Текст книги "Одиночество Новы"

Глава 4

Нова

– Ну и сколько мне еще лежать? – спрашиваю я Лэндона в сотый раз.

Я лежу на его кровати, руки расслабленно вытянуты вдоль тела, голова запрокинута. Платье задралось на бедрах, я практически свечу всем, чем можно. Я хотела поправить подол, но Лэндон велел мне не двигаться, сказал, что я выгляжу отлично. Мне, честно говоря, довольно неловко, но я уступаю: очень трудно сказать «нет», когда он смотрит такими жалобными щенячьими глазами. Ими он добивается от меня чего угодно. Да, в общем-то, я и так на все ради него готова.

– В жизни таких непосед не видел, кроме шуток. – Рука его летает над листом бумаги, на губах видна тень улыбки. Рубашки на нем нет, не знаю почему. Он так сидел, когда я пришла. Он в джинсах, волосы падают на лоб в обычном лэндоновском стиле. В комнате пахнет травкой, должно быть, он курил перед тем, как я пришла. Он старается не курить при мне и говорит, что я слишком хороша, чтобы курить самой. Непонятно: если я для этого слишком хороша, почему он не слишком хорош?

– А я таких копуш в жизни не видела, – отвечаю я и улыбаюсь, глядя в потолок.

Стены у него в комнате выкрашены в черный цвет, и от этого тут всегда как будто темно, даже в полдень, а одна стена вся увешана рисунками – люди и виды, которые что-то для него значат, или те, что каким-то образом будят в нем вдохновение. А моего портрета там нет. Это первый раз, когда Лэндон взялся меня рисовать. Почему – понятия не имею. Мы уже не первый год знакомы, но он никогда не спрашивал, можно ли меня нарисовать. До сегодняшнего утра.

– И все-таки почему ты решил меня нарисовать? – спрашиваю я и дергаю носом, потому что он вдруг зачесался.

– Просто показалось, что время пришло, – пожимает плечами Лэндон.

Фоном играет музыка, я начинаю подпевать, раз уж никак не получается выведать, что у него на уме.

– Знаешь, бывает так – застрянет в голове какая-нибудь песня, – произносит он с тихим вздохом. – Крутится и крутится, как ни стараешься ее прогнать, пока наконец не начнешь петь вслух.

– Да. – Я улыбаюсь, допевая куплет.

– Ну так вот почему я тебя рисую.

– Потому что я застряла у тебя в голове?

– Потому что я все время думаю о тебе, – говорит Лэндон, и я сразу забываю дышать. – На самом деле уже давно.

Спрашивать страшновато, но не могу удержаться:

– А это хорошо или плохо? Когда песня застрянет в голове, это, вообще-то, раздражает.

Лэндон молчит, и я жду, что сейчас он начнет надо мной подшучивать и дразнить: да, мол, я его уже до печенок достала. Но он ничего не говорит, даже шороха карандаша по бумаге больше не слышно. Мне хочется опустить голову, чтобы взглянуть, что он там делает, но страшно как-то, поэтому я просто лежу и напеваю вполголоса.

Через несколько секунд Лэндон склоняется надо мной с легкой, неуверенной улыбкой.

– Нисколько не раздражает. – Он упирается руками по бокам моей головы и нависает прямо надо мной. Я не двигаюсь, не дышу и ясно чувствую, что сердце у меня перестает биться. – Ты как самая любимая песня, Нова. Песня, которую хочется помнить всегда. Хочется слушать снова и снова.

Я стараюсь сдержать улыбку. Это похоже на какие-то заученные фразы. Но Лэндон не из тех, кто старается впечатлить девушек убогими пикаперскими приемчиками. Он вообще с девушками почти не разговаривает, а раз он привел в пример не что-нибудь, а музыку, то только потому, что хорошо меня знает.

– Поставишь меня на повтор? – по-дурацки ляпаю я. Когда он так близко, я нервничаю и оттого, вероятно, глупею.

Лэндон закусывает губу, подавляя улыбку.

– Я и так ставлю… Ты все время у меня в голове. – Он наклоняется ко мне, и я думаю: может быть, вот сейчас и будет поцелуй, настоящий, а не «почти». – Все время…

За миг до того, как наши губы соприкасаются, я замечаю проблеск печали в его глазах. Они делаются еще печальнее, чем обычно, но это пропадает, как только наши губы смыкаются.

