Текст книги "Когда бессилен закон"

Но лучшего пути не было. Я пришел к этому долгой бессонной ночью, и Линда согласилась со мной. Частью плана была как раз скорость: сделать заявление немедленно, чтобы не возникло впечатления, что мы тянем, задумав какую-то хитрость. Эта пресс-конференция свидетельствовала, что я простодушен, как дитя.

Мне вдруг показалось, что в течение затянувшейся на долгие минуты паузы выражение моего лица полностью меня выдало. Но взглянув на толпу репортеров, я понял, что это не так. В конце первого ряда, у самого угла моего стола, сидел Дик Хейдрич, постоянный судебный репортер одной из газет. Мы были знакомы с ним лет десять: ему было совсем непросто воспринять мою кандидатуру всерьез. Даже в последние несколько дней кампании, когда уже было ясно, что я должен победить, мы с ним сначала предпочли обменяться шутками по поводу предвыборной гонки и лишь затем я сказал ему что-то подходящее для цитирования. Теперь, находясь в моем офисе, он сидел буквально на кончике стула, балансируя, чтобы успеть записать все, что я говорил. Когда я взглянул на него, он не улыбнулся, даже отдаленно не намекнув на знакомство.

Выражение его лица заставило меня принять решение. Хорошо, подумал я. Вы все хотите историю? Тогда получайте эту!

– Разумеется, данное дело взывает к тому, чтобы для его ведения были назначены специальные судебные обвинители. Они будут избраны, но не мною. Я не считаю возможным самому назначать кого-то – не имеет значения, насколько правильным мог бы оказаться мой выбор, – без того, чтобы не вызвать подозрения, будто я пытаюсь повлиять на исход процесса. Учитывая все эти обстоятельства, я попросил Хью Рейнолдса осуществить такой выбор.

– Хью Рейнолдса? – перебил кто-то.

Карандаши замерли.

– Моего ближайшего предшественника в этом офисе, – добавил я, хотя нужды в том не было. – Он любезно согласился сделать требуемый выбор. Его участие в данном деле ограничивается этим.

– Если только он не выберет самого себя, – буркнул кто-то. Но все равно история должна была выйти отличная. Никто из них о таком даже и не мечтал.

– Полагаю, он предпочтет выбрать обвинителя получше, – сухо возразил я. Когда все засмеялись, я немного смягчил: – Давайте не будем записывать последнюю ремарку, о'кей? Во всяком случае, пока Хью не сделает все возможное, чтобы навредить мне.

Вот так вот, запросто, я и поймал их. На лицах присутствовавших появились улыбки: репортеры смотрели на меня так, будто хорошо и давно знали.

Зачем вы все собрались здесь? – вопреки логике подумал я. Почему такое пристальное внимание к моим личным семейным проблемам?

Когда они спросили насчет Дэвида, это прозвучало уже назойливо. «А какое ваше собачье дело»? – вертелось на самом кончике моего языка. Но не сорвалось. Я должен был играть с этой аудиторией, а не вызывать к себе вражду. Внезапно я обнаружил, что перешел на судебный язык. Я отвечал целыми предложениями, продуманными и взвешенными, так, словно и впрямь мог рассказать репортерам решительно обо всем, что они хотели знать, лишь бы они сами оказались в состоянии придумать, о чем еще меня спросить.

Как оратор я имею одно громадное преимущество перед непрофессионалами. В отличие от многих мне доводилось читать самого себя в записи. В начале моей карьеры, после года работы в качестве судебного обвинителя, я какое-то время трудился в отделе апелляций. Одна из апелляций, которая мне попалась, была по делу, в котором участвовал я сам. Когда я перечитывал свои вопросы, превращенные в безжалостные печатные строчки, я пришел в ужас. Речь моя выглядела идиотской. Во время слушания я был уверен, что произвожу потрясающее впечатление, но в протоколах судебных заседаний это выглядело так, будто меня сунули в процесс в последнюю минуту, без всякого понятия и об обстоятельствах самого дела, и о том, как представить его суду.

