Текст книги "Шамал. В 2 томах. Том 2. Книга 3 и 4"

Паула рассмеялась:

– Это все дольче латте, Сайада. Чарли говорил мне, что это его любимый сыр.

– Да разве это не самый лучший сыр в мире? Разве все итальянское не самое лучшее на земле?

Паула достала штопор и протянула его ему, ее глаза с зелеными точками вызывали у него дрожь в спине.

– Это тебе, caro[7]7
  Дорогой (ит.).


[Закрыть]!

– Magnifico![8]8
  Великолепно! (ит.)


[Закрыть] Интересно, все девушки в «Алиталии» такие заботливые, храбрые, прекрасные, умелые, нежные, благоухающие, любящие и… э-э… кинематографичные?

– Разумеется.

– Присоединяйся к пиршеству, Сайада, – пригласил он. Когда она подошла ближе и он мог хорошенько разглядеть на свету, он заметил в ней какую-то странность. – Ты в порядке?

– О да, это… это ерунда. – Сайада была рада свечам, в их свете она могла спрятаться. – Я… э… я не могу остаться, спасибо, я… я просто скучаю по Жан-Люку, хотела узнать, когда он вернется, я подумала, батоны вам не помешают.

– Очень рад, что ты забежала. У нас приличного хлеба не было уже несколько недель, спасибо, но ты все равно оставайся. Мак отправился в Дошан-Таппех, чтобы забрать там Тома. Том будет знать про Жан-Люка. Они должны вот-вот приехать.

– Как Загрос?

– Нам пришлось закрыть базу. – Хлопоча со стаканами и тарелками и накрывая на стол – Паула помогала ему и делала б́ольшую часть работы, – Петтикин рассказал им почему и поведал о нападении террористов на «Беллиссиму», об убийстве Джанни, а потом и Джордона, о ранении Скота Гаваллана. – Сущий кошмар, но делать нечего.

– Ужасно, – сказала Паула. – Это объясняет, почему обратно мы летим через Шираз с указанием оставить свободными пятьдесят мест. Должно быть, это для наших граждан с Загроса.

– Чертовское невезение, – сказала Сайада, раздумывая, следует ли ей передать эту информацию дальше. Им – и ему.

Голос позвонил ей вчера, в начале дня, и спросил, во сколько она рассталась с Теймуром в субботу.

– Часов в пять, в четверть шестого, а что?

– В проклятом здании случился пожар сразу после наступления темноты; где-то на третьем этаже, отрезав оба верхних этажа. Все здание выгорело дотла, много погибших, и нет никаких следов ни Теймура, ни остальных. Пожарные, конечно, прибыли слишком поздно…

Ей было нетрудно вызвать настоящие слезы и излить живую боль. Позже вчера Голос позвонил снова:

– Ты передала Теймуру бумаги?

– Да… да, да, передала.

Она услышала приглушенное ругательство.

– Будь во Французском клубе завтра днем. Я оставлю указания в твоем ящике.

Но никакой записки она там не нашла, поэтому выпросила два батона на кухне и приехала сюда – больше ей идти было некуда, и она была все еще очень напугана.

– Так печально, – говорила Паула.

– Да, но хватит об этом, – сказал Петтикин, проклиная себя за то, что все им рассказал: не их это заботы, подумал он. – Давайте есть, пить и веселиться.

– Ибо завтра мы умрем? – закончила за него Сайада.

– Нет. – Петтикин поднял бокал, улыбнулся Пауле сияющей улыбкой. – Ибо завтра будем жить. Ваше здоровье! – Он чокнулся с ней, потом с Сайадой и подумал, какая потрясающая пара женщин сидит у него за столом, только Паула, конечно, гораздо-гораздо…

Сайада думала: Чарли влюблен в эту сладкоголосую гарпию, которая слопает его, когда ей вздумается, и выплюнет косточки, даже не поперхнувшись, но почему они – мои новые хозяева, кто бы они ни были, – почему они хотят знать про Жан-Люка и про Тома и хотят, чтобы я стала любовницей Армстронга? И как только они узнали про моего сына, будь они прокляты.

