Текст книги "Клиника «Амнезия»"

– Будь добр, расскажи мне, что ты сегодня услышал от Фабиана, – обратился он ко мне он. – Меня не на шутку встревожили сегодняшние его откровения. Хотелось бы знать, что у парня сейчас на уме.

Стало ясно, что Суарес загнал меня в угол. Я стащил с рук резиновые перчатки, бросил щетку в ведро с водой и снова сел за стол.

И насколько мог подробно пересказал историю с корридой. Поскольку я все еще был нетрезв, то по какой-то необъяснимой причине обмолвился о том, что мать Фабиана могла пропасть без вести, потеряв память. Я стал терять нить разговора, забывая, кто именно только что говорил.

Когда я закончил, Суарес ничего не сказал, и я подумал, что своими откровениями навлек на Фабиана неприятности.

– Я уверен, что Фабиан сам во все это не верит, – произнес я. – Наверное, он просто пытался найти разумное объяснение случившемуся, хотел рассказать мне правдоподобную и занятную историю. Вам не стоит так беспокоиться по этому поводу.

– Самая главная проблема Фабиана заключается в том, – начал Суарес, – что невозможно понять, верит ли он сам в то, что говорит. Иногда мне становится тревожно – он настолько убедительно несет всякий вздор, что сам начинает в него верить. – Суарес нахмурился. – Наверное, мне нужно с ним поговорить. У меня такое ощущение, что племянник начинает отбиваться от рук.

Я запаниковал. Если наш разговор дойдет до Фабиана, ярости его не будет предела.

– Вы на самом деле думаете, что это нужно? – рискнул я задать вопрос.

– А разве нет? – спросил Суарес.

– Готов поспорить, в глубине души Фабиан знает всю правду; другое дело, что время от времени он дает волю фантазии, – ответил я. В этот момент я был готов сказать все что угодно, лишь бы скрыть свое предательство.

– Ты прекрасно знаешь, я не из тех, кто будет указывать другим людям, во что им верить, а во что нет, – сказал Суарес. – По крайней мере до тех пор, пока их фантазии не идут во вред им самим. Как ты считаешь, Фабиан перешел уже эту черту?

Я представил себе, что подумает Суарес, скажи я ему, что Фабиан якобы видел на Пасху лицо своей матери в стеклянном ящике, который катили на платформе с колесами. Нет, от меня он, разумеется, этого никогда не узнает. С меня и без того хватало неприятностей.

– Вроде бы нет, – произнес я.

– Точно? Ты уверен?

– Точно.

Моя уверенность придала ему бодрости. По-видимому, Суаресу просто хотелось, чтобы кто-то успокоил его, сказал, что на самом деле все не так серьезно. Причем он явно – хотя непонятно почему – желал, чтобы этим человеком был именно я. Как вы понимаете, ответственность подобного рода была мне совершенно ни к чему.

– Ты, конечно, прав, – продолжал Суарес. – Иногда это не так уж мучительно – позволить людям верить в то, что им по душе. Я до сих пор помню, насколько мне было паршиво, когда я узнал о гибели сестры. Мне потребовалось время, чтобы смириться с тем, что ее больше нет, когда я узнал, что ее тела в машине не оказалось. – Суарес на мгновение умолк, вздохнул и заговорил снова: – Иногда реальная жизнь бывает ужасно тяжелой, ты согласен со мной?

Мне вспомнился Фабиан. Что сказал бы человек, лишенный воображения?

– Оглядываясь в прошлое, – продолжил Суарес, – я никоим образом не осуждаю душевное состояние Фабиана. Если я не смог в свое время признаться в этом самому себе то вряд ли оказался бы в состоянии признаться в этом ему.

– Но теперь ведь вы это признаете, – предположил я, испытывая еще большое смущение.

– Сейчас признаю. А вот Фабиан – нет. Наверное, ему для этого потребуется еще какое-то время. Давайте помнить слова моего друга Мигеля де Toppe: «Горе задает всем нам разные вопросы». Если, как ты считаешь, мне не следует нажимать на Фабиана, – произнес Суарес и, к моему удивлению, улыбнулся, – то постарайся сделать так, чтобы он и дальше верил в свои фантазии. Но до известной степени.

