Текст книги "Азъ есмь Софья. Царевна"

С Анной Морозовой надо было что-то делать. В итоге мнения поделились. Татьяна и Анна предлагали вообще либо уронить нахалку с крыши терема, либо отравить. На выбор.

Софья была сторонницей более мягкого решения проблемы. Сплавить Анну куда-нибудь в Учертанароганск, пусть сидит там и о жизни думает. Ее поддерживал Иван Морозов.

Алексей колебался, потом еще послушал все аргументы и предложил свой план.

Отправить Анну на промывание мозгов куда-нибудь в монастырь. Ах, не создана она для монастырской жизни? Вот уж не вопрос…

Приспособится. Начнет стучать на товарок настоятельнице, выбьется в лидеры, найдет себя или помрет – ее трудности. В конце концов, ее никто не заставлял пакостить.

Потом на обсуждение пригласили протопопа Аввакума. И тот, подумав, предложил свой вариант. Есть у него знакомые в Покровском женском монастыре. Милое местечко, Суздаль, от Москвы не слишком близко, но и не очень далеко, а главное, никто Анну Морозову оттуда лишний раз не выпустит. Настоятельницей там матушка Матрона, тетка очень умная и с серьезным характером. А значит…

Стоял еще вопрос – кто должен давать позволение на отправку Анны в монастырь. Но тут подумали все вместе. С одной стороны, она – Морозова. Хоть детей и не родила, но и домой отцу ее не возвращали, как по обычаю принято. Забыли. Некогда этим было заниматься и некому. Так что она обязана была подчиняться Ивану Морозову. На худой конец – царевичу Алексею. А значит – отправляем без лишних экивоков и оглядок.

Но сначала…

Алексей кивнул Ванечке Морозову.

– Позовешь ее сюда?

– Прямо сейчас?

– А чего тянуть?

– Тогда завтра на рассвете и отправим?

– Именно. На рассвете, с надежными людьми и сопровождающим письмом.

– Да я бы и сам съездил, – прогудел Аввакум. – Давненько я не был там, да и повидать кое-кого надобно бы…

Кандидатура сопровождающего была тут же утверждена. И Ваня отправился за теткой.

Та уже мирно спала, но подросток был неумолим. Пришлось служанкам распихать сонную госпожу, выслушать о себе много нелестного – и вручить ее с рук на руки племяннику, который, не отвечая на вопросы, провел женщину до кабинета царевича и не слишком вежливо втолкнул внутрь.

Кое в чем Анна Морозова угадала – и племянник был дико зол на нее. Ему действительно очень нравилась Софья. Умная, яркая, сильная девочка, с удивительным характером и любовью к брату. И Ваня был бы счастлив, обрати Соня на него внимание как на парня, а не как на друга. Нет, пока говорить об этом было рано, но…

Кто тебе, сплетнице гнусной, разрешил в святое грязными лапами лезть?!

* * *

Анна поняла все сразу, наткнувшись на ненавидящие взгляды, как на мечи. Занервничала, дернулась назад… куда там.

– Объяснишься, тетушка?

Царевич брезгливо, как дохлую крысу, приподнял письмо за кончик. Анна явно задергалась.

– Ты о чем, Алешенька?

– А вот об этом. Думать надо, кому и что писать!

– Не писала я! То враги подбросили!

– Конечно… и они ж тебе предложили написать, что я Соню хочу вместо Марфы за Корибута выдать?

– Не было в письме такого!

Алексей хищно улыбнулся. Ловушка была из самых простых, но Анна Морозова и так выдающимся умом не отличалась, тем более спросонок.

– А все остальное – было? Ну и какого черта, тетушка?

Аввакум благочестиво перекрестился, но царевича одергивать не спешил. Анна заметалась, бросила взгляд влево – наткнулась на двух старших царевен, покосилась вправо – там сверкала глазами Софья, протопоп Аввакум сжимал крест с таким видом, словно собирался его вразумляюще приложить к доносчице, – и женщина пошла на прорыв.

– А что я – неправду написала?! Блуд у вас тут! Разврат, Содом и Гоморра! И к геенне огненной вы все катитесь, еще и души детские невинные за собой тянете!

– Ну да, на улице-то они куда как поближе к вратам райским были, – проворчала себе под нос Софья. Протопоп положил ей руку на плечо.