Паула думала: я ненавижу этот дерьмовый город, где все настолько мрачные, придавленные судьбой и расстроенные, как эта бедная женщина, у которой явно обычные проблемы с ее мужчиной, когда есть Рим, и солнечный свет, и Италия, и сладкая жизнь, чтобы напиться ею допьяна, вино, смех и любовь для удовольствия, дети, которых я рожу, и муж, которого я буду лелеять, но только если этот дьявол будет вести себя пристойно – почему все мужчины такие гнусные и почему мне нравится этот Чарли, который слишком стар, но вроде и не слишком, слишком беден, но вроде и не слишком, слишком мужиковат, но вроде…

– Alora[9]9
  Ладно (ит.).


[Закрыть], – сказала она; вино делало ее губы еще более сочными, – Чарли, amore[10]10
  Любовь (ит.).


[Закрыть], мы обязательно должны встретиться в Риме. Тегеран такой… такой угнетенный, scusa[11]11
  Прошу прощения (ит.).


[Закрыть], угнетающий.

– Вовсе нет, когда вы здесь, – сказал он.

Сайада смотрела, как они улыбаются друг другу, и завидовала им.

– Думаю, я зайду попозже, – сказала она, поднимаясь. Прежде чем Петтикин успел что-нибудь сказать, в замке повернулся ключ, и в комнату вошел Мак-Айвер.

– О, привет, – поздоровался он, стараясь стряхнуть с себя усталость. – Привет, Паула, привет, Сайада, какой приятный сюрприз. – Тут его взгляд упал на стол. – Ба, а это что такое? Рождество? – Он снял свое толстое пальто и перчатки.

– Паула принесла все это, а Сайада – хлеб. А где Том? – спросил Петтикин, сразу же почуяв, что что-то не так.

– Я высадил его возле дома Бакравана рядом с базаром.

– Как она? – поинтересовалась Сайада. – Я не видела ее с… со дня марша, первого марша протеста.

– Не знаю, девочка, я просто высадил его и покатил дальше. – Мак-Айвер принял бокал вина, взглянул на Петтикина в ответ на его вопрошающий взгляд. – Движение кошмарное. Целый час сюда добирался. Ваше здоровье! Паула, глаз на тебя радуется, чудесно смотришься. Заночуешь у нас?

– Если вы не против. Я улетаю рано утром, подвозить меня не нужно, caro, меня сюда подбросил один человек из экипажа, и он завтра за мной заедет. Дженни сказала, что я могла бы воспользоваться свободной комнатой; она думала, что там придется делать капитальную уборку, но комната выглядит совершенно нормально. – Паула поднялась, и оба мужчины, сами того не замечая, были тут же загипнотизированы чувственностью ее движения.

Сайада мысленно послала ей проклятье, завидуя ей, гадая про себя, в чем был ее секрет, уж никак не в форме стюардессы, которая была весьма строгой, хотя и прекрасно сшитой, зная, что сама она была красивее, гораздо лучше одета – но с итальянкой ей было не тягаться. Корова!

Паула открыла свою сумочку, достала оттуда два письма и протянула их Мак-Айверу.

– Одно от Дженни, а второе от Гаваллана.

– Спасибо, спасибо огромное.

– Я как раз собиралась уходить, Мак, – сказала Сайада. – Просто хотела спросить, когда Жан-Люк вернется.

– Вероятно, в среду. Он перегоняет 212-й в Эль-Шаргаз. Он должен быть там сегодня и вернуться в среду. – Мак-Айвер посмотрел на письма. – Тебе вовсе не нужно уходить, Сайада… извините, я на минутку.

Он сел в кресло у электрокамина, работавшего в половину мощности, включил стоявшую рядом лампу. Электрический свет съел изрядную долю романтической атмосферы комнаты. Гаваллан писал: «Привет, Мак. Пишу в спешке, спасибо прекраснейшей из стюардесс! Я дожидаюсь Скота. Потом полечу в Лондон сегодня ночным рейсом, если с сыном все в порядке, но вернусь через пару дней, максимум через три. Ловко отправил Дюка в Ковисс к Руди на случай, если Скрэг задержится – он должен вернуться во вторник. В Ковиссе несладко – у меня вышла большая стычка с Мастаком, – в Загросе тоже. Только что поговорил с Массоном прямо отсюда, дело в шляпе. Так что я даю добро на планирование. Решение принято. Увидимся в среду. Обними за меня Паулу, а Дженни говорит, чтобы ты даже думать не смел!»