Записи речей моих коллег редко бывали лучше. Судебные обвинители приобретают некоторые дурные привычки, от которых уже никогда не избавляются. Даже еще раньше, чем я прочитал свою записанную речь, я обратил внимание на одну общую для всех обвинителей ошибку. Уже тогда я поклялся себе старательно избегать всяких клише и юридических словечек, тех освещенных временем броских фраз, которые так любят юристы и которые означают прямое издевательство над присяжными.

"Леди и джентльмены, господа присяжные заседатели, обвинение выдвинуло дело prima facie[1]1
  На первый взгляд (лат.).


[Закрыть], а вовсе не то, что можно считать неопровержимым. Это вряд ли стоит принимать за установленное. Если вы вспомните мой перекрестный допрос истца..."

Надо видеть, какое при этом выражение появляется в глазах присяжных. Подобные речи совершенно невразумительны для них. Очень многие юристы по сути общаются в зале суда лишь друг с другом.

В начале своего выступления на пресс-конференции я говорил как политик. «Будут избраны специальные обвинители». Теперь я сознательно отказывался от этого и снова заговорил как судебный обвинитель. Я умел кое-что и получше. Мне помнилось, как во время нашей первой учебной сессии старый Элиот Куин поучал нас, юных адвокатов:

– Речь всегда должна быть энергичной. Не «он достал пистолет», а «он ткнул пистолет в лицо клерка». Вот и вы тоже ткните им в лица присяжных. Пусть они увидят всю эту сцену. Затем вы поворачиваетесь и смотрите на обвиняемого. «Этот человек присутствует здесь – вот он! Именно он сделал это! У него был пистолет! Все это сделал он! Он!»

Я запомнил. Я выучился говорить с судом присяжных целыми предложениями со связующими эти предложения фразами. Это звучало глубокомысленно, даже когда изобреталось на ходу. Позанимайся этим достаточное количество лет, и ты сможешь строить свою речь по уже готовому образцу, даже когда тебя возмущает каждый заданный вопрос, даже когда ты боишься, что допустил самую грубую в твоей жизни ошибку.

Я постарался превратить допрос, который мне учинили репортеры, во взаимный обмен шутками. Мои слушатели легко поддались на это.

– Не дал ли вам Хью каким-нибудь образом понять, кого он собирается выбрать?

– Если вы считаете, что Хью Рейнолдс мог поделиться со мной какими-то своими планами, то вас, очевидно, не было в городе в прошлом году.

Снова смех и одобрительные кивки.

– Кто будет адвокатом вашего сына? – спросил кто-то.

– Я сам приглашу защитника. Пока я этого не сделал.

– На чьей стороне будете вы?

Я смерил спросившего холодным взглядом, и он опустил глаза в свой блокнот. Все мгновенно угомонились. Где здесь пролегала граница? Я являлся главным обвинителем суда и одновременно сам был на скамье подсудимых. Моя роль продолжала меняться. Относились ли они ко мне с должным уважением, как к человеку, который легко мог лишить их возможности слушать будущие истории, или же они загоняли меня в «местные новости» точно так, как и любого другого беззащитного гражданина?

– Я на стороне Дэвида, конечно. Все обвинители дают клятву следить за исполнением законности.

Да, здесь я сам снова употребил одну из затасканных фраз, но это было хорошее клише – оно что-то означало.

– В настоящем случае я не вижу противоречия между двумя позициями. Я сделал то, что сделал, дабы избежать даже видимости такого конфликта. Я проинструктировал своих сотрудников, чтобы они не информировали меня о ходе расследования. И в любом случае ни один из постоянных сотрудников моего аппарата не будет посвящен в какие-то обстоятельства этого судебного дела. Фактически я создаю независимый вспомогательный отдел окружной прокуратуры.

– В какое же положение это ставит вас?

– В такое, которое позволит мне продолжать заниматься своей работой по обвинению преступников в округе Бексар. До тех пор, пока будет вестись дело Дэвида, я не приму в нем сколь-нибудь активного участия.

