Текст книги "Город страшной ночи. Поэма"

V

 
Не знают, как сюда приходит он —
Чрез горы ли и долов ширину
Иль по морю бывает привезен,
Иль по реке, минуя быстрину.
Приход сюда – как смерть от лихорадки,
Уход – как роды в медленном припадке,
И память спит в забвения плену.
 
 
Но здесь своим он начинает быть,
Бессмыслен сердцу бедному побег —
Ужели может В-Жизни-Смерть ожить?
И все ж есть избавленье: недалек
Тот день, когда от сна он вдруг очнется
И мир вокруг чудесно обернется, —
И вот он как бы новый человек.
 
 
Он верит счастью этому с трудом,
Кто слез не знал, сейчас же и всплакнет.
В края сии, пропитанные злом,
Он больше никогда уж не придет.
Бедняк! кто град сей видел удрученный —
Отныне в его стенах заключенный,
И ужаса все нестерпимей гнет.
 
 
Хоть славные есть дети и жена,
Друзья надежные, родной очаг,
И пуще смерти к ним любовь сильна,
Напрасно все – судьбы бесспорен знак
Отвергнуть счастье волей отупелой,
Бежать тайком в предел сей запустелый,
Где страх и горе и кромешный мрак
 

VI

 
Сидел я безотрадно у реки —
Светились фонари там, на мосту,
Как звезды золотистые ярки,
Бросая свет в потока черноту.
Я слышал, как внизу река журчит
И с тихим плеском бьется о гранит.
 
 
Встал вдоль реки могучих вязов строй,
И вдруг под ближним явно различил
Я голос странный и еще другой,
Хоть мимо и никто не проходил:
Бесплотными казались голоса
И мрачные звучали словеса:
 
 
– И ты пришел назад. Пришел назад.
Уже идти я за тобой был рад,
Но ты не смог: сменил надежду хлад.
 
 
– Не смог – и потому пришел сейчас:
Надежды нет, огонь ее угас,
Но слушай, поведу я свой рассказ.
 
 
Я пред собой увидел страшный вход
И знаки, что венчали темный свод:
«Оставь надежду, кто сюда войдет».
 
 
И я б тотчас отдался, вдохновен,
Бессрочной муке в вековечный плен
Несносной этой маеты взамен.
 
 
Вцепился бес-привратник: «Ну-ка, стой!
Сперва оставь надежды!» «Ни одной
Уж не осталось в маете пустой!
 
 
Всем разумом надежды не найти,
Отчаяньем ведом в своем пути:
Так без него могу ли в Ад войти?»
 
 
«Что тут за дух притворный? – он взревел. —
Как без законной платы ты хотел
Искать вход в безутешный сей удел?
 
 
Вон пред вратами грузный ларь стоит,
Он плату с осужденных душ хранит,
Надежды брось в него – и путь открыт.
 
 
Пандоры это ящик, и дано
Ему закрыться, когда полон, – но
Жидки надежды и зияет дно».
 
 
Исполнен скорби, в стороне я стал
И долго проходящих наблюдал,
Как все надежды каждый отдавал.
 
 
Когда кто сбросит ношу – весел вдруг,
Не согнут боле, дышит без натуг,
Стремителен его шаг и упруг.
 
 
Но те не так: как будто некий груз
На них взвалили – не порвать сих уз,
Вовек не разогнуться от обуз.
 
 
И каждого я из последних сил
Щепоть надежды мне отдать молил,
Но каждый лишь в ответ меня дразнил,
 
 
Так и волок упорно свою кладь,
На что уж зная: еще миг, и глядь,
Ее придется целиком отдать.
 
 
И я вернулся. Жребий наш в пыли —
Мы в этом лимбе обитать вдали
Должны от Рая, Ада и Земли.
 
 
– Да-да, – в ответ ему вздохнул другой, —
Но коль прочешем этот лимб смурной,
Авось надежду мы найдем с тобой.
 
 
И, разделив ее, вход обретем
В насмешку над ревнующим врагом:
Давай же наши поиски начнем.
 

