Текст книги "Почти невинна"

Глава 3

Леди Магдалена де Брессе пришла к заключению, что все турниры – просто подходящий случай утолить жажду убийства, зрелище, где яростные схватки перемежаются с геральдическими церемониями. Ребенком она очень хотела побывать на турнире. Может, прошедшие с тех пор годы наделили ее некоторым цинизмом, но она, как ни старалась, не могла понять, зачем этим людям нужно заковывать себя в тяжеленные доспехи, особенно в невыносимо душный августовский полдень, чтобы с воинственными криками набрасываться друг на друга и тыкать во врага копьем или затупленным мечом, пока один из противников не падал с лошади, беспомощно распростершись на земле, словно огромная куколка в железном коконе.

Однако она держала свои еретические мысли при себе. На переполненных трибунах, окружавших ристалище, приятный страх и возбуждение были почти ощутимыми, несмотря на то что зрители истекали потом под богатыми тяжелыми одеяниями и подбитыми мехом сюрко. Но ни мужчины, ни женщины не принимали в расчет соображения комфорта: ведь именно платье служило свидетельством богатства и положения. Сама Магдалена умирала от жары, чувствуя, как влага скапливается под мышками и в ложбинке между грудями. Пришлось незаметно оттянуть от тела плотный дамасский шелк, чтобы на нем не появились пятна.

Дама справа все утро шептала молитвы святым, прося их защитить своего мужа, независимо от того, участвовал ли вышеупомянутый рыцарь в очередной схватке или нет. При каждом ударе меча о меч с ее губ, прерывая молитвы, слетали стоны возбуждения и испуга. В воздухе стояло густое облако пыли, почти скрывавшее от зрителей все, что происходило на ристалище. И это несмотря на то что Магдалена сидела в первом ряду, в ложе Ланкастеров! Король сегодня отсутствовал, так что соседняя ложа была пуста, а турнир проходил под командованием и покровительством Ланкастера. Над ложей с алым балдахином развевалось знамя Плантагенетов, на котором французская лилия соседствовала с английским львом. Герцог сидел в центре устланного бархатом возвышения, у самого края ложи. Его высокое резное кресло было украшено алыми драпировками с розой Ланкастеров. Сам герцог был в дурном настроении, поскольку терпеть не мог роли наблюдателя в подобных событиях, а его жена, герцогиня Констанца, в нервозном молчании восседала рядом, хорошо зная, как опасно заговаривать с мужем в такие минуты.

На ристалище вступили церемониймейстеры, сопровождаемые герольдами и их помощниками. Магдалена выжидающе подалась вперед. Сейчас должны объявить о событии, требующем ее присутствия!

Пыль от предыдущей общей схватки немного улеглась, чему способствовали слуги, старательно обрызгавшие водой всю арену. Зазвучали трубы герольдов, провозгласивших о начале поединка между сьером Эдмундом де Брессе и сьером Жилем де Ламбером.

Оба рыцаря на могучих боевых конях въехали на ристалище с противоположных сторон, но вместо того чтобы ожидать полагавшегося по ритуалу призыва церемониймейстеров к оружию, они подъехали прямо к ложе Ланкастеров, подняли забрала и оба воскликнули:

– Ваша светлость, мы просим разрешения биться насмерть!

Зрители на галереях вытянули шеи, пытаясь понять, о чем говорят рыцари. Крестьяне и слуги, взобравшиеся на ограду, чтобы лучше видеть, заворчали, недовольные промедлением. Магдалена, вполне сознававшая всю необычность такого требования, почувствовала взгляд мужа и подняла глаза. Он повязал на шлем знак ее благосклонности – шарф из серебристого газа. Несколько долгих мгновений он не сводил с нее жгучего взгляда. Сбитая с толку, Магдалена искоса посмотрела на отца. Его неудовольствие было очевидным.

– Правила этого турнира гласят, что все схватки должны быть бескровными. Или вы собираетесь разрешить какой-то личный спор под флагом дружественных состязаний?

– Мы покорнейше просим вас, господин мой герцог, – просто ответил Эдмунд.