Он долго смотрел на письмо, потом ненадолго откинулся на спинку кресла, вполуха слушая историю Паулы о сегодняшнем перелете в Тегеран. Значит, решение принято. Не обманывай себя, Энди, я с самого начала знал, что ты нажмешь кнопку, – поэтому и сказал «хорошо», но при условии, что смогу отменить «Шамал», если решу, что это будет слишком рискованно, и мое решение будет окончательным. Думаю, ты будешь жать на кнопку до самого конца – у тебя нет другого выхода, если ты хочешь выжить.

Вино было превосходным на вкус. Он допил свой бокал, потом открыл письмо Дженни. Оно содержало лишь новости из дома и про детей, все живы-здоровы, все на месте, но он слишком хорошо ее знал, чтобы не прочесть между строк ее подспудную тревогу: «Не тревожься, Дункан, и не напрягайся наперекор ветрам, любым ветрам. И не думай, что я мечтаю об увитом розами коттедже в Англии. Проживем и в Старом Городе, и я привыкну к чадре, и еще я начала учить танец живота, так что тебе лучше поторопиться. Люблю, Джен».

Мак-Айвер улыбнулся про себя, встал и налил себе вина, немного успокоившись.

– За женщин, храни их Господь. – Он чокнулся с Петтикином. – Потрясающее вино, Паула. Энди просит обнять тебя за него… – Она тут же улыбнулась, подалась вперед и положила ладонь ему на руку, Мак-Айвер почувствовал, как по руке пробежал ток. Что же это с ней такое? – спросил он себя, смущенный, и быстро проговорил, обращаясь к Сайаде: – Он бы попросил обнять и тебя, Сайада, если бы знал, что ты окажешься здесь. – Свеча на каминной полке, догорев, затрещала и погасла. – Я сменю. Кто-нибудь просил мне что-нибудь передать?

– Талбот. Он делает что может для Эрикки. Дюка задержала в Бендер-Деламе буря, но завтра он как будто должен вернуться в Ковисс.

– А Азадэ?

– Сегодня она чувствует себя лучше. Мы с Паулой проводили ее до дома. С ней все в порядке, Мак. Ты бы лучше съел что-нибудь, на ужин у нас фига с маслом.

– А может быть, поужинаем во Французском клубе? – предложила Сайада. – Кухня там до сих пор еще сносная.

– О, я бы с удовольствием, – радостно откликнулась Паула, и Петтикин выругался про себя. – Какая замечательная идея, Сайада! Чарли?

– Чудесно. Мак?

– Конечно, при условии, что плачу я и вы не будете возражать, если мы закончим пораньше. – Мак-Айвер поднял свой бокал и посмотрел сквозь него на свет, восхищаясь цветом вина. – Чарли, я хочу, чтобы ты прямо с утра пораньше отогнал 212-й в Ковисс, Ноггер возьмет «Алуэтт». Поможете Дюку пару дней. Я пошлю Шусмита на 206-м, чтобы привезти тебя назад в субботу. Хорошо?

– Конечно, – ответил Петтикин, гадая, почему поменялся план, согласно которому Мак-Айвер, Ноггер и он должны были лететь рейсом в среду, а два других пилота отправиться завтра в Ковисс. Почему? Наверное, из-за письма от Энди. «Шамал»? Мак отменяет операцию.

Трущобы Джалеха. 18.50. Старый автомобиль остановился в проулке. Из него вышел человек и огляделся по сторонам. Проулок был пуст: высокие стены, джуб с одной стороны, уже давно заваленный отбросами и снегом. Напротив машины, смутно различимая в свете ее фар, находилась полуразрушенная площадь. Человек постучал по крыше. Фары погасли. Водитель вышел из машины и присоединился к человеку, который прошел назад и открыл багажник. Вместе они перенесли тело, завернутое в старое одеяло и перевязанное веревками, через площадь.

– Погоди-ка, – сказал водитель по-русски. Он достал карманный фонарь и ненадолго включил его. Круг света отыскал проход в дальней стене, который был им нужен.

– Хорошо, – сказал его спутник, и они прошли через проход, потом опять остановились, чтобы сориентироваться. Теперь они стояли на кладбище, старинном, почти заброшенном. Свет фонаря заскользил по надгробиям, перебираясь с одного на другое – некоторые надписи были на русском, некоторые латинскими буквами, – пока не нашел открытую могилу, недавно выкопанную. В груде земли вертикально торчала лопата.

