Текст книги "Звезда Авроры"

Джей Кристофф, Эми Кауфман
Звезда Авроры
Роман

Amie Kaufman, Jay Kristoff

Aurora Rising

* * *

Copyright © 2019 by LaRoux Industries Pty Ltd. and Neverafter Pty Ltd.

© М. Левин, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Это не те герои, которых мы искали.

Но нашли мы только этих.

Если не можешь найти свой экипаж,

если до сих пор его ищешь, – то вот он.

Часть I
Девушка не в своем времени

1. Тайлер

Я же не успею к Набору!

«Хэдфилд» разваливается на части. Черные дуги квантовых молний превращают корпус в металлический шлак.

В скафандре вопят семнадцать сигналов тревоги, никак не открывается замок этого проклятого криомодуля, а под черепом гудит и гудит одна вот эта мысль. Не та, что надо было мне остаться в койке и спокойно спать ночью. Не та, что надо было в упор не слышать этого проклятого сигнала бедствия и лечь на обратный курс к Академии Авроры. И не та, что очень уж дурацкая получается смерть.

Вот нет. Глядя в лицо смерти, Тайлер Джонс, командир экипажа, первый класс, думает одно и только одно:

Я же Набор пропущу к чертовой матери!

Нет, конечно, если всю жизнь работать ради одной Цели, эта Цель будет для тебя важна даже в критический момент. Но для трезвомыслящего человека угроза испариться в разбитом звездолете, дрейфующем в межпространственном измерении, была бы чуть важнее, нежели успехи в школе. Я только это хочу сказать.

Смотрю на девушку, спящую в криомодуле. Коротко стриженные черные волосы, странная белая полоса поперек челки. Веснушки. Серый комбинезон. Выражение лица блаженное, какое бывает только у детей и у криогенно замороженных.

Интересно, как ее зовут.

Интересно, что бы она сказала, если бы знала, что я из-за нее вот-вот погибну.

Встряхиваю головой и бурчу про себя – еле слышно в рассыпающемся горящими клочьями корабле сквозь вопли сигналов скафандра:

«Хорошо бы она этого стоила, Джонс».

• • • • •

Вернемся немножко назад – точнее, на четыре часа назад. Обычно рассказ следует начинать с какого-то захватывающего события, но теперь придется вам объяснять, что тут вообще делается – чтобы вам небезразлично было, испарюсь я или нет. Потому что мне лично испаряться очень не хочется.

Значит, так. Четыре часа назад лежу я у себя в кубрике в Академии Авроры. Таращусь на изнанку матраса, на котором спит Бьеркман, и молю Творца, чтобы наши инструкторы устроили учебную тревогу типа сбоя гравитации или хоть просто пожарную. В ночь перед Набором они вряд ли, конечно, станут нарушать наш отдых. И все равно я молю Творца, потому что:

а) Бьеркман никогда не храпел, а сейчас храпит, и я не могу заснуть.

б) Хочется, чтобы отец завтра меня видел, и я не могу заснуть.

в) Это ночь перед Набором, и Я. НЕ. МОГУ. ЗАСНУТЬ.

Понятия не имею, чего я так заведен. Должен быть холоднее льда. Все экзамены сдал с блеском. Закончил первым почти по всем предметам. Девяносто девятый процентиль среди всех кадетов Академии.

Джонс Тайлер, командир экипажа, первый класс.

Золотой Мальчик. Так меня другие Альфы прозвали. Мне это, бывает, бросают как оскорбление, а я считаю комплиментом. Никто не работал так, как я, чтобы сюда попасть. Никто не работал так, как я, когда сюда попал. И вот сейчас эта работа должна дать плоды, и завтра Набор, а я заработал четыре из пяти первых выборов и наберу себе лучший экипаж из всего выпуска, такой экипаж, какого еще не было в Академии Авроры.

Так отчего же я не могу заснуть?

С глубоким вздохом признав свое поражение, я выбираюсь из койки, натягиваю форму, рукой приглаживаю светлые волосы. Глянув на Бьеркмана с желанием его убить – или хотя бы заткнуть, – я прикладываю ладонь к дверной панели и тихо выхожу в коридор, дверью отсекая храп.

Время позднее: 2.17 по станционному времени. Освещение приглушено ради имитации ночной темноты, но флуоресцирующие полосы на полу светятся, и я пробираюсь по коридору. Пингую с собственного унигласса свою сестру Скарлетт, но она не отзывается. Думаю, не связаться ли с Кэт, но она наверняка спит. Как и мне надо бы.