– Не злись, юница. Придет твое время.

Софья бросила на него внимательный взгляд. Умный мужчина, ничего не скажешь.

– Да неужто? – Алексей Алексеевич прищурился. – И с каких это пор законный брак блудом стал?

– Был бы законный – не был бы тайный…

– Иногда не все объявлять надобно, – усмехнулась царевна Анна. – Да не тебе меня и судить. Сказывали мне служанки, как ты к Воину притереться пыталась!

– И на Стенечку косилась! – рыкнула Татьяна. – Моя б воля – я бы тебе сейчас косы-то проредила, гадюке!

– А потому слушай мое решение, – царевич был спокоен. – Сейчас вещи пойдешь собирать, а с рассветом уедешь в монастырь. Посидишь там, помолишься…

– Нет!!!

– А будешь упорствовать – свяжем и силой повезем. Как умом скорбную, – прогудел Аввакум.

– Батюшка, и вы! Заступитесь, нельзя же так!

Анна если и не рухнула перед Аввакумом на колени – то только потому, что была серьезная опасность получить в лоб от Софьи. Царевна сжимала кулачки так, что намерения ее были любому ясны.

– А доносить на родных да близких – лучше? Лжу писать, неблагодарностью на доброту их отвечать? – Аввакум был и сам не лучше. Его мечта тоже могла бы рухнуть из-за сварливой бабы – так как к ней относиться? Тут никакого благочиния не хватит!

– Да на какую доброту! Никому я тут не нужная… – Анна некрасиво распялила рот, словно собираясь рыдать.

– А что ты сделала, чтобы нужной быть? – Татьяна шагнула вперед, сестра ее едва удержала, чтобы царевна не кинулась на противницу. – Ты хоть кому что доброе сделала? Чем помочь решила? Нет, ты целыми днями здесь змеей шныряла, разнюхивала да ужалить примерялась! Мерзавка неблагодарная!

Уж кто-кто, а Татьяна имела право на подобные слова. Она-то оказалась тут в положении той же Анны. А потом – поди-ка! Девочек учить рисованию начала, втянулась, интересно ей стало, себя нашла, любимого нашла… просто надо было идти вперед, а не в себе замыкаться да врагов искать.

Ну а ежели нет – так и не обессудь.

Анна Морозова все-таки упала на колени и взвыла волчицей.

Жизнь была кончена. Монастырь – это же хуже смерти! Ни мужа, ни детей, ни даже любовника завалящего, ни-че-го…

Только вот сочувствия она не дождалась ни от кого из присутствующих.

Потом было многое. Поспешные сборы служанками всего ее барахла. Рыдания и истерика Анны, прекращенная путем выливания воды на повинную голову. Утешающие речи протопопа.

Ну и перед рассветом – отправка кареты.

Одним словом – поспать никому этой ночью не удалось.

Софья проводила взглядом карету – и лично подожгла то самое письмо. Посмотрела, как горит плотная бумага, довольно усмехнулась. Может быть, рукописи и не горят. Но к доносам это точно не относится! Прощайте, Анна Морозова!

* * *

– Сонюшка, сестричка моя любимая! Век тебя помнить буду!

Тщеславной Софья никогда не была, но благодарности от Марфы ей были весьма и весьма приятны. А то нет?

Сколько им пришлось преодолеть – подумать страшно! Как вопили бояре, как сверкали глазами, как ругались…

Пытались ругаться.

Сильно-то не выходило, знаете ли.

Милославские во всем поддерживали царя, а значит, и все, кто за ними стоял, – тоже. Им-то выгодно было, что их семя и на чужбине прорастет. Фортуна у фаворитов такая – сегодня лежишь, а завтра бежишь. И бежать, случись что, лучше не в неизвестность, а под крылышко к племяннице.

Бояре, конечно, пытались поднять лай. Но призрак Матвеева, незримо витающий над их головами – хоть после смерти послужил! – сыграл свою роль.

Когда понимаешь, что заговор-то был… одним словом – все матвеевские выкормыши примолкли и не отсвечивали, а на остальных хватило и грозного царского рыка: «Заговор учинить вздумали? Царя учить?!»