Они прошли туда и встали на краю. Тот, что был повыше, водитель, произнес:

– Готов?

– Да.

Они бросили тело в яму. Водитель посветил вниз фонариком.

– Надо бы его распрямить.

– Ему не наплевать ли, – сказал второй, широкоплечий и сильный, и взялся за лопату. Он начал засыпать могилу. – Может, ты над ним еще и молитву прочтешь?

Водитель рассмеялся:

– Маркс-Ленин этого бы не одобрили. Да и старик Сталин тоже.

– Этот сукин сын? Чтоб он сгнил к чертям!

– Да ты посмотри, что он сотворил для матушки-России! Сделал нас империей, самой большой в мире, вздрючил британцев, перехитрил американцев, построил самую большую и лучшую армию, военный флот, военно-воздушные силы, сделал КГБ всесильным.

– Потратив на это чуть не все, черт подери, деньги, что у нас были, и заплатив за это двадцатью миллионами жизней. Русских жизней.

– Расходный материал! Подонки, дураки, отбросы – их еще полно там, откуда они берутся. – Человек вспотел и передал лопату другому. – Что с тобой вообще сегодня творится, черт возьми? Весь день ты какой-то дерганый.

– Устал. Я просто устал. Извини.

– Все устали. Тебе нужно передохнуть пару дней. Попросись в Эль-Шаргаз, я провел там три чудесных дня, возвращаться не хотелось. Подал заявление на перевод в те края: там у нас теперь полно людей, и с каждым днем все больше, израильтяне опять же наращивают там свое присутствие, да и ЦРУ тоже. Что тут произошло, пока меня не было?

– Азербайджан дозревает, лучше некуда. Ходят слухи, что Абдолла-хан умирает или уже умер.

– Секция 16/а?

– Нет, сердечный приступ. Все остальное идет нормально. Ты действительно хорошо отдохнул?

Его собеседник рассмеялся.

– Есть там одна секретарша из «Интуриста», которая никогда не откажет добрым людям. – Он почесал в паху, вспоминая. – А кто вообще этот бедолага?

– В списках его нет, – ответил водитель.

– Их никогда там не бывает. Так кто он?

– Агент по имени Язернов, Дмитрий Язернов.

– Мне это имя ничего не говорит. А тебе?

– Он был агентом из отдела дезинформации, занимался университетом. Я некоторое время с ним работал, с год назад, наверное. Умник из университетских, башка набита всяким идеологическим дерьмом. Похоже, его сцапала внутренняя разведка, и им серьезно позанимались.

– Сволочи! Так они убили его?

– Нет. – Тот, что был повыше, перестал орудовать лопатой и огляделся. Никто не мог их подслушивать, и хотя он не верил ни в привидения, ни в Бога, ни во что-то еще, кроме партии и КГБ, ее боевого авангарда, это место ему не нравилось. Он понизил голос. – Когда его вытащили оттуда, почти неделю назад, он был совсем плох, без сознания, по уму-то, его вообще нельзя было трогать в его состоянии. САВАМА забрала его у внутренней разведки. Директор полагает, что САВАМА и сама над ним поработала, прежде чем вернуть его нам. – Он ненадолго прекратил работать и встал, опершись на лопату. – САВАМА передала его нам, сообщив, что, по их мнению, его вычистили до третьего уровня. Директор сказал, чтобы мы быстро установили личность, выяснили, были ли у него другие секретные допуски, был он внутренним шпионом или подсажен сюда сверху – кто, черт подери, он вообще такой. По нашим документам он не проходит иначе как агент по работе с университетом. – Вытерев пот со лба, он опять взялся за лопату. – Я слышал, группа все ждала и ждала, пока он не придет в сознание, потом сегодня им надоело ждать, и они попробовали привести его в чувство.

– Ошибка? Кто-то дал ему слишком большую дозу?

– Кто знает? Бедолага мертв.

– Вот это как раз меня пугает, – сказал другой, поежившись. – Когда вкалывают слишком много. С этим уже ничего не поделаешь. Так он так и не пришел в себя? Не сказал ни слова?

– Нет. Ничего совершенно, черт подери. Главная фигня в том, что его вообще поймали. Это была его вина: этот мудозвон действовал сам по себе.