Они попытались вернуть меня в прежнее благодушное настроение.

– В зале суда вы займете место среди публики, не так ли? – спросил Дик Хейдрич.

– Можете быть уверены, если до этого дойдет.

Они услышали сигнал «желтой тревоги».

– Вы полагаете, что все могло бы закончиться и прекращением дела?

– Если специальный обвинитель будет знать, что он делает, то да.

– Вы считаете обвинение необоснованным?

– Послушайте, ведь вы же видите, что я не веду расследование, верно? Хью всегда говорил, что я уклоняюсь от сложных судебных дел. Кажется, он говорил это тебе, Дик, не так ли? Так вот данное дело как раз из тех, от которых я предпочитаю уклониться: единственная свидетельница, неправдоподобная история, ни одного физического доказательства, которое подтверждало бы выдвинутое ею обвинение. Все высосано из пальца, и я рад, что могу с уверенностью утверждать это. Представьте, Дэвид вдруг ни с того ни с сего нападает на женщину, которая его знает, да еще в собственном офисе? Сами посудите. Если вы даже и не знакомы с Дэвидом, в такое трудно поверить, согласитесь!

Джин Палмер была маленькой, почти девчоночьего вида молодой женщиной, которая всего лишь два года назад начала вести репортажи из зала суда, и, тем не менее, она регулярно приоткрывала его предполагаемые секреты. Похоже, она не только всегда старалась держаться в тени, если случалось что-то важное, но еще и неизменно задавала самые умные вопросы. Я уже раньше задумывался: не имеет ли она какой-то юридической подготовки? В тот день Джин Палмер единственная не поддалась общему шутливому настроению. И в наступившей паузе, как обычно, послышался ее маленький вопрос:

– Если дело не будет прекращено, возможна ли договоренность по согласованному признанию?

Тот же неизбежный вопрос задавала мне и Линда. Истинный-то его смысл скрывался внутри. Я задумался. Мне не хотелось отметать всякую возможность выбора уже в самом начале дела. Мое молчание длилось достаточно долго, чтобы взгляды всех обратились в мою сторону. Моя первая фраза прозвучала как простая отговорка:

– Специальные обвинители, разумеется, будут наделены полномочиями выступать с предложениями по приговору.

Такой ответ их не удовлетворил. Прежде чем последовал другой вопрос, я продолжил:

– Но я не думаю, что тут возможно какое-то досудебное соглашение сторон. Мой сын невиновен. Я сильно сомневаюсь, что кто-то может склонить его к признанию вины.

В глазах репортеров я прочитал будущие газетные заголовки: «Окружной прокурор утверждает: мой сын невиновен». Работая над своими репортажами, они, вероятно, забудут о шутливом тоне, в котором прошла пресс-конференция, но они наполнят свои статьи тем, что дал им я: мыслью о необоснованности обвинения и о том, что я поступил правильно, потому что был убежден в невиновности сына и в его последующей реабилитации. Я снова посмотрел на Джин Палмер, но она не ответила на мой взгляд, что-то медленно записывая в своем блокноте.

После этого закрыть конференцию было уже несложно. Они с жадностью проглотили полученные новости. Настало время изрыгнуть все это на бумагу и разослать по радиоволнам. Как только Пэтти, подошедшая по моему сигналу, открыла дверь, половина присутствовавших рванулась к выходу. Двое или трое из оставшихся, включая Джин Палмер, попытались еще задержаться, но Пэтти вытолкала их. Когда все они ушли, появилась Линда.

– Помолись о свежих новостях, – сказала она, – о чем-то, способном отвлечь все их мысли.

Я покачал головой.

– Такого не случится. И так слишком хорошо. Слишком много точек зрения на все это. По всей видимости, в настоящее время они уже на пути к офису Хью Рейнолдса. Пусть он продолжает этот спектакль.

Было всего лишь одиннадцать часов утра, но я чувствовал себя так, словно день близился к завершению. Я рассеянно взглянул на письменный стол, подумав, чем бы заняться.