Я медленно, прерывисто вздыхаю, по телу разливается тепло, язык Лэндона касается моего. У него вкус пряных специй, которые я никогда не решалась попробовать. Я знаю, что это не первый его поцелуй, но он знает, что для меня первый. Я не знаю, что Лэндон думает обо мне. Почему он целует меня? Мысли теснятся в голове.

– Нова… – шепчет он, и я понимаю, что его губы уже не касаются моих, но они совсем рядом, я чувствую кожей его теплое дыхание. – Ты хочешь, чтобы я остановился?

Грудь у меня опускается и поднимается, каждый раз касаясь его груди.

– Нет.

Лэндон облизывает губы и всматривается в меня, чуть отстраняется, чтобы убрать мне волосы со лба.

– Расслабься, – говорит он, я киваю, и тогда он снова накрывает мои губы своими.

Я стараюсь делать, как он сказал: расслабиться, но, когда его язык снова оказывается у меня во рту, начинаю паниковать. Вдруг я что-то неправильно делаю? Но по мере того, как его язык массирует мой, напряжение из мускулов уходит. Я становлюсь даже немного дерзкой, покусываю его губу, и ему это, кажется, нравится – по его телу проходит дрожь. Мои руки все еще лежат без движения вдоль тела, а его ладони ощупывают меня всю, гладят бока, талию, бедра. Его пальцы забираются под подол моего платья, и я замираю, думая, не сказать ли ему, чтобы остановился. Но, поискав в уме доводы, понимаю, что их нет. Мне хочется, чтобы он меня трогал.

Я выхожу из оцепенения и поднимаю руки к его груди, пользуясь случаем, провожу ладонями по крепким мускулам. Его руки добираются до края моих трусиков, и на секунду Лэндон наваливается на меня всем весом.

Я выгибаюсь ему навстречу, понимая, что нашей прежней дружбе теперь конец. Ну и пусть! Я хочу его… хочу.

Медленный поцелуй становится все более страстным, его язык блуждает у меня во рту, и тут я ахаю от неожиданности, когда он медленно просовывает в меня палец.

– Мне остановиться, да? – выдыхает он, отстраняясь на секунду, чтобы заглянуть мне в глаза.

Я моргаю, вся охваченная этими удивительными эмоциями, рождающимися в моем теле, стараюсь сосредоточиться на его прекрасном лице, на его горящих глазах, но уже теряю связь с реальностью.

– Нет… – кое-как выговариваю я, и тут шея у меня изгибается и голова запрокидывается назад.

И Лэндон в ответ ласкает меня снова и снова, дарит мне ощущения, о которых я раньше могла только фантазировать. Целует до тех пор, пока мое тело не начинает протестовать, и ему приходится остановиться, иначе я потеряю сознание от недостатка кислорода. У него блестят глаза, он обхватывает меня рукой за талию, притягивает к себе и переворачивается на спину. Я роняю голову ему на грудь, глаза у меня удивленно распахнуты – я не могу поверить, что это случилось.

Я обвиваю рукой его живот, а он перебирает мои волосы.

– Ну как, я все еще кручусь у тебя в голове? – спрашиваю я и тут же закатываю глаза от досады на себя саму.

Его пальцы уже не приглаживают мне волосы. Лэндон проводит линию по моей щеке, к подбородку, подцепляет его пальцем и приподнимает, чтобы я посмотрела ему в глаза.

– Да. Кажется, даже еще хуже, чем раньше.

Он говорит так, словно разочарован, словно надеялся, что будет иначе, и мне становится грустно. Я уже хочу спросить, почему у него такое расстроенное лицо, но тут он тянется губами к моим губам и снова начинает целовать меня, и я сразу же обо всем забываю.

Глава 5

1 июня, семнадцатый день летних каникул

Нова

Фоном играет бойкая мелодия «Last Resort» группы «Papa Roach», но я убавила звук, чтобы она не заглушала слова. Шторы задернуты и не пропускают утренний свет, влажные волосы у меня распущены по плечам – я только что из душа. Запись на компьютере идет уже минут пять, а я еще ни слова не произнесла. Несколько раз вставала и принималась ходить по комнате, стараясь собраться с мыслями и сложить их в какие-то внятные фразы.