Я собрался ответить, однако он не дал мне заговорить.

– А сейчас я уверен, что тебе лучше забыть про наш разговор. Отправляйся спать. Ты сегодня тоже перебрал текилы, и тебе нужно проспаться. – Он протянул руку и шутливо взъерошил мне волосы.

– Вы ведь не скажете ему? – поинтересовался я. – Не скажете о том, что только что от меня узнали?

– Обещаю, что никогда не обмолвлюсь ни единым словом. Наверно, ты прав, мне не надо ничего говорить Фабиану. И еще я верю в то, что ты обязательно расскажешь мне, если ситуация изменится.

У подножия лестницы он остановился и игриво ткнул кулаком мне в плечо.

– Трудно что-то утверждать наверняка. Кто знает, вдруг Фабиан может оказаться прав в том, что он говорит о своей матери.

Последнее, что я запомнил, прежде чем погрузиться в сон, были глаза Суареса, сверкнувшие в темноте каким-то безумным блеском.

На следующее утро меня разбудили яркий солнечный свет и какой-то отвратительный шум. Я забыл перед сном завесить шторами окна, а по ту сторону дверей моей спальни Евлалия энергично пылесосила ковер. Пластмассовый наконечник шланга позвякивал и постоянно ударялся о металлические перила, издавая нестройные звуки, словно ребенок, настойчиво тыкающий пальчиками в клавиши пианино.

Суарес оказался в веселом настроении. Когда я спустился вниз, то увидел его за обеденным столом. На нем была рубашка с коротким рукавом. Он пил кофе и курил свой любимый «Данхилл». Фабиан, сжавшись в комок, сидел рядом. Когда я вошел в комнату, он едва удостоил меня взглядом. Наверное, понял, что я слышал, как его на рассвете беспрестанно рвало.

Суарес с видимым удовольствием подал нам гаргантюанский завтрак: огромное блюдо с яйцами-пашот и кровяной колбасой, залитой пронзительно красным океаном соуса чили.

– Насколько мне известно из собственного опыта – ведь я и сам когда-то обожал подобные вечеринки, – после вчерашней ночи вы, должно быть, жутко проголодались, – сказал он. – Нет-нет, я уже поел, это все для вас. Вы должны съесть это все, до последней крошки.

Суарес снова сел, довольно ухмыльнулся и, взявшись за сигарету, наблюдал за нами на протяжении всей этой пытки. Он не позволил нам открыть окно, несмотря на царившую в комнате ужасную духоту. Избежать завтрака было невозможно. Вчерашний гнев Суареса улетучился, однако он решил компенсировать былое недовольство высокой ценой: мы были обязаны искупить свое ночное безрассудство, кутеж за его счет, съев предложенный им завтрак.

Яйца казались мне огромными выколотыми глазами. Колбаса была нещадно приправлена специями. Я так и не смог одолеть свою порцию, но все равно преуспел в этом больше, чем Фабиан. Тот съел совсем немного и, пробормотав: «Это просто издевательство над людьми!», бросился прочь из столовой, чтобы извергнуть из желудка все, что только что проглотил.

Когда с завтраком было покончено, я сел в автобус и поехал домой. Добравшись на грузовом лифте до нашей квартиры, я сразу же юркнул в постель.

7

Прошла целая неделя, в течение которой мы с Фабианом практически не общались. Я предположил, что он стесняется случившегося и вновь заговорит со мной, как только будет морально готов. Я оказался не единственной жертвой его изменчивого настроения. В среду он отколол номер на уроке химии. Нас обычно заставляли с кем-нибудь в паре проводить опыты, и напарницей Фабиана была на этот раз Верена Эрмес. Когда это случилось, я находился в другом конце классной комнаты и не видел, что именно произошло, – до меня донесся лишь хлопок взрыва и испуганные крики. Позднее я расспросил обо всем Верену.