Медленно иду вдоль длинного пластального окна, глядя на горящую за ним звезду Авроры, бледным золотом скользящую по краю рамы. В мифологии старой Земли Аврора была богиней рассвета. Она возвещала наступление дня и конец ночной тьмы. Кто-то когда-то дал ее имя звезде, а эта звезда дала свое имя и Академии, вращающейся вокруг нее по орбите, и Легиону Авроры, которому я посвятил жизнь.

Пять лет здесь живу. Мы со Скарлетт записались в тот день, когда нам исполнилось тринадцать – мы близнецы. Рекрутер на станции «Новый Геттисберг» помнил нашего отца. Выразил нам сочувствие.

Обещал, что мы еще рассчитаемся с этими гадами. Что жертва отца – жертвы всех наших солдат – не будут напрасны.

Интересно, верю ли я в это еще?

Спать бы мне сейчас надо.

И я не знаю, куда иду.

Да нет, как раз это я знаю.

Пробираюсь по коридору в стыковочный отсек.

Стиснув зубы.

Сунув руки в карманы, чтобы не было видно кулаков.

• • • • •

Спустя четыре часа колочу этими самыми кулаками по замку криомодуля.

В этой камере еще сотни таких модулей, все обрамлены слоем бледного инея. Лед под моими ударами трескается, но замок не открывается. Унигласс в беспроводном режиме подбирает к нему ключ, но это слишком медленно.

Если в ближайшее время не выберусь отсюда – я покойник.

В «Хэдфилд» бьет очередная волна, корабль весь сотрясается. На этой развалине гравитации нет, падать некуда, но я цепляюсь за криомодуль, меня мотает, как детскую игрушку, шлемом ударяет о соседний модуль и добавляет к семнадцати сигналам тревоги еще один, разрывающий уши.

Внимание! Нарушение целостности скафандра. Поврежден резервуар H²О.

Вот те на…

Девушка в модуле кривится во сне, будто ей привиделось что-то нехорошее. Я на секунду задумываюсь, как это потом отразится на ней, если мы отсюда выберемся живыми.

И тут чувствую сзади на шее что-то мокрое.

Внутри шлема.

Выворачиваю голову, пытаюсь понять, что там, и влага растекается по шее – поверхностное натяжение растягивает ее на моей коже. Значит, повреждена питьевая трубка, и резервуар для воды проливается внутрь шлема. Так что даже если Буря меня не прикончит, то минут через семь шлем наполнится водой, и я стану первым в истории человеком, утонувшим в глубоком космосе.

Если мы отсюда выберемся живыми.

– Это вряд ли, – бурчу я про себя.

• • • • •

– Это вряд ли, – говорит лейтенант.

Три с половиной часа тому назад я стою в пункте управления полетами Академии Авроры. На полетной палубе дежурит лейтенант Лексингтон, и она старше меня всего на два года. Пару месяцев назад на вечеринке по случаю Дня Основания она выпила лишнего и сказала мне, что ей мои ямочки нравятся. С тех пор я ей улыбаюсь при каждом случае.

Ну раз они у тебя есть, так не прячь их.

Даже в такой час в ангарах кипит жизнь. С моего полуэтажа я вижу, как разгружают тяжелое грузовое судно из трасканского сектора. Здоровенный корабль висит у бокового выступа станции, и корпус его потрепан миллиардами оставшихся за кормой километров.

Вокруг него гулким металлическим роем вьются автоматы-грузчики.

Я оборачиваюсь снова к лейтенанту. Улыбку на одно деление шире.

– Ну всего-то на час, Лекс, – прошу я.

Второй лейтенант Лексингтон приподнимает темную бровь:

– Вы, быть может, хотели сказать: «Всего-то на час, мэм», кадет Джонс?

Ой. Перегнул.

– Так точно, мэм! – Я отдаю честь как можно четче. – Виноват, мэм!

– Тебе все-таки поспать бы? – вздыхает она.

– Не могу заснуть, мэм.

– Переживаешь насчет завтрашнего Набора? – Она встряхивает головой, улыбается – наконец-то. – Ты в своей параллели первый среди Альф. Тебе-то чего волноваться?