– Не хочешь ли посмотреть текущие дела? – спросила Линда.

– А ты бы хотела на моем месте?

Линда не стала садиться. Подперев голову рукой, она смотрела на меня с противоположного конца стола.

– Я понимаю, есть веские основания, для того чтобы все прочее сейчас для тебя остановилось, но этого никогда не произойдет. Начать хотя бы с того, что завтра у тебя судебный день.

Это сильно меня испугало. Какое-то мгновение я даже думал, что она имеет в виду мое завтрашнее участие в каком-нибудь процессе. В такое утро всякое казалось возможным. Что же у меня было запланировано?

– Клайд Малиш... вспомнил? Ты хотел заняться этим сам.

Ах, да! Клайд Малиш. Известный главарь местной преступной шайки, на которого до сих пор никому еще не удавалось завести дела. Но это действительно было мудрено, потому-то я и решил сам взяться за обвинение. В феврале, почти сразу же после того, как я принял должность, я участвовал в процессе по делу другого местного профессионала-уголовника. Это был прекрасный случай для окружного прокурора вернуться к своей практике. Второй же процесс обещал стать намного сложнее и привлечь к себе большее внимание. Ни то ни другое теперь мне было совершенно ни к чему.

– Сделай это сама, как сможешь, – сказал я. – Наложи арест на добытое преступным путем имущество или, того лучше, посмотри, не готов ли кто-нибудь из штатных обвинителей взяться за это дело. Фрэнк – скорее всего. Он собирался ко мне в соадвокаты.

– Не кажется ли тебе, что, если ты сейчас откажешься от участия в крупном деле, это будет плохо выглядеть?

– Вполне возможно. Откровенно говоря, дорогая...

Линда кивнула.

– В таком случае, какие еще будут распоряжения? – спросила она.

Я встал из-за стола.

– Пришло время познакомить Дэвида с его адвокатом.

– Я хотела поговорить с тобою об этом, Марк. Еще одно предложение. Я ухожу из прокуратуры и сама буду защищать Дэвида.

Я закрыл глаза и задумался над этим, размышляя не только о Дэвиде, но и о Линде, о Лоис. Когда я вновь открыл глаза, Линда спокойно и решительно смотрела на меня.

Я покачал головой:

– Это будет выглядеть просто смешно.

– Почему? Никто ведь не знает...

– Это будет выглядеть так, будто мы вошли в дело, чтобы иметь всю, даже скрытую информацию о нем и, может быть, даже с целью влияния на его ход. Когда ты потом вернешься в офис...

– Я не стану сюда возвращаться.

– Люди все равно будут думать, что ты вернешься. Поэтому, пока ты участвуешь в деле; тебя будут считать тайной рукой окружного прокурора, а я при этом как бы по-прежнему буду держать дело под своим контролем. Словно у тебя и впрямь будет возможность принудить суд к прекращению дела. Нет. Защита тут особой роли не играет. Мы можем позволить себе...

– Приятно спустя целых десять лет узнать, что проблему выбора защитника ты считаешь маловажной.

– Линда, что касается меня, то я, конечно, выбрал бы только тебя. Ты это знаешь. Но в городе есть и другие адвокаты, почти такие же хорошие, как и ты, и я могу пригласить кого-нибудь из них, не вызвав при этом лишних подозрений. Все, что я в состоянии сделать честно, я сделаю. Все должно выглядеть чисто. Ты меня понимаешь? Потому что, если все остальное будет сыграно нами без сучка и задоринки, мы сможем победить благодаря одной, но большой афере в чем-то другом.

Это именно то, на что я рассчитываю.

Глава 3

Дело Дэвида было первым за многие годы делом, которое я обсуждал со своей женой. Разговор наш состоял главным образом из моих восклицаний: «Что я могу поделать?! Я-то что могу?!» В конце концов Лоис, сидевшая на софе, посмотрела на меня и сказала:

– Ты мог бы уйти с поста окружного прокурора и лично защищать Дэвида.