– Он в последние дни ходит сам не свой, – доверительно сообщила она. – Когда мы стали делать опыт, у него явно поехала крыша – он вдохнул нашатыря, выглянул в окно, посмотрел на небо и пробормотал какую-то чушь. Я попыталась не обращать на это внимания, но он начал шептать мне на ухо, а нам нужно было работать. Я из-за него получила двойку.

– Ты исправишь оценку. Так что он тебе нашептывал?

– Он все время повторял: «Ты видишь ее?» Все-таки он ненормальный.

Но это было не все. Вскоре до меня дошли слухи, будто Фабиан затеял драку с каким-то парнем во время футбольного матча, который состоялся после уроков, и гипсом ударил своего противника по голове. Потом я увидел его с довольно большого расстояния. Стоя на дальнем конце спортплощадки, Фабиан разглядывал горы с таким интересом, будто видел их в первый раз. В пятницу, после окончания уроков, мы оказались с ним возле ворот, ведущих в школьный двор.

– Ты еще не готов снять эту маску таинственности? Может, впустишь меня в свой мир? – поинтересовался я.

Фабиан не удостоил меня ответом.

– Ну? Что с тобой происходит? – не отставал я.

Его враждебный тон явился для меня неожиданностью.

– Что ты имеешь в виду? Интересуешься моей жизнью только по пятницам? Пытаешься снова добиться приглашения в гости?

– Господи, конечно, нет. Что с тобой? Какая муха тебя укусила? Я просто хотел узнать, как твои дела.

– Со мной все в порядке. За меня не беспокойся.

Я с хрустом раздавил валявшуюся на земле фисташковую скорлупку.

– Я скоро возвращаюсь учиться обратно в Англию, – сообщил я. – Просто хотел сказать тебе об этом. – Лицо Фабиана сохраняло все то же хмурое выражение. – Послушай, я разговаривал с Суаресом после того, как ты пошел спать…

– Рад за тебя. В следующий раз, когда захочешь прийти в наш дом, то звони прямо ему, раз вы с ним такие большие друзья.

– Подожди…

– Байрон уже приехал за мной, – ответил Фабиан. – Увидимся в понедельник.

Ожидание минуты, когда за тобой приедут и отвезут домой, еще никогда не казалось мне столь тягостным, как сегодня. Нужно было сделать что-то такое, чтобы все снова стало как прежде.

В те выходные отец вошел в мою комнату, держа в руке конверт с британской почтовой маркой. По выражению его лица я понял, что дела мои плохи.

– Проверка способностей, – пояснил он, пожав плечами. – Я должен дать тебе ограниченное время для выполнения этих заданий, а потом отослать их обратно в школу в специальном запечатанном конверте. Это крайне ответственное дело.

Матери дома не было, она отправилась играть в теннис, поэтому пришлось высказывать протест отцу. Я тяжело вздохнул и в мелодраматическом жесте вскинул руки. Заниматься подобными вещами в присутствии отца я ужасно не люблю – даже на искренние вспышки моего дурного настроения он реагирует хуже, чем мать. Тем не менее я решил довести до его сведения факт моего несогласия.

– Послушай, – сказал отец. – Если тебе действительно не хочется уезжать отсюда, мы обсудим это позднее, ближе к отъезду. Но, как мне кажется, ты сам пока еще не решил, что для тебя будет лучше.

Я поднял бровь в надежде, что эта гримаса удачно передает мое скептическое презрение.

– Ну давай, дружище. Сегодня прекрасный день, ты можешь заполнить все эти бумажки прямо сейчас, на балконе. А я пока приготовлю что-нибудь перекусить.

Я направился из комнаты, понуро опустив плечи. Я старался двигаться как можно более медленно, словно едва волочил ноги, и даже на всякий случай изобразил учащенное дыхание, предшествующее приступу астмы.

– Послушай, – произнес отец, – у меня есть мысль. Если ты действительно вознамерился убедить нас, что не желаешь ехать в Англию, то мог бы… ну… провалить эти испытания, не справиться с ними.

Я остановился и обернулся.

