Текст книги "«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны"

Глава V

Оливия. Записка в самом деле от него?

Шут. Да, госпожа.

Шекспир. Двенадцатая ночь

Алида де Барбери, покидая пристань, вне всякого сомнения, обернулась, чтобы посмотреть, последовала ли шлюпка капитана Ладлоу примеру двух других. Если бы было иначе, мы погрешили бы против истины и изобразили девушку менее кокетливой, чем она была на самом деле. Шлюпка же, в которой сидел Ладлоу, к величайшему неудовольствию олдермена, продолжала приближаться к земле.

Высоты острова Статен век назад, так же как и в настоящее время, были покрыты порослью невысоких деревьев. Среди этой скудной растительности в разных направлениях тянулись пешеходные тропы, выходившие из небольшого поселка, расположенного на территории карантина, и, чтобы не заблудиться в этом лабиринте, требовался опытный проводник. Однако достопочтенный бюргер, казалось, вполне годился для этой роли; двигаясь с необычным для него проворством, он привел своих спутников в лес и, часто меняя направление, так запутал их, что вряд ли они смогли бы самостоятельно выбраться оттуда.

– Облака и тенистые беседки! – восклицал он Миндерт ван Беверут, избегая, к собственному удовольствию, настойчивого преследования со стороны моря. – Маленькие дубки и зеленые сосны весьма приятны в июньское утро. В «Сладкой прохладе», дорогой патрон, вы найдете вдоволь горного воздуха и морских бризов, которые возбудят ваш аппетит. Алида может подтвердить, что один глоток этого эликсира бодрит дух и румянит щеки лучше, чем все примочки и притирки, изобретенные ради того, чтобы терзать мужские сердца.

– Если «Сладкая прохлада» изменилась так же, как ведущая туда дорога, то я вряд ли отважусь подтвердить то, чего не знаю, – ответила прекрасная мисс Барбери, украдкой бросая взгляд в сторону моря.

– О, женщины, суета – вот ваше имя! Лишь бы себя показать и на других посмотреть, вот и все их желания! Нам, согласитесь, патрон, куда удобнее идти лесом, чем вдоль берега, ну а чайки и бекасы пусть уж как-нибудь обходятся без нашей компании! Умный человек должен избегать соленой воды и всех, кто имеет к ней отношение, за исключением тех случаев, когда они служат для удешевления торговли и ускорения перевозок, не так ли, господин ван Стаатс? Ты еще поблагодаришь меня за заботу, дорогая племянница, когда мы взберемся на утес, прохладный, словно тюк с не траченной молью пушниной, а красивый, как голландский тюльпан, на котором еще серебрится роса.

– Ради этого можно согласиться идти туда даже с завязанными глазами, милый дядюшка. Но хватит об этом, Франсуа, fais moi le plaisir de porter ce petit livre, – обратилась она к своему камердинеру, – malgre la fraicheur de la foret, j’ai besoin de m’evanter[23]23
  Франсуа, будьте любезны, понесите эту книжицу. Несмотря на лесную прохладу, мне стало душно (фр.).


[Закрыть].

Слуга поспешил исполнить приказание своей молодой хозяйки, предупреждая запоздалую любезность патрона, и, поняв по раздосадованному взору и разрумянившимся щечкам своей молодой хозяйки, что ее снедает скорее внутренний, чем внешний жар, деликатно прошептал:

– Que ma chere mademoiselle Alide ne se fache pas! Elle ne manquerait jamais I’admirateurs, dans un desert. Ah! si mam’selle allait voir la patrie de ses ancetres[24]24
  Не стоит огорчаться, дорогая мадемуазель Алида! Даже в пустыне вы не останетесь без поклонников. Ах, если бы мадемуазель согласилась поехать и посмотреть страну своих предков! (фр.)


[Закрыть].

– Merci bien, mon cher; gardez les feuilles fortement fermees. Il y a des papiers dedans[25]25
  Благодарю вас, дорогой друг. Держите книжку закрытой, в нее вложены бумаги (фр.).


[Закрыть].