Второй выругался.

– Как ему это удалось?

– Чтоб я сдох, если знаю! Я его помню как одного из тех, кто считает, что они все знают лучше всех, и плевать они хотели на правила. Умник! Хрен в нос! От этих ублюдков больше вреда, чем пользы. – Тот, что был повыше, продолжал размеренно и мощно орудовать лопатой. Когда он устал, лопата вернулась к его товарищу.

Скоро могила была засыпана. Человек слегка утрамбовал землю лопатой, подравнивая могилу. Он тяжело дышал.

– Если этот дурень сам попался, то чего мы тогда с ним так возимся?

– Если тело нельзя вернуть на родину, товарищ заслуживает, чтобы его похоронили как положено, таков Устав. Это ведь русское кладбище, да?

– Русское, конечно, русское, только будь я проклят, если мне хочется, чтобы меня здесь похоронили. – Человек отряхнул землю с ладоней, потом повернулся и помочился на ближайший надгробный камень.

Тот, что был повыше, пытался вытащить одно надгробие из земли.

– Помоги-ка мне. – Вместе они подняли камень и пристроили его в голове могилы, которую только что засыпали.

Черт бы побрал этого молодого балбеса за то, что он отдал концы, подумал он, проклиная его про себя. Не моя вина, что он подох. Он должен был вынести введенную ему дозу. Чертовы доктора! Они ведь вроде должны бы знать, кому и сколько колоть! Выбора у нас не было, этот сукин сын уходил, а нужно было получить ответы на слишком много вопросов, например, что в нем было такого важного, что этот ублюдок из ублюдков Хашеми Фазир решил самолично вести допрос, да еще вместе с этим сукиным сыном Армстронгом? Эти два профессионала – птицы высокого полета, они не стали бы тратить время на мелкую рыбешку. И почему Язернов произнес «Федор…» как раз перед тем, как окочурился? Что это могло бы значить?

– Поехали домой, – сказал второй. – Больно здесь мерзко, и воняет, воняет больше, чем обычно. – Он захватил лопату и зашагал прочь в темноту.

Как раз в этот момент водителю на глаза попалась надпись на надгробии, но кругом было слишком темно, чтобы он мог ее прочесть. Он на секунду включил фонарь. Надпись гласила: «Граф Алексей Покенов, полномочный посланник при дворе шаха Насер-эд-дина, 1830–1862».

Язернову бы это понравилось, подумал он с кривой усмешкой.

Дом Бакравана рядом с базаром. 19.15. Внешняя дверь в стене распахнулась.

– Салам, ваше высочество. – Слуга смотрел, как Шахразада со счастливой улыбкой порхнула мимо во внутренний двор, сопровождаемая Джари. Там она скинула чадру и тряхнула головой, рассыпая освободившиеся волосы по плечам и взбивая их кончиками пальцев. – Э-э… ваш супруг вернулся, ваше высочество; он появился сразу после захода солнца.

На мгновение Шахразада застыла в свете масляных светильников, пламя которых подрагивало на заснеженном дворе, ведущем к главному входу.

Значит, все кончено, думала она. Кончено, еще не начавшись. Это почти началось сегодня. Я была готова и все же не готова… а теперь, а теперь я спасена от… от своей похоти – была это похоть или любовь, не это ли я пыталась решить для себя? Не знаю, я не знаю, но… но завтра я увижусь с ним в последний раз, я должна увидеть его еще раз, должна, всего… всего один раз… просто попрощаться…

Ее глаза наполнились слезами, и она вбежала в дом, пронеслась по комнатам и залам, взлетела вверх по лестнице в их комнаты и бросилась в его объятия:

– О, Томми-и-и-и-и-и, как долго тебя не было!

– О, я так тосковал по тебе… Не плачь, родная, не нужно плакать…

Его руки сомкнулись вокруг нее, и она уловила едва различимый знакомый запах бензина, который шел от его летной одежды, висевшей на крючке. Она увидела, как он озабочен. НВС пожаром возник в ее мыслях, но она отодвинула все в сторону и, не давая ему ни секунды, поднялась на цыпочки, поцеловала его и затараторила:

– У меня такая чудесная новость. Я ношу ребенка, о да, это правда, и я была у доктора, и завтра будет готов результат анализа, но я знаю! – Ее улыбка была огромной и искренней. – О, Томми, – продолжала она на одном дыхании, чувствуя, как его руки крепче сжимаются вокруг нее, – ты женишься на мне, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста?