– Молодой сорвиголова!

Голос принадлежал Гаю де Жерве, неожиданно появившемуся рядом с Джоном Гонтом. Как ни странно, он был без шлема, а на поясе висел только двузубый кинжал. Он принимал участие в утренних поединках, но не собирался появляться на арене до финального группового боя.

Герцог и де Жерве о чем-то тихо говорили. Магдалена навострила уши, пытаясь расслышать хоть слово, не поворачивая головы слишком уж откровенно. Удивленная и немного смущенная столь неожиданным поворотом событий, она избегала взгляда мужа, старательно разглядывала развевающиеся над шатрами рыцарей штандарты и старалась занять свои мысли, определяя, кому какой принадлежит. Приходилось вспоминать уроки геральдики, полученные когда-то в доме де Жерве.

Молодые рыцари неподвижно сидели в седлах, с достоинством ожидая решения герцога.

Придворные герцога, сидевшие вокруг Магдалены, не пытались скрыть любопытства. Шепотки и взгляды в основном касались именно ее. Только что прибывшая ко двору короля после возвращения Эдмунда из Франции, надежно защищенная могуществом Ланкастеров, она стала объектом не только восхищения, но и неприкрытой зависти, что было вполне естественно: высокое происхождение, блистательный отец, молодой благородный богатый муж, отличившийся в пикардийской кампании и вернувший свои обширные владения. Ничего не скажешь, идеальная пара! Так что же кроется под жестоким требованием сьера де Брессе?!

Джон Гонт, выслушав де Жерве, воззрился на дочь. Яркая голубизна его глаз на миг потускнела. Он что-то сказал де Жерве и, взяв у оруженосца усыпанный изумрудами кубок, одним махом опрокинул содержимое. И только потом наклонился вперед, опершись ладонями о подлокотники кресла.

– Правила этого турнира гласят, что все схватки должны быть бескровными. Вы двое обязаны подчиняться установлениям.

На этом дискуссия закончилась. Рыцари опустили забрала и вернулись на противоположные края арены. Но этот поединок вызвал необычайный интерес зрителей, даже у тех, кто понятия не имел, о чем просили соперники. Все чувствовали, что происходит нечто необычное.

– Во имя Господа и Святого Георгия сходитесь!

Гай де Жерве стоял возле сюзерена, наблюдая, как церемониймейстеры выкликают призыв, а рыцари пришпоривают коней и несутся друг на друга в грохоте оружия. Длина стремян и высокая лука седла позволяли всадникам почти стоять, что помогало лучше направить удары копий с затупленными, как полагалось по правилам, наконечниками. Противники встретились, разошлись, подскакали к оруженосцам, сменили сломанные копья на новые и начали второй раунд. Наконечники скользили по щитам, дерево трескалось, комья сухой земли полетели из-под широких копыт, когда кони, разминувшись, по инерции пронеслись дальше.

Гай нахмурился. Избранная рыцарями тактика явно не отличалась изобретательностью, и толпа громко выражала свое разочарование. Сразу понятно, что у этих двоих были вполне определенные причины для схватки и они бились не ради острых ощущений и радости победы. Все это придавало оттенок ненужной жестокости тому, что должно было стать демонстрацией воинского искусства и совершенного владения оружием.

Он невольно взглянул в сторону неподвижной фигуры. Жена Эдмунда де Брессе взирала на развертывавшуюся перед ней сцену с сосредоточенным вниманием, предполагавшим, что ей известно о той самой подспудной причине столь неожиданного взрыва взаимной злобы. За годы, прошедшие со дня ее свадьбы, Магдалена вытянулась, как заботливо орошаемый побег, стала высокой, стройной, изящной… Настоящей женщиной. Низкий вырез ее платья из розового дамасского шелка обнажал глубокую ложбинку между грудями, длинная белоснежная шея напоминала мраморную колонну, густые темно-каштановые волосы были спрятаны под серебряную сетку и украшенную жемчугом головную повязку. Отягощенные перстнями пальцы нервно играли с рубиновой пряжкой пояса, выдавая ее волнение. Но отчего Магдалена нервничает? Вряд ли ей известно, почему именно поссорились Эдмунд с Аамбером. Впрочем, если все было так, как подозревали герцог и Гай, лучше ей вообще ничего не знать.