– Разумеется, я тебе ничего такого не предлагал. Подозреваю, они лишь потому прислали эти тесты, чтобы убедиться, что берут на учебу нормального парня, а не какого-то недоумка, который за два года растерял все свои мозги, просиживая штаны в международной школе. – Затем отец заговорщически понизил голос: – Тебе достаточно лишь изобразить из себя такого придурка.

Я улыбнулся, облегченно вздохнул, открыл балконную дверь и сел за выставленный на балкон столик.

– У тебя есть цветной карандаш? – спросил я.

– Мне кажется, они воспримут ответы, написанные цветным карандашом, как издевательство.

Я принялся разглядывать город. Быстрой молнией вниз нырнула ласточка, устремившись в гнездо, прилепленное к карнизу какого-то стоящего ниже дома. Вдали виднелась панорама Кито, беспорядочно теснившего у подножия гор и на склонах величественных вулканов. Прежде чем отправиться на поиски карандаша, отец положил на стол какую-то брошюру. Я открыл ее – интересно все-таки, куда тебя отправляют. Одетые в твидовые пиджаки мальчишки с жиденькими волосами за бильярдным столом; небритый тип с огромным родимым пятном и в невероятных защитных очках таращится на пламя бунзеновской горелки. Какой-то близорукий, жалкого вида паренек трусит по грязной спортивной площадке с мячом для игры в регби в руках на фоне редких деревьев с облетевшей листвой. Я снова посмотрел на город. Солнечный свет воспламенил вершины Котопахи, отражаясь живым золотом от застекленной двери нашего балкона. Я слегка откашлялся, налил себе кофе из стоявшего на столе кофейника. Когда отец вернулся из кухни, я в последний раз попытался воззвать к его великодушию, однако встретил стойкое непонимание. Помнится, в кульминационный момент моей ламентации я воскликнул:

– Значит, будем считать, что у меня нет отца!

Это слова Люка Скайуокера, произнесенные им в тот момент, когда Дарт Вейдер отказался признать Темную Сторону. Ответ отца был одновременно и предсказуемым, и резонным:

– Довольно разыгрывать мелодраму!

Занеся ручку над листом бумаги, дыша разряженным высокогорным воздухом, сдобренным сладковатым смогом, я вновь посмотрел на далекий город, на возвышающиеся над ним вершины вулканов и вспомнил о Хуаните. Вот у кого никогда не возникало таких проблем, как у меня.

Отец, разумеется, был прав. Мне ничего не стоило смухлевать с ответами, выставив себя полным недоумком, и еще на какое-то время остаться в этом удивительном городе. Но он слишком хорошо меня изучил и потому знал, что я вряд ли клюну на его удочку. Я, конечно, мог бы сказать, что в ту пору так переживал за Фабиана, что не думал ни о чем другом, и потому задачей номер один для меня было разделаться с тестами. Однако сказать так – значит покривить душой. В конце концов гордость взяла верх, и к тому времени, как я закончил первый тест, стало ясно, что я сознательно лишаю себя Эквадора. Было в этом – сегодня, обладая благоприятной возможностью бросить взгляд в прошлое и гораздо лучше зная самого себя, я могу с легкостью в этом признаться – некое мазохистское удовольствие от собственноручно подписанной экстрадиции, предполагавшей мучительное расставание с этой замечательной страной и городом, который лежал в те мгновения передо мной. Я намеренно выдворял себя из страны, где обитают гигантские черепахи, где находят Ледяных принцесс, и винить в этом мне следовало только самого себя.

Увы, проблема Фабиана начала заново всплывать в моем сознании прежде, чем я до конца заполнил тесты. Нужно было каким-то образом снова завоевать его доверие, особенно если учесть, что мне, судя по всему, оставалось провести в Эквадоре считанные недели. Однако независимо от того, как много я размышлял об этом, любой мысленный поступок вновь возвращал меня к словам Мигеля де Toppe и к смутному, расплывчатому образу Суареса в последние выходные. Иногда это не так уж мучительно – позволить людям верить в то, что им по душе. В конце концов, реальная жизнь подчас приносит одни лишь разочарования.

