Текст книги "Портрет художника в юности"

– Теперь в газетах все только и пишут о политике, – сказал он. – Твои родители, наверное, тоже разговаривают об этом?

– Да, – сказал Стивен.

– Мои тоже, – сказал он.

Потом он подумал минутку и сказал:

– У тебя странная фамилия – Дедал, и у меня тоже странная – Этти. Моя фамилия – это название города, а твоя похожа на латынь.

Потом он спросил:

– Ты хорошо отгадываешь загадки?

Стивен ответил:

– Не очень.

Тогда он сказал:

– А ну-ка отгадай, чем графство Килдер похоже на грамматику?

Стивен подумал, какой бы мог быть ответ, потом сказал:

– Сдаюсь.

– Потому что и там и тут «эти». Понятно? Этти – город в графстве Килдер, а в грамматике местоимение – эти.

– Понятно, – сказал Стивен.

– Это старая загадка, – сказал тот.

Помолчав несколько секунд, он сказал:

– Знаешь что?

– Что? – спросил Стивен.

– Ведь эту загадку можно загадать и по-другому.

– По-другому? – переспросил Стивен.

– Ту же самую загадку, – сказал он. – Знаешь, как загадать ее по-другому?

– Нет, – сказал Стивен.

– И не можешь догадаться?

Он смотрел на Стивена, приподнявшись на постели. Потом откинулся на подушки и сказал:

– Можно загадать по-другому, но как – не скажу.

Почему он не говорил? Его отец, у которого столько скаковых лошадей, должно быть, тоже мировой судья, как отец Сорина и Вонючки Роуча. Он вспомнил о своем отце, как тот пел, когда мама играла на рояле, и всегда давал ему шиллинг, если он просил несколько пенсов, и ему стало обидно за него, что он не мировой судья, как отцы у других мальчиков. Тогда зачем же его отдали сюда, вместе с ними? Но папа говорил ему, что он здесь будет свой, потому что пятьдесят лет тому назад его дедушка подносил здесь адрес Освободителю. Людей того времени можно узнать по их старинным костюмам. В то время все было так торжественно – и он подумал, что, может быть, в то время воспитанники в Клонгоузе носили голубые куртки с медными пуговицами, и желтые жилеты, и шапки из кроличьих шкурок, и пили пиво, как взрослые, и держали собственных гончих для охоты на зайцев.

Он посмотрел в окно и увидел, что дневной свет стал еще слабее. Теперь над площадкой, наверное, серый, облачный свет. На площадке тихо. Мальчики, должно быть, в классе решают задачи, или отец Арнолл читает им вслух.

Странно, что ему не дают никакого лекарства. Может быть, брат Майкл принесет с собой, когда вернется. Говорили, что, когда попадешь в лазарет, дают пить какую-то вонючую жидкость. Он чувствовал себя лучше, чем прежде. Хорошо бы выздоравливать потихоньку. Тогда можно попросить книжку. В библиотеке есть книжка о Голландии. В ней чудесные иностранные названия и картинки необыкновенных городов и кораблей. Так интересно их рассматривать!

Какой бледный свет в окне! Но это приятно. На стене огонь вздымается и падает. Это похоже на волны. Кто-то подложил углей, и он слышал голоса. Они разговаривали. Это шумели волны. Или это волны разговаривали между собой, вздымаясь и падая?

Он увидел море волн – длинные темные валы вздымались и падали, темные, в безлунной ночи. Слабый огонек мерцал на маяке в бухте, куда входил корабль, и он увидел множество людей, собравшихся на берегу, чтобы посмотреть на корабль, входящий в гавань. Высокий человек стоял на борту, глядя на темный плоский берег, и при свете маяка он увидел его лицо, скорбное лицо брата Майкла.

Он увидел, как брат Майкл протянул руку к толпе, и услышал громкий скорбный голос, пронесшийся над водой:

– Он умер. Мы видели его мертвым.

Скорбные причитания в толпе:

– Парнелл! Парнелл! Он умер!

