Текст книги "Подобно тени"

Зарек хмурился и что-то раздраженно говорил, размахивая руками. Она сидела неподвижно, зажав ладони между колен, и молчала. Я почти не сомневался, что он говорит обо мне.

Неожиданно его гнев прекратился, он приблизился к ней, заискивающе улыбаясь, и положил тощие ручонки ей на плечи.

Меня бросило в пот. Едва не сорвав дверцу с петель, я до предела высунулся наружу, вцепившись в дверную раму, стараясь ничего не пропустить.

Она сбросила его руки с плеч и встала. Он продолжал бормотать что-то с видом побитой собаки, но она казалась непреклонной. Она молча смотрела на него своими невероятными глазищами, скрестив на груди руки.

Внезапно он обмяк, его лицо скривилось в гримасе отчаяния, он покачал головой и выскочил из комнаты, не затворив двери.

Несколько секунд она смотрела в пустой проем, потом погасила сигарету, закрыла дверь на замок, подошла к окну и взглянула в мою сторону.

Я отступил в тень. Смутное подозрение охватило меня: не может ли она знать, что я отсюда, с чердака, наблюдаю за ней? Когда она задернула штору резким, решительным движением, подозрение превратилось в уверенность.

Глава пятая

Следующие три дня катились по накатанной колее: в восемь утра я отвозил Зарека на Вардур-стрит, в шесть вечера привозил назад в «Четыре ветра». Днем я околачивался в приемной или возил его в Ист-Энд по делам, в которые он не считал нужным меня посвящать. Вечерами я играл с ним в шахматы, потом обходил ферму, запирал замки и ложился спать.

Я все еще ночевал в комнате для прислуги. Пока она хочет избавиться от меня, лучше сидеть тихо и не трепыхаться. Начни я требовать другую комнату, ей не составит труда расписать Зареку, как ее оскорбляет мое недовольство, а уж после вышвырнуть меня из дома будет парой пустяков. Я знал: стоит мне хоть раз по-настоящему проштрафиться – и она ринется в атаку.

После той первой ночи, когда я дотронулся до нее, наши отношения превратились в своего рода «кошки-мышки»: она пыталась спровоцировать меня на бунт, я держался на почтительном расстоянии.

Я безропотно выполнял ее поручения: таскал уголь, колол дрова, кормил цыплят, разжигал камин, мыл окна.

Прикажи она вычистить выгребную яму, я бы не отказался. Я бы сделал что угодно, лишь бы остаться в доме. Рано или поздно она будет моей – я был уверен в этом. Невозможно не получить то, чего так страстно желаешь, надо просто не сплоховать в нужный момент.

Зарека мое поведение повергало в растерянность. Когда в семь утра он обнаружил меня моющим окна, в его глазах мелькнуло нечто похожее на ужас.

– Это Рита заставила вас?

– Она сказала – окна грязноваты, и с этим не поспоришь. Проснулся я рано, заняться было нечем, так что я подумал, почему бы не помыть их.

Зарек озадаченно почесал лысину:

– Вы не обязаны этого делать, я нанимал телохранителя, а не слугу.

Это не обмануло меня ни на секунду. Стоит ей намекнуть, что я был груб, и я вылечу отсюда в момент. Если мужчина хочет сына, не трудно догадаться, чью сторону он примет в перепалке. И без сомнения, Зарек хотел сына так же сильно, как я хотел его жену. Единственная разница между нами, что он не стенал об этом, лишь когда говорил о делах или играл в шахматы, а мне приходилось держать рот на замке. В остальном мы мало чем отличались: наши желания концентрировались на ней, а ей, похоже, было равно плевать на нас обоих.

Каждый вечер, обходя ферму, я поднимался на сеновал, будто бы для того, чтобы убедиться, нет ли в окрестности чужаков, и смотрел на ее окно. Ни разу с того первого вечера шторы не оказались раздвинуты, но всякий раз, когда я замечал ее движущийся силуэт, в висках начинала стучать кровь и язык прилипал к нёбу. Я знал, что буду приходить сюда, даже если все, что мне позволят увидеть, – лишь тень.