Магдалена почувствовала взгляд Гая. Она всегда остро ощущала близость его присутствия и теперь повернула голову и умоляюще, зазывно улыбнулась.

Гай уже не впервые подумал, что во всем виноваты ее губы. Совсем как у отца: полные и чувственные. И в который раз отчаянно спорил с собой: стоит ли отвечать на этот призыв и покорно идти к ней или остаться на месте? Она хотела понять, что происходит, и трудно ее за это осуждать. Значит, ему придется изобрести нечто правдоподобное не только для Магдалены, но и для ушей окружающих, а он не был уверен, что именно сейчас способен мыслить связно.

Гай качнул головой, и улыбка Магдалены мгновенно погасла, сменившись раздраженной гримаской. Впрочем, такой реакции следовало ожидать. Детское своеволие с годами переросло в высокомерие и решительность Плантагенетов, а такие свойства характера симпатий окружающих не вызывали.

Магдалена поднялась, повернулась спиной к ристалищу и стала пробираться между забитыми до отказа рядами скамей, не заботясь о том, что ступает едва ли не по ногам, сопровождаемая неодобрительным шепотом и возгласами удивления. Жене не пристало так вести себя во время поединка своего мужа с соперником, тем более когда на нем шарф ее цветов.

– В чем дело? – не выдержал герцог, когда она оказалась рядом с его креслом. – Вы поворачиваетесь спиной к сражающемуся супругу?

Магдалена низко присела.

– Я хотела поговорить с лордом де Жерве, господин мой. Мне показалось, что ему известно, почему мой супруг возымел желание изменить правила схватки.

– Предлагаю вам расспросить своего мужа, мадам! – отрезал герцог. – Он все расскажет вам, если сочтет нужным.

За спиной Магдалены раздался рев толпы. Женщина медленно повернулась. Сьер де Ламбер, выбитый из седла, извивался в пыли, пытаясь подняться. Его оруженосцы бегом мчались на помощь рыцарю. Падение должно было означать конец схватки, но Эдмунд спешился, выхватил меч, явно готовясь напасть на противника, когда тот немного придет в себя.

– О Господи! – воскликнул герцог. – Он все-таки стоит на своем! Пожалуй, мне стоило прекратить все это и удалить де Брессе от двора хотя бы на месяц.

Противник Эдмунда тоже вооружился мечом, и теперь рыцари стояли лицом друг к другу, окруженные ревущей толпой, уже успевшей ощутить вражду между этими двумя и сгоравшей от нетерпения узнать, чем все

кончится.

– Пусть решат спор раз и навсегда, господин мой, – тихо прошептал Гай на ухо герцогу, так что Магдалена могла слышать только отдельные слова – Пусть остальные считают, что горячая кровь толкает их на глупости и во всем этом нет ничего серьезного. Так будет лучше. Накажите Эдмунда позже на том основании, что подобная вспыльчивость опасна в бою и из него никогда не получится хорошего воина, если он будет продолжать в том же роде.

– Леди, я предлагаю вам вернуться на место, – сухо бросил герцог недоуменно хмурившейся Магдалена. – Просто неприлично стоять здесь и к тому же загораживать мне арену!

– Прошу прощения, сэр.

Мужчина, которого Магдалена в душе по-прежнему отказывалась признать отцом, никогда не находил для нее доброго слова, и она привыкла ожидать от него всего лишь обычной вежливости. Но это ее не беспокоило, поскольку их нелюбовь была взаимной и она давно устала гадать о причине его антипатии.

Окончательно расстроенная, она взглянула на Гая, но тот старательно отводил глаза, и Магдалена была вынуждена ни с чем вернуться на свое место.

А тем временем на ристалище разворачивалось настоящее сражение. Рыцари бились с энергией молодости и умением, приобретенным за годы юношеских тренировок. И хотя оба избегали наносить противнику серьезные раны, пользуясь только плоской стороной меча, звуки ударов становились все громче, по мере того как оружие обрушивалось на шлемы и панцири с яростью, очевидной для всех наблюдателей.