В глубокой скорби они, стеная, упали на колени.

И он увидел Дэнти в коричневом бархатном платье и в зеленой бархатной мантии, спускавшейся с плеч, шествующую гордо и безмолвно мимо толпы, которая стояла на коленях у самой воды.

Высокая груда раскаленного докрасна угля пылала в камине, а под увитыми плющом рожками люстры был накрыт рождественский стол. Они немножко опоздали, а обед все еще не был готов; но он будет готов сию минуту, сказала мама. Они ждали, когда откроются двери и войдут служанки с большими блюдами, накрытыми тяжелыми металлическими крышками.

Все ждали: дядя Чарлз сидел в глубине комнаты у окна, Дэнти и мистер Кейси – в креслах по обе стороны камина, а Стивен – на стуле между ними, положив ноги на каминную решетку. Мистер Дедал посмотрел на себя в зеркало над камином, подкрутил кончики усов и, отвернув фалды фрака, стал спиной к огню, но время от времени он поднимал руку и снова покручивал то один, то другой кончик уса. Мистер Кейси, склонив голову набок и улыбаясь, пощелкивал себя по шее. И Стивен улыбался; теперь он знал, что это неправда, будто у мистера Кейси кошелек с серебром в горле. Ему было смешно подумать, как это мистер Кейси мог так его обманывать. А когда он попытался разжать его руку, чтобы посмотреть, не там ли этот кошелек с серебром, оказалось, что пальцы не разгибаются, и мистер Кейси сказал ему, что эти три пальца у него скрючились с тех пор, как он делал подарок для королевы Виктории ко дню ее рождения. Мистер Кейси постукивал себя по шее и улыбался Стивену сонными глазами, а мистер Дедал сказал:

– М-да. Ну, прекрасно. А хорошо мы прошлись! Не правда ли, Джон? М-да… Будет у нас сегодня обед, хотел бы я знать? М-да… Здорово мы озоном надышались. Неплохо, черт возьми.

Он обернулся к Дэнти и сказал:

– А вы сегодня совсем не выходили, миссис Риордан?

Дэнти нахмурилась и ответила коротко:

– Нет.

Мистер Дедал отпустил фалды фрака и подошел к буфету. Он достал с полки большой глиняный кувшин с виски и стал медленно наливать в графин, нагибаясь то и дело, чтобы посмотреть, сколько он налил. Затем, поставив кувшин обратно в буфет, он налил немного виски в две рюмки, прибавил немного воды и возвратился с рюмками к камину.

– Рюмочку перед обедом для аппетита, Джон, – сказал он.

Мистер Кейси взял рюмку, выпил и поставил ее около себя на камин. Потом сказал:

– А я сейчас вспомнил нашего приятеля Кристофера, как он гонит…

Он захохотал, потом добавил:

– Гонит шампанское для своих ребят.

Мистер Дедал громко рассмеялся.

– Это Кристи-то? – сказал он. – Да в любой бородавке на его плешивой голове хитрости побольше, чем у полдюжины плутов!

Он нагнул голову, закрыл глаза и, смачно облизывая губы, заговорил голосом хозяина гостиницы:

– А ведь каким простачком прикидывается! Как сладко поет, мошенник! Этакая святая невинность!

Мистер Кейси все еще не мог оправиться от кашля и смеха. По физиономии, по голосу отца Стивен узнал, услышал хозяина гостиницы, и ему стало смешно.

Мистер Дедал вставил в глаз монокль и, посмотрев на сына, сказал спокойно и ласково:

– А ты, малыш, что смеешься, а?

Вошли служанки и поставили блюда на стол. За ними вошла миссис Дедал и пригласила всех к столу.

– Садитесь, прошу вас, – сказала она.

Мистер Дедал подошел к своему месту и сказал:

– Садитесь, миссис Риордан.

– Садитесь, Джон, голубчик.

Он посмотрел в ту сторону, где сидел дядя Чарлз, и прибавил:

– Пожалуйста, сэр, птичка ждет.