– Но мы же жена…

– Скажи это, о пожалуйста, скажи это! – Она подняла глаза и увидела, что он все так же бледен и улыбается лишь чуть-чуть, но и этого было довольно на данный момент, и она услышала, как он сказал: «Конечно, я женюсь на тебе». – Нет, скажи как подобает. Я беру тебя в жены, Шахразада Бакраван. Я женюсь, женюсь, женюсь на тебе, – потом услышала, как он произнес это вслед за ней, и это сделало момент совершенным. – Замечательно, – вырвалось у нее, и она обняла его в ответ, потом оттолкнула и подбежала к зеркалу, чтобы поправить макияж. В зеркале она заметила отражение Локарта, его лицо было таким суровым, встревоженным. – В чем дело?

– Ты уверена… уверена насчет ребенка?

Она рассмеялась.

– О, конечно, я уверена, но доктору нужны доказательства, мужьям нужны доказательства. Разве это не чудесно?

– Да… да, чудесно. – Он положил руки ей на плечи. – Я люблю тебя!

В ее голове звучало другое «я люблю тебя», произнесенное с такой страстью и тоской, и она подумала, как странно, что, хотя любовь ее мужа была неоспоримой и доказанной, а любовь Ибрагима – нет, все же любовь Ибрагима была безоговорочной, тогда как, даже после такой чудесной новости, ее муж смотрел на нее, нахмурив брови.

– Год и один день прошли, Томми, год и один день, которых ты хотел, – мягко сказала она, поднимаясь из-за столика с косметикой, обняла его руками за шею, улыбаясь ему, понимая, что в ее силах было помочь ему. «Чужеземцы не такие, как мы, принцесса, – говорила ей Джари, – они по-другому на все реагируют, их по-другому воспитывали, но тебе не нужно тревожиться, просто будь сама собой, такой обворожительной, и он станет мягкой глиной в твоих руках…» Томми будет самым лучшим отцом на свете, пообещала она себе, не в силах сдержать в себе радость, что устояла сегодня днем, что объявила свою новость, и теперь они будут жить счастливо до скончания дней. – Мы ведь будем, Томми, правда?

– Что?

– Жить счастливо до скончания дней.

На какой-то миг ее радость стерла из его сознания боль о Кариме Пешади и о том, что ему нужно сделать и как сделать это. Он подхватил ее на руки и опустился в глубокое кресло, держа ее как младенца.

– О да. О да, непременно. Нам о стольком нужно погово… – Стук Джари в дверь прервал его.

– Войди, Джари.

– Пожалуйста, извините меня, ваше превосходительство, но его превосходительство Мешанг и ее высочество прибыли и ожидают удовольствия видеть вас обоих, когда вам будет удобно.

– Передай его превосходительству, мы придем сразу же, как только переоденемся. – Локарт не заметил выражения облегчения на лице Джари, когда Шахразада кивнула ей и лучезарно улыбнулась.

– Я напущу вам ванну, ваше высочество, – сказала Джари и прошла в ванную комнату. – Разве не чудесную весть принесла вам ее высочество, ваше превосходительство? О, примите мои поздравления, ваше превосходительство, самые горячие поздравления…

– Спасибо, Джари, – ответил Локарт, не слушая ее; он думал о будущем ребенке, о Шахразаде, утонув мыслями в тревогах и радости. Так все теперь запуталось, стало таким сложным.

Застольная беседа была скучной, в ней доминировал Мешанг, теперь, став главой семьи, он всегда это делал, Шахразада и Зара едва принимали участие в разговоре, Локарт говорил совсем немного; какой смысл рассказывать о Загросе: Мешанга никогда ничуть не интересовало его мнение или то, чем он занимался. Дважды он едва не выпалил им о том, что случилось с Каримом, – незачем им пока говорить, подумал он, пряча свое отчаяние. Зачем быть дурным вестником?

– Вы не находите, что жизнь в Тегеране стала трудной? – спросил он.

Мешанг весь вечер стенал по поводу новых правил, введенных на базаре.