Эдмунд неумолимо теснил Ламбера к краю ристалища. Сьер де Ламбер будет признан побежденным, если коснется ограды, и такой исход казался неизбежным. Эдмунд, вероятно, был сильнее, держал меч двумя руками и пылал такой яростью, что даже сыпавшиеся как град удары не замедляли его наступления. Он все жестче теснил соперника и наконец так весомо огрел его по плечу, что сьер де Ламбер споткнулся о камень и врезался в ограду.

Толпа заревела, когда де Ламбер, подняв руки, признал свое поражение.

И только сейчас Магдалена поняла, какое напряжение сковывало ее все это время. Она так сжимала пальцы, что кольца врезались в ладони, плечи ныли, словно она таскала тяжести. Она выдержала обычный церемониал, сопровождавший каждую схватку, и дождалась, пока Эдмунд, подняв забрало, приблизится к герцогской ложе, чтобы принять поздравления и похвалы его отваге. Но ответом на его почтительный поклон было ледяное молчание. С его щек мигом сбежал румянец. Глаза его загорелись бешенством при этом публичном унижении.

Гай де Жерве заметил опасность одновременно с Магдаленой. Молодой человек все еще был погружен в свой замкнутый мирок упоения битвой. Жажда крови по-прежнему бушевала в нем с такой силой, что он напрочь забыл, в чьем присутствии оказался.

– Господин… Господин…

Голос Магдалены прозвучал ясно и отчетливо, раскалывая мертвенную, исполненную злорадного предвкушения тишину. Эдмунд оторвал разъяренный взгляд от герцога и повернулся к жене. Магдалена встала и сорвала растущую в каменной вазе розу.

– Вы прославили мои цвета, господин. Улыбаясь, она перегнулась через перила и бросила ему цветок.

– Я требую взамен подарка!

Эдмунд бессознательным жестом поймал цветок и, мгновенно отрезвев, с ужасом сообразил, насколько был близок к несчастью.

– И что же, госпожа моя, вы пожелаете? – осведомился он, склонив голову.

– Как что, сэр? Разумеется, поцелуй, – парировала она.

Восторженный смех пронесся по ложам: зрители по достоинству оценили куртуазную игру, которая мигом стерла все неприятные впечатления от этой схватки.

Эдмунд поднялся к самой ложе.

– О, прекрасная леди, я с величайшей радостью приношу вам этот дар.

Он потянулся к жене и, когда она наклонилась, к удивлению публики, сжал ее талию, подхватил, опустил на землю и жадно припал к губам под аплодисменты собравшихся. Магдалена густо покраснела.

– Фи, милорд! – пожурила она. – Как же я теперь вернусь на свое место?

Гай де Жерве с улыбкой перегнулся через перила.

– Подними леди, Эдмунд, и я ее поймаю.

Эдмунд сделал, как было сказано, и, перед тем как поставить Магдалену на ноги, Гай одобрительно прошептал:

– Прекрасно придумано, Магдалена. Похвала человека, единственного, чье мнение было для нее важным, зажгла радостью ее глаза.

– Разве это не заслуживает еще одного поцелуя, господин? – вырвалось у нее словно против воли. Улыбка Гая мгновенно растаяла.

– Совершенно верно, госпожа, – без всякого выражения ответил он, учтиво поднося ее руку к губам, прежде чем отвернуться, извиниться перед герцогом и покинуть ложу.

Он направился к шатрам за ристалищем, намереваясь серьезно поговорить с бывшим воспитанником. Но перед мысленным взором стояли сияющие глаза Магдалены. В ушах звучал умоляющий шепот. Он не забыл страстное признание девочки, тогда еще не ставшей женщиной, но считал, что оно его не тревожит. В его представлении это было просто порывом скорбящего, измученного, переволновавшегося ребенка. Но сейчас она совсем не походила на малышку, умолявшую о сладком марципане или серебряном пенни. Трудно было отрицать чувственность, звучавшую в этом голосе, светившуюся во взгляде. Ее тело больше не было телом ребенка, и он точно знал, когда Эдмунд сделал ее женщиной. Потому что сам был почти свидетелем этому.

