Текст книги "Вечное чудо жизни"

– Ну не знаю, Зигфрид. Возможно, он просто еще не вернулся. Нам же это неизвестно.

– Хм-м! – Мой партнер поглядел на меня с сомнением. – Не исключено, что я к нему и несправедлив. Но в любом случае нам остается сознание, что мы помогли спасти прекрасного коня. – Выражение его лица смягчилось. – Чудесное животное.

На следующий день, вернувшись с утренних визитов, я увидел, что мой партнер нагибается над открытым ящиком, из глубин которого выглядывают золотые горлышки бутылок.

– Что это? – спросил я.

– Шампанское. Дюжина. – Зигфрид извлек бутылку и посмотрел на этикетку. – «Боллинжер», не больше и не меньше!

– Черт! Но от кого?

– Понятия не имею. Доставлено утром в наше отсутствие, и внутри ни карточки, ни записки. Но не беспокойтесь, оно для нас. Видите адрес: «Господам Фарнону и Хэрриоту, Скелдейл-хаус».

– Замечательно. Но хотел бы…

Меня прервал стук в дверь, и вошел Хьюго Моттрам. Мы молча уставились на него. Он взглянул на ящик.

– Вижу, шампанское вам доставили.

– Это вы его прислали? – произнесли мы в один голос.

– Да… да… маленький знак благодарности. Я вернулся из Шотландии только вчера вечером, и… э… Ламзден рассказал мне, как вы спасли Коробка.

– Ну, право же, ни к чему… мы рады… – Против обыкновения, Зигфрид начал заикаться.

Моттрам тоже изнывал от неловкости. Как всегда прямой, исполненный достоинства, он тем не менее был явно смущен, поджимал губы и мучительно подбирал слова.

– Нет, к чему… чтобы как-то выразить мою благодарность… которая глубже, чем я… чем я могу выразить. И еще, чтобы извиниться перед вами, господа… за мои глупые и непростительные слова при нашей последней встрече…

– Мой дорогой, все это лишнее! – воскликнул Зигфрид. – Мы нисколько…

Моттрам поднял ладонь.

– Разрешите мне сказать… Я крайне сожалею и стыжусь… Не понимаю, почему говорю подобные вещи… Со мной это уже бывало… Я, кажется, чересчур нетерпим… Боюсь, что ничего с этим поделать не могу.

Говоря, он все выше задирал подбородок и смотрел на нас сверху вниз.

Возможно, и с этим он ничего поделать не мог. Но такие признания ему дорого стоили, и я ощущал, как возрастает напряжение.

Зигфрид явно почувствовал, что необходима разрядка. Он раскинул руки всеобъемлющим жестом.

– Моттрам, Моттрам, дорогой мой. О чем вы? Маленькое недоразумение, уже забытое. Больше ни слова, прошу вас. Право же, нас с Джеймсом интересует только, что ваш чудесный конь теперь совсем здоров.

Моттрам чуть-чуть расслабился.

– Знаете что, – произнес Зигфрид негромко, – я бы сам хотел иметь такую лошадь. Искренне вам завидую.

И я заметил, как между этими любителями лошадей сразу возникла симпатия.

Моттрам кивнул.

– Ну, я рад, очень рад, – пробормотал он. – И кстати, я привез вам кое-что от Ламздена. Он тоже чрезвычайно вам благодарен. – И Моттрам протянул Зигфриду небольшой сверток.

Мой партнер быстро сдернул бумагу и испустил одобрительный вопль.

– Бутылка выдержанного виски! Молодец Гарри! Нынче наш счастливый день. И по-моему, надо отпраздновать выздоровление Спичечного Коробка – ну и все остальное. Ингредиенты налицо. – Зигфрид достал из ящика бутылку шампанского. – Что скажете, Моттрам, старина? У нас есть немножко свободного времени до обеда.

– Вы очень любезны, Фарнон. С удовольствием.