Наконец тесты были положены в конверты и приготовлены к отправке по почте, а мы с отцом, устроившись на балконе, принялись за еду – отваренную в соленой воде кукурузу – и нашу с ним излюбленную игру. Состояла она в следующем: мы молча ожидали, когда в городе раздастся какой-нибудь громкий звук, после чего по очереди пытались угадать, что это такое.

– Это был таксист. Он резко затормозил, потому что пассажир отказался платить за поездку. После чего грохнул выстрел. Таксист отплатил скупердяю, воспользовавшись пистолетом с серебряной насечкой, который он на всякий случай носит привязанным к лодыжке, – заявил отец.

– Чушь, – возразил я. – Это не пронзительный визг тормозов, это кондор. Он улетел этим утром из городского зоопарка в надежде вернуться назад горы к своему родовому гнезду. Хлопок, который ты слышал, – выстрел стрелы с транквилизатором, который выпустил смотритель кондора Пепе. Пепе боится, что его погонят с работы, потому что он и так уже упустил двух кондоров.

– Так поймал Пепе этого кондора? – поинтересовался отец, вытирая салфеткой подбородок.

– Нет, кондор улетел.

– Замечательно. Просто замечательно.

– Пепе, сам того не подозревая, позволил ему улететь, потому что верит, что в прошлой жизни был кондором.

– Пепе дурак.

Мы на какое-то время замолчали, вслушиваясь в ту разновидность белого шума, который издает большой город: размеренное, монотонное дыхание уличного движения, время от времени прерываемое сдавленными, как будто доносящимися из-под толщи воды звуками автомобильных клаксонов.

Я первым нарушил молчание:

– Я хотел тебя кое о чем спросить.

– Спрашивай.

– Как ты думаешь, что случается с теми, кто, допустим! заблудился где-нибудь в горах, потеряв память, и никто не заявил об их исчезновении? То есть, случись такое в Англии, такой человек наверняка бы попал в клинику, а тем временем полиция бы пыталась установить его личность, такое ведь? Но здесь, в Эквадоре, еще осталось немало мест, куда практически не ступала нога человека. Как ты думаешь?

– Пожалуй, ты прав.

– Значит, не исключено такое, что кто-то пропал, и его не могут найти целые годы, а он тем временем сидит, положим, в какой-нибудь горной деревушке, и никто не знает, где он, и считается, что такой человек давным-давно умер. Тебе что-нибудь известно про такие случаи?

– Я читал истории про людей, которые жили совершенно новой жизнью, потому что забыли собственное прошлое, потеряв память, но чаще всего это плод авторского вымысла. Вряд ли такое случается в реальной жизни.

– Меня не интересует реальная жизнь. Она часто бывает ужасно неинтересной. Нет, ты скажи, в принципе такое возможно?

– В принципе да. Но почему ты спрашиваешь?

– Это нужно для одного школьного задания, – соврал я. – Я сочиняю одну историю.

– Историю? Вот уж не думал, что у тебя склонность к подобного рода вещам. Ну я, конечно, не знаю точно, что происходит с теми, кто потерял память и кого потом нашли. Но мне кажется… мне кажется, что должна быть специальная клиника, рассчитанная на лечение людей, страдающих амнезией, – что-то же нужно с ними делать. В такой клинике им будет хорошо. За ними там наверняка хороший уход. Если ваш знакомый человек потерялся, можно попытать счастья и поискать его в специальной лечебнице. Это был бы идеальный вариант, ты согласен?

Неожиданно мы увидели самолет. Он заходил на посадку в узкую долину, словно ныряя городу прямо в горло – зрелище, к которому я, живя здесь, так и не привык.

– Верно, идеальный вариант. Как ты думаешь, а существует где-нибудь такая клиника?

– Сомневаюсь. Она бы имела чересчур узкоспециализированный характер. А кто станет платить за содержание таких пациентов, если никто не знает, кто они такие? – усмехнулся отец. – Знаешь, я прихожу к выводу, что мать по-своему права, когда говорит, что обучение в Эквадоре сказывается на тебе не самым лучшим образом. Если не ошибаюсь, – продолжил он, когда раздался скрежет поворачиваемого в замке ключа, – я слышу триумфальную поступь возвращающейся домой чемпионки по теннису. Не хочешь сообщить ей о том, что ты выполнил все тесты? Или, может, предоставишь эту честь мне?