– Жизнь всегда трудна, – ответил Мешанг, – но если ты иранец, опытный базаари, обладающий осторожностью и знаниями, то упорным трудом и логикой можно обуздать даже Революционный комитет – нам всегда удавалось держать в узде сборщиков налогов, правителей, шахов, комиссаров и британских и американских пашей.

– Я очень рад это слышать, очень рад.

– А я очень рад, что вы вернулись, я хотел поговорить с вами, – сказал Мешанг. – Сестра сказала вам о ребенке, которого она носит?

– Да-да, сказала. Поистине чудесная новость!

– Да, безусловно. Хвала Аллаху. Каковы ваши планы?

– Что вы имеете в виду?

– Где вы собираетесь жить? Как вы теперь будете платить за все?

Возникшее молчание было бездонным.

– Управимся как-нибудь, – начал Локарт. – Я намере…

– Не вижу, как это у вас может получиться, если рассуждать логически. Я просматривал счета за прошлый год… – Мешанг замолчал, увидев, что Зара поднялась с места.

– Не думаю, что сейчас подходящее время говорить о счетах, – сказала она, внезапно побледнев; вместе с ней побледнела и Шахразада.

– А вот я как раз думаю, – сердито сказал Мешанг. – Как моя сестра сможет выжить? Сядь, Зара, и слушай! Садись! И когда я в будущем скажу, что ты не пойдешь на демонстрацию протеста или еще куда-нибудь, ты подчинишься моему приказу или я высеку тебя! Сядь на место! – Зара повиновалась, шокированная его безобразным поведением и жестокостью. Шахразада была потрясена, ее мир рушился вокруг нее. Она увидела, как ее брат повернулся к Локарту. – Итак, капитан, ваши счета за прошлый год, счета, оплаченные моим отцом, не говоря о тех, которые еще не оплачены, значительно превышают вашу зарплату. Это правда?

Лицо Шахразады было пунцовым от стыда и злости, и, прежде чем Локарт успел что-нибудь ответить, она быстро произнесла своим самым сладким голосом:

– Дорогой Мешанг, ты совершенно прав, что заботишься о нас, но наша кварти…

– Прошу тебя помолчать! Я должен спросить об этом у твоего мужа, а не у тебя, это его проблема, не твоя. Итак, капи…

– Но, дорогой Меша…

– Замолчи! Итак, капитан, это правда или нет?

– Да, это правда, – ответил Локарт, отчаянно пытаясь отыскать выход из положения, в которое попал. – Но вы помните, что его превосходительство отдал мне квартиру, фактически весь дом, и арендная плата за другие квартиры шла на оплаты счетов, а остальное составляло содержание, которое я передавал Шахразаде, за что был бесконечно признателен. Что касается будущего, я позабочусь, чтобы Шахразада ни в чем не нуждалась, разумеется, я позабочусь об этом.

– Из каких средств? Я ознакомился с вашим соглашением о разводе, и мне ясно, что, учитывая те выплаты, которые вы должны передавать своей бывшей жене и ребенку, у вас немного шансов на то, чтобы защитить мою сестру от нищенского существования.

Локарт задохнулся от гнева. Шахразада шевельнулась в своем кресле, Локарт увидел ее страх и подавил в себе желание треснуть Мешанга лицом об стол.

– Все в порядке, Шахразада. Твой брат имеет право спросить. Это справедливо, и он прав. – Он прочел скрытое высокомерие на точеном красивом лице и понял, что сражение началось. – Мы управимся, Мешанг, я управлюсь. Наша квартира, она не будет оставаться конфискованной вечно, или мы найдем другую. Мы спра…

– Нет ни квартиры, ни здания. Оно сгорело в субботу вечером. Целиком, дотла.

Они посмотрели на него, разинув рот, Шахразада была потрясена больше всех:

– О, Мешанг, ты уверен? Почему ты не сказал мне? По…

– У тебя столько квартир, что ты даже не проверяешь их время от времени? Дом сгорел, полностью!

– О Господи, – пробормотал Локарт.

– Вам лучше не богохульствовать, – сказал Мешанг, он с трудом сдерживался, чтобы не злорадствовать открыто. – Так что никакой квартиры нет, дома нет, ничего не осталось. Иншаллах. Теперь, как вы намереваетесь оплатить свои счета?