Я перестал расхаживать по комнате и обернулся к жене. Подобная идея никогда даже не приходила мне в голову, и Лоис понимала это. Но она ошибалась насчет причин, по которым я этого не делаю. Я не хотел отказываться от власти, которую давала мне должность, потому что это был единственный способ, которым я мог помочь Дэвиду. Защитники, как я уже вежливо пытался объяснить Линде, бывают почти так же беспомощны, как и их клиенты, когда закрутятся колеса судебной машины. Но Лоис видела лишь то, что своей работой я дорожу больше, чем сыном.

– Если бы от этого была хоть какая-то польза, я бы так и поступил. Надеюсь, ты не питаешь иллюзий относительно того, что я лучший защитник в городе? Не правда ли?

Лоис только пожала плечами. Свое мнение она уже высказала.

– А кто самый лучший, па? – спросила Дина.

Она сидела на другом конце софы. В отличие от своей матери, которая, разговаривая со мной, вязала на спицах, Дина развлекала себя несколько иным – она просто наблюдала за мной.

Дина дитя нашей последней страсти. Ей было десять лет. Родилась она вовсе не вслед за Дэвидом. Он являлся для нее, скорее, дядей – к тому же не особенно любящим. Еще до своего рождения, Дина стала для Дэвида предметом постоянного смущения. Его, тринадцатилетнего и уже учившегося в старшем классе, оскорбляла беременность матери. Откуда берутся дети, знает каждый. Дэвид терпеть не мог, когда Лоис заезжала за ним в школу.

К тому времени, когда Дине исполнилось пять, Дэвид уже покинул семью: сначала, учась в колледже, затем, поселившись отдельно. Дина росла единственным ребенком в доме, точно так же, как когда-то он. Она всегда была окружена горячей любовью родителей. Но она не сблизила нас с Лоис, как мы, должно быть, ожидали. В Дэвиде мы вместе души не чаяли. Дину мы обожали по отдельности.

– Я нанял Генри Келера, – ответил я на вопрос дочери.

Дина, нахмурившись, задумалась. Желанный ребенок, она имела рот матери, но брови у нее были мои; все же лицо Дины являло собой не совсем безупречное сочетание черт обоих родителей. Даже я понимал, что она выглядит ослепительно, лишь когда улыбается.

– Но Генри Келер более опытен в работе с документацией, чем как защитник на процессах?

– Когда-то так и было. Теперь он одинаково хорош и в том и в другом. Помимо этого...

– Ты хочешь подстраховаться на случай возможных судебных ошибок?

– Да.

Дина была необычным ребенком. С самого дня ее рождения я обсуждал с нею свои дела. Когда она была совсем маленькой, это было лишь остроумной игрой, способом, которым я вслух организовывал свои мысли. Но я продолжал делать это и тогда, когда Дина настолько повзрослела, что могла отвечать. Она никогда не выказывала какой-то особой проницательности, ничего похожего на это, но она слушала так внимательно, что я чувствовал себя просто обязанным найти необходимый ответ. Смотря на вещи реально, я понимал, что Дина вовсе не была каким-нибудь не по годам развитым вундеркиндом, но все же она обладала необычным для десятилетней девочки запасом знаний. Она мгновенно сообразила, что я имел в виду, говоря о Генри. Он, конечно, был опытен не только в ведении процессов, он умел делать соответствующие возражения противной стороне, подготавливая почву для апелляции. Это и послужило одним из доводов в моем выборе. Слишком многие из хорошо известных адвокатов старой закалки адвокатов имели сильное предубеждение против обжалований: либо победа на процессе, либо пропади все пропадом!

Дина поняла, о чем я говорил: вполне возможно, что в суде нас ждало поражение, если дело дойдет до суда. Она рассудительно кивнула.

– Если вы позволите мне вмешаться в вашу беседу, – улыбнувшись, сказала Лоис, – то расскажите, как в действительности прошла встреча с адвокатом?

– Отлично, – автоматически ответил я, затем остановился, чтобы вспомнить и понять, каким же должен быть настоящий ответ на этот вопрос.