За три дня я узнал Зарека лучше. Он оказался вовсе не таким засранцем, каким выглядел, и был чертовски умен. В голове у него постоянно крутились три вещи: сын, деньги и шахматы, именно в этом порядке.

Я так в точности и не выяснил, что у него за бизнес, потому что в наших поездках он не выпускал меня из машины, но кое-какие догадки у меня имелись. Он курсировал между магазинчиками Ист-Энда, всякий раз выходя то с пакетом, а то и с парой чемоданов, которые небрежно бросал на заднее сиденье, – вещи наверняка либо краденые, либо с черного рынка. Мне до смерти хотелось узнать, сколько он на них зарабатывал, но, как и с Ритой, тут не стоило торопиться. Рано или поздно он начнет доверять мне, и тогда все будет зависеть лишь от моей ловкости. А пока я запоминал адреса, имена и лица, вертелся поблизости, встревая в его беседы с друзьями при каждом удобном случае, изо всех сил стараясь казаться своим в доску.

Оставалась Эмми. При нашей первой встрече я пошел не с той карты. Как выяснилось, Эмми с ума сходит по Зареку и готова для него на все. Зарек следовал ее советам безоговорочно. Письма с угрозами напугали ее не меньше, чем его, и нанять телохранителя предложила именно она.

Только слепой идиот мог не понять этого сразу. Будь я с ней тогда поласковее, она бы ела у меня с рук; но в моих глазах она была всего лишь ничтожной рябой еврейкой, и я кривил рожу, изображая при виде нее едва ли не рвотные позывы.

И вот я получил то, что заслужил: лютую ненависть, ждущую своего часа, чтобы поквитаться, – а это опаснейший род ненависти.

Но я был самодовольным болваном, и мне было плевать. Меня волновали только деньги Зарека и Рита. Эмми казалась мне ходячим анекдотом.

Если с Эмми я прокололся, то с Зареком все было на мази. Мало-помалу я научился держать чувства к Рите под контролем, не лез в ее присутствии на стенку и даже был способен сосредоточиться на шахматах.

Шахматам меня научил один русский, который когда-то несколько раз сразился с Алехиным и даже выиграл у него партию. Я сидел с ним в лагере для военнопленных в Германии, и мы играли в шахматы восемнадцать месяцев по пять часов в день.

Зарек был тоже не промах, и наши шахматные поединки походили на настоящие турниры.

Если Рита уходила спать, я выигрывал, но в ее присутствии мои мысли разбредались, и победа доставалась Зареку. Что, впрочем, не мешало ему считать меня одним из самых оригинальных игроков, с какими его сводила судьба, и наши вечерние баталии укрепляли его симпатию ко мне, как ничто другое.

Кое-что еще привело его в отличное расположение духа. Каждое утро четверга весь прошедший месяц он получал эти письма с угрозами, но в этот четверг письма не было. Он лучился от счастья, выглядя обновленным, как собственная улучшенная версия, и только тогда я понял, насколько анонимки страшили его.

– Вы отпугнули их, Митчелл! Они заметили вас и испугались!

Меня это начинало напрягать. Если угроза анонимок рассеется, он вполне может сообразить, что, каким бы замечательным шахматистом я ни был, раскошеливаться на десять фунтов в неделю только за это – чрезмерная роскошь.

Но на четвертый день, в пятницу, мне вдруг улыбнулась удача.

Утром мы поехали в Шордич, где загрузились очередными пакетами, и двигались в Вест-Энд, когда он внезапно сказал:

– Завтра я уезжаю в Париж, думаю, на недельку-другую. Сопровождать меня туда нет необходимости.

Мое сердце остановилось: запахло увольнением. Вряд ли он собирается предоставить мне оплачиваемый отпуск.

– И что насчет меня?

– Я был бы рад, если бы во время моего отсутствия вы согласились присматривать за домом.

При мысли, что он собирается оставить меня в «Четырех ветрах» наедине с Ритой, кровь бросилась мне в голову.

– Разве миссис Зарек не способна позаботиться о доме сама?

– Она поедет со мной.

Черт, я должен был сообразить, что не настолько он непроходимо туп.

– Значит, я должен буду следить за домом, кормить цыплят и отпугивать воров?