Да, рычать пришлось не единожды, но в массе своей бояре оказались напуганы и не знали, чего ждать.

Церковники тоже попытались поторговаться, вопя, что жених-то не православный!!! Но тут их быстро окоротил патриарх. Иоасаф был не лучшим человеком, но отлично понимал необходимость примирения. А этим крикунам дай волю! На лоскутки все раздерут, чтобы себе носки пошить!

Так что…

Соловецкого монастыря на всех хватит.

Тут же, кстати, выступил и протопоп Аввакум, который одобрил сей брак. И заметил, что на земле православной в своей вере разобраться не можем, а на чужую киваем. Это вообще всем церковникам не понравилось, но крыть было нечем. Новые святые книги, переработанные а-ля грек, оказались камнем, брошенным в воду – и круги шли такие, что захлебнуться недолго.

Подводя итоги – единодушия ни у кого не было, потому-то решение и удалось продавить. И конечно, кандидатуру самой Марфы. Царь еще колебался между ней и Евдокией, но когда поставил девушек рядом, когда спрашивать начал… вот тут царевна Ирина и принуждена была промолчать, поскольку сразу видно стало, что не тянет Дуня супротив сестры. И тут уж – шипи, не шипи, а когда у одной образование, а у второй вышивание – ясно, кто выиграет.

А Софья скромно гордилась собой.

Она всю эту аферу затеяла, она начала готовить из раскормленной девчонки красавицу и умницу, она преуспела… Если Корибут не падет к ногам невесты – Софья готова была съесть шапку Мономаха со всеми ее украшениями.

А то ж!

Темные волосы заплетены в толстенную – с руку – косу. Синие глаза сияют, на щеках такой румянец, что киноварь отдыхает, на розовых губах улыбка – красавица! И слова иного нет!

Это еще ежели не знать, что под длинным платьем скрывается сильное гибкое тело с такими формами… одна грудь размера четвертого! И ноги чуть не от ушей! А в комплекте к тому – полный курс гаремной науки от Лейлы.

Марфа хоть и пищала, что стыдно это, но получила от сестры по ушам и больше не выступала. Софья помнила, как она тогда целую лекцию прочитала сестренке. Стыдно?

Это когда от мужа дурную болезнь подхватишь, которую он от светской проститутки подцепил. Вот где стыд-то! А когда знаешь, как мужу, да и себе приятное сделать… что тут плохого? Это ж не для всех и не перед всеми!

С такой постановкой вопроса Марфа согласилась. И училась не за страх, а за совесть. Софья только поражалась. Освоить польский за полгода?

Пусть не идеально, пусть коряво и кое-как, но освоила ведь! Дальше дело разговорной практики!

И польский посол, Марциан Огинский, между прочим не абы кто – великий канцлер и та еще акула голодная. Князь, богач, хищник, изрядно погревший руки на Андрусовском договоре… зато как на невесту смотрит?

Пусть и под легким покровом, больше напоминающим драгоценную кружевную вуаль, Марфа была безумно хороша. Особенно сейчас, когда волновалась, получала последние наставления…

Софья обняла старшую сестру покрепче.

– Если что надобно – пиши. Наша ты, хоть куда замуж выйди!

Марфа кивнула, крепко поцеловала сестру в последний раз и принялась прощаться с остальными. Потом она выйдет из терема, потом уже ее будут благословлять и патриарх, и отец… потом. Все потом.

Софья вытерла слезинку.

Привязываешься ведь…

Скоро, очень скоро свадебный поезд двинется по Руси православной. Бог в помощь, Марфуша!

Софья промокнула вторую слезинку – и почувствовала теплую ручку, коснувшуюся плеча.

– Грустно, Сонюшка?

Любава оказалась именно там, где надо.

– Грустно. Ты-то скоро замуж пойдешь? А, государыня мачеха?

Скажи Софья это чуть другим тоном – и вышла бы брань. Но Любовь отлично поняла девочку. В голосе ее смешивалась грусть по уехавшей сестре – и ожидание чего-то нового. И легкая насмешка. Мачеха…

Кому другому разве что. А перед Софьей она всегда стоять будет, как в первый день. Когда царевна осмотрела критически заплаканную девчонку, вздохнула – и кивнула служанкам. Распорядилась вымыть, одеть, накормить, учиться пристроить… как давно это было?