Когда я вошел в офис Генри, Дэвид уже дожидался меня там. Казалось, до моего прихода они вовсе не были заняты беседой. Дэвид сидел не в одном из кресел для клиентов, а на диванчике у противоположной стены. Генри привстал из-за стола, чтобы поздороваться со мной за руку.

– Это очень лестно для меня, – сказал он, – учитывая то, сколько раз вы побивали меня на процессах.

– Все обвинители, как правило, побивают адвокатов, – скромно возразил я. – Шансы здесь...

Я сообразил, насколько неосторожным было это замечание при подобных обстоятельствах.

– Ну, положим, не всегда, – сглаживая мой промах, сказал Генри.

– Кстати, мои поздравления в связи с делом Гонсалеса, – вспомнил я.

За неделю до этого апелляционный суд принял решение об отмене приговора по делу о вождении в нетрезвом состоянии, удовлетворив ходатайство, представленное Генри Келером. (Дела, связанные с пьянством за рулем, являлись источником существования для адвокатов города Сан-Антонио. Здесь, по-видимому, не нашлось бы и трех настолько популярных и богатых адвокатов, которые могли бы позволить себе больше не заниматься такими делами.) Я был уверен, что нам-то придется обжаловать приговор в более высоком апелляционном суде, но не стал говорить этого при Дэвиде.

– Спасибо.

Многих людей должно было удивить мое решение пригласить для защиты сына именно Генри Келера. Но я очень хорошо это обдумал. Ввиду того, что Дэвид обвинялся в изнасиловании чернокожей, мне пришлось ограничиться выбором из небольшого числа адвокатов и уж совсем небольшого – адвокатов-женщин. Дело в том, что приглашение чернокожего защитника выглядело бы слишком недвусмысленным, а (поскольку это не политическая речь, то я могу сказать и правду) достаточно опытных женщин-адвокатов, за исключением Линды, в городе попросту не было. Нет, ну еще одна-то, пожалуй, была, но ее забрал у меня Хью Рейнолдс. Также мне пришлось пропустить двух или трех адвокатов по уголовным делам, учитывая то, что они принадлежали к старой школе. Генри был молод, где-то под сорок, и он был тем, кого я пригласил бы, окажись в беде сам.

Первое, о чем я думал, когда видел Генри Келера (эта фамилия произносилась с долгим "е"), так это о том, каким, должно быть, непопулярным он был в свои школьные годы. Даже теперь он казался похожим на какого-нибудь зануду из шахматного клуба. Он был почти тощ, с маленькими руками и, конечно же, носил очки. В его физическом облике не было ничего привлекательного, хотя не было и ничего особенно отталкивающего. Одевался он ни скромно, ни роскошно, предпочитая костюмы синего цвета. Ничто в нем не обращало на себя внимания, за исключением голоса. Голос Генри был неглубок, но очень чист, а дикция всегда отчетлива. Его было слышно, хотя он и не преобладал над остальными. Когда Генри говорил, речь его напоминала речь хорошего актера, читающего по памяти, но будто с листа.

– Вы уже познакомились? – спросил я, жестом приглашая Дэвида подняться с его места на диване.

– Да, но о деле мы еще не говорили. Мы дожидались вас.

В интонации Генри мне послышалось какое-то раздражение, но я не стал задумываться над этим.

Я легонько опустил руку на плечо Дэвида. Он все еще молчал. Внезапно я подумал о том, надо ли мне вообще быть здесь.

Я объяснил Генри особые обстоятельства назначения обвинителей. Но, с другой стороны, у меня не было иного выхода.

– Не нужно и говорить, что я не буду сидеть рядом с вами на процессе. Но я хотел бы, насколько это возможно, принять участие в подготовительной работе к нему. Воспринимайте меня как своего соадвоката.

Генри кивнул. Он твердо смотрел на Дэвида. Вовсе не грозно: это скорее был взгляд оценивающий и любопытный. Генри, казалось, хотел, чтобы Дэвид заговорил. Но с тех самых пор, как я вошел, тот по-прежнему так и не произнес ни слова. Дэвид сидел, не проявляя никакого беспокойства, и явно мало обращал внимания на беседу между мной и его защитником.