Наконец решаю, что не стоит ничего планировать заранее, и смело плюхаюсь в кресло. Слегка волнуясь, наклоняю монитор под нужным углом, подгибаю ноги под себя, чтобы усесться повыше, и выпаливаю первое, что приходит в голову, подавив инстинктивное сопротивление внутреннего цензора:

– Итак, прошло чуть больше недели с того дня, как я приехала домой из колледжа, и сны и воспоминания о… – начинаю было я, но спотыкаюсь, понимая, что тут уже, хочешь не хочешь, придется назвать его по имени. Но это так странно: говорить о нем и смотреть на саму себя на мониторе компьютера. Я вижу, как от одной мысли о том, чтобы произнести его имя вслух, глаза у меня делаются огромными, а зрачки сужаются, словно меня вдруг настигло давнее воспоминание. Я делаю глубокий вдох, затем еще один, провожу рукой по волосам и убираю их от лица. – О Лэндоне. – Глаза у меня распахиваются еще шире. Что подумают люди, если это увидят? Какого мнения они будут обо мне и о том, как я вижу себя? – Сны о нем стали ярче, чем когда-либо, – продолжаю я. – С одной стороны, мне хочется как-то от них избавиться, а с другой – остаться в них… остаться с ним… навсегда. – Я сцепляю руки на столе, наклоняюсь ближе к экрану и вглядываюсь в свои глаза, отмечая, как расширились зрачки, обведенные тонкой голубой каймой. – Когда я гляжу на саму себя, все во мне так и кричит: перестань думать о нем, отключи воспоминания. Как будто это так просто… – Я выдыхаю, убираю волосы назад и придерживаю их рукой. – Я хочу знать почему… Нет, мне нужно понять почему… А я не знаю как… – Отпускаю свои волосы, легонько провожу пальцем по шраму на руке и откидываюсь назад в кресле. – Мне нужно как-то узнать, о чем он думал… Может быть, я все-таки сумею разобраться, почему он это сделал и почему я не заметила, что с ним происходит. – Я обкусываю ноготь. – А может быть, и заметила, просто признаваться себе не хотела.

Под конец, когда из моего рта вылетает эта жестокая правда, голос обрывается. Не хочу больше ничего слышать, не хочу думать. Выключаю компьютер – мне не хочется на себя смотреть.

* * *

В тот же день мы с Делайлой сидим в моей комнате. Шторы раздвинуты, и летнее солнце бьет в окна, поэтому в комнате душно, хотя я и включила на полную мощность вентилятор. Я перебираю кое-какие свои видеоклипы, пытаясь понять, в чем все-таки смысл всей этой фигни – разве что смотреть, как я сижу и болтаю всякие глупости, так в этом как раз смысла особого нет. Что я делаю – пытаюсь разобраться в себе? А можно ли это сделать без Лэндона? Или я пытаюсь понять что-то о Лэндоне? О жизни? О смерти? О чем он думал в последние минуты и почему решил сделать запись?

И какого хрена у меня вечно столько вопросов в голове?

– Надо бы съездить в Фэрфилд на этот концерт в июле. Прикольно же. Тем более что ты помешана на музыке, – говорит Делайла, перебирая стопку дисков у меня на полке и вытаскивая несколько штук. На ней короткое красное платье, того же оттенка, что и губная помада, и всего лишь на пару тонов темнее ее волос. – И зачем ты их хранишь? CD уже никто не слушает.

Я забираю диски у нее из рук и раскладываю на компьютерном столе в строгом алфавитном порядке.

– Это Лэндон мне подарил, – отвечаю я и добавляю, чтобы уйти от этой темы: – А что за концерт? Ничего о нем не слышала.

– А это потому, что ты у нас живешь в своем маленьком шизанутом мирке. – Подруга скашивает глаза и крутит пальцем у виска, а затем плюхается на мою кровать, обхватив себя руками за ноги. – По всему городу афиши висят, да и я тебе уже пару раз говорила. Ну, там, в общем-то, все скромно будет, ничего такого особенного. Так, парочка альтернативных групп.

Обдумываю эту мысль – поехать на концерт. Я, конечно, люблю музыку и концерты когда-то обожала, но там же будет дикий шум, и куча народу, и все незнакомое, а значит легко потерять контроль.

