Текст книги "Горшок золота"

Глава III

В день, что последовал за этим печальным событием, Михал Мак Мурраху[8]8
  Фамилию Murchadha (у Стивенза Murrachu), означающую «морской воин», англизируют многими разными способами – и Murrough (Мёрроу, Лейнстер), и Murphy (Мёрфи, Ольстер), и Murray (Мёрри). Фамилия Мёрфи – самая распространенная в Ирландии.


[Закрыть], мелкий крестьянин, живший по соседству, возник средь сосен со свитыми бровями. На пороге сказал:

– С богом вам всем[9]9
  Имеется в виду традиционное ирландское приветствие при входе в дом: «Dia anseo!» (букв. «Бог здесь!») или «Dia sa teach!» (букв. «Бог в дом!»).


[Закрыть]. – И с этими словами шагнул в дом.

Философ извлек трубку изо рта…

– И тебе с богом, – отозвался он и вернул трубку на место.

Михал Мак Мурраху выставил большой палец и согнул его…

– А второй где? – спросил Михал.

– А! – отозвался Философ.

– Может, где-то снаружи?

– И впрямь, может[10]10
  Здесь и далее: Философ неспроста отвечает на задаваемые ему вопросы не односложно («да» или «нет»), а повторяя смысловой глагол, содержащийся в адресованном ему вопросе, – это особенность ирландского языка, которую запечатлевает Стивенз.


[Закрыть], – степенно ответил Философ.

– Ну, неважно, – сказал посетитель, – у тебя запаса премудрости хватит на целую лавочку. Явился я сегодня спросить твоего почтенного совета о стиральной доске жены моей. Всего пару лет той доске, последний раз пользовалась ею, когда стирала мою воскресную рубашку и свою черную юбку с красными штучками на ней – знаешь такую?

– Не знаю, – изрек Философ.

– Ну, так или иначе, доски-то и нет; жена говорит, то ли дивные ее забрали, то ли Бесси Ханниган… Знаешь Бесси Ханниган? Баки у нее, как у козла, и нога увечная!..

– Не знаю, – изрек Философ.

– Да и пусть, – проговорил Михал Мак Мурраху. – Не брала она, потому что моя жена вчера залучила ее и два часа с нею болтала, пока я не перебрал у ней в доме все вещи до единой – не было там стиральной доски.

– И не должно было б, – изрек Философ.

– Может, тогда твоя милость подскажет человеку, где та доска?

– Может, и подскажу, – изрек Философ, – слушаешь?

– Слушаю, – ответил Михал Мак Мурраху.

Философ придвинул стул поближе к гостю так, что колени их притиснуло друг к другу. Положил тогда Философ обе руки на колени Михалу Мак Мурраху.

– Мытье – поразительный обычай, – изрек он. – Моют нас, когда приходим мы в этот мир и когда уходим из него, от первого мытья не получаем удовольствия, а от последнего – проку.

– Твоя правда, достопочтенный, – сказал Михал Мак Мурраху.

– Многие считают, что ка́танье, дополнительное к мытью, – только от привычки. Привычка же есть непрерывность действия, гнуснейшая штука, и избавиться от нее очень трудно. Поговорка дорогу найдет, где указ не указ, а промахи праотцев наших нам важнее пользы наших потомков.

– Ни слова не скажу поперек, достопочтенный, – отозвался Михал Мак Мурраху.

– Кошки – народ философский и вдумчивый, однако не признают они действенности ни воды, ни мыла, и все же кошек обычно считают племенем чистоплотным. Из всякого правила есть исключения, и я однажды видал кота, что стремился к воде и мылся ежедневно, – был он противоестественной тварью и издох в конце концов от оторопи. Дети едва ль не столь же мудры, как коты. Верно, что воду они применяют многими разными способами, – чтоб испортить скатерть или же фартук; наблюдал я и то, как они мажут лестницу мылом, являя сим действием понимание свойств субстанции.