– Просто нервозность. – Я киваю в сторону «Фантомов» в ангаре-12. Разведчики изящны, каплевидны, черны, как внешняя пустота. – Подумал, что неплохо бы ее использовать и налетать еще пару часов в Складке.

Улыбка лейтенанта гаснет.

– Не разрешаю. Кадетам не положено выходить в Складку в одиночку, Джонс.

– У меня высшая похвала от полетного инструктора. И завтра я уже полноправный легионер. Дальше четверти парсека заходить не буду.

Наклоняюсь ближе, улыбку включаю на форсаж.

– Я же не стану вам врать, мэм?

Медленно, очень-очень медленно она улыбается в ответ.

Ямочки, спасибо!

Через десять минут я сижу в кабине «Фантома». Двигатели разогреваются, системы ангара загружают мой корабль в пусковую трубу, и я c беззвучным ревом вылетаю в черноту. За защитными экранами мерцают звезды. Пустота тянется вширь, в вечность. Станция «Аврора» озаряет темноту у меня за спиной, быстрые крейсеры и неуклюжие линкоры зачалены в ее ангарах или прорезают окружающую тьму. Я меняю курс, чувствую приступ головокружения при отключении гравитации, и за оболочкой станции оно сменяется ощущением невесомости. Впереди, примерно в пяти тысячах километров от носа станции, высятся ворота Складки. Здоровенные, шестиугольные. Опоры их мигают в темноте зеленым. Внутри видно дрожащее поле, истыканное яркими точками света.

В наушниках треск:

– «Фантом-151», говорит диспетчер Авроры. Вход в Складку разрешаю, прием.

– Аврора, вас понял.

Жму на двигатели, при ускорении меня вдавливает в противоперегрузочное кресло. Автопилот берет на себя управление, и огни ворот Складки пылают ярче солнца. Я беззвучно погружаюсь в бесконечное бесцветное небо.

Меня ждут миллиарды звезд. Складка широко открывается, проглатывает меня целиком, и в этот момент я не слышу ни рева своих двигателей, ни звона навкома. Стихает тревога перед завтрашним Набором и воспоминания об отце.

На краткую секунду все сменяется тишиной Млечного Пути.

И ничего не слышно.

• • • • •

И ничего не слышно.

Когда мне удается, игнорируя тревожные сигналы скафандра, открыть криомодуль, ползущий по затылку водяной ком достигает ушей. Я изо всех сил трясу головой, но при нулевой гравитации жидкость обволакивает кожу, здоровенной каплей студня заливает левый глаз, наполовину меня ослепляя. Изо всех сил стараясь не ругаться, срываю печати криомодуля и рывком распахиваю дверцу.

Здесь, в Складке, спектр монохромный, все в оттенках черного и белого. Так что когда лампа криомодуля переключается на иной вид серого, я не сразу понимаю, что это за цвет, но вдруг…

Красная тревога. Стазис прерван. Модуль 7173 разбит. Красная тревога.

Мониторы мигают предупреждением, а я погружаю руки в вязкий гель, вздрогнув от пробившего скафандр холода. Понятия не имею, что будет, если вытащить девушку из криомодуля преждевременно, но оставить ее на волю Бури – это убить наверняка. А если я сейчас быстро отсюда не уберусь, со мной случится то же самое. Так что – да, дело пахнет керосином.

К счастью, корпус «Хэдфилда» разбился уже лет сто назад и в нем нет атмосферы, которая стала бы высасывать тепло из тела девушки. К несчастью, это значит, что и дышать ей нечем. Но препараты, которыми ее накачали перед заморозкой, достаточно замедлили метаболизм, и несколько минут без кислорода она выдержит.

Так что относительно неспособности дышать меня больше мое состояние беспокоит – учитывая, что вода продолжает поступать под шлем.

Девушка невесомо лежит на крышке модуля, привязанная шлангами капельниц, все еще облепленная криогелем. «Хэдфилд» снова дергается, и я рад, что не слышу, что же именно делает с корпусом Буря. Взрыв угольно-черной молнии прошивает стену совсем рядом, расплавляя металл. Вытекшая вода с каждой секундой подползает ближе ко рту.

Горстями зачерпывая вязкую массу с лица девушки, я швыряю ее через всю камеру, она шлепается на другие криомодули – их тут ряды за рядами, все заполнены тем же охлаждающим гелем, и в каждом плавает человеческая мумия.