Когда все уселись, он положил руку на крышку блюда, но, тотчас же спохватившись, отдернул ее и сказал:

– Ну, Стивен.

Стивен встал, чтобы прочитать молитву перед едой.

«Благослови нас, Господи, и благослови даяния сии, что милостью Твоею ниспосылаешь нам во имя Христа – Спасителя нашего. Аминь».

Все перекрестились, и мистер Дедал, вздохнув от удовольствия, поднял с блюда тяжелую крышку, унизанную по краям блестящими каплями.

Стивен смотрел на жирную индейку, которую еще утром он видел на кухонном столе, связанную и проткнутую спицей. Он знал, что папа заплатил за нее гинею у Данна на Д’Ольер-стрит и продавец долго тыкал ее в грудку, чтобы показать, какая это хорошая птица, и он вспомнил голос продавца:

– Берите эту, сэр. Спасибо скажете. Знатная птица.

Почему это мистер Баррет в Клонгоузе называет индюшкой свою линейку, которой бьют по рукам? Но Клонгоуз далеко, а горячий, густой запах индейки, окорока и сельдерея поднимается от блюд и тарелок, и большое пламя в камине взлетает высоко и ярко, а зеленый плющ и алый остролист вызывают чувство такой радости! А потом, когда обед кончится, подадут громадный плам-пудинг, обсыпанный чищеным миндалем и украшенный остролистом, струйка синеватого огня бегает вокруг него, а маленький зеленый флажок развевается на верхушке.

Это был его первый рождественский обед, и он думал о своих маленьких братьях и сестрах, которые дожидались теперь в детской, когда появится пудинг, как и он дожидался столько раз. В форменной куртке с низким отложным воротником он чувствовал себя необычно и по-взрослому, и, когда его одели сегодня утром, чтобы идти к мессе, и мама привела его в гостиную, папа заплакал. Это потому, что он вспомнил о своем папе. Так и дядя Чарлз сказал.

Мистер Дедал накрыл блюдо крышкой и с аппетитом принялся за еду.

– Бедняга Кристи, – промолвил он, – кажется, он совсем запутался в своих плутнях.

– Саймон, – сказала миссис Дедал, – ты не предложил соуса миссис Риордан.

Мистер Дедал схватил соусник.

– В самом деле! – воскликнул он. – Миссис Риордан, простите несчастного грешника.

Дэнти закрыла свою тарелку руками и сказала:

– Нет, благодарю вас.

Мистер Дедал повернулся к дяде Чарлзу:

– А у вас, сэр?

– Все в порядке, Саймон.

– Вам, Джон?

– Мне хватит. Про себя не забудьте.

– Тебе, Мэри? Давай тарелку, Стивен. Ешь, ешь, скорей усы вырастут. Ну-ка!

Он щедро налил соуса в тарелку Стивена и поставил соусник на стол. Потом он спросил дядю Чарлза, нежное ли мясо. Дядя Чарлз не мог говорить, потому что у него был полон рот, но он кивнул головой.

– А ведь хорошо наш приятель ответил канонику? А? – сказал мистер Дедал.

– Я не думал, что он на это способен, – сказал мистер Кейси.

– «Я заплачу церковный сбор, отец мой, когда вы перестанете обращать дом Божий в трибуну для агитации».

– Нечего сказать, недурной ответ, – сказала Дэнти, – своему духовному отцу. Особенно для человека, который называет себя католиком.

– Им остается винить только себя, – сказал мистер Дедал с нарочитой кротостью. – Будь они поумней, они занимались бы только религией, а не совались бы не в свои дела.

– Это и есть религия, – сказала Дэнти, – они исполняют свой долг, предостерегая народ.

– Мы приходим в дом Господень, – сказал мистер Кейси, – смиренно молиться нашему Создателю, а не слушать предвыборные речи.

– Это и есть религия, – повторила Дэнти. – Они правильно поступают. Они должны наставлять свою паству.