– Господин Франсуа, – бесцеремонно прервал олдермен, своим грузным телом бесцеремонно оттесняя от племянницы ее по-родительски заботливого служителя и делая знак остальным членам компании продолжать путь, – мне надо сказать вам наедине пару слов. За свою полную забот и, надеюсь, не бесполезную жизнь я пришел к выводу, что верный слуга всегда бывает добрым советчиком. После Голландии и Англии, двух великих торговых держав, и обеих Индий, которые необходимы нашей колонии, при всей моей естественной привязанности к стране, в которой я родился, я всегда считал Францию неплохой страной. Думаю, мосье Франсуа, что только нелюбовь к морю помешала вам возвратиться на родину после кончины моего зятя.

– А также мой привязанность к барышне, если позволите, мосье…

– В этом нет ни малейшего сомнения, дружище. Ах, старина! Алида свежа, как роза, добра и отзывчива. Жаль только, что она немножко упряма, – недостаток, без сомнения, унаследованный от ее предков – нормандцев. Франсуа, вы человек светский, – продолжал олдермен. – Как по-вашему: подобает ли такой девушке, как Алида, броситься на шею человека, у которого нет другого убежища, кроме корабля?

– Конечно, сударь, барышня слишком нежна для того, чтобы проводить всю свою жизнь на корабле.

– Ей придется повсюду следовать за мужем, пребывать среди пиратов и бесчестных торговцев; в хорошую и дурную погоду; в жару и в холод, под дождем и под солнцем; пресная вода в трюмах и соленая за бортом; морская болезнь, солонина, штормы и штили – и все из-за поспешного решения и горячности молодости!

При перечислении бед, которые подстерегали племянницу олдермена, если бы она совершила столь безрассудный шаг, выражение лица старого камердинера непрерывно менялось, как будто каждая его черточка была зеркалом, отражающим гримасы человека, страдающего морской болезнью.

– Черт возьми, море так ужасно! – воскликнул он, когда его собеседник умолк. – Это очень большой несчастье, что существует вода, кроме вода для пить и для крепостной ров. Но мамзель не поспешно будет решать! Она искать себе мужа на твердая земля!

– Гораздо лучше, если состояние моего зятя будет у меня на виду, рассудительный Франсуа, а не отправится в плавание по морям и океанам!

– Моряк в семье де Барбери? Никогда!

– Дебет и кредит! Если состояние человека, имя которого я могу назвать, мой бережливый Франсуа, перевести в звонкую монету и погрузить на корабль обычного водоизмещения, то корабль затонет! К тому же ты знаешь, что и я не намерен забыть об Алиде, когда буду заканчивать счеты с этим миром.

– Если бы мосье де Барбери есть жив, мосье олдермен, он бы говорить подходящий слов, но, несчастье, мой дорогой хозяин есть умер… Поэтому, сэр, я беру смелость говорить мерси за него и за вся его семья.

– Женщины упрямы, и иногда им доставляет удовольствие идти наперекор добрым советам.

– О да, да!

– Благоразумные люди должны укрощать их ласковыми речами и богатыми подарками. Тогда они становятся покорными, как хорошо объезженная упряжка.

– Господин олдермен – знаток женщин, – произнес Франсуа, потирая руки и вежливо улыбаясь, как подобает хорошо воспитанному слуге, хотя при этом не мог удержаться, чтобы не подмигнуть, – к тому же вы холостяк… Подарок есть хорошо для барышня и еще лучше для дама.

– Супружество и шоры! Кому, как не нам, холостякам, лучше знать это! У супруга, находящегося под башмаком у жены, нет времени для таких обобщений, и он ничего в этом не смыслит: Что ты скажешь, верный Франсуа, о таком муже для Алиды, как ван Стаатс, патрон Киндерхука?

– Однако мамзель любить живость, а мосье патрон не есть слишком жив…

– Лучшего мужа и подыскать нельзя. Тс! Я слышу шаги! За нами кто-то идет, – вероятно, это капитан Ладлоу. Пришло время показать этому капитану, как француз может обвести его вокруг пальца на твердой земле. Слегка отстань и поведи нашего мореплавателя по ложному курсу. Когда он потеряет ориентировку в тумане, поспеши на утес, к дубу. Мы будем ожидать тебя там.

Польщенный оказанным ему доверием и в самом деле убежденный, что он действует в интересах своей хозяйки, старый камердинер кивнул, понимающе усмехнулся и убавил шаг. Олдермен поспешил вперед, и через несколько мгновений вся компания свернула влево и скрылась из виду.