– Вы меня очень обяжете. Уже два года моя жена никуда не выезжала, все из-за этих птиц, понимаете? Я обещал, что в следующую поездку в Париж возьму ее с собой. Вам нужно только покормить их, и вы свободны на целый день. Ну и конечно, вы будете держать дом в чистоте, о’кей? Пользуйтесь машиной по своему усмотрению, но обязательно возвращайтесь до темноты. Чтобы лисы не перетаскали цыплят, понимаете?

– Все будет в порядке, не волнуйтесь. А что насчет вашего бизнеса? Может, я могу быть чем-то полезен?

Он бросил на меня хитрый уклончивый взгляд и энергично замотал головой:

– Нет-нет, цыплят будет достаточно. Бизнес – это личное. Эмми с этим справится.

– Как скажете. Я просто хотел помочь.

На сегодня работы для меня больше не было. Остаток дня я изнывал от скуки в приемной, зачитав «Ивнинг стандард» до дыр, пока Зарек и Эмми шептались в кабинете.

Пару раз, прижав ухо к дверной панели, я попытался разобрать, что за тайны мадридского двора они обсуждают, но результат не стоил усилий – из-за сработанной на совесть двери не доносилось ни звука. Мысль, что Зарек выкладывает подноготную своих делишек не мне, а этому маленькому толстому чудовищу, бесила неимоверно, хотя, с другой стороны, нелепо было бы ожидать, что он проникнется ко мне безграничным доверием всего за четыре дня.

Если подумать, вместо того чтобы тешиться мечтами об эфемерном сыне, которого ему все равно не видать как своих ушей, ему следует усыновить меня. Возраст у меня подходящий: мне двадцать семь, ему где-то около шестидесяти. И кто, как не я, заслуживает этот дивный шахматный набор? Пусть только даст мне возможность поучаствовать в своих авантюрах – я покажу, на что способен.

Однако такие дела не делаются в спешке. Я уже нравлюсь ему, конечно, но от «нравиться» до «стать наследником» дистанция огромная. Сейчас следует стать его тенью и терпеливо ждать, пока он созреет. Проблема в том, что стать его тенью пока не очень-то получается.

Они вышли из кабинета в половине седьмого, он – в своем кошмарном пальто и с сигарой в зубах, она – с сытым видом сожравшей канарейку кошки и с таким самодовольным взглядом, что я едва удержался, чтобы не запихать газету в ее ухмыляющийся ротик.

– Что ж, время расходиться по домам.

Я поднялся:

– Если я могу чем-то помочь мисс Перл, пока вас не будет, ей достаточно дать мне знать. – Я постарался изобразить крайнюю степень простодушия.

Они переглянулись. Эмми покачала головой.

Вот когда я понял, какого свалял дурака при первой встрече. Подольстись я к ней тогда, она сейчас не воротила бы от меня заплывшую жиром мордочку, и я был бы в деле. А не остался бы сторожить курятник.

– Все в порядке, Эмми справится.

Из офиса мы направились к автостоянке.

«Остин» приветливо поблескивал вымытыми стеклами. Облупившаяся краска и вмятины на капоте, конечно, никуда не делись, но в остальном я славно над ним поработал.

Четыре дня назад машина слова доброго не стоила. Двигатель дышал на ладан: масло поднималось по валику трамблера и забрызгивало его головку, во-первых, и один из клапанов залип, во-вторых. Свечей никто не касался со дня покупки, а компрессия двигателя была как у молочного пудинга.

Я починил клапан, поправил маслоотражатель на валике, купил новый набор свечей и зачистил угольные контакты трамблера. Теперь я мог разогнать машину до семидесяти миль в час легким движением руки, но Зареку об этом говорить не торопился. Хватало и устойчивых пятидесяти, чтобы он смотрел на меня как на чудотворца.

Когда мы вывернули на Уотфордскую объездную дорогу, я пробурчал:

– Женщины могут сладить с простыми вещами, но когда доходит до тяжелой работы – наступает время мужчин.

– О чем это вы?

– Да так, мысли вслух. Но раз уж вы спросили… У вас есть бизнес, который требует присмотра; вы уезжаете и оставляете его практически на произвол судьбы. Я полагал, что бизнесмен с вашим опытом предпочтет оставить дела, скорее, на умного и решительного мужчину, чем на женщину, какой бы сообразительной она ни была. Может, это и старомодно, но, я считаю, место женщины – на кухне.