– И агитировать с амвона? – спросил мистер Дедал.

– Разумеется, – сказала Дэнти. – Это касается общественной нравственности. Какой же это священник, если он не будет объяснять своей пастве, что хорошо и что дурно.

Миссис Дедал опустила нож с вилкой и сказала:

– Ради Бога, ради Бога, избавьте нас от этих политических споров хоть на сегодня, в такой день!

– Совершенно верно, мэм, – сказал дядя Чарлз. – Довольно, Саймон. И больше ни слова.

– Хорошо, хорошо, – скороговоркой ответил мистер Дедал.

Он решительным жестом снял крышку с блюда и спросил:

– А ну-ка? Кому еще индейки?

Никто не ответил. Дэнти повторила:

– Хорошие речи для католика, нечего сказать.

– Миссис Риордан, умоляю вас, – сказала миссис Дедал, – оставим этот разговор хоть сегодня.

Дэнти повернулась к ней и сказала:

– По-вашему, я должна сидеть и слушать, как издеваются над пастырями церкви?

– Никто против них слова не скажет, – подхватил мистер Дедал, – если они перестанут вмешиваться в политику.

– Епископы и священники Ирландии сказали свое слово, – возразила Дэнти, – им нужно повиноваться.

– Пусть они откажутся от политики, – вмешался мистер Кейси, – а не то народ откажется от церкви.

– Слышите? – сказала Дэнти, обращаясь к миссис Дедал.

– Мистер Кейси! Саймон! Довольно, прошу вас, – умоляла миссис Дедал.

– Нехорошо! Нехорошо! – сказал дядя Чарлз.

– Как! – воскликнул мистер Дедал. – И мы должны были отступиться от него по указке англичан!

– Он был уже недостоин вести народ, – сказала Дэнти. – Он жил во грехе, у всех на виду.

– Все мы грешники, окаянные грешники, – невозмутимо ответил мистер Кейси.

– «Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят, – сказала миссис Риордан. – Лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил одного из малых сих». Вот слова Священного Писания.

– И очень скверные слова, если хотите знать мое мнение, – холодно заметил мистер Дедал.

– Саймон! Саймон! – одернул его дядя Чарлз. – При мальчике!

– Да-да, – спохватился мистер Дедал. – Я же говорю… Я хотел сказать… Скверные слова говорил носильщик на станции. Вот так, хорошо. Ну-ка, Стивен, подставляй тарелку, дружище. Да смотри доедай все.

Он передал полную тарелку Стивену и положил дяде Чарлзу и мистеру Кейси по большому куску индейки, обильно политой соусом. Миссис Дедал ела очень мало, а Дэнти сидела, сложив руки на коленях. Лицо у нее было красное. Мистер Дедал поковырял вилкой остатки индейки и сказал:

– Тут есть еще лакомый кусочек, называется он «архиерейский кусочек». Леди и джентльмены, кому угодно?..

Он поднял на вилке кусок индейки. Никто не ответил. Он положил его к себе на тарелку и сказал:

– Мое дело предложить. Но пожалуй, я съем его сам. Я что-то за последнее время сдал.

Он подмигнул Стивену, накрыл блюдо и опять принялся за еду. Пока он ел, все молчали.

– А погода все-таки разгулялась! – сказал он. – И приезжих много в городе.

Никто не ответил. Он опять заговорил:

– По-моему, в этом году больше приезжих, чем в прошлое Рождество.

Он обвел взглядом лица присутствующих, склоненные над тарелками, и, не получив ответа, выждал секунду и сказал с досадой:

– Все-таки испортили мой рождественский обед!

– Не может быть ни счастья, ни благодати, – процедила Дэнти, – в доме, где нет уважения к пастырям церкви.

Мистер Дедал со звоном швырнул вилку и нож на тарелку.

– Уважение! – сказал он. – Это к Билли-то с его бесстыжей болтовней или к этому толстопузому обжоре из Арма! Уважение?!