– Чего б не быть такому и впрямь? – сказал Михал Мак Мурраху. – Найдется ль у тебя спичка, достопочтенный?

– Не найдется, – изрек Философ. – Воробьи, опять-таки, народ чрезвычайно прозорливый и разумный. Воду они применяют, дабы утолять жажду, однако же если запачкались, принимают они пыльную ванну и тотчас делаются чистые. Конечно, птиц нередко наблюдаем в воде, но они там ради рыбалки, а не ради мытья. Я зачастую мыслю себе, что рыбы суть публика грязная, коварная и неразумная – все из-за того, что они так подолгу сидят в воде, и было замечено, что, если вынуть их из той стихии, они тут же сдыхают от восторга, сбежав от своего затянувшегося мытья.

– Я своими глазами видал, как это у них, – заметил Михал. – Слыхал ли ты, достопочтенный, о рыбе, какую поймал полицейским шлемом Пади́н[11]11
  Пади́н – ум. – ласк. от ирландского имени Падрэг/Патрик.


[Закрыть] Мак Лохлин?

– Не слыхал, – изрек Философ. – Первый помывшийся человек, возможно, был тем, кто искал дешевой славы. Помыться способен любой дурак, зато всякий мудрец знает, что это напрасный труд, ибо природа быстро возвращает к естественной здоровой грязноте. Нам, следовательно, лучше искать не того, как очистить себя, а как достичь более неповторимой и блистательнейшей грязноты, и, быть может, накопленные слои материи попросту геологической силой своей впитаются в человечью оболочку и так отменят необходимость одежды…

– Про стиральную-то доску, – вставил Михал, – я вот что сказать хотел…

– Неважно, – изрек Философ. – Необходимость воды в надлежащем ей назначении я признаю́. Как предмет, по которому движется под парусом корабль, ей едва ль найдется замена (не хочу сказать, как сам убедишься, что в целом одобряю корабли – они склонны плодить и питать международную любознательность и мелких вредителей различных широт). Как стихия, коей гасить пламя, или заваривать чай, или заливать горки зимою, она полезна, однако в жестяном тазу черты ее отвратительны и невыразительны… Что ж до стиральной доски твоей супруги…

– Помогай удача тебе, почтенный, – сказал Михал.

– Жена твоя говорит, либо дивные забрали ее, либо женщина с козлиной ногой.

– Это баки у нее козлиные, – сказал Михал.

– Они у нее увечные, – сурово изрек Философ.

– Будь по-твоему, достопочтенный, я теперь и сам не уверен, что у ней за напасть.

– Ты говоришь, что стиральная доска твоей жены не у этой нездоровой женщины. Следовательно, она у дивных.

– Похоже на то, – отозвался Михал.

– В этих краях обитает шесть кланов дивных, но метод исключения, придавший мирозданью форму шара, муравью – его окружение, а человеку – верховенство над всеми позвоночными, не подведет и в этот раз.

– Видал ли ты что-то, подобное тому, как расплодились осы в это лето? – спросил Михал. – Ей-ей, и не сядешь-то никуда, кроме собственных портков…

– Не видал, – изрек Философ. – Миску с молоком в прошлый вторник выставлял?

– Как раз тогда.

– Снимаешь ли шапку перед пыльным смерчиком?[12]12
  Речь об ирландском поверье, что сиды – в их относительно современном восприятии ирландцев, то есть не как божественный сверхчеловеческий народ, а как проказливые мелкие духи, то зримые, то нет, – иногда давали людям о себе знать в виде завихрений ветра в пыли на дороге, например. С подобными явлениями предписывалось вести себя почтительно, чтобы не накликать гнев сидов.


[Закрыть]

– Не пренебрег бы таким, – ответил Михал.

– Терновый куст не срубал ли давеча?

– Да я скорее глаз себе выколю, – сказал Михал, – и стану расхаживать бельмастым, как осел Лоркана О’Нуалайна, как есть говорю. Ты видал, достопочтенный, того осла? Он…

– Не видал, – изрек Философ. – Малиновки не убивал ли?