Магдалена вернулась на место с вымученной улыбкой, скрывавшей ее смятение. К счастью, только она одна сознавала, какая буря бушует в душе. Все, что произошло между ней и лордом де Жерве, не вызовет ни сплетен, ни злословия. Но ее унижение от этого меньше не становилось. И все же она понимала, что формально не имеет никакого отношения к Гаю, поскольку стала женой сьера Эдмунда де Брассе во всех отношениях, не только на бумаге, не только по церковному обряду, но и в постели…

Они прибыли в замок Беллер прошлым январем, предварительно выслав вперед гонца, чтобы сообщить о приезде. Магдалена стояла на крепостной стене, завернувшись в подбитый мехом плащ с капюшоном, и наблюдала за приближавшейся процессией. Позади остались долгие, тоскливые годы затворничества, годы, когда о существовании дочери герцога Ланкастерского, жены Эдмунда де Брессе, казалось, забыл весь мир. После того как Эдмунду удалось отвоевать свое наследство в ходе пикардийской кампании, герцог послал официальные поздравления дочери, уведомив о благополучии и отваге ее супруга. В послании не упоминалось о Гае де Жерве, и она не имела о нем известий до вчерашнего дня. Тогда гонец объяснил, что лорд де Жерве сопровождает ее мужа в этой поездке к приграничным землям, поскольку Эдмунд де Брессе, возвратившись в ореоле победы, решил предъявить права на жену.

Стоя у парапета, она всматривалась в унылую равнину, пока перед глазами не заплясали цветные пятна. Часовые на башнях наверняка увидят процессию раньше, чем она, а звон колокола возвестит о прибытии гостей, даже если она будет в замке. Но Магдалена по-прежнему не двигалась с места, жмурясь от пронизывающего, вихрившего снежинки ветра, щурясь, напрягая взор.

Колокол восточной башни, предупреждавший о появлении чужих людей, ожил за мгновение до того, как она различила какое-то движение на горизонте. Внизу, во дворе, раздался топот ног, стук копыт, звяканье сбруи: это лорд Беллер готовился сесть на коня и встретить прибывающих гостей. Он, как всегда, был одет крайне просто, в тяжелое сюрко из толстой шерстяной ткани поверх туники, зато его эскорт оказался достаточно велик, чтобы вновь прибывшие поняли, какая честь им оказана.

Магдалена спустилась со стены и, повинуясь непонятному порыву, пересекла внутренний двор и вышла во внешний. Лачуга Безумной Дженнет все еще стояла у дальней стены, хотя сильно покосилась, а в стенах и крытой тростником крыше зияли дыры. Но из самой большой, служившей дымоходом, по-прежнему струился дымок, а из оконной щели пробивался тусклый свет сальной свечи.

Зная, что у нее нет времени на столь опасный визит, Магдалена все же подступила к лачуге. Какая-то потребность, которую трудно было облечь в слова, гнала ее. Заставляла испытать судьбу.

Девушка откинула шкуру, прикрывавшую дверной проем, и вошла. Обычно, навещая старуху, она приносила ей что-нибудь из кладовой, дабы облегчить боль в ноющих ногах, или корзину из кухни, чтобы было чем наполнить пустой желудок. После возвращения в Беллер она иногда даже заставляла слуг сменить грязный тростник на полу, но все же вонь здесь стояла такая, что пришлось прикрыть рукой рот и нос.

– Дженнет!

Сначала она ничего не смогла разглядеть в полумраке, но через несколько минут различила какую-то груду в углу на соломенном тюфяке.

– Ты хвораешь, Дженнет? Из-под засаленных лохмотьев, служивших одеялом, высунулась узловатая, костлявая рука.

– Позови священника, дитя мое. Похоже, я собираюсь покинуть эту землю, но хочу перед смертью получить отпущение грехов.