VII

 
Слух ходит – привиденья средь людей
По улицам блуждают здесь во тьме,
Полны их речи вековых скорбей,
Тайн жгучих, что в могиле как в тюрьме, —
Но многие считают их виденьем
Иль даже хуже – умопомраченьем,
Ведь нет здесь никого в своем уме.
 
 
Пускай безумец, что в бреду горит,
Поведать о грехах своих готов,
Он сокровенный помысл утаит, —
Но призрак бесстыдливый не таков:
Краснеет от смущенья плоть нагая —
Кость голая торчит, стыда не зная,
Смешны скелету саван и покров.
 
 
Иной здесь призрак – словно человек,
А человек на призрака похож,
Странней фигур я не видал вовек,
Брала от едкого дыханья дрожь:
Сей Город странен так и безысходен,
Что человек здесь вовсе чужероден —
Фантомам лучше дома не найдешь.
 

VIII

 
Пока я медлил, сидя над рекой,
На воду глядя, темную, как рок,
Я вдруг услышал разговор другой
И различить двоих тотчас же смог —
Под вязом сидя, спинами к стволу,
Глядели они на реку сквозь мглу.
 
 
– Не знаю на земле я никого,
Кто б среди горестей утешен был,
Хоть шанс в борьбе суровой получил:
Нужда во всем – знак жребья моего.
 
 
– Следим мы за рекою и всегда
Заметим все плывущие суда,
А те, что затонули, – никогда.
 
 
– Ведь не просил добра я тучных груд,
Ни власти, ни богатства, ни чинов, —
Лишь был бы честный хлеб да теплый кров,
Да сон в награду за тяжелый труд.
 
 
– Каким бы кротким ни был, за всех нас
Возвысит лютой ненависти глас,
Кляня Судьбы бесчувственной указ.
 
 
– Кто долей жалкой пригвождает взор?
Я, видимо, – но жалче всех сирот
Пусть буду я, – чем быть как Тот, как Тот,
Кто создал нас на собственный позор.
 
 
И самой гнусной твари весь порок
С Твоим злом не сравнится, Бог-Господь,
Создавший скорбь и грех! Любая плоть
Вражду к Тебе питает. Вот зарок:
 
 
Всей ради власти, словословий, хвал
И храмов, что Тебе возведены,
Я б не признал постыднейшей вины
В том, что тогда людей таких создал.
 
 
– Как будто Враг, Творение и Бог —
Безумен каждый, вздорен и жесток —
Скропали их, когда Он был далек!
 
 
Мир крутится, как жернов, тяжело
И мелет жизнь и смерть, добро и зло
Бесцельно и безумно, как взбрело.
 
 
Безбрежна и полна Река Времен,
И жернов слепо мелет испокон —
Кто знает, может, износился он.
 
 
Будь люди зорче, поняли б без слов:
Не прихоти людской вращать жернов,
Он их не глядя размолоть готов.
 
 
Но так ли мир жесток, как тот речет?
Намелет он сейчас года забот,
А после в смертный прах навек сотрет.
 

IX

 
Сколь странно, когда некто слышит вдруг,
Бредя куда-то улицей пустой,
Грохочущих колес ужасный звук,
Копыт тяжелых скок по мостовой.
Кто по Венеции сей черной скачет?
Кому сквозь темноту барыш маячит,
Как будто вместо ночи свет дневной?
 
 
От грохота весь небосвод дрожит,
Все ближе запаленный храп коней,
Грохочет мимо – и сбруя бренчит, —
Еще повозки не было крупней.
Устало дремлет спереди возница,
И спутникам его сон общий снится, —
И так во тьму катятся все быстрей.
 
 
Что за товар? откуда и кому?
Быть может, это – катафалк Судьбы,
Которым правят в гробовую тьму
Иль некий Лимб послушные рабы,
Везя покой, веселье, упованья,
Все доброе, что было б нам призванье,
Не будь тлетворной Города волшбы.
 