– Никогда, – ответил Михал. – Елки-метелки, – добавил он, – кот мой старый тощий поймал вчерась какую-то птицу на крыше.

– Ха! – вскричал Философ, придвигаясь, если вообще было там куда, еще ближе к своему просителю, – вот оно. Лепреконы Горт на Клока Моры[13]13
  Горт на Клока Мора – Поле Большого Камня (искаж. ирл.).


[Закрыть] забрали у тебя стиральную доску. Отправляйся к Горту немедля. На юго-востоке поля есть под деревом нора. Глянь, что тебе там найдется.

– Так и сделаю, – сказал Михал. – А доводилось ли тебе…

– Не доводилось, – изрек Философ.

И пошел себе Михал Мак Мурраху, и сделал, как было велено, и под деревом Горт на Клока Моры отыскал горшочек золота.

– Вот она, сила стиральной доски-то, – проговорил он.

По причине этой оказии слава Философа сделалась даже больше прежнего – и по этой же причине суждено было случиться многим исключительным событиям, о которых узнаете вы положенным чередом.

Глава IV

Так вышло, что Философу за то, что прислал Михала Мак Мурраху на их поле, лепреконы Горт на Клока Моры благодарны не были. Красть Михалову собственность они были вполне в своем праве, потому что их птицу действительно истребил Михалов кот. А потому не только перечеркнута оказалась их справедливая месть, но стибрили еще и горшок золота, какой их община копила много тысяч лет. Лепрекон без горшка с золотом – все равно что роза без аромата, птица без крыла или же изнанка без наружи. Они решили, что Философ поступил с ними скверно, что действия его – подлые и не добрососедские и, пока им не воздадут сообразно за их потерю и сокровищ, и собственного достоинства, никаких отношений, кроме вражды, между их народом и домиком в сосновом бору быть не может. Более того, все это положение оказалось жутко запутанным. Прямую личную войну с их новым врагом они устроить не могли, поскольку Тощая Женщина из Иниш Маграта мужа своего непременно защитит. Она происходила из сидов Крохан Конайле[14]14
  Крохан Конайле – Холм/насыпь Конайле (искаж. ирл.).


[Закрыть], а у них родственники в каждой крепости дивных по всей Ирландии, много их и в твердынях-дунах прямо по соседству. Можно было, конечно, созвать внеочередное совещание шиог, лепреконов и клуриконов[15]15
  Шиог (ирл. sióg) – букв. «маленький сид», «эльф»; клуриконы (ирл. clúrachán, lucharachán) – подобные лепреконам одиночные дивные существа; некоторые фольклористы считают их теми же лепреконами, только в подпитии.


[Закрыть] и вчинить народу сидов из Крохана Конайле иск об ущербе, но тамошний род наверняка от долга откажется – на том основании, что никто из их братства за это безобразие не в ответе, поскольку проступок совершил Философ, а не Тощая Женщина из Иниш Маграта. И все-таки, как бы ни было, не желали они этого так оставлять, а то, что справедливость оказалась недосягаема, лишь добавляло пыла их гневу.

К Тощей Женщине из Иниш Маграта отправили посланца из их числа, а остальные что ни ночь собирались подле жилища Михала Мак Мурраху в стремлении вернуть себе сокровище – стремлении, как они целиком убедились, безнадежном. Они обнаружили, что Михал, хорошо разумевший обычаи Подземного народа, закопал горшок с золотом под терновым кустом и тем самым поместил его под охрану всех и каждого дивного на белом свете – включая и самих лепреконов, – и покуда горшок не будет изъят оттуда руками человеческими, лепреконы вынуждены чтить тайник и даже обеспечивать его сохранность ценой собственной крови.

На Михала наслали они могучий прострел, а на жену его – столь же лютый ишиас, но стоны их радовали лепреконов недолго.