– Страховка! – воскликнул Локарт. – Дом должен быть застрахо…

Его голос утонул в раскатах громового хохота, Шахразада опрокинула бокал с водой, но никто этого не заметил.

– Вы думаете, страховка будет выплачена? – язвительно поинтересовался Мешанг. – Это сейчас-то? Даже если бы какая-то страховка и была? Вы перестали мыслить разумно, никакой страховки нет и никогда не было. Итак, капитан, большие долги, денег нет, капитала нет, дома нет, хотя он и так юридически вам не принадлежал, просто жест для сохранения лица, который мой отец сделал, чтобы вы имели средства заботиться о Шахразаде. – Он взял кусочек халвы и бросил себе в рот. – Итак, что вы предлагаете?

– Я управлюсь.

– Каким образом, прошу, расскажите мне… и Шахразаде, разумеется, она имеет право, законное право знать. Как?

Шахразада пробормотала:

– У меня есть драгоценности, Томми, я могу их продать.

Мешанг позволил словам повиснуть над столом, наслаждаясь тем, что Локарт загнан в угол, унижен, раздет донага. Грязный неверный! Если бы не Локарты этого мира, алчные иноземцы, эксплуататоры Ирана, мы были бы свободны от Хомейни и его мулл, отец был бы жив, Шахразада вышла бы замуж за подобающего человека.

– Итак?

– Что вы предлагаете? – спросил Локарт, не видя выхода из ловушки.

– Что вы предлагаете?

– Я не знаю.

– Пока что у вас нет дома, есть очень значительные долги, и вы скоро останетесь без работы. Сомневаюсь, что вашей компании еще долго будут разрешать работать здесь; и это правильно, что все иностранные компании объявили персонами нон грата. – Мешанг был очень доволен, что вспомнил это латинское выражение. – Долее ненужными, нежелательными и исчерпавшими свою необходимость.

– Если это произойдет, я уволюсь оттуда и наймусь вертолетчиком в иранскую компанию. Пилоты им понадобятся немедленно. Я говорю на фарси, я опытный пилот и преподаватель. Хомейни… Имам хочет, чтобы добычу нефти восстановили как можно скорее, поэтому им, без сомнения, будут нужны обученные пилоты.

Мешанг расхохотался про себя. Вчера министр Али Киа приходил на базар, подобающе смиренный и готовый услужить. Он принес изысканный пешкеш – разве его ежегодный «гонорар консультанта» не подлежит пересмотру в самом скором времени? – и рассказал ему о своих планах заполучить все вертолеты совместного предприятия и заморозить все банковские счета. «У нас не возникнет проблем с привлечением всех наемников, сколько их нам понадобится, чтобы летать на наших вертолетах, ваше превосходительство Мешанг, – сказал Киа. – Они сбегутся к нам, радуясь и половине от своей обычной зарплаты».

Верно, сбегутся, но только не ты, временный муж моей сестры, даже и за десятую часть зарплаты тебе работы не видать.

– Я предлагаю вам быть практичнее. – Мешанг внимательно рассматривал свои ухоженные руки, которыми ласкал четырнадцатилетнюю девочку, подаренную ему Али Киа, «первую из множества, ваше превосходительство». Нежная белая черкесская кожа – временный брак на послеобеденное время, который он с радостью продлил на всю неделю, договориться об этом было совсем нетрудно. – Нынешние правители Ирана не жалуют чужеземцев, особенно американцев.

– Я канадец.

– Сомневаюсь, что это имеет какое-то значение. Логично предположить, что вам не разрешат остаться. – Он бросил мимолетный взгляд на Шахразаду. – Или вернуться.

– Домыслы, – процедил Локарт сквозь зубы, увидев выражение ее лица.

– Капитан, благотворительность моего покойного отца не может долее поддерживаться: времена теперь тяжелые. Я хочу знать, как вы намереваетесь содержать мою сестру и ее будущего ребенка, где вы намерены жить и как.

Локарт внезапно встал, заставив всех остальных вздрогнуть.

– Вы высказали свою точку зрения предельно ясно, ваше превосходительство Мешанг. Я дам вам ответ завтра.

– Я хочу получить ответ сейчас.

Лицо Локарта приняло каменное выражение.

– Сначала я поговорю со своей женой, потом я буду говорить с вами, завтра. Пойдем, Шахразада. – Он вышел. В слезах, она последовала за ним и закрыла дверь.