Он постарался придать лицу равнодушный вид человека, который гуляет по лесу с единственной целью подышать чистым воздухом. Чтобы приближавшийся, как он думал, капитан Ладлоу не прошел мимо него, старик принялся громко насвистывать какую-то французскую арию. Шум шагов раздался совсем близко, и, наконец, перед французом очутился моряк в индийской шали. Разочарование было взаимное. От неожиданности весь план действий совершенно спутался в голове старика. Моряк же скоро оправился от изумления.

– Что новенького в вашем плавании по этому лесному морю, мосье брейд-вымпел? – хладнокровно спросил моряк, убедившись, что они одни. – Это куда более безопасное путешествие для офицера вашего водоизмещения, чем на периагве. На какой долготе расстались вы со своими эскортируемыми кораблями?

– Сэр, я гулять лес для плезир; на залив я ходить не хочет – только сопровождать мой молодой хозяйка, и я хотеть, чтобы кто любит залив, любит море, совсем не приходить в лес!

– Отлично сказано и весьма прямолинейно! А! Вы, оказывается, еще и ученый – даже в лесу не забываете о науках. В этой красивой книжице, верно, заключены советы, как заплетать косички?

Говоря это, моряк без церемонии взял книгу из рук француза.

– Нет, сударь, она учит затрагивать сердце человеческое, – торжественно произнес слуга. – Это Сид, сударь! Если вы хотите познакомиться с истинной поэзией, читайте эту книгу, господин моряк.

– А, вижу: это книга законов, где каждый может высказывать свои бредни. Возвращаю ее вам обратно и в придачу ваши восторженные чувства. Однако, как ни умен ее автор, думаю, не все, что содержится в этой книге, принадлежит его перу.

– Не он? Что вы, сэр, он может написать шесть раз больше, если это потребуется для Франция! Que l’envie de ces Anglais se decouvre quand on parle des beaux genies de la France[26]26
  Как завистливы эти англичане, когда заговариваешь о гениях Франции! (фр.)


[Закрыть]!

– Скажу только, что если все в этой книге написано этим джентльменом и все так прекрасно, как вы утверждаете, то бесхитростный морской скиталец считает, что зря он не напечатал всего им написанного.

– Отпечатаны! – повторил с изумлением француз, невольным движением раскрывая книгу. – Ах, это, без сомнения, одно из писем мамзель Алида!

– Будьте вперед осторожнее, – перебил его моряк, – Что касается вашего «Сида», то мне эта книжка без нужды: в ней нет ни сведений о координатах расположения мелей, ни описаний берегов.

– Сэр, она есть учить добродетель, гибельность страстей, благороднейший порывы душа. Да, сэр, она учить всему, что пожелает мосье. Вся Франция читать ее, в городе и в деревня. Если бы его величество великий Людовик не есть плохо рассудительный и не изгонять гугенотов из своего королевства, я бы сам поехать Париж слушать «Сид».

– Счастливого пути, мосье Косичка. Быть может, наши дороги пересекутся, а до той поры я прощаюсь с вами. Быть может, настанет день – мы будем с вами беседовать, а под нами будут перекатываться волны. Ну, желаю удачи!

– Адье, мосье, – поклонился Франсуа с вежливостью, которая никогда его не покидала. – Если вы говорить о встрече на море, то мы никогда не встретимся. Monsieur le Marin n’aime pas a entendre parler de la gloire de la France! II voudrais bien savoir lire se Shak-a-spear, pour voir combien l’immortel Corneille lui est superieur. Ma fois, oui; Monsieur Pierre Corneille est vraiment un homme illustre[27]27
  Господин моряк не любит слушать разговора о славе Франции. Я хотел бы прочесть этого Шака-спи-ра, чтобы убедиться в том, насколько бессмертный Корнель выше его. Да, да, сударь, Пьер Корнель очень прославленный человек! (фр.)


[Закрыть]!

С этими словами самодовольный камердинер продолжал свой путь к утесу, так как моряк оставил его и углубился в чащу. Гордый отпором, который он дал развязному незнакомцу, и еще более гордясь за поэта, прославившего Францию задолго до того, как он, Франсуа, покинул Европу, а также тем, что он поддержал честь далекой и любимой родины, верный слуга, любовно прижимая локтем томик Корнеля, поспешил к своей хозяйке.