Моя тирада была прервана сдавленным кудахтаньем: Зарек корчился от смеха, зажав рот руками.

– Не любите Эмми, хей? Я заметил. Вот что я скажу: вы ее недооцениваете. Я знаю Эмми десять лет, и с каждым годом она становится все умнее. Ни один мужчина и в подметки ей не годится. Я далеко не глуп, но она в десять раз умнее меня. Вы судите по внешности, а я оцениваю мозги. Ее мозгов хватило бы на троих таких, как я, и на десятерых таких, как вы. Без обид, Митчелл.

И этого мерзавца я собирался назвать отцом!

– Дело ваше, мистер Зарек.

– Вот именно.

В аэропорт супруги решили выехать ранним утром, чтобы успеть на десятичасовой рейс. Он, в неизменном пальто, судорожно прижимал к себе дипломат, она, в твидовом костюме и с манто, переброшенным через руку, смотрела, как всегда, холодно и отстраненно.

До этого она ни разу не показывалась в юбке, и в первый момент я не узнал ее. У нее оказались длинные стройные ноги Марлен Дитрих – за попытку маскировать такое сокровище штанами следует сажать в тюрьму.

Мы прошли к птичьим клеткам, и она монотонным голосом огласила инструкцию по кормлению, не снисходя даже до взгляда в мою сторону. Мне хотелось схватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока хоть проблеск жизни не мелькнет на этом прекрасном каменном лице.

За всю дорогу до аэропорта супруги не сказали друг другу ни слова. Они сидели на заднем сиденье, и время от времени я ловил на себе ее взгляд: ее глаза были пусты, губы сжаты в жесткую линию.

Зарек разглагольствовал о вчерашней шахматной партии. Весь вечер Рита провела наверху, пакуя вещи, и я был в ударе, расставляя Зареку ловушку за ловушкой. Что мне в нем нравится, так это то, что, даже бесславно продув, он способен искренне восхищаться моим эндшпилем, сравнивая его с игрой своего обожаемого отца.

Рассеянно слушая его болтовню, я лениво размышлял, каково будет Рите показаться на людях в сопровождении чучела в клоунском наряде. Обычно появление Зарека на публике производило нечто вроде фурора, уж не знаю, за кого его принимали зеваки – за звезду ближайшего мюзик-холла или за городского сумасшедшего. Почетный эскорт в моем лице, как правило, плелся сзади, пыхтя от раздражения.

Что-то мне подсказывало: нескольких любопытствующих взглядов будет недостаточно, чтобы вывести ее из себя.

Я загнал машину на стоянку аэропорта, и наша компания начала выгружаться из машины. Пока я возился с баулами, а Зарек отправился в зал прилетов, она стояла рядом со мной, дымя сигаретой.

– Вы не опоздаете?

Она скользнула по мне безразличным взглядом:

– Это мои проблемы.

– Безусловно. Я просто пытаюсь начать разговор.

– Надеюсь, в наше отсутствие вы не приметесь водить в дом женщин.

Кровь бросилась мне в лицо: эта чертовка еще и мысли читает.

– И не собирался! С чего вы взяли?

Изумрудные глазищи напряженно изучали мое лицо.

– Встречала подобных типов раньше. И к слову сказать, пока нас нет, поищите-ка другую работу. И надеюсь не увидеть вас по возвращении.

Я не нашелся что ответить и лишь беспомощно таращился в ее холодные глаза.

Наконец вернулся Зарек в сопровождении высокой блондинки в форме стюардессы.

– Все устроено, мисс Робинсон все организовала. Мисс Робинсон, познакомьтесь с моей женой. – Он потирал ручки, сияя широкой улыбкой проказливого клоуна. – Рита, мисс Робинсон опекает меня уже два года, она очень компетентная, очень добрая девушка.

Рита процедила слова приветствия и натянуто улыбнулась.

– Вы можете занять свои места. – Мисс Робинсон явно занервничала. – Осталось пять минут до отправления. Я положила газеты и журналы на ваши сиденья. И попросила мисс Джойс приглядеть за вами во время путешествия.