Все мертвы. Сотни их. Тысячи.

Все до единого мертвы на этом корабле – кроме нее.

Голографический дисплей в шлеме мигает – молния расплавляет еще кусок корпуса. С бортового компьютера «Фантома» приходит сообщение:

ОПАСНОСТЬ. ИНТЕНСИВНОСТЬ БУРИ ВОЗРАСТАЕТ. РЕКОМЕНДУЮ НЕМЕДЛЕННО ПОКИНУТЬ ДАННУЮ ЗОНУ. ПОВТОРЯЮ: РЕКОМЕНДУЮ НЕМЕДЛЕННО ПОКИНУТЬ ДАННУЮ ЗОНУ.

Ага, спасибо за совет.

Надо бы девушку оставить здесь. Уверен, мне никто и слова не скажет. Какую галактику увидит она, когда проснется? Творец, да она мне спасибо скажет, если я брошу ее в Буре.

Но я оглядываю трупы в других модулях. Все эти люди неведомо сколько лет назад стартовали от Земли и залегли в спячку в ожидании новых горизонтов, а проснуться им уже не суждено. Тут я чувствую, что просто не могу бросить девушку здесь на погибель. На этом корабле хватает призраков и без того.

• • • • •

Отец любил рассказывать такие истории о призраках – про Складку. Мы с сестрой на них выросли.

Поздними вечерами он сидел и рассуждал о старых временах, когда человечество только делало первые робкие шажки прочь от Терры. Вот тогда, говорил он, мы впервые и открыли пространство между пространством, где ткань вселенной сплетена несколько иначе. И поскольку мы, терране, народ очень изобретательный, мы его и назвали в честь той единственной и волшебной возможности, которую оно нам предоставило.

Складкой назвали.

Возьмите лист бумаги и представьте себе, что это целиком галактика Млечного Пути. Вопросов можно задать много, но вы мне поверьте. Да просто взгляните на эти ямочки.

Так вот. А теперь представьте, что один угол листа – это где вы сейчас. А противоположный угол – через весь-весь-весь лист – другой край галактики. Топите хоть со скоростью света – сто тысяч лет будете добираться.

Да, но что будет, если сложить лист пополам? Вот теперь углы соприкасаются, да? И тысячи столетий пути превращаются в неспешную прогулку до конца улицы. Невозможное становится возможным.

Вот это нам и позволяет делать Складка.

Штука в том, что невозможное всегда имеет свою цену.

Отец нам рассказывал про это жуткие истории. Бури, вылетающие ниоткуда и отсекающие целые секции космоса.

Первые исследовательские корабли – попросту исчезнувшие. Ощущение «дыхания в затылок», будто ты ни на одно мгновение не остаешься один.

Оказывается, действие путешествия по Складке на разум тем сильнее, чем этот разум старше. Не рекомендуется никому после двадцати пяти лет без предварительной заморозки. Для службы в Легионе у меня есть семь лет, а после – остаток жизни мне светит лишь штабная должность.

Но в этот момент, всего лишь час с лишним тому назад, я веду «Фантом». Переплывая звездные моря в считаные минуты. Глядя, как размываются светила, космос между ними идет рябью и расстояние теряет смысл. И все же я начинаю его уже чувствовать – дыхание в затылок. Неслышные голоса издали. Я уже достаточно долго здесь пробыл.

Завтра – Набор.

Пора сворачиваться.

Творец, что я вообще тут делаю?

Начинаю прокладывать курс обратно к Академии Авроры, и тут на экран выходит сообщение. Повторяющееся. Автоматическое.

Сигнал СОС.

Под ложечкой начинает неприятно ныть. Я смотрю на эти три буквы на дисплее. Устав Легиона Авроры гласит, что все корабли обязаны откликаться на сигнал бедствия, но у меня сканер показывает Бурю возле источника сигнала, и ширина Бури – примерно четыре миллиона километров.

Компьютер выводит на экран код идентификации сигнала бедствия.

ИДЕНТИФИКАЦИЯ: КОРАБЛЬ ТЕРРЫ КЛАССА «КОВЧЕГ».

ОБОЗНАЧЕНИЕ: «ХЭДФИЛД».

– Не может быть… – шепчу я.

О катастрофе «Хэдфилда» знают все. В ранние земные дни экспансии в Складке исчез целый корабль. Этой трагедией окончился век совместных исследований космоса. Погибло около десяти тысяч колонистов.