Расположение острова Статен и окрестных бухт хорошо известно жителям Манхэттена. Однако для тех, кто живет вдали от места последующих событий, будет небезынтересным ознакомиться с их описанием.

Как уже говорилось, основное сообщение между Раритонским и Йоркским заливами проходило через Нарроус, пролив, разделяющий острова Статен и Лонг-Айленд. В устье пролива, над островом Статен, вздымается высокий утес, нависающий над водой подобно овеянному легендами мысу Мизено. С высоты утеса открывается широкий обзор не только на город и оба устья пролива, но и далеко за Санди-Хук, на океан.

Лес здесь был давно вырублен, и дуб, о котором уже говорилось, был единственным деревом на площади в десять или двенадцать акров. Возле этого дуба олдермен ван Беверут и условился встретиться с Франсуа. Туда он и направился, расставшись с камердинером, и туда же мы должны перенести свой рассказ. У подножия дерева стояла грубо сколоченная скамья, на которой и расположилась вся компания. Минутой позже к ним присоединился возбужденный Франсуа, немедленно поведавший все подробности встречи с незнакомцем.

– Чистая совесть, добрые друзья, и приходо-расходная книга могут и в январе разогреть человека даже в нашем климате, – сказал олдермен, явно желая перевести разговор на другую тему, – Зато упрямые негры, пыль и жара в перенаселенном городе и портящаяся пушнина могут хоть кого лишить хладнокровия. Видите белое пятнышко на той стороне залива, патрон? Это и есть «Сладкая прохлада», где с каждым вздохом в вас вливается эликсир жизни и где в любое время суток можно подвести в тиши итог своим мыслям.

– Кажется, только мы одни наслаждаемся видом с этого утеса, – произнесла Алида с задумчивостью, свидетельствующей о том, что она придает смысл своим словам.

– Да, мы здесь одни, племянница, – отозвался олдермен, потирая руки и втайне поздравляя себя с тем, что это действительно так. – Этого нельзя отрицать. К тому же у нас добрая компания, хотя это утверждение и не исходит от того, кто является основным капиталом нашего маленького общества. Скромность – богатство бедняка, но нам, занимающим видное положение в этом мире, позволительно говорить правду как о себе, так и о своем соседе, не так ли, патрон?

– Что касается последних, то олдермен ван Беверут будет говорить только хорошее, – произнес чей-то голос, и капитан Ладлоу так внезапно появился перед изумленными собеседниками, что почтенный коммерсант умолк, не докончив начатой фразы. – Мое желание предложить свой корабль к услугам здесь присутствующих будет, надеюсь, служить достаточным извинением того беспокойства, которое я причинил своим появлением.

– Право прощать есть прерогатива губернатора, как представителя королевы, – сухо ответил олдермен. – Если ее величество не имеет для своего флота дел более важных, чем предоставлять свои корабли в распоряжение стариков и молодых барышень, значит, мы живем в счастливый век и торговля должна процветать.

– Если эти обязанности можно совместить, с тем большим основанием командир корабля может радоваться, что в нем нуждается столько людей. Вы направляетесь на Джерсийское плоскогорье, господин ван Беверут?

– Я отправляюсь в приятное уединенное место, к тому же принадлежащее только мне, капитан Корнелиус ван Кюйлер Ладлоу! – иронически промолвил олдермен.

Молодой человек закусил губы, и его загорелые щеки покрылись румянцем, хотя с виду он оставался спокойным.

– Я ухожу в море через двадцать минут. Ветер усиливается, и ваше судно с трудом будет выгребать против волнения. «Кокетка» снимается с якоря через двадцать минут. Я уверен, что мадемуазель Алида согласна в душе с моим мнением, на чью бы сторону ни клонилось ее решение.

– Решение ее клонится на сторону дяди, – с живостью отвечала молодая девушка. – Я плохой моряк, и простое благоразумие, если не трусливость, заставляет меня положиться на опытность старших.

– Я, конечно, моложе господина олдермена, – покраснел Ладлоу, – но, надеюсь, господин ван Беверут не сочтет нескромностью с моей стороны, если я скажу, что знаю ветры и течения не хуже его.