– Не уверена, что хочу ехать на этот концерт. – Я включаю компьютер и усаживаюсь на вращающееся кресло. – Вообще-то, я тут подумываю, не записаться ли на какие-нибудь летние курсы… Может, по киносъемке или еще что-нибудь в этом роде.

Делайла качает головой, встает, подходит к компьютеру, нажимает кнопку на корпусе и выключает его.

– И не думай. Мы же договорились: этим летом никаких курсов. К тому же, – она стучит пальцем по монитору, – у тебя и так уже есть задание по киносъемке. Хотя я и не пойму, зачем тебе это надо. Раньше ты не горела желанием кино снимать, по крайней мере, не настолько, чтобы заниматься этим для собственного удовольствия.

– Сама никак не пойму зачем, – вздыхаю я, поворачиваюсь вместе с креслом к ней лицом и меняю тему: – Я помню, что мы решили насчет курсов, но мне нужно как-то отвлечься.

Делайла упирает руки в боки и прищуривается:

– От чего?

Я пожимаю плечами и прикрываю ладонью шрам на запястье.

– От этого города. От собственных мыслей. От жизни.

– Здесь это, пожалуй, будет трудновато. – Подруга показывает рукой за окно, на маленькие, почти одинаковые домики вдоль улицы. – А насчет того, чтобы сбежать от собственных мыслей или от жизни, не знаю, что тебе и посоветовать, кроме наркотиков.

Я открываю рот:

– Ты что, серьезно?

Делайла пожимает плечами.

– Я же не говорю, что это обязательно, просто как вариант, – произносит она с непроницаемым выражением лица.

Я оглядываю ее с головы до ног:

– Ты до сих пор этим балуешься?

Она качает головой:

– Я же тебе сказала: бросила, когда мы уехали в колледж.

Не знаю даже, верить ей или нет. Мы жили в одной комнате, и вообще Делайла практически все время была у меня на глазах. Но, с другой стороны, она гораздо чаще, чем я, уходила куда-то по вечерам, главным образом потому, что я терпеть не могу новые места, тем более что там, куда она так любила ходить, все было совершенно непредсказуемо, сплошной шум, гам, суета и мельтешение.

Делайла опять плюхается на мою кровать, заваленную фиолетовыми и черными подушками, матрас под ней пружинит.

– Нова, я тебя люблю до смерти, честное слово, но таких грустных людей я в жизни больше не видела, и иногда… иногда мне кажется, ты чуть ли не нарочно нагоняешь на себя тоску.

– Но я же не все время грустная? – спрашиваю я, но подруга не отвечает, только смотрит на меня с жалостью.

Я вытягиваю ноги и смотрю на свои ступни. На мне только шлепанцы, а они не скрывают шрама. Я поранила ногу в тот день, когда нашла Лэндона. Это когда я упала. Нога зацепилась за нижний край стеллажа, и кожа содралась. Больно было, наверное, но из-за шока я ничего не почувствовала. Даже не кричала. Просто лежала… смотрела на него… пока не… У меня начинает стучать в висках, кровь в ушах шумит, а в голове всплывают картины. Темнота, тихая музыка… Бледное лицо в лунном свете.

«Один… два… три…» Я начинаю считать темные полоски на ковре, стараясь вытеснить из головы эти мысли. «Четыре… пять… шесть…»

– Нова, да что с тобой? – Делайла машет у меня перед лицом рукой, и я вздрагиваю, потеряв свой методичный счет. – Ты совсем куда-то пропала.

Я делаю глубокий вдох, а затем постепенно выпускаю воздух из легких, так, что челка сдувается набок.

– Извини.

Делайла стоит в нерешительности, покачивая головой из стороны в сторону, потом хватает меня за руку и поднимает на ноги.

– Ну все, хватит, пора отсюда сматываться. – Она тянет меня к двери, я за ней еле поспеваю.

– Куда мы идем?

Делайла распахивает дверь и вышвыривает меня в коридор, а потом тащит к выходу.

– Куда угодно, лишь бы отсюда.

Меня пугает то, что у нее нет точного плана, и, когда мы выходим из дому и направляемся к ее машине, пульс у меня учащается. Я вдруг жалею, что в руке нет камеры: наверное, куда спокойнее было бы смотреть, как я бреду в неизвестность, через объектив камеры. Тогда все это кажется не таким реальным.