– Я же говорил, все на высшем уровне. Золотая девушка! Вы справитесь с сумками, Митчелл?

– Легко.

Я уже полностью пришел в себя. Она застала меня врасплох, вот почему я растерялся, но больше этот номер у нее не пройдет.

Наша процессия, с Зареком во главе, двинулась вперед, являя собой, без сомнения, впечатляющее зрелище, – в лучах слабого осеннего солнца пальто полыхало жизнерадостным пламенем.

Рита сразу поднялась в салон самолета, но Зарек суетился вокруг багажа, пока его не погрузили на борт, потом пожал руку мисс Робинсон, и я заметил, как пятифунтовая бумажка перекочевала из ладони в ладонь.

– Не скучайте, Митчелл. Я сообщу о своем возвращении. Не забывайте о лисах.

Убрали трап, и двери захлопнулись. Мы с мисс Робинсон стояли и смотрели на разгоняющееся по взлетной полосе воздушное судно.

Когда самолет поднялся над ангарами, я повернулся к девушке: свежий цвет лица, очки в тонкой оправе, достаточно привлекательная, если вас заводят женщины в форме. С первого взгляда было ясно, что по части мужчин опыта у нее как у ягненка, но, несмотря на невинное личико, пятифунтовую банкноту она перехватила довольно ловко.

– Грандиозный малыш. – Я постарался ослепить ее простодушной улыбкой бойскаута.

– О да, он действительно замечательный человек.

– Только вот пальто…

Она расхохоталась звонким, искренним смехом:

– Не представляю его без этого пальто. Сначала оно показалось мне ужасным, но потом… Думаю, оно идет ему.

– Он так расхваливал вас своей жене.

– О, он очень добрый. Я с удовольствием оказываю ему услуги. Он часто летает нашей компанией.

Держу пари, я бы тоже получал удовольствие, оказывая услуги по пять фунтов за штуку.

Я оглядел ее снова, размышляя, стоит ли провести с ней вечерок, но решил не заморачиваться. К чему совершать лишние движения, если у меня есть Нетта?

– Приятно было познакомиться, но пора возвращаться к трудам праведным. Я, видите ли, слежу за его цыплятами.

– В самом деле?

– Без дураков. Вообще-то, этим занималась его жена, но, видимо, решила проверить, не пригрел ли он пару цыпочек в Париже.

Реакция последовала незамедлительно:

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

Она развернулась и пошла в зал ожидания, выражая напряженной спиной законное негодование.

Глава шестая

После отъезда Зареков я собирался смотаться в Лондон за Неттой, чтоб разделить с ней многотрудную уединенность сельской жизни, но стычка с Ритой лишила эти планы всякой прелести.

«Встречала подобных типов раньше». Ее слова до сих пор заставляли меня бледнеть от ярости. Удовольствия убедиться в своей правоте я ей не доставлю. Тем более что меня ждут развлечения, которые придутся ей по вкусу еще меньше.

Я возвращался в «Четыре ветра», полный злой решимости перерыть весь дом в поисках компромата. За три года здесь должно было скопиться немало свидетельств: писем, счетов – любых документов, проливающих свет на прошлое.

У меня была неделя, целых семь дней, за которые я обшарю комнату за комнатой, суну нос в каждую щель, вывернусь наизнанку, но обнаружу, как ее можно прищучить.

Пустой дом встретил меня недоброй тишиной. Я поставил машину в гараж, отпер входную дверь и замер в холле, прислушиваясь.

Ничто в доме не напоминало о Зареке, но все каким-то сверхъестественным образом дышало ею. Казалось, она вот-вот спустится по лестнице, или наверху зазвучат ее шаги, или я услышу ее угрюмый хрипловатый голос. Я даже чувствовал запах духов – легкий аромат мускуса, который обычно предвосхищал ее появление.

Я обошел комнаты цокольного этажа, поднялся наверх, заглянул в ванную, в комнату Зарека, гостевую, сунулся даже в собственную каморку. Ее комнату я оставил напоследок.

Когда я повернул ручку двери, то обнаружил, что комната закрыта.