X

 
Отдельно этот особняк стоял,
Вокруг цветы струили аромат,
Хоть дом забор высокий окружал,
Раскрыты были створки тяжких врат
И свет лежал под каждым здесь окном,
Что дивно в этом Городе Ночном.
 
 
Но, освещенный, дом был страшно тих,
Как прочие все сгустки темноты,
Быть может, церемоний потайных
Обряд творился здесь средь немоты,
Печальные такие торжества,
Что вздохи запрещают и слова?
 
 
К террасе вольной ряд ступеней вел,
Где дверь раскрытая бросала свет:
Был сумрачен и строг просторный холл,
До сводов крепом траурным одет,
Двух лестниц марши были в холле том,
Чьи балюстрады – в трауре ночном.
 
 
Из зала в зал я все переходил,
Живую душу попусту ища, —
Но каждый крепом черным убран был,
И посередь – алтарь, пред ним – свеча
Один и тот же озаряла лик —
Так женский образ предо мной возник:
 
 
Лицом прекрасна и совсем юна,
Любима жизнью, в пестрый хоровод
Веселья и любви вовлечена,
Не знала черных дум, земных забот —
Светились в ореоле золотом
Портреты ее в сумраке ночном.
 
 
Тут услыхал я шелест чьих-то слов:
Зашел в часовню – пологом сплошным
Здесь был по стенам траурный покров.
Под сводом стлался благовонный дым.
На низком ложе белом, вся в цветах,
Со свечками в ногах и в головах,
 
 
Она лежала, полотна бледней,
Покорно руки на груди сложив,
Застыл мужчина скорбный перед ней,
Молитвенно колена преклонив.
Распятье смутное над алтарем
Едва белело в сумраке ночном:
 
 
«Обители все сердца моего,
В которых образ милый твой живет,
Черны от скорби вечной о тебе.
 
 
Святилище, что в тайниках души
Воспоминанья о тебе хранит,
Черно от скорби вечной о тебе.
 
 
Коленопреклонен, с крестом в руке,
Я все гляжу на милое лицо,
Ужасное в бесстрастности своей.
 
 
У тела твоего недвижно жду,
Как изваянье, сутки напролет,
Собой изображая боль и скорбь,
 
 
Не в силах двинуться, пока ты спишь,
И что-то шепчет – не прервешь ты сна,
И в камень тихо обращаюсь я.
 
 
Была бы Смерть мила, чтоб скорбь забыть,
И ненавистна – ведь забуду я
Твой облик, что всего дороже мне.
 
 
Ни жизнь, ни смерть – вот ясный выбор мой,
С тобою обе рядом навсегда,
Так водворись хоть в счастье, хоть в скорбях».
 
 
Так монотонно он одно твердил,
Глаз не сводя с прекрасного лица,
И лишь губами еле шевелил.
Я выскользнул бесшумно из дворца —
Вот что за торжество пришло в тот дом,
Так освещенный в Городе Ночном.
 

XI

 
Кто те, чей вид столь темен и уныл,
Кто перстью смертной наполняет рот
И селится во мраке средь могил,
И смертный вдох у вечности крадет,
Покров реальности срывая томный,
Чтобы проникнуть в этот омут темный,
Где вера, погасая, не живет?
 
 
При всем уме – ума неурожай,
В душе добры – но блага не творят
(Известно, что у дураков свой рай,
У грешников – свой настоящий ад);
У них так много сил – рок их сильнее,
Так терпеливы – их часы длиннее,
Отважны так – их выпады смешат.
 
 
Разумны – и при этом без ума,
Безумья их ничем не укротить;
Рассудок проницательный весьма,
Но вял и хладен – не расшевелить,
Осознает безумье, видит ясно
Конец фатальный, силяся напрасно
Закрыть глаза, чтоб вовсе не судить.
 
 
И многие средь них в больших чинах,
И многие привычны к похвале, —
А многие шевелятся впотьмах,
Погрязшие в ничтожестве и зле,
И, жизни оттолкнув дары благие,
Но все ж они друг другу как родные —
Несчастнейшие люди на земле.
 