И тут компьютер выдает на дисплей еще одно сообщение.

ВНИМАНИЕ! ОБНАРУЖЕН БИОСИГНАЛ. ЕДИНСТВЕННЫЙ ЖИВОЙ.

ПОВТОРЯЮ: ЕДИНСТВЕННЫЙ ЖИВОЙ.

– Дух Творца… – шепчу я.

• • • • •

– Дух Творца! – кричу я.

Очередная дуга квантовой молнии рвет корпус «Хэдфилда» в паре метров от моей головы. Атмосферы тут нет, да и все равно в ушах у меня вода, так что я не слышу, как кипит металл. Но в животе что-то дергается, и залившая шлем вода внезапно становится соленой на вкус. Она теперь накрыла рот – сухими остались только нос и правый глаз.

Нашел я девушку не сразу. Пришлось под приближающуюся Бурю прочесать лишенные света потроха «Хэдфилда», пролететь мимо тысяч трупов в криомодулях. Что их убило, как осталась жива эта единственная девушка – непонятно совсем.

Но наконец я ее нашел. Свернулась в модуле, закрыв глаза, будто просто задремала. Спящая красавица.

И сейчас, пока тряска вышибает из меня весь дух, она продолжает спать. Вода в шлеме плещется, я ее случайно вдыхаю, закашливаюсь, ловя ртом воздух. Минуты две еще до того, как я утону. И я поэтому просто выдергиваю у девушки дыхательную трубку, вырываю иглы капельниц из вен – кровь ее застывает в вакууме кристаллами.

Она все это время не шевелится. Но морщится, будто застряла в нехорошем сне.

Начинаю понимать это чувство.

Водяной пузырь покрывает уже оба моих глаза. Смыкается с обеих сторон над ноздрями. Я щурюсь на размытую картинку, держа девушку ближе к себе, и отталкиваюсь ногой от переборки. Мы оба невесомы, но при такой тряске корабля и почти ослепившей меня воде очень трудно держаться траектории.

Влетаем в блок криомодулей, наполненных давно умершими телами.

Интересно, скольких из них она знала.

Отлетаю от дальней стены, пальцами пытаюсь зацепиться.

Все брюхо корабля – сплошная путаница, сотни камер, набитых криомодулями. Но экзамен по ориентированию в невесомости я сдал с отличием. И точно знаю, куда нам надо. Даже знаю, как добраться до стыковочного ангара «Хэдфилда» и ждущего меня там «Фантома».

Только вода закрывает ноздри.

И уже не могу дышать.

Да, это звучит плохо, сам понимаю…

Ладно, это и есть плохо.

Но раз я не могу дышать, значит, мне и подача кислорода больше не нужна. И я нацеливаюсь в коридор, ведущий прочь от криомодулей. Хватаюсь за спину скафандра, нахожу нужную сплотку кабелей и выдергиваю их.

Взрыв высвободившегося O² действует как реактивный ранец, и мы летим.

Я крепко прижимаю девушку к груди. Свободной рукой направляю нас, щурясь сквозь заполнившую шлем воду.

Легкие горят. Молнии режут стену, плавя титан как масло. Корабль дрожит, нас бросает к стенам и консолям, я отталкиваюсь от них ботинками, как-то держась на курсе.

Наружу.

Прочь.

Мы в стыковочных ангарах, мой «Фантом» на дальней стороне – темное размытое пятно в моем подводном зрении. Огромные клубящиеся облака Бури ждут прямо за дверями ангара. Черные молнии в воздухе. Черные пятна в глазах. Вся галактика ушла под воду. Я почти оглох, почти ослеп, и только одна мысль возникает в мозгу.

Мы все еще слишком далеко от корабля.

Не меньше двухсот метров. И в любую секунду может взбрыкнуть дыхательный рефлекс, я вдохну полные легкие воды и тут, когда уже видно спасение, погибну.

Оба погибнем.

Выручай, Творец!

Бьет молния. Легкие орут. Сердце орет. Весь Млечный Путь орет.

Я закрываю глаза, думаю о сестре. Пусть у нее все будет хорошо.

Приступ головокружения – и я чувствую рукой прикосновение его. Металла. Знакомого металла.

Что за?..

Открываю глаза – и мы парим прямо рядом с моим «Фантомом». Входной люк под пальцами. Не может быть…

Я же никак не мог…

Тайлер, не время для вопросов!