На мгновение меня захлестнуло ощущение ее молчаливого присутствия за запертой дверью, я отрывисто постучал, содрогаясь от собственной глупости, выругался и бросился вниз по ступенькам.

На обратном пути из аэропорта я запасся спиртным, взяв в придорожном магазинчике по бутылке виски, джина и дюбонне. За виски заломили аж семьдесят пять шиллингов, но хотелось себя побаловать.

Плеснув в бокал на три дюйма скотча, я зажег сигарету и расположился перед остывшим камином.

Почему она заперла дверь? Догадалась, что я попытаюсь обыскать комнату? Вполне возможно – дурой ее не назовешь. Тогда что там спрятано? Дверной замок, старый и тугой от грязи и ржавчины, было не вскрыть, не повредив двери.

Оставалось только окно.

Я проглотил виски в два глотка, вышел во двор и, шлепая прямо по напитанному влагой газону, прошел вдоль фасада дома. Ее окно было закрыто на шпингалет. С ним, конечно, придется повозиться, но можно попытаться использовать стамеску, – главное, не повредить древесину.

Нельзя было забывать и об осторожности. Хотя дом находился за околицей деревни, на отшибе, связанный с внешним миром лишь разбитой проселочной дорогой, где нечасто можно было кого-нибудь увидеть, кроме разве что пары-тройки усталых рабочих, возвращающихся в деревню с дальних ферм, да заплутавшего торгового фургона, кто-нибудь по чистой случайности мог заметить, как я вскрываю окно. И без сомнения, донести об этом Зареку.

Безопаснее было дождаться ночи, но вряд ли у меня получится ювелирно взломать запор с фонарем в зубах.

Вернувшись в дом, я приготовил на скорую руку ужин, не переставая напрягать мозги в поисках приемлемого решения. Пища телесная явно пошла им на пользу: я вспомнил о таком непредосудительном занятии, как мытье окон. Трудно заподозрить в злом умысле человека с тряпкой и ведром воды.

Разыскать ведро с тряпкой, стамеску и стремянку было делом нескольких минут; вскоре к ним добавилась тонкая деревянная планка, которую я собирался использовать для защиты оконной рамы. Я установил стремянку у водостока, подвесил на крюк ведро и вскарабкался к окну. Пейзаж вокруг, насколько хватало глаз, радовал безлюдностью и тишиной, и я сосредоточился на раме. Тонкая стамеска легко проникла в щель между створками. Выдавить шурупы, которыми был прикручен засов, не составило труда – они едва держались в прогнившей древесине, и, когда я надавил, шпингалет с глухим стуком упал на ковер спальни. Я подцепил стамеской раму, потянул ее на себя, и окно, крякнув, распахнулось.

Лишь подоконник отделял меня от цели, когда я бросил взгляд через плечо и оторопел: у ворот, внимательно за мной наблюдая, стоял человек в макинтоше и черной фетровой шляпе. Моя левая нога, дернувшись, соскользнула с перекладины, и я едва удержался на лестнице, но, впрочем, быстро взял себя в руки, скользнул по незнакомцу нарочито равнодушным взглядом и отвернулся. Стамеска мгновенно оказалась в кармане, в руках материализовалась мыльная тряпка, и я принялся сосредоточенно размазывать по стеклу грязь. Холодные струйки пота потекли по спине. Хмырь в шляпе был мне совершенно незнаком, и как хорошо он знает хозяев, приходилось только гадать.

Он открыл ворота и направился ко мне, глядя озадаченно и хмуро.

Это был высокий седоволосый мужчина, с изможденным лицом и длинным костлявым носом, словно созданным для того, чтоб лезть в чужие дела. Он остановился у лестницы и близоруко прищурился. Судя по «собачьему ошейнику», выглядывающему из-под макинтоша, он был местным викарием.

Я заговорил первым:

– Вам нужна миссис Зарек? Сожалею, но она в отъезде.

– Что вы там делаете, молодой человек?

– Протираю окно, как видите.

– Я стою здесь уже несколько минут, наблюдая за вашими попытками его открыть.

– Совершенно верно. Собираюсь помыть его изнутри. Распоряжение миссис Зарек.

– Мне показалось, вы его взломали.