– Говорят, вы с большим искусством командуете крейсером флота ее величества, капитан Ладлоу, и это делает честь колонии, вскормившей такого отличного офицера. Но, если не ошибаюсь, ваш дед прибыл в нашу провинцию довольно поздно, уже после реставрации Карла Второго?

– Мы не можем утверждать, что ведем свой род от первых поселенцев Объединенных провинций, но, каковы бы ни были политические симпатии моего деда, взгляды его потомков ни у кого не вызывали сомнений. Позвольте мне просить прелестную Алиду посчитаться с опасениями, которые, я уверен, она испытывает, и убедить своего дядюшку, что «Кокетка» куда безопаснее периагвы.

– Говорят, на ваш корабль легче попасть, чем покинуть его, – рассмеялась Алида. – Судя по тому, что мы недавно наблюдали, ваша «Кокетка», как все кокетки на свете, любит одерживать победы. Разве можно в этих обстоятельствах чувствовать себя в безопасности?

– Слухи эти распускаются нашими врагами. Я ожидал от вас другого ответа! – с упреком сказал Ладлоу.

Сердце молодой девушки сильно забилось. К счастью, ее спутники не отличались особой наблюдательностью и не заметили, что между молодым моряком и племянницей олдермена установились более короткие отношения, чем это могло быть им желательным.

– Да, я надеялся на другой ответ, – повторил капитан еще более задушевно, чем в первый раз.

В душе Алиды боролись весьма разные чувства. Прежде чем ее смятение было замечено, она взяла себя в руки и, обернувшись к камердинеру, произнесла спокойно и вежливо, как полагается благовоспитанной девушке:

– Rendez moi le livre, Francois[28]28
  Верните мне книгу, Франсуа (фр.).


[Закрыть].

– Le voici – ah! ma chere Mam’selle Alide, que ce Monsieur le Marin se fachait a cause de la gloire, et des beaux vers de notre illustre M. Pierre Corneille![29]29
  Пожалуйста, мадемуазель Алида, вот она. Этот господин моряк рассердился из-за славы и красивых стихов нашего замечательного Пьера Корнеля! (фр.)


[Закрыть]

– Вот английский моряк, который, я убеждена, не станет отрицать достоинства всеми почитаемого поэта, хотя он и представляет нацию, которую принято считать врагом Франции, – с улыбкой произнесла девушка. – Капитан Ладлоу, вот уже месяц, как я ваша должница. Я обещала вам томик Корнеля. Теперь я выполняю обещание. Когда вы ознакомитесь с содержанием этой книги с тем вниманием, какого она заслуживает, я смею надеяться…

– …услышать оценку ее достоинств?

– Я хотела сказать: я смею надеяться, что вы будете так добры возвратить мне его обратно. Мне он дорог, как память об отце, – прибавила она спокойно.

– Книги и иностранные языки! – пробормотал олдермен. – Первое – очень хорошая вещь, тогда как другое… голландский и английский языки, действительно, следует знать умному человеку. Ни на каком другом языке нельзя подсчитать дебет и кредит. И даже прибыль кажется меньше, если счет ведется не на одном из этих языков. Благодарим вас за любезное приглашение, капитан Ладлоу, но вот идет один из моих людей сообщить, что прибыла моя собственная периагва. Желаю вам счастливого и, как мы говорим о жизни, долгого плавания. Прощайте.

Молодой моряк откланялся более вежливо, чем можно было ожидать после отказа олдермена воспользоваться его судном. Сохраняя полное самообладание, он следил за тем, как они спускались по склону холма, направляясь к внешнему заливу, и, лишь когда вся компания скрылась в лесной чаще, дал волю обуревавшим его чувствам.

Он вытащил из кармана томик Корнеля и раскрыл его с нетерпением, которое больше не мог сдерживать. Казалось, он ожидал прочесть на страницах больше, чем сам автор хотел вложить в них, но, когда он обнаружил между листами запечатанную записку, книга, принадлежавшая некогда мосье де Барбери, упала к его ногам, а записка была развернута так стремительно, словно от нее зависела жизнь или смерть капитана Ладлоу.