Лепрекон, которого отрядили в гости к Тощей Женщине из Иниш Маграта, прибыл, как и надлежало, к домику в сосновом бору и предъявил свою жалобу. Излагая историю, малютка плакал, и дети плакали из сочувствия к нему. Тощая Женщина сказала, что ее неимоверно опечалила вся эта афера и симпатии Тощей Женщины целиком на стороне Горт на Клока Моры, но она слагает с себя всякую ответственность в этом деле, поскольку виновен ее муж и нет у нее никакой власти над его умственными движениями, кои суть одно из семи диковин света.

Поскольку супруг ее был в отлучке в дальнем углу леса, ничего тут покамест было не поделать, а потому лепрекон вернулся к своим собратьям без всяких добрых вестей, однако пообещал сходить еще раз назавтра спозаранку.

Когда Философ вернулся в тот день поздно вечером, Тощая Женщина его поджидала.

– Женщина, – молвил Философ, – тебе полагается быть в постели.

– Полагается мне, говоришь? – отозвалась Тощая Женщина. – Я б уведомила тебя, что в постель отправлюсь, когда пожелаю, и встану, когда пожелаю, не спрашивая позволения ни у тебя, ни у кого бы то ни было еще.

– Это неправда, – молвил Философ. – Сонная ты делаешься независимо от того, нравится тебе это или нет, и просыпаешься, не дав на то разрешения. Как и многие другие обычаи, в том числе пение, танцы, музыка и лицедейство, сон обрел народную любовь как часть религиозных отправлений. Нигде так легко не отходишь ко сну, как в церкви.

– Известно ли тебе, – проговорила Тощая Женщина, – что сегодня сюда приходил лепрекон?

– Не известно, – молвил Философ. – И невзирая на то что минули бессчетные века с тех пор, как первый спящий (вероятно, с необычайной натугой) погрузился в свой религиозный транс, мы ныне способны целиком проспать какую-нибудь религиозную церемонию с легкостью, какая была б источником богатства и славы тому доисторическому молящемуся и его алтарникам.

– Ты собираешься дослушать, что я тебе говорю о том лепреконе? – спросила Тощая Женщина.

– Не собираюсь, – молвил Философ. – Высказывалось предположение, что спать мы отправляемся вечером, потому что делается слишком темно для любых иных занятий; однако ж совы – народ, почитаемый за благоразумие свое, – в ночную пору не спят. Летучие мыши – опять же, род очень проницательный – спят в разгар дня, да еще и обаятельным манером. Цепляются за ветку дерева пальцами ног и висят головой вниз – в позе, которую я считаю исключительно благодатной, ибо приток крови к голове, свойственный такому перевернутому положению, наверняка порождает сонливость и некоторое отупение ума, вынужденного либо уснуть, либо взорваться.

– Ты хоть когда-нибудь прекратишь болтать? – пылко возопила Тощая Женщина.

– Не прекращу, – молвил Философ. – В некоторых отношениях сон полезен. Это прекрасный способ слушать оперу или смотреть что-нибудь по биоскопу. Как средство для грез ничего не ведомо мне, что сравнилось бы со сном. Как занятие сон благодатен, а вот как способ скоротать ночь – невыносимо нелеп. Если ты собиралась что-то сказать, любовь моя, говори сейчас же, прошу тебя, однако никогда не забывай подумать, прежде чем заговорить. Женщину должно быть видно редко, а вот слышно – никогда. Молчание – начало добродетели. Облекаться молчанием означает облекаться красотой. Звезды не галдят. Дети должны всегда быть в постели. Это всё серьезные истины, им нельзя противоречить, а значит, молчание им подобает.

– Овсянка твоя – на печке, – сказала Тощая Женщина. – Сам себе возьмешь. Я и на ширину своего ногтя не сдвинусь, хоть помирай ты от голода. Надеюсь, там, в каше, – комки. Сегодня здесь был лепрекон Горт на Клока Моры. Покражу их горшка золота они сваливают на тебя. Старый ты воришка! Вислоухий ты, мосластый, дурноглазый!