Рву крышку люка на себя, втаскиваю внутрь нас обоих и захлопываю его. Тесная шлюзовая камера наполняется O², я срываю шлем и стираю воду с лица. Из легких вырывается дыхание, я сворачиваюсь в клубок, плавая в воздухе, ловя ртом воздух, частыми вдохами вентилирую легкие. Перед глазами пылают черные пятна, «Хэдфилд» мечется, мой «Фантом» бьется в стыковочных скобах.

Тайлер, надо действовать.

ШЕВЕЛИСЬ, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОБЕРИ!

Рванув на себя люк шлюза, втискиваюсь в кресло пилота. Легкие рвутся болью, из глаз текут слезы. Хлопаю по кнопкам системы запуска, врубаю реактивные двигатели еще до того, как нас отпустили стыковочные скобы, и вылетаю из брюха «Хэдфилда», будто мне хвост подожгли.

Буря ширится, катится за нами, все датчики в красной зоне. Тяга отбрасывает меня в кресло, на грудь давит гравитация ускорения. Я и так в кислородном голодании, и это уже слишком.

С трудом, трясущимися руками включаю свой сигнал бедствия – и начинаю тонуть. В белизне, что у меня за глазами. Она того же цвета, что звезды, мигающие из всей этой бесконечной черноты.

И какая же последняя мысль мелькает у меня, пока я не отрубился?

Не то, что я спас кому-то жизнь. Не то, что я понятия не имею, как мы проделали последние двести метров к шлюзу моего «Фантома», когда нас ждала верная смерть.

Мысль только одна: я пропустил Набор.

2. Аври

Я вся из бетона. Тело вырезано из куска камня, не могу шевельнуть и мышцей.

Только это я и знаю – что не могу шевельнуться.

Не знаю, как меня зовут. Не знаю, где я. Даже не знаю, почему ничего не вижу, не слышу, не осязаю, почему нет ни запахов, ни вкусов.

А потом… какие-то входные данные все же есть. Но это как когда падаешь и не знаешь, где верх, а где низ, или когда ударяет в тебя струей воды и непонятно, холодной или горячей, вот так и я не могу сказать, то ли слышу, то ли вижу, то ли чувствую. Просто знаю, что появилось что-то, чего раньше не было или чего я не ощущала, и я нетерпеливо жду, что будет дальше.

– Мэм, прошу вас, позвольте, я унигласс возьму! Я отсюда настроюсь на Набор удаленно. Еще смогу поймать последние этапы, пусть даже я только…

Это молодой мужской голос, и я вдруг понимаю слова, хотя не знаю, о чем он говорит, но в его тоне такое отчаяние, что у меня пульс скачет быстрее в ответ.

– Вы же понимаете, как это важно!

• • • • •

– Ты же понимаешь, Аврора, как это важно. – Голос мамы. Она стоит у меня за спиной, обняв меня за плечи. – После этой экспедиции все изменится.

Мы стоим перед окном. За толстым стеклом плывут клубы облаков или дыма. Я наклоняюсь, прислоняюсь к стеклу лбом и смотрю вниз. Теперь понимаю, где я.

Далеко внизу мелькает грязная зелень. Центральный парк, коричневое лоскутное одеяло, крыши лачуг и крошечные поля, нарезанные их обитателями, и рядом – бурая вода.

Мы на Западной Восемьдесят Девятой улице, в главном офисе «Ад Астра инкорпорейтед», где работают мои родители. Мы на запуске экспедиции «Октавия III». Родители хотели, чтобы мы понимали, зачем они это делают. Почему теперь нам светит год в школе-пансионе и разрыв всех связей с друзьями.

Это за два месяца до того, как маме сказали, что из экспедиции ее вышибли.

До того, как отец ей сообщил, что летит без нее.

У меня на глазах деревья Центрального парка начинают расти – быстро, как волшебный фасолевый стебель. В считаные секунды они достигают высоты окружающих небоскребов, лианы перехлестывают наше здание, как в ускоренной перемотке.

Они сжимают кольца, словно удавы, начинает трескаться штукатурка, с потолка летит тонкая пыль.

С неба снегом падают синие хлопья.

Но этой части воспоминаний не было никогда, и смотреть на это больно – нежеланно, неприятно, но почему – я точно сказать не могу. Я отшатываюсь прочь, освобождаюсь рывком, спотыкаясь, выбегаю снова в сознание.