Похоже, тип из тех проныр, что ничего не упустят. Я изобразил свою фирменную бойскаутскую улыбку:

– Так и есть. Древесина разбухла от влаги, а мне было лень тащиться в дом, чтобы мыть стекло из комнаты. Или вы думаете, я вор?

Он смутился и издал сочный смешок, по какому безошибочно узнаешь священнослужителя.

– Я этого не говорил. Но я не встречал вас здесь раньше, и вдруг вижу, как вы лезете в окно…

Я спустился со стремянки, улыбаясь все также простодушно.

– Я шофер мистера Зарека и здесь недавно. Он и миссис Зарек отправились на неделю в Париж, а меня оставили присматривать за цыплятами.

Близорукие глаза под насупленными бровями прищурились с сомнением.

– Я собирался выпить чаю, не хотите присоединиться?

Лицо служителя церкви просветлело, и облачка недоверия растаяли, как утренняя дымка при свете дня: правильно понимая, на чем стоит извечное единство пастыря и его паствы, я не мог оказаться взломщиком.

– Очень любезно с вашей стороны.

По пути в столовую у меня в голове мелькнула мысль, не придушить ли его и не сбросить ли в старый колодец на заднем дворе, но я решил не торопиться.

Болтать он принялся, как только чайник зашипел на огне, и больше уже не останавливался, развернув передо мной красочную панораму своей многотрудной жизни. В подробностях поведал о юношеских страданиях, постигших его в Южной Африке в связи с нездоровьем, и о том, что думает об этом его епископ, и жена епископа, и, конечно же, он сам.

Его певучий говорок лился неудержимым потоком, безжалостным, как Ниагарский водопад; я тупо глядел, как он прихлебывает чай, ожидая, когда же он замолчит, погрузившись в сонный морок, давно потеряв нить повествования, что, впрочем, не имело значения, поскольку он не ждал ответных реплик.

Грешники в аду, должно быть, страдают, как я страдал в эти два часа, изнывая от желания впихнуть чашку в неутомимую глотку.

Наконец я не выдержал:

– Простите, что прерываю, но мне нужно покормить цыплят до темноты.

Он споткнулся на полуслове, забыв закрыть рот, и недоуменно уставился в окно:

– Господи помилуй! Уже так поздно?

Под гипнозом собственного голоса проклятый пустомеля забыл о времени.

– Я должен торопиться. Жена небось удивляется, куда я запропал.

Не дожидаясь, пока он опять заведет свою шарманку, я поспешил вытолкать его за дверь.

– Не могли бы вы передать миссис Зарек, что я заглядывал? Много раз пытался поговорить с ней, но, когда бы ни звонил, никто не брал трубку.

Злосчастный идиот и не догадывался, как близко к встрече с Господом был в этот момент. Нечеловеческим усилием воли я притушил в глазах адское пламя: он вообще не знал ее! Когда бы она ни заприметила несносного болтуна, она тут же пряталась в доме. А я без толку убил два часа лишь из-за того, что считал их старыми знакомыми.

– Может, на неделе вы выкроите время и навестите меня? Мы бы могли еще многое обсудить. У меня есть фотографии африканского вельда, которые действительно стоит посмотреть.

– Я занят! И вам лучше не звонить, пока миссис Зарек не вернется. Мне платят не за услуги телефонистки. Мистеру Зареку это может не понравиться.

Он испуганно попятился:

– Тогда, может, как-нибудь вечерком?

– Вечерами я тоже занят! Всего хорошего.

Я захлопнул дверь у него перед носом.

Было уже восемь вечера и довольно темно, когда я вновь взобрался по стремянке и уже без помех проник в ее комнату. Она оказалась совсем не такой просторной, какой выглядела из окошка сеновала, и куда более убогой: обшарпанная мебель, слой пыли на зеркале, клубы пыли на полу – нелюбимое, неухоженное место. Может, она мечтала о чем-то шикарном и современном и прибирать в этой комнате не было ни сил, ни желания?

Запах мускуса и слабый аромат ее тела витал в воздухе.

Туалетный столик был завален баночками из-под крема, полупустыми флаконами духов, ватными палочками. На комоде я заметил пепельницу, набитую окурками со следами губной помады.