Когда-то было: «Эй ты, Любка, поворачивайся, живо!!!» А сейчас – «Государыня Любава, не изволите ли…» Разница…

– Ты же знаешь, мы по осени…

– Знаю. Уже и подарок готовлю, – Софья улыбалась. – Рада я, что у тебя все хорошо. И Алеша за отца рад.

– А я как счастлива, Сонюшка! Я словно на цветущем лугу оказалась!

– Вот не забывай только, что гадюки тут шипят и ползают, ага?

– Да уж… ко мне тут служанок своих приставить пытались, твоих оттереть… Наших.

– Вот именно. Наших. Не забывай об этом.

– Сонюшка, а что ты с Дуняшей делать хочешь?

– Я?

– Не скромничай, ладно? Я-то тебя знаю…

Софья пожала плечами. Действительно, идея ее, озвучка Алексея Алексеевича, разрешение Алексея Михайловича – и опять ее исполнение.

– У нее есть серьезный недостаток. Она считает, что все ей должно в руки даться просто потому, что она царевна. А так не бывает. Марфуша вот с утра до вечера училась, чуть ли не ночью по-польски говорила, а эта… Замуж здесь ее не выдашь – от греха. Замуж там… опозорит всю страну ведь!

– А ежели Грузия, Картли, Кахети…

– Ираклий? Так он пока от Нарышкиной не отошел. Отец о ней ничего не говорит?

– Говорит… редко очень. Ежели к слову приходится, упоминает, что для него это как омут был. Затянуло и не отпускало. А потом, со мной он в себя пришел…

– Да, вовремя спохватились.

– Думаешь, привораживала его Наташка? Али опаивала чем?

Софья хотела было пожать плечами, но потом решила промолчать вообще. Так многозначительнее. Это она не верит ни в птичий крик, ни в сглаз, ни в порчу. Но остальные-то подобной незашоренностью не страдают! Время такое!

Любаша получила нужный ей намек и принялась рассказывать, что есть на Москве шептуха. Говорят, очень сильная, что угодно отчитать может. Ежели понадобится – она бы, конечно, к ней сходила, только вот боязно…

Софья особенно не слушала.

Хороша ты, Любаша. И наша, что тоже хорошо. Я могу тебя понять, ты из моей команды, поэтому я внимательна. Но думала я сейчас о другом.

Будут ли у вас с отцом дети?

Какие?

Сколько?

В той реальности, которую она оставила, у Натальи Нарышкиной родился сын Петр. Кто будет в этой?

Как будет в этой?

Как бы ни было – вперед!

И река времени опять потекла вдаль, неся свои волны.

* * *

Письма от Марфы пришли одним пакетом.

Да-да, письма, именно так, во множественном числе.

По привычке, девушка вела чуть ли не дневник на разных языках, описывая все, что встретилось ей за день, то или иное событие…

Потом листки складывались конвертиком – и клались в специальную шкатулочку. На нем ставилась дата, письмецо запечатывалось сургучом, прикладывался перстенек… Уже потом все они были отправлены Софье.

Девочка читала – и словно воочию видела Краков.

Старый, красивый, каменный…

Вавельский замок, Петропавловский костел, Ягеллонский университет, памятник дракону, Рыночная площадь, Мариацкий костел – и вечно обрывающий мелодию трубач.

Каково там сейчас?

Софья вздохнула.

В той жизни она не раз бывала в Кракове. В той, не в этой. Здесь не прыгнешь в кресло верного «Мерседеса» Макса, не промчишься с ветерком, а уж о том, чтобы пересечь на машине всю Европу из края в край, – и не мечтай. Хотя когда-то она могла это сделать.

Могла…

А сейчас в Краков въезжала Марфа – и ее встречал молодой король.

Сестра писала, что король вполне симпатичный. Неглупый, не злой, портрет его, конечно, улучшил, но не сильно.

А еще – что лекарей тут нормальных днем с огнем не сыскать, и повитух – тоже. Не то что инструменты – руки никто мыть не приучен. Явропа-с… Так что, ежели Сонюшка знает травников…

Сонюшка знала. Просто не могла решить – что им выгоднее?

Королева Речи Посполитой Марфа – или регент и вдова короля Марфа? Решила пока подождать.