– Предоставляю ее тебе. Только ответь еще на один вопрос: ты можешь достать чистую газетную бумагу?

Моим родителям было известно про Фабиана и его погибших родителей, однако я, к счастью, не пополнил их знания тем, что выяснил из рассказа, услышанного в тот день в доме Суареса. Причина заключалась в том, что сам я еще не решил, можно ли во все это верить. Так что когда я коротко поведал отцу о корриде в горах, за которой последовала автомобильная катастрофа на горной дороге, мое повествование не вызвало у него особых подозрений. Скорее напротив. Отец ограничился фразой: «Просто фантастическая история!» Однако в конечном итоге с его помощью, но не вызвав у него никаких подозрений, я написал нечто смутно похожее на газетную статью. Затем мне пришлось придать моему опусу более или менее приличный вид.

Достать газетную бумагу – лишь первый шаг. После этого на ней нужно было соответствующим шрифтом в самой убедительной манере напечатать сам текст. Я вряд ли могу назвать себя опытным фальшивомонетчиком, однако, имея в своем распоряжении хороший принтер, нужную бумагу, слегка пожелтевшую в результате вылитого на нее чая (про этот трюк я знал давно, прочитав где-то о том, как были сфальсифицированы дневники Гитлера), я, к великому своему удивлению, достиг желаемой цели. Мне даже удалось фотокопировать на обратную сторону страницы изображение устаревшего автомобиля, чтобы возникло ощущение, будто это действительно вырезка из газеты тех лет. В результате я сотворил достаточно убедительное подобие газетной вырезки. Опытный эксперт в два счета раскусил бы мою уловку, но я рассудил, что стремиться к идеальному правдоподобию не имеет смысла: королю из известной сказки не рассказывали о его новом платье в мельчайших подробностях, потому что он в целом поверил, что оно у него есть.

К счастью, Фабиан первым пошел на сближение – это случилось в тот день, когда он морально созрел для этого шага, то есть мне даже не пришлось искать повод, чтобы показать ему мое полиграфическое творение. В следующий четверг он подошел ко мне во время большой перемены, после утренних уроков.

– Так что ты там говорил про свой отъезд? – спросил он.

– Он может и не состояться. Но если все-таки придется уехать, то на каникулах я сюда вернусь, чтобы там не сойти с ума от скуки.

– Понятно, – как-то рассеянно произнес Фабиан. – Извини меня, я по-свински вел себя на прошлой неделе. Это рассказ про моих родителей виноват. Мне после него было хреново.

Извинение. Нечто новое. Пожалуй, мне даже не нужно будет придерживаться моего плана. Тем не менее полностью отступать от задуманного я не мог.

– Я хотел с тобой кое о чем поговорить, – сказал я. – Я нашел одну вещь, которая, как мне кажется, тебя заинтересует. Она оказалась в стопке старых газет, которые принес с работы отец.

В этот момент мы с Фабианом находились в школьной столовой, где было жарко и влажно от выставленных на прилавок огромных чанов с горячим рисом и бобами. Когда мы набрали себе в тарелки еду и сели за отдельный столик в углу я достал вырезку и положил перед моим другом. Вырезка была мятая, вся в пятнах и выглядела так, будто много лет пролежала в папке с бумагами.

Фабиан несколько раз перечитал ее. На какой-то миг его глаза подозрительно сощурились, затем в них вспыхнул сердитый огонек, тотчас сменившийся растерянностью. Лицо его приняло недовольное выражение. Через несколько секунд Фабиан, должно быть, понял, что выдержка изменяет ему, и постарался напустить на себя спокойствие, изобразив лишь легкое удивление.

Признаюсь честно, я порядком струхнул. До меня дошло, что в эти мгновения страшно рискую – я как-то не задумывался о том, как Фабиан отреагирует на газетную вырезку. Невинная, казалось бы затея вполне могла поставить жирный крест на нашей с ним дружбе.