Я заглянул под кровать. Пара туфель валялась в заросшем паутиной углу, словно сброшенная с ног впопыхах и забытая навсегда.

Я долго пытался прикурить, ломая спички дрожащими пальцами. Странным образом эта неприбранная комната возбуждала меня, как будто ее хозяйка стояла, обнаженная, за моей спиной.

Я подошел к туалетному столику и выдвинул ящики: пудреница, пуховки, несколько тюбиков помады, смятые носовые платки, пара шелковых подвязок, сетка для волос – обычные женские безделушки.

Одну за другой я осмотрел вещи, стараясь сохранить их беспорядочное нагромождение в первозданном виде, задвинул ящики, повернулся к гардеробу и оторопел. Красная потная рожа уставилась на меня из зеркала воспаленными глазами.

– Похоже, ты влип, старичок. На этот раз по-настоящему влип, и ты знаешь это, и она знает это тоже.

Ну вот, четверти часа в ее комнате мне хватило, чтобы начать разговаривать с самим собой; если так пойдет, не за горами пора душераздирающих безумных завываний.

На подгибающихся ногах я приблизился к гардеробу и открыл дверцы.

Плотный ряд вешалок с платьями, пальто, юбками занимал его главную секцию. Три наряда, задвинутые в глубину шкафа, привлекли мое внимание: короткие белые туники, расшитые пайетками, и узкие трико в пару к ним. В углу стояли высокие, до колен, белые сапоги, тоже украшенные пайетками.

Я снял с вешалки один из костюмов: такой наряд подошел бы профессиональной фигуристке, но с этой версией не состыковывались сапоги.

Не могла ли она в прошлом выступать в варьете или что-нибудь в этом роде?

Ярлык на изнанке туники извещал, что она произведена в Каире. И Зарек, помнится, делился воспоминаниями о жизни в Каире.

Там, возможно, они и встретились.

Я повесил костюмы назад и продолжил обыск. Дело двигалось медленно, но я не хотел ничего пропустить и еще меньше хотел глупо подставиться, сунув какую-нибудь мелочь не на свое место.

В одном из выдвижных ящиков обнаружилась деревянная шкатулка, перевязанная черной лентой, битком набитая письмами и фотографиями. На первом же фото я увидел Риту в тунике и сапогах.

Она балансировала на вытянутых руках высокого широкоплечего брюнета в белой шелковой рубашке и черных испанских брюках. Она вытянулась струной, обе ее ступни были зажаты в его ладонях, руки сложены на груди – поразительный образчик балансировки, и еще более поразительная демонстрация физической силы.

Там были и другие фотографии с ней, и другие акробатические трюки.

Ее партнер всегда находился рядом, в основном исполняя роль подставки, – великолепная груда мышц, смазливый, как кинозвезда, и сильный, как бык.

Не знаю, сколько она весила в то время, но все ее соблазнительные округлости и тогда были при ней. Навскидку я бы оценил ее вес в девять с половиной стоунов[14]14
  Стоун – британская единица измерения массы, равная 14 фунтам или 6,35 кг.


[Закрыть], и долго держать ее на вытянутых руках даже мне было бы не по силам.

Я отложил письма в сторону, предвкушая увлекательное чтение в уютной постели гостевой комнаты, куда я уже успел перетащить свои пожитки. Можно при нужде побыть и аскетом, но нет смысла корежиться на кушетке в каморке, когда этого все равно никто не оценит.

Следующие два часа я обшаривал полки и ящики гардероба, массивный сундук возле двери – и не нашел абсолютно ничего. Ни единой зацепки, объясняющей, зачем ей понадобилось запирать комнату. Конечно, оставалась надежда на письма, но весьма эфемерная: уж больно открыто они хранились.

То, что скрывают, прячут более изобретательно.

Злой и голодный, я спустился в столовую, подкрепился виски и холодной курятиной и упрямо продолжил обыск.

Я едва не обнюхал каждый дюйм комнаты, прощупал матрас, простучал пол и стены – и наконец нашел! В узком простенке за гардеробом, почти вне досягаемости, на крюке висела портативная печатная машинка в потертом кожаном футляре. Я осторожно выудил ее из-за шкафа и вытащил из футляра.