– Давайте немного поговорим о возможности досудебного урегулирования вопроса, – сказал Генри Дэвиду. – Вы понимаете, что такое согласованное признание? Это, конечно, будет немного сложновато, учитывая интерес к вашему делу со стороны общественности, но давайте просто обсудим это сейчас как крайний случай. Если они предложат условное освобождение...

– Нет, – сказал Дэвид. – Я ни за что не стану признавать себя виновным.

Я с сочувствием посмотрел на Генри. Ему попался самый плохой случай, какой только может иметь защитник, – невиновный клиент. Или, что так же плохо, подзащитный, не желающий признавать свою вину. Это сильно уменьшает для адвоката возможность выбора. И, если он верит в невиновность клиента, оказывает влияние и на него.

Генри сразу же перешел к делу.

– Расскажите мне, что случилось.

Он прикрыл рукой рот и смотрел на Дэвида поверх нее.

Дэвид по-прежнему сидел там же, какое-то время не осознавая, что оказался словно на сцене. Я отодвинул свое кресло чуть-чуть назад, так, чтобы мне был виден профиль Дэвида, а он не смог бы увидеть моего лица не повернувшись. С этой позиции я мог также наблюдать и за выражением лица Генри, когда тот слушал версию Дэвида о том, что случилось в офисе тем холодным апрельским вечером. С учетом всех обстоятельств эта история не могла не показаться странной. Единственным свидетельством тех эмоций, которые переживал Генри во время рассказа Дэвида, было то, что он убрал руку ото рта и положил ее на стол. Но я догадывался, что думал адвокат в тот момент: «И вы полагаете, что я в состоянии убедить во всем этом суд?»

– Вы прикасались к ней? – спросил лишь однажды Генри.

– Только один раз, пытаясь остановить ее, когда она себя царапала, и чтобы защититься, когда она после этого бросилась на меня.

Для любого адвоката защиты история эта была совершенно идиотской, одной из тех нелепостей, которые и годы спустя защитники обсуждают между собой. Однажды я уже слышал ее, но сегодня Дэвид рассказывал обо всем с большими подробностями. В скором времени, заметив, что Генри так хорошо контролировал себя, что наблюдать за ним просто не имело смысла, я переключил все свое внимание на Дэвида. Он говорил серьезно, со спокойным выражением лица. Казалось, этого случая он давно дожидался. Дэвид подался вперед, руки его жестикулировали, изображая атаку и защиту, и вздымались вверх, показывая степень его изумления. Взглянув на обоих этих мужчин со стороны, я почувствовал что-то вроде желания извиниться перед Генри.

– Я снова находился в приемной, – рассказывал Дэвид, – когда пришел охранник, но Менди было видно и оттуда. Она к тому времени уже сорвала с себя почти всю одежду. Могу себе представить, что он тогда подумал.

– То, что подумал он, записано в полицейском протоколе, – почти без всякого выражения произнес Генри.

– Все ее поведение изменилось, как только прибыли другие люди. Она выглядела такой несчастной, что мне самому хотелось ей помочь. Даже после того, как она сказала то, что сказала...

– То есть, что вы изнасиловали ее?

– Тогда я подумал, что это была просто какая-то жестокая шутка. Казалось, что Менди сама все объяснит или вдруг войдет психиатр и сообщит, что она сбежала из клиники, не закончив курса интенсивного лечения. Я даже не знал, что предположить...

Дэвиду понадобилась еще минута, чтобы закончить, и все мы замолчали. В конце концов Дэвид обернулся, чтобы взглянуть на меня, как бы спрашивая: что же дальше? Я продолжал смотреть на адвоката – ответ был там. Дэвид понял и сам повернулся в сторону Генри.

Увидев, что наше внимание обращено к нему, Генри намеренно проговорил:

– Это самая плохая – с точки зрения защиты – история, которую я когда-либо слышал.