XII

 
Нас, разобщенных, можно всех собрать
Во имя общих целей заодно?
Ведь довелось мне въяве наблюдать
Людей безмолвных, что, к звену звено,
Тянулись через площадь, где собор,
Как будто бы на некий тайный сбор.
 
 
И я пошел за ними по пятам.
В притворе человек в плаще стоял,
И – пламенный – всех, приходящих в храм,
Взор из-под капюшона прожигал:
– Зачем, покинув яркий мир дневной,
Пришел ты в этот Город Тьмы Ночной?
 
 
– Иду с совета, где владычит лорд,
Искав защиты для бессчетных орд,
Что за гроши гнут спину день-деньской:
Теперь явь для меня – сей мрак ночной.
 
 
– Мир опийных покинул миражей,
Что был так сладостен душе моей,
Где полон озарений ум нагой:
Теперь явь для меня – сей мрак ночной.
 
 
– Толпящийся народ от смеха выл,
Когда кривляньями я всех смешил
И забавлял потешною игрой:
Теперь явь для меня – сей мрак ночной.
 
 
– Чрез пост и чтение священных книг
Восторг безудержный в меня проник,
Исполнивши всего любви благой:
Теперь явь для меня – сей мрак ночной.
 
 
– Оставил я роскошный царский трон,
С которого я правил испокон
Возросшей под моим крылом страной:
Теперь явь для меня – сей мрак ночной.
 
 
– Оставил проповедь для пылких масс
Об Агнце, что от смерти души спас,
Грех вящий наш смыв кровию святой:
Теперь явь для меня – сей мрак ночной.
 
 
– В притоне грязном пил я жгучий яд,
Там девки непотребные визжат.
Там хохот, ругань, ссоры, мордобой:
Теперь явь для меня – сей мрак ночной.
 
 
– Изображал я на холстах своих
Эдем и прародителей людских,
Всех дивной поражая красотой:
Теперь явь для меня – сей мрак ночной.
 
 
– Забросил труд ученый; его суть —
Понять к людскому сердцу Божий путь
И доказать, что не спасется злой:
Теперь явь для меня – сей мрак ночной.
 
 
– Я с горсткой храбрых, не считая ран,
Сражался смело, чтобы пал тиран,
Чтоб вольно мог вздохнуть народ простой:
Теперь явь для меня – сей мрак ночной.
 
 
Так каждый на суровый тот вопрос
Привратника свой отзыв предъявлял,
Потом входил в собор. Я тоже внес
Слов своих горсть, вошел, но тут же встал,
Чтобы послушать – но услышать смог
Лишь то, как щелкнул позади замок.
 

XIII

 
Иной поступок странен или план,
Но вот что удивительней стократ —
Как вводит человек себя в обман
В глазах всех населяющих сей град,
Роняя слезы горькие бессчетно
О том, что время мчит, жизнь мимолетна
И не найти вещам надежный стан.
 
 
Часов и дней тяжелый груз на нем,
Гнет месяцев едва выносит он
И в сердце часто молится своем,
Чтобы до срока впасть в глубокий сон,
Однажды поскорее пробудиться,
Коротким счастьем жадно насладиться —
И вновь отдаться в призрачный полон.
 
 
И Время там, в его чудесных снах,
Вдруг крылья обретает без труда, —
То Время, что змеею, всем на страх,
Ползет неотвратимо, как беда,
Всю землю в кольцах медленных сжимает,
Яд с каждой судорогой источает,
И, вероятно, будет так всегда.
 
 
Раз невозможно сразу извести
То время, что даровано ему,
Его он просто хочет растрясти
В трудах бесплодных, в похотях, в дыму;
Права свои он заявил, конечно,
На Будущее, раз уж безупречны
Заслуги его, судя по всему.
 
 
О, длительность томительных часов!
О, ночи, бесконечных мук полны!
О, Время, дольше всех людских сроков!
О, Жизнь, чьи дрязги жалкие равны
Для наших всех необозримых ратей,
Для каждого живого без изъятий! —
Не вашим ходом мы огорчены.
 