Тощая Женщина метнулась опрометью в постель. Из-под одеяла обратила она пылающий яростный глаз на супруга. Пыталась навести на него разом прострел, зубную боль и столбняк. Если б довольно ей было сосредоточиться на какой-то одной из этих пыток, она, возможно, и преуспела бы, навлекши напасть на мужа в согласии со своим желанием, но ей не удалось.

– Окончательность есть смерть. Совершенство есть окончательность. Ничто не совершенно. Там комки, – молвил Философ.

Глава V

Лепрекон, возникши в сосновом бору назавтра, увидел чуть поодаль от домика двоих детей. Вскинул раскрытую правую ладонь над головой (таково приветствие и у дивных, и у гэлов), а затем пошел бы себе дальше, однако замер – его вдруг посетила некая мысль. Присев перед детьми, он долго смотрел на них, а дети – на него. Наконец лепрекон обратился к мальчику:

– Как твое имя, а вик виг О?[16]16
  А вик виг О (искаж. от ирл. A mhic bhig ó) – «эй, паренек-малютка!».


[Закрыть]

– Шемас Бег[17]17
  Beag (искаж. ирл.) – маленький, малыш.


[Закрыть], достопочтенный, – ответил мальчик.

– Маловатое имя, – отозвался лепрекон.

– Так меня зовет мать, достопочтенный, – отбрил его мальчик.

– А как тебя зовет отец? – последовал вопрос.

– Шемас Эоган Мэлдуйн О’Карбайл Мак ан Дройд.

– Великоватое имя[18]18
  Это имя и впрямь нагружено смыслами: Маэль Дунь – главный герой сказания «Плавание Майль-Дуйна» (так в русскоязычных переводах; «Immram Maele Dúin» – из сборника рукописей «Книга Бурой коровы», XI в.), а сам Маэль Дунь происходил по отцу из рода Эогана; он лично построил из шкур корабль, на котором отправился на поиски убийцы своего отца. Таким образом, Стивенз возводит родословную мальчика к древним ирландским героям, а отец его Философ носит фамилию, происходящую от ирл. слова «дрыдь», «друидь» (у Стивенза «дройд») – букв. «закрытый», «замкнутый».


[Закрыть], – произнес лепрекон, а затем обратился к девочке: – А тебя как зовут, а кайлинь виг О?[19]19
  А кайлинь виг О (искаж. от ирл. A cailin bheag ó) – «эй, девочка-малютка!».


[Закрыть]

– Бригид Бег, достопочтенный.

– А отец тебя как зовет?

– Он меня вообще не зовет, достопочтенный.

– Ну что ж, Шемаси́н и Бриди́н[20]20
  Шемаси́н и Бриди́н – ум. – ласк. от имен Шемас и Бридь (искаж. ирл.).


[Закрыть], славные малыши, вы мне очень любы. Чтоб вам здоровья, покуда не приду я повидать вас вновь.

И удалился лепрекон той же дорогой, какой явился. Пока шел, подпрыгивал да пальцами потрескивал, а иногда сучил нога об ногу.

– Славный лепрекон, – молвил Шемас.

– И мне понравился, – сказала Бригид.

– Слушай, – проговорил Шемас, – давай я буду лепрекон, а ты – двумя детьми, и я спрошу у тебя, как вас звать.

Сказано – сделано.

Назавтра лепрекон явился опять. Сел рядом с детьми и, как и в первый раз, сколько-то помолчал.

– Ты не спросишь, как нас звать, достопочтенный? – поинтересовался Шемас.

Его сестра застенчиво разгладила платьице.

– Меня, достопочтенный, звать Бригид Бег, – проговорила она.