Удивление – вот, пожалуй, первое чувство, которое овладело молодым моряком. Он читал и перечитывал записку, хватался за голову, невидящим взором обводил землю и море; вновь перечитывал записку; тщательно изучал надпись, которая гласила: «Капитану Ладлоу. Крейсер флота ее величества «Кокетка»; улыбался, что-то бормотал сквозь зубы; казался раздраженным, но вместе с тем и обрадованным; вновь слово за словом перечитал записку и наконец с видом человека, имеющего причины и огорчаться и быть довольным, сунул ее в карман.

Глава VI

Ну что, опять сегодня появлялось?

Шекспир. Гамлет

– Лицо человека – судовой журнал, в который записываются его мысли. Лицо капитана Ладлоу имеет, кажется, довольное выражение, – раздался вдруг чей-то голос недалеко от рекомого капитана.

– Кто это говорит о мыслях и вахтенных журналах и смеет совать нос в мои дела? – спросил, нахмурившись, молодой офицер.

– Тот, который любит игру мысли и часто царапал пером на страницах вахтенных журналов, чтобы знать, как следует встречать шквал, таящийся в тучах или в человеке. Что же касается вмешательства в ваши дела, капитан Ладлоу, то я на своем веку знавал слишком много крупных кораблей, чтобы сворачивать в сторону от первого встречного легкого крейсера. Надеюсь, вы удовлетворены, сэр? Каждый вежливый вопрос имеет право на такой же ответ.

Ладлоу круто обернулся и с трудом поверил своим глазам: он увидел смелый взор и спокойное лицо моряка, который сегодня утром уже вызвал его негодование. Однако молодой человек сдержал возмущение и приложил все усилия, чтобы превзойти своего собеседника хладнокровием, придававшим внешнему облику незнакомца нечто внушительное, если не властное, хотя тот и был ниже его по положению. Возможно, необычность происходящего ошеломила командира крейсера, привыкшего к почтительному отношению со стороны тех, кто избрал море своим домом.

– Смел тот, кто, не дрогнув, встречает неприятеля; тот, кто вызывающе ведет себя с друзьями, безрассуден.

– А тот, кто не делает ни того, ни другого, умнее обоих, – парировал отважный обладатель индийского шарфа. – Капитан Ладлоу, мы встретились как равный с равным и можем говорить свободно.

– О равноправности не может быть и речи: наши положения слишком различны.

– Здесь не место говорить ни о положениях, ни об обязанностях. Когда придет время, мы оба, надеюсь, будем каждый на своем посту, готовые честно исполнить свой долг. Но одно дело, когда капитан Ладлоу прикрыт бортовыми пушками «Кокетки» и перекрестным огнем своих матросов, и другое дело, когда он один на морском утесе, вооруженный только палкой и собственным мужеством. Находясь на судне, он словно рангоут[30]30
  Рангоут – все деревянные детали круглого сечения, служащие для постановки и несения парусов: мачты, их продолжения – стеньги, реи, бушприт и т. д. Рангоут поддерживается стоячим такелажем: снастями, раскрепляющими его с боков и несколько сзади – вантами и бакштагами, а спереди, в центральной продольной плоскости судна, штагами.


[Закрыть], поддерживаемый вантами, штагами, брасами и прочим стоячим такелажем; но в нынешнем положении он простой шест, который держится лишь благодаря крепости и качеству своей древесины. Впрочем, судя по всему, вы из тех, кто не боится выходить в одиночное плавание и при более крепком ветре, чем тот, что треплет паруса вон того суденышка в заливе.

– Действительно, судну приходится туго! – воскликнул Ладлоу, внезапно теряя интерес ко всему, кроме периагвы, на борту которой находился предмет воздыханий молодого капитана со своими спутниками и которая в этот момент вышла из-под прикрытия холма на простор Раритонского залива. – Что скажете, приятель? Такой человек, как вы, должен разбираться в погоде.

– Женщин и ветер можно понять лишь тогда, когда они находятся в движении. Любой смертный, дорожащий своим покоем и уважающий стихии, предпочел бы совершить этот переезд на «Кокетке», а не на пляшущей по волнам периагве; и все же развевающиеся на лодке шелка говорят о том, что кое-кто считает иначе…

– Вы удивительно сообразительный человек! – вскричал Ладлоу, поворачиваясь к незнакомцу. – А также удивительно…

– …нахальный, – закончил тот, видя, что капитан запнулся. – Пусть офицер ее величества не стесняется в выражениях; я всего лишь ноковый[31]31
  Ноковый – матрос, работающий на ноке, то есть оконечности рея.