Снова к свету.

• • • • •

Свет яркий, парень все еще разговаривает, а я, возвращаясь в пределы собственного тела, вспоминаю свое имя. Я – Аврора ЦзеЛинь О'Мэлли.

Нет, постойте. Я Аври О'Мэлли. Да, так лучше. Это я и есть.

И у меня точно есть тело. Это хорошо. Это прогресс.

Вернулось ощущение вкуса и запаха, и тут же я об этом жалею. Кошкин хвост, во рту будто две какие-то твари проползли, убили друг друга и сгнили.

Теперь голос женский, издалека.

– Твоя сестра скоро тут будет, если ты чуть подождешь.

И снова парень:

– Скарлетт идет сюда? Дух Творца, выпускная церемония закончилась? Сколько мне еще ждать?

• • • • •

Сколько мне еще ждать?

Я общаюсь с отцом в видеочате, и этот вопрос безостановочно наматывает круги в моей голове. Связь по спутнику идет с задержкой, выматывая мне все нервы, система вещания заставляет ждать пару минут, пока мои реплики дойдут до него на Октавии, потом еще пару минут, пока он ответит.

Но рядом с папой сидит Патрис, и единственной причиной, почему она здесь, может быть только одно: она сама хочет сообщить новость. Наверное, сейчас я услышу, что ожидание, определявшее мою жизнь последние два года, вот-вот закончится. Наверное, вся работа, которую я для этого проделала, сейчас даст результат и мне скажут, что меня выбрали в третью экспедицию к Октавии.

Сегодня мне исполняется семнадцать, и во всем времени и пространстве нет для меня лучшего подарка.

Но Патрис еще ничего не сказала, а папа разглагольствует о чем-то другом и улыбается так, будто все номера угадал в Мегаставке. Палатки его уже нет – они сидят перед настоящей стеной, с настоящим живым окном и всем, что положено, так что, видимо, колония действительно развивается. На коленях у него сидит один из шимпанзе, с которыми он работает на Октавии в рамках биологической программы. Когда мы с сестрой плохо себя ведем, он нас дразнит, называя шимпанзе лучшими из своих детей.

– Приемные дети меня радуют, – смеется он, поглаживая обезьяну. – Но я надеюсь вскоре увидеть здесь хоть одну из моих девочек, лично.

– Так это будет скоро? – спрашиваю я, не в силах более сдерживаться.

Про себя я испускаю стон досады, наклоняя голову набок и заставляя себя выждать четыре минуты до ответа. Но сердце у меня екает, когда я вижу, как мой вопрос наконец до них доходит. Папа улыбается по-прежнему, а вот Патрис… нервничает? Встревожена?

– Скоро, ЦзеЦзеЛинь, – обещает отец. – Но… сегодня мы по другому поводу звоним.

…Что? Неужто он действительно помнит про мой день рождения?

Он улыбается, все так же, и подносит руку к экрану.

Кошкин хвост, он Патрис держит за руку…

– Мы с Патрис много времени проводим теперь вместе, – говорит он. – И мы решили, что пора этому придать некоторый официальный статус и вместе поселиться. Так что когда ты прилетишь, нас станет трое.

Он продолжает говорить, но я едва слушаю.

– Я подумал, что ты можешь привезти с собой рисовую муку. И крахмал из тапиоки. Чтобы мы хоть раз отметили не синтетикой наше воссоединение. Приготовлю вам рисовую лапшу.

Я не сразу соображаю, что он закончил и ждет моего ответа. Смотрю на них – они держатся за руки. Полная надежды улыбка отца и болезненная ухмылка Патрис. Мысли о маме и попытки понять, что это будет значить.

– Ты шутишь, – говорю я наконец. – Ты хочешь, чтобы я это… праздновала?

Ругаться с четырехминутными задержками не получится, так что я продолжаю передачу, все сейчас скажу, пока у него нет возможности ответить.

– Прости, Патрис, что тебе это приходится слушать, но папе почему-то не пришло в голову поговорить со мной наедине. – Я обращаю взор к отцу, палец так жмет кнопку передачи, что костяшка белеет. – Во-первых, спасибо тебе за пожелания ко дню рождения, папочка. Спасибо за поздравления с очередной победой на всемирке. Спасибо, что не забыл написать Кэлли про ее сольный концерт – который, кстати, прошел с блеском. Но более всего спасибо тебе за вот это. Мама не прошла отбор на Октавию, так ты ей нашел замену? Ты же еще даже не развелся!