– Доводилось ли вам играть в «камешки»?[21]21
  Играть в «камешки» – имеется в виду игра в астрагалы (кости), одна из древнейших среди известных человечеству игр. Камешки подбрасывают и ловят разными способами в разных заранее оговоренных комбинациях, и побеждает тот, кто первым совершит все оговоренные броски. Здесь и далее лепрекон перечисляет игры, популярные у детей в Англии и Ирландии XIX века и ранее.


[Закрыть] – спросил лепрекон.

– Нет, достопочтенный, – ответил Шемас.

– Я вас научу, как играть в «камешки», – сказал лепрекон, подобрал несколько шишек и обучил детей той игре.

– А доводилось ли вам играть в «шапки-салки»?[22]22
  «Шапки-салки» – игроки кладут вдоль стены свои шапки, водящий бросает мяч в одну из шапок, хозяин шапки убегает, остальные ловят, пока не поймают. Пойманный водит.


[Закрыть]

– Нет, достопочтенный, – ответил Шемас.

– А доводилось ли вам играть в «Я делаю гвозди из своего ри-ро-радди-о, я могу наделать гвоздей из своих ри-ро-рей»?[23]23
  «Ree Ro Raddy-O» – старинная ирландская песня, встречается в сборниках с конца XIX века; какая игра была связана с этой песней – непонятно.


[Закрыть]

– Нет, достопочтенный, – ответил Шемас.

– Это славная игра, – заметил лепрекон, – как и «шапка-на-спинке»[24]24
  «Шапка-на-спинке» – аналог игры «в слона»: водящий наклоняется, ему на спину кладут шапку или еще какой-нибудь небольшой предмет, остальные играющие прыгают через него, приговаривая определенные слова; тот, кто сшибет предмет, прыгая, тот и водит дальше.


[Закрыть], и «двадцать четыре ярда на козлином хвостике», и «города», и «освобождение пленных», и чехарда. Я вас научу им всем, – сказал лепрекон, – а еще покажу, как играть в ножички, и в «ямки», и в «сторожей-разбойников». Лучше всего начинать с чехарды, вот ей я вас сейчас же и научу. Пригнись вот так, Бридин, а ты, Шемас, пригнись так же, но подальше. Теперь я прыгну через спину Бридин, пробегусь и прыгну через спину Шемасина – вот эдак, а затем побегу вперед и пригнусь. Теперь, Бридин, ты прыгай через брата, потом прыгай через меня, а затем беги подальше и снова вставай да пригибайся. Вот и твоя очередь, Шемас, – ты прыгай через меня, а затем через сестру и беги подальше, пригибайся, и буду прыгать я.

– Отличная игра, достопочтенный, – сказал Шемас.

– Так и есть, а вик киг[25]25
  А вик киг – вероятно, искаж. от ирл. a mhic óig – «эй, мальчонка-малыш».


[Закрыть], – голову прячь, – сказал лепрекон. – Добрый прыжок, лучше и не прыгнешь, Шемас.

– Я уже умею прыгать лучше Бригид, – отозвался Шемас, – и буду прыгать лучше твоего, когда сноровки наберусь, – прячь голову, достопочтенный.

Почти не заметив, они миновали кромку леса и уже заигрались на суровой пустоши, загроможденной здоровенными серыми валунами. Дальше этой пустоши ничего не было видно: за нею вдали к горизонту вздымалась заросшая вереском гора. Вокруг пустоши росла потрепанная живая изгородь из ежевики да торчала длинными пучками там и сям жесткая дикая трава. В углу же высилось раскидистое коренастое дерево, и дети с лепреконом, играя, оказывались все ближе и ближе к тому дереву. Лепрекон пригнулся совсем рядом с ним. Шемас разбежался, прыгнул – и соскользнул в нору рядом со стволом. А следом и Бригид разбежалась, прыгнула – и соскользнула в ту же нору.

– Ахти мне! – сказала Бригид, исчезая из виду.

Лепрекон щелкнул пальцами, посучил ногами – и, нырнув в ту же нору, тоже исчез из виду.