[Закрыть] или в лучшем случае рулевой старшина.

– Я не хотел вас оскорблять. Я только удивляюсь, откуда вы узнали, что я предлагал молодой девушке и ее друзьям перевезти их в виллу олдермена ван Беверута?

– Я не вижу ничего удивительного в том, что вы предлагали услуги молодой девушке. Другое дело ее друзья! По отношению к ним мне, признаюсь, немного непонятно ваше великодушие. Когда молодые люди увлекаются, они не говорят тихо.

– Значит, вы подслушали наш разговор, спрятавшись, вероятно, в тени этого дерева. Может быть, у вас зрение лучше слуха?

– Не могу отрицать, что я действительно наблюдал игру выражений на вашем лице в то время, когда вы держали в руках клочок бумаги.

– Но не можете же вы знать его содержание?

– В которой, мне думается, содержится приказание частного свойства, исходящее от дамы слишком кокетливой, чтобы принять ваше приглашение совершить переезд на корабле того же названия.

– Клянусь небом, малый прав в своей необъяснимой дерзости! – пробормотал Ладлоу, принимаясь шагать взад-вперед в тени дерева. – Слова и дела девушки противоречат друг другу, и я, глупец, обманулся ими, словно молоденький мичман, только-только оторвавшийся от матушкиной юбки. Послушайте, мистер… э-э… Надеюсь, у вас есть имя, как у всякого морского бродяги?

– Точно так: когда говорят достаточно громко, чтобы я слышал, я отзываюсь на имя Томаса Румпеля.

– Очень хорошо. Такой ловкий матрос должен с удовольствием вступить на королевскую службу.

– Конечно, мне было бы это очень приятно, если бы только я не был обязан сначала службою другому лицу.

– Кто же это такой, имеющий больше прав на ваши услуги, чем даже сама королева? – спросил несколько вызывающе Ладлоу.

– Моя собственная особа. Когда наши цели совпадают, никто охотнее меня не разделит компанию с ее величеством, но…

– Ваши шутки заходят слишком далеко, сэр! – перебил Ладлоу. – Вам следовало бы знать, что я имею право силой заставить вас служить ее величеству, не входя с вами в какие-либо переговоры. И знайте, что, несмотря на вашу прыть, мне ничего не стоит принудить вас к этому.

– Нужно ли доводить наши отношения до крайности, капитан Ладлоу? – заметил незнакомец после недолгого раздумья. – Если сегодня я ускользнул от вас, то, может быть, сделал это ради того, чтобы по собственному желанию, а не по принуждению подняться на борт вашего корабля. Мы здесь одни, и ваша честь не сочтет меня хвастуном, если я скажу, что хорошо скроенному и деятельному человеку, который от топовой корзины до киля имеет шесть футов, не может понравиться, чтобы его тащили против воли, словно ялик, привязанный к корме корабля. Я моряк, сэр, и, хотя океан мой дом, я никогда не осмелюсь выйти в море без соответствующего оснащения. Взгляните с этого утеса и скажите, видите ли вы, помимо крейсера ее величества, какой-нибудь другой корабль, который пришелся бы по вкусу моряку дальнего плавания.

– Не хотите ли вы этим сказать, что появились здесь, чтобы наняться на какое-либо судно?

– Вы угадали. И хотя мнение простого матроса не имеет особенной цены, все же скажу, и, думаю, вам приятно будет услышать, что, сколько бы я ни смотрел отсюда в море, я не увидел бы более красивого и быстроходного корабля, чем тот, которым командуете вы. Такому опытному моряку, как вы, капитан Ладлоу, не нужно объяснять, что, когда человек принадлежит самому себе, он разговаривает иначе, чем когда запродает себя короне. Поэтому, надеюсь, вы не будете слишком долго помнить мою теперешнюю вольность.

– Я часто встречал людей вашего сорта, и знаю теперь, что насколько они необузданны на берегу, настолько послушны на борту. Что это там поблескивает на солнце – парус или крыло чайки?