Фабиан в очередной раз посмотрел на вырезку, затем на меня.

– Что ты, черт тебя возьми, задумал? – произнес он.

– Я…

– Ты что, проверяешь меня?

Я выдержал короткую паузу и осторожно ответил:

– Я хотел доказать, что верю тебе.

Мы обменялись неуверенными взглядами, не зная, что будет дальше.

– Понятно, – произнес наконец Фабиан.

Содержание лежавшей перед нами газетной вырезки было следующим:

«Эль Диарио», 29 февраля 1989 года

ДВЕ ЖЕРТВЫ ТРАГИЧЕСКОГО ПРАЗДНИКА

ИБАРРА: Мужчина и женщина стали жертвами катастрофы, слетев в автомобиле с горной дороги в пятницу близ асиенды Ла-Рена. Они спешили в больницу, чтобы обработать рану мужчины, которую он получил в результате импровизированной корриды, устроенной во время праздника запаро на асиенде Ла-Рена. Его тело было обнаружено в обломках машины. Останки его жены до сих пор не найдены, и поэтому невозможно с уверенностью утверждать, погибла ли она во время автокатастрофы. Имена жертв трагедии остались неизвестными.

ОТКРЫТИЕ НОВОЙ КЛИНИКИ ДЛЯ ЛИЦ, СТРАДАЮЩИХ АМНЕЗИЕЙ, РАСКОЛОЛО ЖИТЕЛЕЙ ПРИБРЕЖНОГО ГОРОДКА НА ДВА ЛАГЕРЯ

ГУАЯКИЛЬ: Со смешанными чувствами жители прибрежного городка Педраскада восприняли вчера заявление местной знаменитости, доктора Виктора Меносмаля, о том, что он открывает новую частную клинику для лиц, страдающих амнезией. Меносмаль, не имеющий специального медицинского образования помимо ученой степени магистра психологии, давно проявлял интерес к проблемам потери памяти. Получив внушительное наследство от покойного отца, он поклялся посвятить свою деятельность изучению этой темы. По словам Меносмаля, клиника – он так и назвал ее – клиника «Амнезия» – будет отчасти исследовательским институтом, отчасти приютом для больных амнезией. «Не сомневаюсь, – заявил вчера Меносмаль, – что нам придется столкнуться с приживалами, которые не потеряли память, а просто желают воспользоваться бесплатным жильем и питанием, однако мы уверены, что строгие тесты, которым мы подвергнем всех поступающих к нам пациентов, позволят сразу выявить подобных симулянтов. Мы также намерены вести наблюдение на постоянной основе за нашими пациентами, если у них восстановится память, но они не пожелают сообщить нам об этом».

В настоящее время пациентов в клинике «Амнезия» пока нет.

– Да, – произнес Фабиан. – Я все понял.

Я опустил глаза и устремил взгляд на тарелку с бобами.

– Так ты говоришь, что получил это от отца? – продолжил Фабиан.

– От него, – признался я.

– Я ни разу не видел газет тех лет. Не знал, что об этом писали.

– Как видишь, писали. Вот оно, напечатано черным по белому.

– Вижу.

– Ну вот.

Я повернул вырезку к себе и указал на нее вилкой.

– Вот эта статья о клинике для жертв амнезии тоже интересная, – набравшись смелости, заявил я.

– Да, – согласился Фабиан, глядя в тарелку. – Хотя имя этого чудака звучит забавно. Меносмаль. Разве может человек носить такое имя? Это все равно что если бы у англичанина была бы фамилия, ну, допустим, Простотак или что-то в этом роде.

– Мне кажется, я слышал это имя раньше. Он, этот Меносмаль, наверное, француз.

– Пожалуй. Спасибо, что показал эту вырезку. Можно мне ее взять?

– Конечно. Я же специально для тебя принес.

Фабиан аккуратно сложил ее и засунул в бумажник. Затем, немного поковырявшись в тарелке е едой, сказал:

– Ну, так чем мы с тобой займемся в этот уик-энд?