Минул час, когда дети обычно возвращались домой, и Тощая Женщина из Иниш Маграта немного забеспокоилась. Никогда прежде не бывало такого, чтоб дети опаздывали к обеду. Одного из двоих чад она не выносила на дух – свое, но уже забыла, который из них ее ребенок, а поскольку одного она любила, приходилось любить обоих – по опаске: ошибешься еще да отчитаешь того ребенка, к какому сердце втайне стремится. А потому тревожилась она за обоих поровну.

Позади осталось время обеда, час ужина пришел, а дети – нет. Вновь и вновь выбиралась Тощая Женщина к темным соснам и звала детей, пока не осипла совсем, аж перестала слышать себя, даже когда вопила. Вечер износился до ночи, и Тощая Женщина, поджидая прихода Философа, осмыслила положение. Муж не явился, дети не явились, лепрекон, как договаривались, не вернулся… И тут ее осенило. Лепрекон украл ее детей! Она объявила месть лепреконам – такую, что потрясет род людской. В самом разгаре ее исступления меж деревьями показался Философ, вошел в дом.

Тощая Женщина кинулась навстречу…

– Муж, – сказала она, – лепреконы Горт на Клока Моры похитили наших детей.

На миг Философ вперил в нее взгляд.

– Похищение детей, – произнес он, – многовековое излюбленное занятие дивных, цыган и разбойников с Востока. Обыкновенно порядок таков: напасть на человека и держать в плену ради выкупа. Если выкуп не заплачен, узнику, бывает, отрезают ухо или палец и доставляют заинтересованной стороне – с заявлением, что через неделю последует рука или нога, если не возникнут подобающие договоренности.

– Ты отдаешь себе отчет, – пылко спросила Тощая Женщина, – что украли твоих детей?

– Не отдаю, – сказал Философ. – Этому порядку, однако, дивные следуют редко: обычно крадут они не ради выкупа, а из любви к воровству или же ради каких-то других смутных и, возможно, практических целей, жертву держат у себя в цитаделях или дунах, пока с излиянием времени не позабудет жертва своих истоков и не сделается мирным обитателем дивной страны. Кража людей ни в коей мере не ограничивается родом людским либо же народом дивным.

– Чудовище, – произнесла басовито Тощая Женщина, – будешь ты меня слушать?

– Не буду, – произнес Философ. – Водится этот обычай и у многих насекомоядных. Муравьи, например, почтенный народ, живущий очень упорядоченными общинами. Цивилизация у них сложнейшая и искуснейшая, нередко отваживаются они на дальние походы ради колонизации или в другие экспедиции, откуда возвращаются с богатой добычей тли и другой живности, а из нее для республики далее получаются слуги и одомашненные твари. Поскольку ни убивают они своих пленных, ни едят их, такой обычай следует именовать похищением. То же можно сказать о пчелах, выносливом и трудолюбивом народе, живущем в шестиугольных кельях, кои очень трудно растрясти. Случается, когда у них нет своей королевы, они похищают королеву у соседа менее могущественного и употребляют ее для своих целей без всякого стыда, жалости или же совести.

– Уразумеешь ли ты? – возопила Тощая Женщина.

– Не уразумею, – произнес Философ. – Поговаривают, что субтропические обезьяны похищают детей и – как сообщают – обращаются с пленниками очень бережно: с величайшей щедростью делятся с ними своими кокосами, ямсом, плантанами и другими экваториальными кормами, а также перемещают похищенных по деревьям (зачастую отстоящим далеко друг от друга, на большой высоте) с бдительнейшей осторожностью и благоволением.

– Я отправляюсь спать, – сказала Тощая Женщина, – твоя каша – на печи.

– Комки в ней есть, дорогая моя? – уточнил Философ.

– Надеюсь, что да, – ответила Тощая Женщина и сиганула в постель.

В ту ночь Философа настиг жесточайший прострел, каких прежде не бывало с ним, и легче не стало, пока серое утро не сморило хозяйку дома в неохотную дрему.