 
Нет, мы не просим эту жизнь продлить,
Наполненную скукой и нудой,
Мы вовсе не желаем вечно жить,
Пускай нескор конец сей пытке злой.
Нарочное докучливое бденье!
Пусть не замедлит смерть, придет забвенье
И низойдет божественный покой!
 

XIV

 
Густые тени наполняли храм,
Прошитые косым лучом луны,
Орган молчал, и тихо было там,
Ни пенье, ни молитвы не слышны,
Священник там хвалу не возвещал,
И сам алтарь весь в темноте лежал.
 
 
Вокруг колонн толпились и у стен
Неясные фигуры – и поврозь
Кой-кто стоял, от дум своих согбен.
Возможно, их немного собралось —
Но всяк, кто видел улицы, поймет,
Что каждый житель здесь наперечет.
 
 
Пусть безучастны были все на вид,
Чего-то ожидая в этот час,
Но чуял я: здесь каждый зорко бдит.
Затем в тиши раздался гулкий глас,
Шел с темной кафедры он – и наш взгляд
Вдруг видит очи, что огнем горят:
 
 
Два глаза, что подобием углей
Пылают под огромным грубым лбом,
И голову, что всех голов крупней.
Как урагану ели бьют челом,
Так весь собор теней в единый миг
Под звучным этим гласом дружно сник:
«О Братья по печали, как темно!
 
 
О, без ковчега мы плывем давно,
Блуждаем в нечестивой тьме ночной!
Уж сердце столько лет о вас кровит
И капельками слез та кровь бежит.
О, мы во тьме и скрылся свет земной!
 
 
Терзаюсь сердцем я от ваших бед,
Скорбями полнюсь – да, меня вослед
Вам, гибельным, стези мои ведут.
Я обошел просторы и пути
Вселенной всей, отчаявшись найти
Смягчение для ярых ваших смут.
 
 
Так выслушайте слово уст моих,
Несу посланье мертвых и живых,
Великой радости благую весть —
Нет Бога, и не Враг нас произвел,
Чтоб мучить. Если чахнуть – наш удел,
Ничью мы тем не насыщаем месть.
 
 
Как в сумрачном каком-то странном сне,
Решили мы, что Разум есть вовне,
Что жизнь в нас эту клятую зажег,
И мы должны в ответ его проклясть, —
Но не дано Ему в могилу пасть,
Не сладят с ним ни нож, ни порошок.
 
 
Жизнь эту нам приходится терпеть,
Покой кто ищет – должен умереть,
Мы засыпаем, чтоб уснуть навек.
Мы – только бренная земная плоть,
Скудели тленной малая щепоть,
Вода, трава – и новый человек.
 
 
Вот так мы кончим – и когда-нибудь
Наш род исчезнет и уступит путь
Другим, что также не избегнут тли.
До нас бессчетные прошли года
И столько же еще пройдет, когда
Вернемся в чрево черное земли.
 
 
Исправно чтим законы бытия,
Где не содержится для нас статья
О мере доброты или злобы:
Коль падальщика мерзок вид дрянной,
Коль тигра дивен облик огневой —
То благосклонность – или гнев Судьбы?
 
 
Все вещи на земле обречены
Быть вечно в состоянии войны,
В бессчетных сочетаниях дышать:
Лишь стоит в этот мир прийти кому, —
Все силы устремляются к нему,
И уж ничто не может помешать.
 
 
Во всей Вселенной не найти следа
Добра иль худа, блага иль вреда —
Я нахожу лишь Надобность одну,
Окутанную Тайной – бездной тьмы,
Что взглядом пронизать не в силах мы —
Рой пляшущих теней, подобных сну.
 
 
О Братия! Так малы наши дни,
Что облегчение несут они:
Ужель коротких лет не стерпим гнет?
Но если жить уж не осталось сил,
Жизнь можешь оборвать, коль так решил,
Без страха, что за гробом что-то ждет».
 