Сначала пусть сын появится, воспитаем его как надобно, – а это дело сложное, иногда только с одним ребенком из трех и получается. Потом определимся, что нам выгодно с точки зрения мировой политики… спешить покамест некуда. Так что и травников направим, и людей пришлем – пусть учат Явропу руки мыть да отдельные нужники строить.

Марфе, которую все уже называли Марией, город понравился. И в то же время…

На Москве много чего из дерева. А тут то камень, то халупы, неясно из чего слепленные. И люди такие же разные. Богаты дворяне и ужасны нищие.

На Руси не так, ой не так. Все чуждое, незнакомое…

Плюс вера иная…

Марфа, впрочем, кивала, улыбалась и со всем соглашалась, отлично оставаясь в глубине души православной. Она и детей своих так же воспитает. А то и окрестит втайне.

Конечно, русских там сейчас не любили. Ну и что?

В лицо гадости Марфе говорить никто не осмеливался. А за спиной… пошипят – успокоятся. Тем более что приехавшие с царевной русские дуэлей не понимали, а по-простому били в морды. А то что за развлечение – острой железякой друг в друга тыкать? Нет уж! Нахамил – получи по-простому. А уж потом, ежели встанешь, да зубы выбитые сломанными пальцами соберешь…

Сам же Михайло весьма задир не одобрял. Ему мир с Русью нужен был как воздух, на него османы зубы точили. И ежели что сорвется по вине горячих голов… да пусть эта шляхта сама удавится! А не то он поможет!

И, опять же, Марфа отлично научилась быть беспомощной. Глазками хлопала наивно, вид имела самый несчастный и убедительный… ну и у какого мужчины поднимется рука на женщину, которая нуждается в помощи?

Не бывало таких!

Крохотными шажками Марфа завоевывала двор, начав с канцлера, с которым сильно сдружилась по дороге. А уж когда ей кланялся сам Огинский… кто посмеет выразить свое порицание?

До конца своей она там никогда не станет. Но построить местный зверинец ей вполне по силам.

Еще Марфа писала, что без интриг – нигде. И хоть и была она коронована под именем Марии, а все ж таки нашлись умницы, которые собирались занять ее место. Ну а что?

У короля-солнце фаворитка – по нашему, по-простому, проститутка – государством из королевской постели правит – и ничего, все кланяются. Вот и тут нашлись похожие дамочки.

Но Марфа не дремала.

Мужа, спасибо урокам Лейлы, она к себе привязывала крепко, хотя и медленно. Но европейские дамы, считая себя просвещенными, знаниями гаремных красавиц не обладали. А зря, очень зря.

Михайло вдруг оценил жену, по которой не бегали строем блохи. И чистое постельное белье. И даже специальную пищу, приготовленную так, чтобы у него потом не болел желудок. Как уж Марфе приходилось для этого стараться – сказать страшно. Но мало-помалу она начала строить местную прислугу, а дальше – больше. Слово здесь, пара фраз там…

И Михайло Корибут принялся прислушиваться к молодой жене, обнаружив в ней и ум, и сметку, и желание помочь…

И к чему тут какие-то фаворитки? Или придворные дамы? Пусть у них даже пудреные парики, да по парикам тем мыши бегают.

Впрочем, официальная любовница, некая Марыся, отставку не приняла и начала распускать про Марфу гадкие слухи.

А то как же! Столько лет русские цари своих дочек за границы замуж не выдавали, а тут вдруг?

Уж не порченая ли Марфа? Али вообще бесплодная?!

Тут Софьин «отдел пропаганды» встал на дыбы. Четверо девушек – слабость?

Мужчины, вы сильно ошибаетесь. Сплетня – оружие ничуть не хуже еще не изобретенного револьвера. Разница только в том, что револьвер убивает быстрее.

Тем более – фрейлины ее величества. Молодые, красивые, разве что не в платьях по последней моде, а в сарафанах, но тут уж…

У нас на Руси так принято! И точка!

Женщины шипели, а вот мужчинам смеяться не хотелось. Потому что правильно подогнанный сарафан – это вам не мешок из-под картошки. Да и носить одежду уметь надобно. Можно и в роскошном платье коровой быть, можно и в простом сарафане выглядеть так, что мужики штабелями лягут.