– Отлично, отлично! Так садитесь же и располагайтесь поудобнее. Джеймс, принесите бокалы.

Через две-три минуты хлопнула пробка шампанского, и мы расселись вокруг стола. Зигфрид поднял бокал и одобрительно посмотрел на его искристое содержимое.

– За здоровье Спичечного Коробка! И пусть живот у него больше никогда не болит!

Мы выпили, и Моттрам откашлялся.

– Мне бы хотелось сказать еще одно: я очень сожалею, что мы прежде не узнали друг друга поближе. Не отобедаете ли вы оба у меня в следующую пятницу?

Веселый вечер с миссис Федерстон

Поднимая на стол роковую собачку миссис Федерстон, я неизменно преисполнялся самыми дурными предчувствиями, но на этот раз я ощущал только легкость и полнейшую уверенность в себе. В бредовом состоянии я всегда такой.

Бредовое же состояние было одним из бесчисленных проявлений бруцеллеза. Эта инфекционная болезнь, вызывающая аборты у скота, сгубила тысячи трудолюбивых фермеров моего поколения и постоянно угрожала ветеринарам, которым приходилось принимать отелы, завершавшиеся выкидышами, и удалять послед.

Слава богу, систематическая борьба с бруцеллезом теперь почти покончила с этой болезнью, но в пятидесятых годах о подобном никто не мечтал, и я, как и все мои современники, почти ежедневно буквально купался в этой гнусной инфекции.

Помню, как я стоял в коровниках обнаженный по пояс (отельные халаты тогда были редкостью, а о длинных пластиковых защитных перчатках никто и не слыхивал), часами орудуя рукой внутри зараженных коров, и с горечью рассматривал кожистую плаценту со светлыми некротизированными участками, напоминавшими мне, что я соприкасаюсь с миллионами патогенных бактерий. И когда я ополаскивал руки в дезинфицирующей жидкости, вокруг еще долго стоял характерный кислый запах.

Воздействие болезни на моих коллег-ветеринаров было крайне разнообразным. Один, высокий и дородный, истаял в скелет, измученный волнообразной лихорадкой, и продолжал страдать от нее еще долгие годы, других скручивали сильнейшие артриты, а некоторые заболевали психически. В «Ветеринари рикорд» было напечатано письмо человека, который в результате своего синдрома, вернувшись как-то ночью домой, вдруг решил, что ему необходимо убить свою жену. Он, естественно, этому импульсу не поддался, но сообщил о нем как об интересном примере того, что может сделать с человеком Brucella abortus.

Я про себя радовался и благодарил Бога, что оказался невосприимчивым. Годами я вплотную соприкасался с инфекцией как будто безнаказанно и, думая о многих друзьях-страдальцах, сознавал, какое это счастье, что судьба меня пощадила. И после стольких лет был твердо уверен: мне бруцеллез не угрожает.

Это продолжалось, пока не начались мои веселые приступы.

Так в семье окрестили таинственные припадки, которые возникали внезапно и кончались столь же быстро. Вначале я счел их результатом переохлаждения, ведь постоянно приходилось раздеваться до пояса под открытым небом и часто по ночам, потом я стал грешить на короткий возвратный грипп. Симптомы всегда были одинаковы: угнетенное состояние, затем ледяной озноб, укладывавший меня в постель, где за час температура взлетала за сорок. Жар приносил с собой чудеснейшее настроение: я ощущал себя согревшимся, счастливым, хохотал, болтал с собой о том о сем и, наконец, разражался песней. Не запеть я не мог – так было хорошо. Детей это чрезвычайно развлекало, и чуть я принимался петь, они неизменно хихикали под дверью. Но я ничего не имел против. Меня все радовало.

Тем не менее я решил выяснить, что со мной происходит, и анализ крови, сделанный доктором Аллинсоном, рассеял все сомнения, дав положительную реакцию на Brucella abortus. Как ни жаль, но пришлось признать, что я принят в клуб ее жертв.