Тихий голос скрипел, как несмазанная кожа. Магдалена уставилась на обветренное темное лицо. Она понятия не имела, насколько далеко зашло безумие Дженнет. Возможно, сама старуха ничего не знала. Но она занимала этот угол внешнего двора, сколько Магдалена себя помнила, и всегда оставалась такой же, ничуть не старея. Да и была ли она когда-то молодой?!

– Через час здесь будет мой муж, – услышала Магдалена свой голос. – С ним будет кое-кто еще. Не прочитаешь мне по руке, Дженнет? В последний раз.

– Дай мне руку!

Приказ прозвучал на удивление повелительно, особенно если учесть, что исходил из беззубого рта, прорезанного в почти безволосом черепе, поблескивавшем сквозь редкие пряди немытых седых волос. Щеки запали, глаза так глубоко ушли в глазницы, что были почти невидимы.

Магдалена нерешительно протянула руку. Искривленные пальцы схватили ее и повернули ладонью вверх.

– Подними свечу. Глаза мои совсем отказывают!

Магдалена подняла повыше вонючую сальную свечу. В морозной полутьме воцарилось молчание. Потом Дженнет снова упала на тюфяк.

– Любовь. Я вижу любовь, любовь мужчин, безмерную любовь. На твоей руке любовь и кровь, о дочь Изольды.

– Откуда тебе известно имя моей матери? – пробормотала Магдалена, вздрогнув от страха, подобного которому еще не испытывала. Она почти ничего не знала о своей матери.

– Пошли ко мне священника. Я должна отойти спокойно.

Магдалена нерешительно переминалась, не в силах поверить, что Дженнет ничего не собирается ей объяснить. Но услышав пронзительный рев рога, возвещающий о переменах в ее жизни, поняла, что больше не время скрываться в тени.

– Я скажу отцу Клементу, – пообещала она, выскальзывая из хижины и спеша в донжон.

– А вот и ты! – воскликнула раскрасневшаяся от утренних хлопот Элинор, спускаясь вниз. – Я повсюду искала тебя! – Она заправила выбившуюся седую прядь под головной платок, прежде чем добавить: – Я ведь поручала тебе приказать слугам, чтобы устелили пол свежим тростником, но, вижу, ничего не сделано, а времени совсем не осталось. Вот-вот прибудут гости.

– Прошу прощения, мадам, – пробормотала Магдалена, опустив глаза. – Совсем вылетело из головы. Но этот тростник еще совсем свежий. Пролежал меньше недели!

– Может, и так, – буркнула Элинор, – но не хотелось бы, чтобы гости подумали, будто им не оказано должного почтения. Ты прибралась в спальне своего супруга?! Я велела служанкам позаботиться о комнате для лорда де Жерве и о ночлеге для его рыцарей и воинов, но, по-моему, именно жена должна печься об удобствах для мужа!

– Да, мадам, и я все сделала, – заверила Магдалена, откинув капюшон и открыв густые темные косы, забранные под серебряную филигранную сеточку. – В очаге горит огонь и греется вода. Простыни и занавески только что постираны, а полы подметены.

– А сама ты одета для столь торжественного случая?

Элинор, взволнованная до крайности, близоруко всмотрелась в девушку. Старая дева, живущая уединенной жизнью, она ничего не знала о супружеских отношениях, но старалась, чтобы все шло как принято. Поскольку жениха и невесту разлучили сразу после свадебного пира, Элинор считала нынешнюю встречу простым продолжением свадьбы, хотя была не совсем уверена, что все должно происходить именно так – ведь молодые женаты уже несколько лет.

Магдалена распахнула плащ, показав платье из бирюзового шелка и кремовое парчовое сюрко, отделанное королевским горностаем, к чему ее обязывало происхождение.

– Вы довольны, мадам?

– О да, вполне подходящий наряд, – облегченно констатировала Элинор. Похоже, Магдалена вполне способна справиться с ситуацией, так что Элинор может предоставить событиям идти собственным путем. – А я должна быть на кухне. Там никак не могут поджарить лебедей. Одна из судомоек забыла смазать вертел маслом. А ты будь готова встретить супруга во дворе.