Можно…

Тут ведь важна не одежда, а как она на тебе сидит, как пройтись, как повернуть голову – и еще тысяча мелочей, которые Софьины девочки осваивали с отрочества. И куда там местным дамочкам?

Показать сиськи – еще не значит получить мужчину, иначе все стриптизерши отбоя бы от женихов не знали. А еще – сладок запретный плод. Коий перед носом крутится, а рвать себя не дает. Только глазками лукаво постреливает и бедрами так покачивает под сарафаном, что у мужчин сначала слюна выделяется, а потом высыхает от волнения.

Так что на одну сплетню Марыси девочки ответили тремя своими. А уж что могли придумать четверо девчонок, которые не боятся ни бога, ни черта?

Придумали, да такое, что бедная любовница чуть ли не в тюрьму угодила. Сочинили, что забеременела та девка от Корибута, плод вытравила – к колдунье черной для того ходила. Сатане кланялась, да потом, когда невеста к королю приехала, поняла, что теряет мужчину. Захотела его приворожить, да куда там! Супротив истинной любви-то никакие привороты не властны.

Тогда Марфу попытались отравить, да Бог спас! Но не остановилась змеюка подлая, решила порчу наслать. К колдунье ходила, воск в воду лила, иголками в след тыкала…

Одним словом, спустя месяц любовнице было велено отправляться в свой замок, к мужу. А то несправедливо как-то. Мужчина дома сидит, а она при дворе собой торгует. Ну и что, что мужу уже семьдесят, а вам, дама, и двадцати пяти нет? Вы ж за него не за двадцатилетнего выходили, он не в единый миг постарел? Вот и катитесь, не мутите воду…

Софья вздохнула и решила отправить к сестре еще четырех девочек.

Пригодятся.

* * *

Царская свадьба.

Осенью, когда сняли урожай, решили играть свадьбу царя Алексея Михайловича с Любовью Пронской. Софья за этот день едва не взвыла. А уж что чувствовала бедная девчушка?

Сначала невесту принялись одевать с раннего утра. Нацепили сорок штук одежек, так, что Любава едва не задохнулась под ними. Уже потом Софья помогла – кое-что просто сняли втихарца, как часть перстней, ослабили ожерелье, а когда принялись волосы затягивать – Софья лично так на служанок зашипела, что те половину лент мигом потеряли подальше. Нечего тут скальп с девчонки снимать!

Потом принесли подарки от жениха – сладости, драгоценности, рукоделье… А чтобы женщина не забывала свое место в доме – еще и розгу в комплекте. Софья бы с радостью ее потеряла тоже, да нельзя.

Оставалось только ухаживать за бедной невестой. Хоть попить дать, чтобы девчонка не сомлела.

Носилась по терему сваха, специально приглашенная в Кремль Иваном Милославским. Суетливая, конечно, но вроде как безобидная. Иван сам заходил пару раз, поглядел на девушку и кивнул. За отсутствием отца, сегодня он должен был отдавать Любаву жениху.

Вот уж кто был доволен – род Милославских при царе остается.

Наконец девушку повели в крестовую палату. Завертелись плясицы, запели песни… Любаву усадили под образа, и настало время послать к царю – пусть идет за невестой. Алексей Михайлович решил жениться по старому чину – вот и пусть получает.

Но первыми в дверь вошли… вплыли клубы ладана. Софья скорее зажала нос. Не переносила она этой вони, чихала по-страшному. В церкви еще как-то терпелось, а вот когда лично ее окуривали – так чихать начинала, что едва голова не отрывалась. Любава, и так бледная, вовсе уж позеленела, и Лейла, приглашенная на торжество, сунула ей под нос склянку с уксусом.

– Дыши!

Девушка послушно втянула в себя едкие пары. Так-то, а то еще обморока нам на свадьбе не хватало.

За клубами ладана в дверь вплыл царский духовник, Лукиан Кириллов, за ним – патриарх и дьячок, который кропил все окружающее святой водой.

Потом вошел сам царь.

Уж как это получается у иных женихов и невест – бог знает. Но самый страшный крокодил в день своей свадьбы выглядит вполне даже симпатичной ящерицей. Улыбается, сияет, светится…

Не так уж и хорош был собой Алексей Михайлович – оплывающий, полноватый, одутловатый. Но столько тепла и любви светилось в его синих глазах – и в ответ ему из-под покрова засияли глаза невесты.