Приступ, во время которого миссис Федерстон привела свою собачку, произошел в субботу. Я возвращался домой с футбольного матча в Сандерленде в компании нескольких приятелей. Наша команда выиграла, мы были в чудесном настроении, смеялись, шутили, и я даже не заметил, как перестал быть душой общества и замолчал. Но когда я добрался до Скелдейл-хауса и горестно притулился у огня, трясясь в малярийном ознобе, то понял, что надвигается новый веселый приступ.

Хелен немедленно прогнала меня наверх в спальню и принялась наливать горячую воду в грелки. Чувствуя, что умираю, я забрался под одеяло, прижал к груди грелку, положил ноги на другую, а кровать ходила ходуном – так меня трясло. Хелен накрыла меня еще одним пуховым одеялом и оставила моей судьбе. Мы оба знали, что будет дальше. И все пошло по заведенному порядку. Озноб проходил, я согревался, на душе становилось легче, затем по всему телу разлился благодатный жар, и я погрузился в восхитительную томность и умиротворенность – все заботы куда-то исчезли. Райское блаженство! Я был не прочь, чтобы оно длилось вечно. Но жар все рос, становился огненным, и я почувствовал себя даже еще лучше: томность исчезла, я был сильным, могучим, глупо и буйно счастливым.

На этой стадии я обычно протягивал пылающую руку за термометром на тумбочке и засовывал его под мышку. А! Сорок один, как я и думал. Я блаженно усмехнулся. Все было отлично, дальше некуда.

Радость жизни переполняла меня, и я заговорил вслух, обсудил с собой ряд интересных дел, но мое великолепное настроение требовало более действенного выхода. Как тут было не запеть? «В зеленеющем уборе роща по весне была, в росный час мне Анни Лори клятву верности дала», – загремел я, и никогда еще мой голос не был таким звучным и мелодичным.

Из-за двери донеслось «хи-хи», а затем шепот Джимми: «Во как!» – и приглушенный смех Рози. Уже явились, пострелята! Но какого черта? «Клятву верности дала, чтоб ее хранить до гроба!» Я бесстрашно взял высочайшую ноту, игнорируя «хи-хи» и «ха-ха» за дверью.

Потом еще побеседовал с собой, от души соглашаясь с каждым своим утверждением, а потом решил исполнить «Прекрасную Розу из Трейли» в манере Джона Маккормака и набрал в грудь побольше воздуха.

– Над зелеными горами бледная луна плыла-а!

– Ха-ха-ха! – закатились мои дети, и тут раздался звонок в прихожей, по лестнице взбежали шаги, и в дверь постучали. В щель всунулась физиономия Джимми.

– Привет, пап! – Он весь сморщился от старания сдержать смех. – Миссис Федерстон привела свою собаку. Она говорит, что это неотложно, а мама куда-то вышла.

– Все в порядке, старина! – Я спустил ноги с кровати. – Сейчас приду.

– А тебе можно? – Глаза моего сына полезли на лоб.

– Еще как! Раз-два, и я там. Проводи ее в смотровую.

Снова испуганно на меня посмотрев, Джимми притворил дверь и умчался.

Я натянул брюки и рубашку. Кровь гремела у меня в ушах, лицо горело. Обычно одно упоминание имени миссис Федерстон ввергало меня в панику. Богатая, пожилая, очень властная, она годы и годы допекала меня воображаемыми недугами своего пуделька Ролло.

Ролло был на редкость здоровым песиком. Как и большинство пуделей, его отличала крепость мышц. Он был способен взвиться с места на шесть футов вверх, словно на пружинах, но его хозяйка страдала настоящей ипохондрией – только болезни она придумывала не себе, а ему. С корыстной точки зрения, что может быть лучше денежной клиентки, готовой оплачивать регулярные осмотры совершенно здоровой собаки? Но я был сыт по горло. Снова и снова, и без конца: «Право же, миссис Федерстон, то, что вас встревожило, это вполне нормальное явление». Или: «Уверяю, миссис Федерстон, вы волнуетесь совершенно напрасно…» Тут дама выпрямляется во весь свой внушительный рост и выпячивает подбородок: «Не хотите ли вы сказать, мистер Хэрриот, что мне все это приснилось? Что я не могу доверять собственным глазам? Бедняжка Ролло страдает, так будьте добры, примите меры!»