Магдалена улыбнулась вслед поспешившей на кухню даме, которую она теперь уже не называла теткой. Странно, что эти двое, когда-то правившие ее жизнью с абсолютно непререкаемой властью, теперь казались самыми обыкновенными людьми, со своими недостатками и достоинствами, добродетелями и пороками…

Магдалена окликнула одного из слуг и велела передать священнику просьбу Дженнет, а сама, не находя себе места, топталась у двери в парадный зал. Ветер усиливался, вороша тростник на полу и раздувая клубы дыма из очага. Собаки, гревшиеся у огня, чихали и отодвигались. Если ветер ко второй половине дня не переменится, пирующим будет не слишком уютно, но такие маленькие неприятности были вполне в порядке вещей.

Она встала на лестнице, ведущей в зал, изнемогая от нетерпеливого волнения.

С подъемного моста донесся громкий призыв рога, заставив бешено забиться сердце.

Перед замком появилась целая кавалькада, по трое всадников в ряд. Штандарт Ланкастеров развевался рядом с драконом Жерве и соколом Брессе. Во главе отряда ехали лорд Беллер и два его гостя.

Магдалена спустилась во двор, едва пажи подбежали к всадникам, поднося приветственные чаши. Девушка почувствовала, как влажнеют ладони.

Эдмунд де Брессе сохранил весьма отдаленное сходство с тем парнишкой-оруженосцем, который подносил ей ноготки в майский день, а потом поцеловал. Теперь он стал мужчиной, мускулистым и стройным, с бронзовым лицом и плотно сжатыми губами человека, привыкшего командовать. На нем были рыцарские шпоры и пояс, с которого свисал огромный меч.

Мельком отметив все эти подробности, Магдалена стала искать глазами Гая де Жерве. Он почти не изменился, разве что волосы были коротко подстрижены. Все те же синие глаза, широкие плечи, веселая улыбка, ибо он как раз смеялся над какой-то шуткой лорда Беллера. Свинцовая тяжесть скорби, похоже, оставила его.

Девушка неспешно подошла к еще сидевшему на коне Эдмунду.

– Добро пожаловать, господин мой. Благодарю Бога за ваше благополучное возвращение и успех вашего дела.

Он пристально всмотрелся в жену, словно тоже желая увидеть, какие перемены за годы его отсутствия произошли с этой едва знакомой женщиной.

– Благодарю вас, леди, – ответил он и, вручив поводья стоявшему наготове оруженосцу, спешился и поднес к губам ее руку.

– Клянусь Спасителем, Эдмунд, разве так приветствуют жену? – воскликнул Гай, спрыгнув на землю и подходя к молодым людям. – А где же горячий поцелуй?! – Смеясь, он сжал ладонями лицо Магдалены и чмокнул в лоб. – Ты должна простить его, крошка, но он слишком долго пробыл на войне и совсем отвык от женского общества, – как всегда шутливо, но ласково заметил он.

Магдалена ощутила резкий укол разочарования, быстро сменившегося неприязнью. Неужели Гай де Жерве совсем не замечает, как она выросла, если по-прежнему обращается к ней как к девчонке?

Надменно наклонив голову, она обратилась к мужу:

– Прошу вас, войдите в замок, господин мой. Эдмунд последовал за женой в зал, оставив сбитого с толку, расстроенного Гая. Пораженный красотой девушки, он как раз собирался сделать ей комплимент, когда она отвергла его приветствие с холодным высокомерием Плантагенетов.

За последние несколько лет у него почти не было ни времени, ни возможности думать о ней. Победа в Пикардии была достигнута высокой ценой, а за этой кампанией последовала еще одна, в Бретани, которая окончательно их вымотала. Но он воспользовался краткой передышкой между войнами, чтобы до конца выполнить свой долг и соединить своего прежнего воспитанника с бывшей подопечной. Хотя похоже, что дочь Джона Гонта затаила на него обиду.

Немного опомнившись, он направился в зал, где его вниманием немедленно завладела леди Элинор.