Сегодня жарко, поэтому на мне обрезанные джинсы и тонкая черная майка. Волосы слегка разлохматились, из макияжа только подводка и тушь, которая на жаре тут же начинает плавиться.

– Куда я пойду в таком виде, – протестую я, но Делайла уже открывает ворота.

Она оборачивается на меня через плечо, оценивающе оглядывает мою одежду и прическу.

– Отлично выглядишь. Как всегда. – Подруга останавливается, когда мы подходим к ее маленькому пикапу, стоящему у гаража. Выпускает мою руку и поворачивается ко мне. – Слушай, когда мы с тобой познакомились, ты была такая грустная, что я тебя просто боялась, кроме шуток! А потом узнала тебя получше и, представь себе, переменила свое мнение.

– Только потому, что мисс Кензингли заставила нас вместе делать годовой проект. – Я улыбаюсь при воспоминании о нашем неловком знакомстве.

Делайла симпатичная, общительная девчонка, которая иногда находит на свою голову приключения, а я унылая и странная девчонка, которая когда-то встречалась с Лэндоном. Еще и месяца не прошло с тех пор, как я нашла своего парня у него в комнате, и от меня до сих пор все шарахаются, потому что я видела то, о чем все стараются не думать.

– Господи, я помню, как трудно тогда было из меня хоть слово вытянуть!

Делайла тоже улыбается, но прячет улыбку за строгим взглядом.

– Да, и представь себе, сейчас я ужасно рада, что сумела тебя разговорить, пусть это и было что-то вроде «да, кажется», но так началась наша дружба. – Какое-то время она молчит, прикрывая рукой глаза от солнца. – Но дружить с тобой было нелегко. Ты же никогда не говорила мне правду о том, что у тебя на уме. Вот в колледже вроде бы стало получше. Не то чтобы супер, но получше. – Она машет рукой и досадливо вздыхает. – А тут ты всю неделю с каждым днем все грустнее и грустнее, хотя уже, кажется, дальше некуда.

– Есть куда, – отвечаю я, прислоняясь к двери пикапа. – Еще как есть.

Делайла молчит, а затем берет меня за руки:

– Давай съездим куда-нибудь ненадолго? Просто сбежим. Выкинем что-нибудь сумасшедшее, неожиданное. Можно к Дилану поехать, расслабиться.

Сумасшедшее и неожиданное? Я начинаю считать камешки под ногами, но их слишком много.

– А от чего мы бежим, от моей грусти? Или от твоей мамы?

– И от того, и от другого, – просто отвечает Делайла, похлопывая меня по руке.

Я пытаюсь пересчитать камешки, но на глаза попадаются все новые и новые, в конце концов у меня уже нет сил и я сдаюсь. Поднимаю руки и решаю: постараюсь не грустить один день. Постараюсь это пережить.

– Ладно.

Делайла подпрыгивает и хлопает в ладоши:

– Спасибо, Нова!

– Пожалуйста. – Я открываю дверь пикапа и запрыгиваю на сиденье, ощущая недовольство собой из-за того, что камешки остались непересчитанными. – Но тебе совершенно не за что меня благодарить. Я же ничего не сделала, сумасшедшая. – Я захлопываю дверь, и Делайла обходит пикап, чтобы сесть с другой стороны.

– Сделала. – Она улыбается, забираясь на водительское сиденье и опуская руль на один уровень ниже. – Решила радоваться жизни.

Я сижу молча и погружаюсь в собственные мысли. Я знаю, что это неправда. Я, наверное, никогда больше не смогу по-настоящему радоваться жизни, как бы мне ни хотелось, потому что Лэндона все равно уже не будет на свете, а я буду.

Одна.

* * *

Мы останавливаемся у ближайшего кафе-мороженого. Делайла заявила, что сладкое меня подбодрит. Отец тоже всегда так говорил. Съешь конфетку – и все пройдет. Мама этого терпеть не могла и вечно совала мне что-нибудь полезное: яблоко или морковку, но стоило ей отвернуться, как отец потихоньку отбирал у меня полезную еду, подмигивал и протягивал леденец или карамельку.