И каждый раз я трусливо подчинялся, отделываясь от нее с помощью какого-нибудь безобидного средства, которое не могло повредить песику. Но мне было мучительно стыдно. Я вынужден был признать, что боюсь этой женщины и в ее присутствии превращаюсь в зайца, в тряпку, позволяю ей небрежным движением руки отметать все мои робкие возражения. Ну почему я не могу поставить ее на место?!

Однако в эту минуту, завязывая галстук и напевая что-то горящим глазам на багровом, отраженном в зеркале лице, я только диву давался: откуда такая непостижимая робость? И просто предвкушал предстоящее свидание с этой дамой.

Я сбежал вниз, сдернул с крючка белый халат, прорысил по коридору и увидел миссис Федерстон перед столом в смотровой.

Черт, а ведь она недурна собой! Очень, очень даже недурна. Странно, что не замечал этого раньше. В любом случае я твердо знал, как поступить: схвачу ее в объятия, влеплю звонкий поцелуй, хорошенько потискаю – и все былые недоразумения рассеются, как утренний туман под ласковыми лучами солнца.

Я двинулся к ней и вдруг обнаружил нечто непонятное: она исчезла! Но я же видел ее тут всего секунду назад… Я заморгал и посмотрел вокруг недоуменным взглядом. Тут выяснилось, что она просто нырнула под стол. Славно, славно! Значит, она тоже в игривом настроении и затевает прятки.

Ее голова появилась над краем стола, и я весело крикнул:

– Ку-ку! А я вас нашел! – Но выяснилось, что она всего лишь нагнулась, чтобы водворить своего песика на стол.

Миссис Федерстон бросила на меня непонятный взгляд.

– Вы ездили отдохнуть, мистер Хэрриот? У вас такой яркий цвет лица.

– Нет, нет, нет и нет! Просто я в чудесной форме! Собственно говоря…

Дама поджала губы и нетерпеливо прервала меня:

– Я очень беспокоюсь за бедняжку Ролло.

Услышав свое имя, пуделек, выглядевший на редкость здоровым, принялся резвиться на столе и прыгать на меня.

– Беспокоитесь? Какой ужас! Расскажите же мне все! – Я подавил смешок.

– Ну, мы только вышли на вечернюю прогулку, как он вдруг кашлянул.

– Один раз?

– Нет, два. Вот так: хок-хок.

– Хок-хок? – Я с великим трудом сохранял серьезность. – И что случилось потом?

– Ничего не случилось! Разве этого мало? Злокачественный кашель?

– Но уточните, пожалуйста, вы имели в виду два «хока» или один «хок-хок»? – Я невольно хихикнул, сраженный собственным остроумием.

– Я, мистер Хэрриот, имею в виду однократный и опасный кашель. – В глазах дамы блеснул зловещий огонек.

– Да-да, – ответствовал я и достал стетоскоп.

Выслушав пациента, я, разумеется, никаких отклонений не обнаружил, но готов был поклясться, что Ролло смотрел на меня извиняющимся взглядом.

Все это время смех у меня в груди старался вырваться на волю, и внезапно я испустил оглушительное «ха-ха!».

Брови миссис Федерстон взлетели к самым волосам. Она уставилась на меня и спросила ледяным тоном:

– Что вас так забавляет? – «Забавляет» она надменно растянула.

– Ну право же, это смешно до невозможности! – Я оперся о стол и закатился хохотом.

– Смешно?! – На лице миссис Федерстон изумление мешалось с ужасом. Она несколько раз открыла рот и лишь потом договорила: – Не вижу ничего смешного в страданиях беспомощного животного!