Сбывалась для мужчины его давняя мечта, его солнышко светлое, его счастье…

Софья даже залюбовалась. Но быстро опомнилась и принялась шарить глазами по лицам бояр. А лица были… не самые однородные. И выражения у них тоже были…

Вот Ордин-Нащокин улыбается, Милославский тоже доволен, а вот это что за тип… а, Голицын! И чего мы кривимся, родной?

А типчик-то смазливый… бородка подстрижена-уложена, глаза синие, наглые – так и шарят. Невеста-то под покровом, а вот царевна с открытым лицом. Аж впиявился, умник!

Будь на месте Софьи любая другая царевна, наверняка бы смутилась. Софья же смерила его насмешливым взглядом.

Смазлив, неглуп, но явно по лбу пока не получал.

Взгляд синих глаз сменился на заинтересованный. Софья усмехнулась – и обратила внимание на свадьбу. Не стоишь ты, Васек, того, чтобы на тебя дольше двух минут смотреть.

А свадьба шла полным ходом. Царю уже откупили место и теперь слуги расставляли блюда. М-да…

Уж сколько лет здесь Софья, и понимает, что все вкусно, а как привычного не хватает!

Салатика оливье, в котором так удобно выспаться на чужой свадьбе, опять же, колбаски докторской крахмальной… вот уж не думала, что скучать будет – а накатило. Хоть бумагу жуй.

У них-то с Володей не так было. Весело, шумно, ребята напились, их на стройку затащили закат показывать с высотки, двое вообще на бульдозере приехали… умники.

Тем временем принялись чесать и крутить невесту, то есть менять ей прическу – с девичьего убора на бабий. Покров, правда, оставили. Софья опять принялась разглядывать бояр. Куракин чему-то улыбается. А вот Ромодановский задумчив…

Потом, оставшись одна, она перенесет все это на бумагу. Потом сравнит с чужими наблюдениями и потом же решит, за кем надо приглядывать тщательнее.

Потом…

Тем временем Иван Милославский передал все права на девушку ее мужу, ударив плетью по спине. Софья мельком подумала, что она бы не согласилась на подобную наглость. Она – женщина, а не так вот…

Но наконец молодых повели в церковь. Всех, кто встретился, разгоняли с их пути, чтобы не перебежали им дорогу, не навлекли беду…

Ни Софья, ни царевны в церковь не отправились. Неприлично это…

Оставались в той же палате. Младшие царевны – за занавесью, старших же, в том числе ее, ну и Евдокию заодно, усадили за общий стол – Алексей настоял. А почему нет?

Все царевны, кстати, выглядели по-разному. Если Анна и Татьяна были спокойны и чуть задумчивы – им-то такого не досталось, то Ирина Михайловна явно была раздосадована, сверкала глазами. Она и атаковала первая.

– Вы, сестрицы, обратно, в Кремль, не собираетесь ли?

Сестры переглянулись, качнули головами. Какой там Кремль! Они уж и забыли, когда жили, подчиняясь всем его правилам, хоть писаным, хоть неписаным. Софья вот точно знала, что Татьяна уже давно выбирается из Дьяково на этюды. Сидит на берегу реки, пейзажи пишет…

А запри ее в клетку?

Да она от тоски помрет!

– А ты пригласить хочешь, Аринушка? – Татьяна и ответила первой. Творческая натура, огонь-баба…

– То ж не от меня зависит, от братика нашего…

– Братику не до нас, у него теперь новая жена.

– Не из ваших ли выкормышиц? Недаром ведь Сонькина прислуга от нее не отходит?

– Из Милославских, потому Сонюшка о родственнице и заботится. А тебе-то какая в том печаль?

– Вы уедете, а нам тут жить…

– А ты не задевай всех подряд, и жить будет куда как легче, – посоветовала царевна Анна. – А то властна ты не в меру, иногда кажется, что ты братику нашему не сестра, а жена.

Вот это был удар.

Ирина Михайловна пошла красными пятнами, прикусила губу…

– Давно ли ты, Анька, со мной так разговаривать силу взяла?