– Может быть, и то и другое, – заметил отважный моряк, не спеша повернувшись в сторону океана. – С этого утеса отличный обзор. Это чайки носятся над волнами.

– Взгляните внимательнее. Вон то сверкающее белое пятнышко скорее похоже на парус.

– Вполне вероятно. При таком ветре каботажные суда круглые сутки шныряют вдоль берега, словно крысы на причале, но мне все же кажется, что это просто гребни волн сверкают на солнце.

– Нет, это парус, который покрывает мачты смелого корсара…

– Ну, тогда это улетевшая птица: уже ничего не разглядеть, – сухо возразил незнакомец. – Сколько бессонных ночей и бесцельных погонь приходится на долю моряков, капитан Ладлоу, из-за подобных ошибок! Однажды мы шли вдоль берегов Италии, между Корсикой и материком, и такой же обман зрения овладел всем экипажем; это научило меня доверять своим глазам только в том случае, если горизонт ясен, а голова трезва.

– Расскажите подробнее, – попросил Ладлоу, отводя взор от океана с видом человека, решившего, что он ошибся. – Что это за чудеса происходили с вами в итальянских водах?

– Действительно чудеса, и ваша честь согласится со мной, когда я расскажу о случившемся теми же словами, которыми я записал все это в вахтенный журнал для сведения тех, кому надлежит знать. Шел последний час второй половины вахты[32]32
  Вся команда судна разделялась на две части – первую и вторую вахты, несшие вахту поочередно в течение четырех – шести часов. Сменявшиеся с вахты назывались подвахтенными.


[Закрыть]. Дело было в пасхальное воскресенье; ветер – юго-восточный, слабый, он едва наполнял верхние паруса и только-только позволял нам управлять кораблем. Уже несколько часов, как горы Корсики, Монте-Кристо и Эльба скрылись из глаз, и мы были на реях, следя, когда откроется итальянский берег. Густой туман низко стелился над водой, скрывая от нас землю; все считали, что это прибрежный туман, и не придавали ему особенного значения; однако никто не желал входить в него, потому что у того побережья дурно пахнет и даже чайки и сухопутные птицы не летают в нем. Так вот, стоим мы, грот на гитовых[33]33
  Гитовы – снасти, поднимающие нижнюю часть прямого паруса к рею или подтягивающие косой парус к мачте и гафелю.


[Закрыть], марселя шлепают по стеньгам, словно девушка обмахивается веером при виде ухажера. Только нижние паруса едва наполнены ветром, а солнце уже село за горизонт. Я был тогда молод, глаз у меня был острый, и поэтому я одним из первых увидел это зрелище!

– И что же это было?.. – вопреки безразличию, которое он напустил на себя, с интересом спросил Ладлоу.

– Прямо над грядой клубящегося почти черного тумана, который всегда держится у того побережья, показался предмет, который излучал такой яркий свет, словно тысяча звезд покинули свои обычные места в небесах, и, как сверхъестественный маяк, предупреждал нас о близости берега. Это было удивительное, необычайное зрелище. Темнота сгущалась, и предмет светился все ярче и ярче, словно действительно предостерегал нас об опасности. Но когда мне наверх передали подзорную трубу, то я увидел высоко-высоко над рангоутом, на котором наши грешные суда обычно носят свои опознавательные огни, сверкающий крест.

– Это и впрямь сверхъестественно! Что же вы предприняли для того, чтобы выяснить, что это за небесное явление?

– Мы отвернули от берега и предоставили выяснить это более отважным мореплавателям. Как я был счастлив, снова увидев утром заснеженные горы Корсики!

– И появление этого чуда так никогда и не было объяснено?

– И никогда не будет. Я беседовал впоследствии с тамошними моряками, но никто из них не видел его. Один, правда, рассказал мне, что вдали от берега стоит высокий и величественный собор, который виден с моря за много лиг; возможно, его купол, освещенный по случаю какого-нибудь торжественного богослужения, мы и увидели поверх тумана. Но мы были достаточно опытными моряками, чтобы поверить таким россказням. Я отлично понимаю, что церковь, подобно кораблю или холму, может порой казаться больше, чем она есть на самом деле, но тот, кто решится утверждать, будто рука человека может поднять камни под самые облака, должен быть убежден в легковерии своих слушателей, прежде чем зайти так далеко.