Эдмунд стоял в глубине зала, рядом с Магдаленой, непрерывно наполнявшей его кубок. Оба неловко молчали. Эдмунд был сердит на себя за то, что не сумел приветствовать жену, как полагается доброму супругу. Конечно, он должен был ее поцеловать, ведь она его жена, а не какая-то дама, с которой следует обращаться учтиво, но холодно! И ему не нужен Гай де Жерве, чтобы указывать, как следует себя вести! Просто Эдмунд был охвачен лихорадкой возбуждения при мысли о том, что наконец-то сможет овладеть женой: последний шаг, необходимый для вступления в мир настоящих мужчин. Да, он уже не девственник, но разве можно ставить шлюх в один ряд с порядочными женщинами?!

Волнение оставалось, но к нему прибавилось злобное раздражение на всех и вся, раздражение, которое он пытался утопить в вине лорда Беллера.

Сунув кубок в руки маячившему рядом пажу, он неожиданно обратился к леди Элинор бесцеремонным тоном: очевидно, вино развязало ему язык и лишило сдержанности.

– Прошу прощения, госпожа, но я должен удалиться в свою комнату. Я слишком скромно одет для столь торжественного случая.

– Ну разумеется, – поспешно пробормотала Элинор. – Сейчас велю проводить…

– Меня проводит жена, – грубо перебил он, не чувствуя, что на скулах загорелись два красных пятна. – В подобных случаях жене полагается поухаживать за мужем.

Магдалена смертельно побледнела и тут же залилась румянцем, видя, что все взоры обратились к ней.

Гай де Жерве отвернулся к огню и погладил пятнистую гончую, положившую ему на колени голову. Эдмунд мог бы вести себя более тактично, но он все еще слишком молод, несмотря на то что показал себя во Франции поистине храбрым воином. Неудивительно, что его одолевает желание и в таком состоянии он забыл о вежливости и деликатности. Что ж, пусть сами выясняют отношения. Чем скорее все уладится, тем лучше.

Поэтому Гай не повернулся, продолжая гладить гончую, даже когда Магдалена, сдержанно присев, удалилась вместе с мужем.

Оруженосец Эдмунда пошел было за ними, но господин остановил его, досадливо махнув рукой, и парнишка застыл у подножия лестницы.

Магдалена стала подниматься по ступенькам на третий этаж, где находились предназначенные для гостей комнаты. Лорду де Жерве, как подобало человеку его возраста и положения, предназначалась самая большая спальня, и Магдалена, пройдя мимо массивной дубовой двери у самой верхней площадки, направилась в угловую комнату в конце коридора.

– Господин мой, – начала она, открывая дверь и отступая, чтобы дать ему пройти, – надеюсь, вам здесь понравится.

– Закрой дверь, – неожиданно охрипшим голосом велел он. Магдалена повиновалась, чувствуя, как больно ударяется сердце о ребра, и подошла к маленькому столу у очага.

– Налить вам вина?

– Спасибо.

Эдмунд взял у нее кубок, глотнул и поднес к ее губам.

– А ты не выпьешь со мной?

Магдалена ради приличия смочила губы вином и, отвернувшись, налила воды из кувшина в медный тазик.

– Вы, разумеется, хотите умыться с дороги, господин, – тихо, бесстрастно предложила она, скрывая тревожное волнение.

Эдмунд швырнул на подоконник бобровую шапку и стянул сюрко.

– Помоги снять кольчугу.

При всяком отсутствии опыта семейной жизни оба знали, что от них ожидалось. Магдалена была готова исполнить свой долг. Жена обязана ухаживать за мужем, ибо тот проводил дни свои в трудах, защищая и опекая ее, добывая все необходимое для семьи и хозяйства.

Она помогла ему избавиться от кольчуги и стеганой кожаной туники. За ними последовали полотняная рубаха, сапоги и шоссы. Магдалена намочила тряпочку в теплой воде и нерешительно остановилась. Ей следовало самой обтереть его, но она не могла решиться и поэтому протянула тряпочку мужу. Тот тоже поколебался, но взял тряпочку и принялся за дело. Она протянула ему полотенце. Оба никак не находили темы для разговора, занятые совершенно новыми для них ритуалами.