 
Могучий голос, на прощанье взмыв,
Под сводами разнесся – и упал,
Как реквием, волнующий призыв
И ласково, и скорбно прозвучал, —
И молча весь собор теней застыл
При звуке этих слов: «Коль так решил».
 

XV

 
Скопление людей всегда заряд
С собой несет их чаяний и дум,
Вкруг вечно крик, и плач, и смех стоят,
Молитва каждая и всякий глум,
Немые страсти, тайные страданья —
Все в воздухе от нашего дыханья,
Волнует воздух жизни нашей шум.
 
 
Вот так не волен ни единый вдох
В себя вобрать, как если б был один,
Жизнь дорога ль тебе, иль весь иссох
От жажды смерти, – радостей, кручин,
Дел мудрых и дурных, благих и лишних
Твоих не отличить от действий ближних,
И так же держишь нити их судьбин.
 
 
Здесь воздух самый вязок и тяжел,
Хоть жителями Город не богат,
Но сколько разных ядоносных зол
Собой тлетворный воздух тяготят:
Отрава равнодушного бездумья,
Отрава несказанного безумья,
Отчаянья неизлечимый яд.
 

XVI

 
В молчании собор теней застыл,
Придя в задумчивость от этих слов:
«Жизнь можешь оборвать, коль так решил», —
Быть может, слушать далее готов,
Но тут, как молнии слепящий миг,
Прорезал тишину плачевный крик:
 
 
«Он правду говорит, увы, он прав:
За гробом новой жизни не найти.
И Бога нет. Судьбы бесстрастен нрав.
Могу ль здесь утешенье обрести?
 
 
Единожды всего судьба сама
Дала мне шанс, хотя бы и с трудом:
Блистанье величавого ума,
Любимую семью, уютный дом
 
 
И развлечения в кругу друзей,
Искусства завораживающий мир,
Природу в живописности своей —
Воображенья признанный кумир,
 
 
Восторг простой живого существа,
Беспечность детских, пылкость юных лет,
Рачение мужского естества
И старости почтенной тихий свет —
 
 
На то имеет право Человек,
Лелеет память минувших времен
И прозревает мира скрытый бег
Сквозь мириады тайных связей он.
 
 
Сей шанс мне не представился тогда,
Мне в Прошлое пустое век глядеть,
Сей шанс не повторится никогда,
Пустое ждет меня, пустое Впредь.
 
 
Единый шанс украли у меня,
Солгали, надсмеялись – и в бреду,
Дух жизни благородный прочь гоня,
Бесщадной смерти с вожделеньем жду.
 
 
Напиток моей жизни – желчный яд,
В кошмарном сне свой день я провожу,
Теряю годы – мимо те летят:
Какое вспоможенье заслужу?
 
 
Коль утешенья нет – не утешай,
Лжи не спрямить словам, так будь же нем.
Вся наша жизнь – обман, смерть – черный край:
Отчайся и умолкни насовсем».
 
 
Сей голос страстный сбоку прозвучал,
Истошный, сбивчивый до хрипоты,
И ни один ему не отвечал,
Ведь никнет слово пред лицом беды,
Пока тот, главный, не проговорил,
И полон скорби голос его был:
 
 
«О Брат мой и вы, Братья, это так,
Добра от жизни нам не ждать никак,
Мы чуем смертный холод в каждом дне.
Не знали жизни до рожденья мы
И не узнаем средь подземной тьмы.
Подумаю о том – и легче мне».
 

XVII

 
Как радостно луне в большой ночи!
Каким блистанием отмечен ход
Созвездий, чьи волшебные лучи
Железный озаряют небосвод!
И люди с острым страхом и тоскою
Следят за сей сверкающей толпою,
Как будто отклик их мольбам грядет.
 
 
Тенями черными скользят челны,
На миг теряясь там, где, недолга,
Лежит дорожка нежная Луны.
В холодных окнах пылко жемчуга
Вдруг вспыхивают; свод, карниз, колонны
Из хаоса являются коронно.
Мерцают чудно росные луга.
 