Я скучаю по нему. Очень-очень скучаю. Его жизнь оборвалась слишком рано, хотя эту смерть я не могла предотвратить. У него было больное сердце, тут от меня ничего не зависело. И все равно нелегко было на это смотреть: он лежал на земле, беспомощный, испуганный, а я ничего не могла сделать, только видеть, как жизнь покидает его. Я думала, что уже никогда не стану прежней, а потом появился Лэндон, который, я почувствовала, меня понимает, и благодаря ему я снова начала улыбаться. А потом и он меня покинул, сам, по собственной воле, чего я никак не могу понять, даже теперь, когда уже целый год прошел. И вот я брожу по земле, иногда просто как зомби, без настоящей цели, потерянная, одинокая, и все, что меня мучило после смерти отца, стало сильнее во много раз.

«Господи, ну что за хрень? Почему ты это сделал? Почему бросил меня? Ты не можешь меня бросить».

Я сижу в кабинке, смотрю, как «музыку ветра» за окном раскачивает легкий летний ветерок, и помешиваю в вазочке мороженое с печеньем из песочного теста. «Музыка ветра» сделана из тонкой прозрачной лески, на которую нанизаны мерцающие бусинки и кусочки зеленоватого морского стекла – они волшебно переливаются на солнце. В кафе играет какая-то сопливая музыка из 1990-х, и я целиком погружаюсь в свои мысли, пока Делайла уговаривает продавца положить ей побольше мараскиновых вишен.

Звякает дверной колокольчик – кто-то входит в кафе, и я инстинктивно перевожу взгляд от «музыки ветра» к своей почти нетронутой вазочке мороженого, которое уже все растаяло и растеклось. Потом слышу, как Делайла громко восклицает, и поворачиваюсь к стойке. Рядом с Делайлой стоят Дилан, Тристан и Куинтон, и Делайла уже вцепилась в Дилана и руками, и губами, а тот подхватывает ее под попу и приподнимает на руках. Продавцу, кажется, очень неловко от такого публичного проявления чувств, и он уходит в кладовую.

Тристан хохочет, увидев что-то смешное на доске заказов, а затем шутливо тычет Куинтона кулаком в живот. Куинтон толкает его, на губах у него появляется улыбка, а глаза все равно грустные. Тристан спотыкается, чуть не падает на ничего вокруг себя не замечающих Делайлу с Диланом, выпрямляется и наклоняется к Куинтону, чтобы что-то сказать. Но тут замечает меня, слегка улыбается и машет рукой.

Я машу в ответ, и тут же моя рука падает на стол: Куинтон смотрит на меня. Закусив губу, словно в смущении, поднимает руку и машет мне. Я отвечаю с натянутой улыбкой, вздыхаю и отворачиваюсь к своей несчастной вазочке с растаявшим мороженым.

Куинтон идет ко мне, хотя, судя по его виду, ему этого совсем не хочется. Руки засунуты в карманы линялых джинсов, на черной футболке внизу маленькая дырочка. В волосах, кажется, грязь или стружки какие-то, а руки все в черных разводах. Чем ближе он подходит, тем торопливее я считаю, пока цифры не начинают путаться в голове и я вдруг не забываю их порядок. Адреналин в крови повышается. Меня окружает неизвестность. Нужно снова начать отсчет, сконцентрироваться на чем-нибудь таком, что можно контролировать и за чем можно следить.

– Привет, – говорит Куинтон, подойдя к моему столику, и от одного звука его голоса пульс у меня тут же замедляется.

– Привет, – отвечаю я, помешивая в вазочке с мороженым, приподнимаю голову, и мой взгляд скользит по его фигуре.

Между нами встает тишина, но такая настоящая, уютная тишина, как бывало у меня с Лэндоном. «Но он не Лэндон».

– Ходят слухи, что ты помешана на музыке, – наконец произносит Куинтон, садясь напротив. – И что ты играешь на пианино и на ударных.

Я смущенно киваю:

– Да, а кто тебе сказал?

Он пожимает плечами и показывает на Тристана – тот стоит у прилавка и, запинаясь, делает заказ девушке-продавщице.

– Тристан сказал в тот раз, когда ты ушла.

Я чувствую запах его одеколона и что мне ужасно не хочется признаваться в том, что он мне даже нравится, хотя ничем не напоминает о Лэндоне. Глаза у Куинтона блестящие, как леденцы, и он все поглядывает на мою вазочку с липким растаявшим мороженым, как будто это что-то необычайно захватывающее.