Укрытый надежным щитом жара и эйфории, я погрозил ей пальцем.

– Но он же ничуть не страдает, это и смешно! И никогда не страдал, сколько бы раз вы его ко мне ни приводили.

– Прошу прощения?!

– Святая правда, миссис Федерстон. Все болезни Ролло – одни ваши выдумки. – Стол затрясся от моего смеха.

– Как вы смеете так говорить! – Дама прожгла меня высокомерным взглядом. – Вы ведете себя оскорбительно, и я не потерплю…

– Э-эй! Дайте мне объяснить! – Я смахнул с глаз пару слезинок и отдышался. – Помните, как вы расстраивались из-за манеры Ролло делать несколько шагов, приподняв заднюю лапу, а потом ее опускать? Я вам объяснял, что это привычка, не больше, а вы принудили меня лечить его от артрита?

– Ну да. Помню. Но я очень беспокоилась.

– Знаю. И вы мне не поверили, а он и сейчас так делает. И вполне здоров. Просто мелким собакам это свойственно.

– Возможно, но…

– Или тот раз, – продолжал я, захлебываясь смехом, – когда вы заставили меня прописать ему снотворные таблетки из-за его жутких кошмаров.

– И правильно сделала! Он во сне так жалобно поскуливал и перебирал лапками, словно спасался от чего-то ужасного.

– Ему снился сон, миссис Федерстон. И наверняка приятный. Например, что он бежит за своим мячиком. Всем собакам снятся такие сны. – Я ухватил Ролло за голову. – И посмотрите сюда, ха-ха! Наверное, вы не забыли, как утверждали, что глаза у него чем-то зарастают. И не хотели поверить, что это нормальные третьи веки. И видите, они все еще тут, верно? Вот же они, а он прекрасно видит, ха-ха-ха! – Я окончательно потерял власть над собой и хотел было дружески ткнуть ее пальцем под ребро, но она вовремя попятилась.

Прижав ладонь ко рту, она не спускала с меня глаз. Брови ее так и поселились под сенью волос.

– Вы… вы несерьезно…

– Вовсе нет. Очень даже серьезно. И могу продолжать и продолжать.

– Право, не знаю, что сказать. Ну а его теперешний кашель?

– Можете забрать его домой, – ответил я. – Если он опять захокает, приходите с ним завтра, только никаких «хок-хок» больше не будет! – Я утер мокрое лицо и снял Ролло со стола.

Миссис Федерстон шла до входной двери словно в трансе. Она то и дело прижимала ладонь ко рту, искоса недоуменно на меня поглядывала и хранила ошеломленное молчание.

Проводив ее, я вернулся в кровать и уснул с приятным сознанием, что легко и безболезненно покончил с неприятной проблемой. И как тактично!

Наутро я уже этого не ощущал. Мой веселый приступ развивался обычным путем. После радостного возбуждения накануне – тяжелая апатия, уныние, отчаяние, а на этот раз и смутное грызущее раскаяние. Натянув одеяло под подбородок, я старался как-то разобраться в своих воспоминаниях о том, что происходило накануне. Какая-то жуткая каша!

Но едва я проснулся окончательно, меня поразило как молнией. Миссис Федерстон! О господи! Что я ей наплел? Что я натворил? Я судорожно и тщетно пытался воскресить в уме подробности, но одно было точно и неопровержимо: я смеялся, возможно, даже насмехался над ней, и не исключено, что покушался на ее особу. Неужели и правда пытался ее поцеловать? Нежно потискал, пока провожал по коридору? Мой рот раскрылся, и я тихонько застонал.