Я не жду их запаздывающего ответа. Не хочу слышать новые варианты старых оправданий или извинений. И тычу в кнопку окончания передачи.

Но не успеваю подняться с места, как застывшее изображение этих двоих приходит в движение. И я вижу вспышку света.

Такую яркую, что весь мир загорается белым. Я щурюсь, поднимаю руки перед собой – и понимаю, что их не вижу.

Я ничего не вижу.

• • • • •

Я вижу.

Лежу на спине и вижу потолок. Он белый, и какие-то кабели по нему плетутся, и где-то надо мной свет, от которого глаза болят. Я поднимаю руки, как было во сне, и почти удивляюсь, что вижу пальцы.

Но сны – снами, а имя свое я вспомнила. И помню свою семью. Я была в составе третьей транспортировки колонистов на Октавию III. Прогресс!

Может, я на Октавии, а это идет процесс выхода из заморозки?

Смотрю в потолок, щурясь на свет. Где-то рядом витают еще воспоминания, кажется, чуть-чуть – и достану их рукой. Может, если притвориться, что я смотрю вот сюда, в другую сторону от них, они потихоньку выползут. И тут я на них напрыгну.

Так что я пытаюсь думать о другом и решаю повернуть голову. Пробую влево – кажется, оттуда шел мужской голос. Ощущение – как у силача из видео, когда он тянет одной рукой здоровенный погрузочный дрон, и я преодолеваю его инерцию, каждый атом самой себя вкладывая в это усилие. Ощущение невероятно странное: безмерное напряжение, когда вообще ничего не чувствуешь.

Мои усилия вознаграждаются видом стеклянной стены, матовой до половины человеческого роста. Парень находится на той стороне, мечется туда-сюда, как зверь в клетке.

У меня в мозгу словно происходит замыкание от попытки обработать сразу много информации.

Факт: Он до ужаса потрясный.

Точеный подбородок, растрепанные светлые волосы, задумчивый взгляд и идеальный шрамик через правую бровь – ну милота невозможная. Этот факт сразу занимает в моих мыслях видное место.

Факт: Он без рубашки. Этот факт тут же начинает борьбу за место Самого Важного и, похоже, очень даже входит в сферу моих интересов.

Каковы бы они сейчас ни были.

Где бы я сейчас ни была.

Однако минуточку, минуточку, дамы и господа и все остальные. Тут у нас новый претендент на Факт Столетия. Все другие факты прошу чуть подвинуться.

Факт: Матовое стекло, конечно, все интересные подробности скрывает, но сомнений тут быть не может. Мой таинственный незнакомец расхаживает за ним без штанов.

Жизнь стремительно налаживается.

Он хмурится, наилучшим образом демонстрируя бровь со шрамом.

– Это ж целую вечность ждать! – говорит он.

• • • • •

– Это ж целую вечность ждать! – вновь жалуется стоящий передо мной мужчина. Мы стоим в очереди на криозаморозку, нас сотни, и пахнет здесь как в промышленной химчистке. У меня в животе бабочки пляшут – но это не от нервов, а от волнения. Меня для этого момента тренировали годами. Я за свою стажировку дралась когтями и зубами. И заслужила.

С мамой и сестренкой Кэлли я попрощалась вчера, и это была самая тяжелая часть отлета – куда тяжелее других. После истории с Патрис я с папой не говорила и не знаю, кто из нас что скажет, когда мы увидимся. Сама Патрис ведет себя нормально – отправила мне несколько справочных документов, которые надо прочитать, все очень дружелюбно и профессионально. Но почему из всех, кого можно было, отец выбрал женщину, которая будет моим инструктором?

Спасибо, папочка, еще раз.

Я постепенно продвигаюсь к началу очереди. Через минуту мне идти в душевую, где я натру себя до блеска, натяну тонкий серый комбинезон и шагну в капсулу. Нас сперва отключают, а дыхательные и питательные трубки вставляют уже потом.

Девушка в очереди за мной, с виду моих лет, ужасно нервничает, взгляд мечется по всему помещению, будто отскакивая от предметов.

– Привет! – говорю я, пытаясь улыбнуться.

– Ну, привет, – отвечает она, и голос дрожит.