– Понятно… А почему вы вообще обо мне заговорили?

Куинтон поднимает взгляд от мороженого, моргает глазами в красных прожилках.

– Потому что я спросил. – Он закусывает губу, словно хочет забрать свои слова обратно.

– Это как-то нечестно, – легким тоном произношу я. – Я ведь о тебе ничего не знаю.

Куинтон откидывается назад, закладывает руки за голову, растопырив локти, и смотрит в окно:

– Да и знать-то нечего.

Я закрываю глаза и говорю себе: не приставай. Тут что-то не так. Но когда открываю глаза снова, он смотрит прямо на меня, и я не выдерживаю. Я должна его понять, потому что каким-то странным, парадоксальным образом это, как мне кажется, поможет мне лучше понять Лэндона, если только я сумею вникнуть как следует.

– Ты художник, – говорю я без предисловий, откладывая ложечку.

Куинтон опускает руки на колени, и вид у него такой ошарашенный, что даже выражение боли в глазах на миг пропадает.

– Откуда ты знаешь?

Я протягиваю к нему руку через стол, стараясь, чтобы пальцы не дрожали, и трогаю угольное пятнышко у него на руке:

– Вот откуда.

Он беспокойно смотрит на мои пальцы, касающиеся его руки.

– Да, но другие подумали бы, что это грязь или еще что-нибудь такое.

Я понятия не имею, знает ли он, рассказывал ли ему Тристан про Лэндона.

– Вот такая я умная. – Я отодвигаюсь, убираю руки и закусываю нижнюю губу, стараясь сдержать улыбку.

На лице у Куинтона написано любопытство.

– Ну да, похоже, так и есть. – Он ждет, что я открою свой секрет, но я молчу. Мне почему-то нравится морочить ему голову.

Я начинаю теребить кожаный браслет на руке.

– Откуда ты?

Лицо у него вытягивается, и он снова отворачивается к окну:

– Из Сиэтла.

– Сиэтл… А это сколько миль отсюда?

– Не знаю. – Куинтон барабанит пальцами по столу, плечи у него деревенеют, похоже, ему все больше не по себе.

– Дилан тут сказал, Делайла хотела на какой-то концерт. Поедут, наверное. – Он меняет тему в точности как Лэндон, когда ему не хотелось о чем-то разговаривать.

– Да, она и мне что-то такое говорила, – отвечаю я и снова берусь за ложечку. Мне хочется еще расспросить его о том, почему он сюда приехал, но как-то духу не хватает. Я ведь его совсем не знаю, и обычно, когда люди не хотят рассказывать, от них трудно чего-то добиться. С Лэндоном всегда так было. Он никогда не хотел ни о чем рассказывать. А я каждый раз с этим смирялась. – Я уже больше не люблю концерты.

Куинтон чуть склоняет голову набок и смотрит на меня изучающе:

– Ты обожаешь музыку, играешь на ударных и на пианино, а концерты не любишь?

– Раньше любила, – поясняю я и снова начинаю помешивать мороженое. – А теперь… Ну, не знаю, шумно там слишком.

– Музыка вообще дело шумное. – Ему смешно и любопытно, да и неудивительно, когда у меня такая путаница в голове.

– Да, но на концертах всегда толпа. – Я знаю, что это звучит бредово, но не могу объяснить лучше, иначе пришлось бы все про себя рассказывать. Подношу ложку к губам, пробую мороженое и морщусь: совсем теплое.

Видя, как я давлюсь мороженым, Куинтон смеется. Его лицу так идет веселое выражение, и я тоже чуть-чуть улыбаюсь.

– Что, так невкусно? – спрашивает он, и я киваю. Он протягивает руку через стол, пальцы тянутся к вазочке. – Можно попробовать?

Я широким жестом показываю на вазочку с противной липкой жижицей:

– На здоровье.

С необычайно довольным видом он хватает вазочку с растаявшим, недоеденным мороженым и откидывается на спинку диванчика, зачерпывая полную ложку.

– Класс! – сообщает он, поднося ее к губам.

Я с любопытством гляжу, как он облизывает пластиковую ложечку – старательно, будто смакует вкус. Одна капелька вытекает у него изо рта, сбегает по губе, он высовывает язык, чтобы слизнуть, и на секунду я представляю себе, что у меня в руках камера и я записываю каждое движение его губ и горла.