– Ты бы, Аринушка, не о моей силе задумывалась, а о своей доле. Сама век в девках, так и Дуняшу решила под свой венец постричь? Нельзя так. Девке уж двадцать, а она знает меньше, чем та же Сонюшка. Ни принять кого, ни поговорить, разве что шелками шить умеет, так на то и без нее мастериц хватит. А царевне бы о другом думать след…

Дунька вспыхнула маком, но смолчала, переводя взгляд темных глаз с одной тетки на другую.

– А то не тебе решать…

Ирина Михайловна змеей шипела.

Татьяна улыбалась ей так, что было неясно, у кого клыки ядовитей.

– Ты молись, Аринушка, чтобы мы обратно не вернулись. А то ведь займемся… решением. Наплачешься тогда, отольются кошке мышкины слезки. Али не помню я, как ты Анну травила, как на меня брату наговаривала?

– Не бывало такого!

– Да неужто? Вот и пусть не будет. А то не обрадуешься… Ежели мы вдвоем сюда вернемся, так ты радости не испытаешь…

Вот это уже правильно, отметила для себя Софья. Пугать ее, пугать и побольше. Сейчас она силу почувствовала без сестер, приближенной к брату себя возомнила. А надо ей напомнить, что номер-то ее десятый. И что ежели ей всерьез заняться – хрупнет, как пирожное-безе.

Тогда пакостить она все равно будет, но исподтишка. Тихо-тихо…

Да и призадумается, выгодно ли ей гадить тем, кто в Дьяково. Сейчас-то она одна, сама себе хозяйка. А станет их опять трое, да еще младшие царевны подросли…

На лестнице зашумели, возвращалась свадьба, щедро осыпаемая льном и коноплей.

Теперь уже всех кормили по-настоящему, так, что стол в буквальном смысле слова ломился. Но молодые все равно не ели. Сидели, глядели друг на друга…

А вот Голицын поглядывал на молодых царевен. Нехорошо так поглядывал, расчетливо, умно…

И все чаще его взгляд останавливался на Софье, все ярче блестели синие глаза… хорош, собака. И прекрасно об этом знает. И пользуется умело – не первый раз? Ой не первый…

Кто сказал, что жиголо – это изобретение итальянцев?

Царевна меланхолично ковыряла красную икру и думала, что это – обратная сторона затворничества. Есть терем – нет Васечек.

Нет терема? И такие Васечки лезут тараканами, надеясь через свои мужские достоинства получить место потеплее…

Ну да ладно, ежели что – обеспечим.

Самое теплое место у нас, как известно, в печке. Доменной.

* * *

Наконец молодых проводили в опочивальню, закрыли за ними двери и поставили стражу. Отгонять слишком умных. Ну и от всякой нечисти, наверное…

Алексей Михайлович двигался вполне бодренько, сказывались посты и молитвы. Любава чуть пошатывалась от усталости, но тоже шла. Софья с недетским цинизмом рассудила, что не тот у отца возраст, чтобы молодую жену в постели загонять, успеют выспаться – и решила сама также отправиться в постель.

Ба-аиньки…

У нее-то возраст маленький, она – растущий организм…

Софья развернулась и потопала к себе… чтобы почти у дверей наткнуться на Голицына. Вынырнул, как черт из унитаза, царевна едва в него не впечаталась, хотя явно ведь того и добивался…

Уже и руки протянул – подхватить, прижать… Софья едва не сплюнула.

Вот наглец, а? Без мыла в фавориты лезет!

Хорошо – она.

Вполне умная, современная – поздневременная? – прошедшая огонь, воду и фаллопиевы трубы сексуальной революции. Чтобы повестись на мужика на пятнадцать лет старше себя… Можно, кто бы спорил! Но не в этом времени! И не ей!

– Простите, государыня царевна.

И голос какой! Теплый, бархатный…

– Бог простит, – неприветливо буркнула Софья.

Он же подаст. И поддаст, если очень попросить.

Голицын явно ожидал не такого ответа, растерялся на пару минут – и этого времени хватило Софье, чтобы проскользнуть в свои покои. Можно бы, конечно, крикнуть своим, выскочили бы служанки, мгновенно бы беднягу обработали… только к чему?

Просто взять на заметку. И точка.