивает на дверь.

– Ну, ступай в постель. Завтра вечером тебе никак нельзя засыпать на ходу. Сам Глава Совета явится посмотреть представление, так что тебе придется отдельно позаботиться об его воспоминаниях. Надо, чтобы он остался в полном трепете и восторге.

– Разумеется, – соглашаюсь я. – Bonne nuit[11]11
  Доброй ночи (фр.).


[Закрыть]. Спасибо за книгу.

– De rien[12]12
  Не за что (фр.).


[Закрыть], малыш.

Но едва я закрываю дверь, как моя улыбка меркнет. Книга оттягивает юбку, железным якорем приковывая к полу и стягивая цепями.

Если бы Сирил узнал, что я задумала… Если бы узнал, как много раз я уже предала его доверие, рискуя попасться…

Покачав головой, я все-таки отправляюсь вниз, высоко задрав подбородок.

– Я буду осторожна, Сирил, – шепотом обещаю я, оглядываясь через плечо. – И что бы я ни делала, я никогда не причиню вреда тебе. Клянусь.