Куинтон отправляет в рот еще одну полную ложку, глотает, чуть ли не давясь, и я морщу нос. Никогда не любила растаявшее мороженое. Может, все дело в том, что он под кайфом. У Лэндона, когда он обкуривался, иногда появлялись странные пристрастия: то мороженое с карамельной глазурью прямо из банки, то вишни на бутерброде с арахисовым маслом.

– Ну как?

Куинтон задумчиво поднимает глаза к потолку и зачерпывает еще ложку:

– Вкусно, у меня всегда была слабость к растаявшему мороженому.

– А по-моему, гадость, – заявляю я, скрещивая руки на столе. – Я люблю, когда оно только из холодильника, такое замерзшее, что ложку не сразу воткнешь.

Он снова глотает, потом смотрит на меня с каким-то недоуменным, весело-удивленным выражением и тычет в меня пластиковой ложечкой.

– Интересная ты личность, Нова. Кстати, должен сказать, что «нова» – моя любимая машина.

Улыбка у него славная, но он задел больную струну. И дело тут не только в машине, но и во мне. Лэндон тоже говорил, что я интересная – или необычная, – а не странная, как меня называли все остальные.

– Ты не странная, – сказал как-то Лэндон, когда я пришла из школы расстроенная: Нина Рамалди обозвала меня ненормальной и заявила, что такие, как я, никому не нужны и никто их не понимает. – Ты интересная и… – он побарабанил концом карандаша по подбородку, – необычная.

– А это хорошо? – с сомнением спросила я.

– Это прекрасно, Нова, – ответил Лэндон, улыбнувшись, что он делал так редко. – Не хватало еще, чтобы ты была обыкновенной. Скукота!

Я отгоняю это воспоминание и сосредоточиваюсь на Куинтоне и на его медовых глазах.

– Ты что, серьезно собираешься съесть все это растаявшее мороженое?

Он отправляет в рот еще одну полную ложку, и мороженое капает ему на руку.

– Ну, знаешь, растаявшее или нет, а мороженое есть мороженое. – Он слизывает каплю с руки, и я смеюсь.

– Ничего подобного, – возражаю я. – Мороженое не должно быть теплым.

Куинтон нерешительно смотрит в вазочку, скребет ложкой по краям и поднимает глаза на меня:

– Вот. – Он протягивает мне ложку – в ней большой кусок печенья, а мороженого совсем чуть-чуть. – Попробуй. Не так уж плохо.

Я качаю головой и морщу нос:

– Нет уж, спасибо. Сам ешь.

Он старается сделать недовольный вид, пронзает меня холодным, суровым взглядом, но все это скорее в шутку.

– Нова, ты должна хоть что-то съесть, иначе я всю дорогу домой буду переживать, что слопал твое мороженое.

Интересно, он такой же забавный, когда трезвый? Интересно, узнаю ли я это когда-нибудь. Я преувеличенно тяжело вздыхаю, делая вид, что иду на ужасную жертву, убираю волосы назад и наклоняюсь над столом. Куинтон подносит ложку к моему рту, облизывается, чтобы скрыть улыбку, когда я втягиваю кусок печенья в рот. Откидываюсь назад и жую.

– Ну что? – спрашивает он, снова проглатывая ложку мороженого и не сводя глаз с моего рта. – Без растаявшего мороженого не так уж плохо, правда?

Я глотаю печенье и убираю руку, которой придерживала волосы.

– Еще хуже, – вру я и закусываю губу, чтобы не рассмеяться.

Куинтон слизывает мороженое с нижней губы, и я замечаю, что он опять смотрит на мой рот. На секунду я думаю о том, какой вкус у его губ после мороженого, но меня тут же охватывает чувство вины: я вижу Лэндона и его губы, вспоминаю, что он единственный, кого я когда-либо целовала, – единственный, кого я хотела целовать. Оболочка покоя, невидимо окружавшая нас, лопается, я начинаю считать трещинки на столе и придумываю предлог, чтобы встать и уйти, и тут на стол ложится чья-то тень.

Я поднимаю глаза и с облегчением вижу Делайлу. Она стоит возле стола, в руке у нее рожок с мороженым и салфетка.