Немного погодя, он продолжил:

– Мне довелось защищать человека, схваченного в чужом доме с полными карманами хозяйских драгоценностей, и его история выглядела лучше. Я защищал мужчину, который приставал к малолетним, был сфотографирован в этот момент, и даже он имел версию, более пригодную для защиты, чем ваша.

– Я говорю правду, – мгновенно рассердившись, сказал Дэвид.

– А я и не утверждаю, что это неправда. Я говорю о том, как все это звучит. Да вы сами послушайте!

Он поднял руку, чтобы предупредить дальнейшие протесты Дэвида.

– Давайте сосредоточимся на деталях. Может быть, это даст нам нечто большее. Как хорошо вы знали Менди Джексон до этого?

– Вряд ли можно сказать, что я знал ее. Иногда я находился в кабинете, когда она заходила туда за мусорной корзиной. Мы говорили друг другу «хелло!» Знаете...

– Хорошо, она уборщица. А кто вы? Чем занимается эта компания?

– "Пермокорп"? Мы занимаемся программным обеспечением. Разрабатываем программы, продаем их...

– Компьютерные игры? – спросил Генри.

Дэвид, казалось, обиделся.

– Главным образом, программы для бизнеса. К примеру, нашим бестселлером является программа для мелких предприятий, вынужденных иметь дело с платежными ведомостями. Вы набираете код служащего и указываете среднюю сумму его заработной платы, а программа сообщает вам, каково должно быть его недельное или ежемесячное жалованье или какие-то другие выплаты с учетом всех необходимых удержаний. Эту программу создал я, – со сдержанной гордостью добавил Дэвид, так, словно его слушатели не были в состоянии понять всей значительности этого достижения.

– Значит, вы программист?

– Да, но я начинал как простой бухгалтер. Теперь я понемногу в курсе всех дел компании.

Генри приоткрыл рот.

– Следовательно, вы весьма важное лицо в этой компании? Только без ложной скромности.

– Вполне возможно, что я лучше кого бы то ни было осведомлен обо всех ее операциях. Но мы вряд ли считаемся крупным предприятием.

– Получается, что вы один из руководящих работников и, тем не менее, знаете, как зовут уборщицу. Как вы познакомились с Менди?

– Я не помню, но мне кажется, что я сам представился ей, когда впервые ее увидел.

– Сами представились уборщице?

– А почему нет? Это происходит машинально: кто-то к вам входит, и вы...

Взгляд Дэвида стал чуть жестче, но Генри атаковал его следующим вопросом, прежде чем он успевал оформить свое отношение к предыдущему.

– Как давно это произошло?

– Что?

– Ваше знакомство с нею. Как долго вы ее знаете?

– Мне думается, почти сразу же после того, как я начал работать в компании. Два года назад. Может быть, год с половиной. В сущности, я не поддерживал...

– Вы когда-нибудь встречались с нею вне работы?

Это был тот самый вопрос, который задал бы и я. Я даже отодвинул свое кресло подальше, как бы устраняясь. Хотя, впрочем, отвечая, Дэвид и не смотрел на меня. Казалось, в кабинете были только они двое.

– Нет, – сказал Дэвид, но этот его ответ прозвучал медленнее, чем остальные, и после него Дэвид сделал паузу.

– И все-таки, когда же это было? – спросил Генри.

– Однажды я, похоже, действительно встретил ее в аллее. Она тогда сказала мне «привет!», или это сделал я... Была ли со мною Виктория? Не могу вспомнить.

– Значит, кто-то мог видеть вас вместе за пределами офиса?

– Меня и Менди? Да, думаю, именно в тот раз. А разве это так важно?

– Извините. Давайте перейдем к серьезному вопросу. За что же Менди Джексон ненавидит вас?

– Ненавидит меня? У нее не может быть ко мне ненависти. Что заставляет вас...

– Тогда почему она с вами так поступила? Она сфальсифицировала преступление, за которое вас могут посадить на долгие годы. Это поступок чрезвычайно рассерженной женщины. Что же разозлило ее настолько, что она так с вами поступила?