 
Настолько жив свет этих мертвых глаз,
Сих глаз незрячих в темных небесах,
Что жалость мы распознаем подчас
Или презренье в чистых их лучах.
Простец! Не мягки звезды и не резки,
Нет сердца иль ума во всем их блеске,
Блуждают без пути в своих садах.
 
 
Тот, кто достигнуть дерзко их решил,
Найдет миры – что мир печальный сей,
Иль рой всепожирающих светил
В кольце планет – блуждающих огней:
То убывают, то растут в слияньи,
И сферы вечные – одно названье,
И бездною зияет эмпирей.
 

XVIII

 
Я к северной окраине притек,
Откуда расходились три пути,
Петляя, словно русла тайных рек,
Что в темноту готовы отнести.
Сквозил свет смутный в воздухе кругом,
На юге небосвод набух бельмом.
 
 
И я поплелся левою тропой,
Едва ступая, тихо вороша
Листву сырую вялою стопой,
К земле согнувшись, чуть ли не дыша —
Так беспредельно, страшно я устал,
Так долго по ночам без сна блуждал.
 
 
Пройдя немного, различил во мгле
Я слабое движенье впереди:
Там что-то шевелилось на земле,
Со стонами пытаяся ползти;
Упорно двигаясь за пядью пядь,
Ползло в свою берлогу подыхать.
 
 
Но, поравнявшись с ним, я разглядел,
Что это человек, – вот он застыл,
Шаги услышав, и привстать сумел,
Вот голову ко мне оборотил,
Вот ему гневным жестом удалось
Откинуть прядь замызганных волос.
 
 
Иссохшее лицо увидел я,
Глаза, чей взгляд был загнан и убог:
«Что, ты ограбить захотел меня?
Уж злато не влечет, не мил порок,
Ничто не кружит голову, – ведь ты
Изведал тайные мои мечты?
 
 
Считаешь, что я слаб и сдаться рад, —
Но лишь тебя царапнет этот нож,
Вольется в твое сердце страшный яд
И ты, лукавый веролом, умрешь.
Плесну из склянки на тебя едва —
И ты тотчас засохнешь, как трава».
 
 
Вдруг, тон переменив: «Раскинь умом!
О, сжалься! Этим только мне владеть.
Не будет толка в поиске твоем,
Иди лишь по своей дороге впредь:
Ни смертным, ни бессмертным не пройти
Чужой судьбы тернистого пути.
 
 
Да знаешь ли всю меру моих бед?
Вон сзади разветвленье двух дорог:
Оттуда тянется кровавый след —
Такую я подсказку приберег.
Изранил я о камни плоть мою,
Стенать от боли не перестаю.
 
 
Теперь я, наконец, златую нить
Найду, что мне известна одному
И может этот день соединить
И прошлый – коль уйдешь ты». Я ему:
«Уйду, когда б сейчас сказать ты мог,
Где скрылся нити золотой клубок».
 
 
«Так ты, болван, не знаешь? – хмыкнул он. —
А я тебя боялся! Нить ведет
Из этой ночи беспросветной вон,
Сквозь дикие равнины все вперед,
Сквозь лютых лет ужасную длину —
В предел безгрешный, райскую страну.
 
 
И вот уж я младенец, чист и мал,
Играю под присмотром милых глаз,
О, если бы тогда я увидал
Себя таким, каким я стал сейчас, —
Зарылся б с громким плачем маме в грудь
И долго в ужасе не мог уснуть».
 
 
И заново пополз он. Я с лица
Снял паутинку, прежде чем уйти:
«Начнет все вновь он, избежав конца,
В предродовую тьму его пути,
В утробе он сокроет естество,
И Рок превратный не найдет его.
 
 
Но даже если так, сколь тяжек труд —
К вратам рождения ползти тебе,
Когда ворота смерти близко ждут!
Ведь есть закон, коль есть закон в Судьбе:
Небывшему вольно придти всегда,
А бывшему – вновь быть уж никогда».