Без всяких сомнений, я был повинен в недопустимо неприличной выходке, и, конечно, мне придется дорого за нее заплатить. Разумеется, больше миссис Федерстон никогда не переступит нашего порога. Позорнейший этот случай получит огласку. Она может даже подать на меня жалобу в ветеринарную комиссию. И я уже видел заголовки в «Дарроуби энд Холтон таймс»: «ВЕТЕРИНАРУ ПРЕДЪЯВЛЕНО СЕРЬЕЗНЕЙШЕЕ ОБВИНЕНИЕ. ХЭРРИОТУ ПРИДЕТСЯ ДАТЬ ОБЪЯСНЕНИЯ ДИСЦИПЛИНАРНОЙ КОМИССИИ».

С воплем я глубже зарылся под одеяло, устремив невидящий взгляд на чашку с чаем, которую Хелен поставила на тумбочку рядом с кроватью. После веселых приступов я всегда день отлеживался, а потом с удивительной быстротой приходил в норму. Но на этот раз душевные раны исцелятся не скоро. А жуткие последствия?

Больше я не мог терпеть эту пытку, торопливо выпил чай, оделся и поплелся вниз.

– Тебе получше, Джим? – весело спросила меня жена, перемывая посуду. – Скоро будешь молодцом, как всегда. Все-таки очень странное состояние, хотя дети получили большое удовольствие. Насколько я поняла, ты вчера был в голосе! – Она засмеялась и взяла полотенце.

Я решил, что небольшая прогулка меня освежит, и не поверил своим глазам, когда, пройдя совсем немного, вдруг увидел, что ко мне приближается миссис Федерстон. Нас разделяла какая-то сотня шагов. В ужасе я улизнул на другую сторону улицы, но дама успела меня заметить и последовала за мной. Облаченная в дорогой твидовый костюм внушительная фигура неумолимо надвигалась, и я понял, что спасения нет.

Ну что же, сказал я себе, сейчас начнется. «Мистер Хэрриот, я подумала, вам будет интересно узнать, что по поводу случившегося в субботу я обратилась к моему адвокату. Ваше поведение было возмутительным, и я считаю своим долгом в дальнейшем оградить беззащитных женщин от ваших выходок. Я просто не могу поверить, чтобы дипломированный специалист был способен на подобное – злоупотребить своим положением, предать оказанное вам доверие! Ну а о вашей немыслимой черствости к страданиям моей собачки просто мучительно вспоминать!»

Однако ничего подобного я не услышал. Подойдя ко мне, миссис Федерстон ласково положила ладонь мне на руку.

– Мистер Хэрриот, вы вчера оказали мне большую услугу.

– А?

– Да. Вы были так милы и тактичны. Теперь я поняла, насколько глупы были мои тревоги из-за Ролло. Как, должно быть, я вам надоедала!

– Да нет же, нет…

– Вы очень добры, но я знаю, что вела себя неразумно, беспокоила вас по пустякам в неурочное время. И вот явилась вечером в субботу…

– Уверяю вас…

– Но вместо того, чтобы рассердиться, вы только посмеялись, и просто удивительно, как вы открыли мне глаза на смешную сторону моих глупостей. Мне очень-очень стыдно, что прежде я отказывалась вас выслушать, когда вы так правильно и терпеливо пытались объяснить, что я волнуюсь совершенно напрасно, и надеюсь, вы меня простите. С этого дня постараюсь стать разумной владелицей собаки. И ведь Ролло на самом деле совсем здоров, правда?

Я поглядел на песика, купаясь в волнах облегчения. Ролло, ясноглазый, с веселой мордочкой, подпрыгнул почти до лица своей хозяйки, едва она произнесла его имя.

– Ну, я не так уж в этом уверен. По-моему, он что-то куксится.

– Ну вот, вы снова хотите меня рассмешить! – И она прижала ладонь ко рту так хорошо запомнившимся жестом, а потом бросила на меня лукавый взгляд. – Я чувствую, что теперь буду смеяться гораздо чаще.

Вот уже тридцать лет, как у меня не бывает веселых приступов. Они мало-помалу бесследно прекратились. Но стоит мне вспомнить этот субботний вечер с миссис Федерстон, и меня снова бьет озноб.