Текст книги "Отнять всё"

Хейя

Май

Во время перерыва иногда я еду к ее дому. Мои коллеги придают большую важность совместным обедам. Крепко спаянный коллектив. Не люблю с ними ходить. Они отправляются в паб на Примроуз-Хилл или в душное и шумное кафе. Когда я только пришла в журнал, Стефани меня то и дело приглашала. Теперь все знают, что во время перерыва я люблю побыть одна.

От работы до дома Кэти меньше десяти минут. Она живет недалеко от Бейкер-стрит. Дом четырехэтажный, из красного кирпича, довольно ухоженный. Жилье респектабельное и уютное, но скучноватое. На улице днем тихо. Рядом стоматологическая клиника, то и дело входят и выходят пациенты. Иногда подъезжают машины – доставка товаров от «Хэрродса» или «Джона Льюиса».

Мне не сразу удалось вычислить их няню. Понаблюдав за домом несколько недель, я все же выяснила, как она выглядит. Молодая женщина, чуть за двадцать. Пару раз я видела, как она выходит из дома и везет в коляске Билли. Наверное, на прогулку или по магазинам.

Сегодня я просидела в машине совсем недолго, когда появилась няня вместе с малышом. Я решила пройтись следом. Вышла из машины, сунула деньги в автомат на стоянке и двинулась за няней. Она остановилась, чтобы положить сумку в сетку под коляской. Девица невысокая, грудастая. Одета в голубые джинсы, туго обтягивающие круглые бедра, белые кроссовки и светло-голубую майку с белыми пуговками. Она пересекла Мэрилебон-роуд и остановилась на «островке». Там я ее и догнала. Машины неслись в три ряда, дышать было нечем. Проехал мусорный самосвал, оставляя шлейф вони. Он зацепил ветку цветущего вишневого деревца и вызвал целый снегопад лепестков.

Няня склонилась к коляске.

– Ой, Билли, смотри, какая большая машина!

Свернув в боковую улочку, она устремилась прочь от магазинов. Может, там есть скверик? Я держалась в нескольких шагах.

Мы прошли мимо старой церкви и направились к жилому комплексу, состоявшему из четырех десятиэтажных корпусов вокруг покрытой высохшей травой площадки. Их явно давно не ремонтировали. На балконах сушилось белье. На всех этажах торчали направленные в небо черные и белые спутниковые антенны-тарелки. По краю площадки рыскал пес; побегав, он остановился и задрал лапу.

Так это сюда она шла? И зачем? Уверенно толкая коляску, девушка миновала покрытую граффити арку и оказалась рядом с маленькой детской площадкой с качелями и чугунной скамьей. Площадка пустовала. Я не хотела себя выдавать, ведь своих дел у меня тут быть не могло, и наблюдала издалека, стоя в тени.

Девушка села на скамью, достала сумку и привела коляску в горизонтальное положение. Подняла козырек, чтобы лицо Билли было в тени. Он уже спал.

Несколько минут она сидела, поглядывая по сторонам. Затем подошел молодой человек – наверное, вышел из какого-то корпуса. Девушка встала, они поцеловались. Он ущипнул ее за ягодицу. Она, хихикая, отпрянула. Оба сели. Девушка протянула ему сигарету, он взял. Парень был смуглый, темноволосый, небритый. Похож на грека. Казалось, он только что проснулся. Они курили и болтали.

Так вот как няня проводит время! Бегает на свидания к безработному дружку. Интересно, знает ли Кэти, что Билли в качестве ежедневной прогулки привозят в такое место? Вряд ли. Она из породы матерей-наседок. Наверняка запрещает курить в квартире и возле ребенка, требует соблюдения режима дня и правильного питания. Доверчивая. Совсем не знает жизни.

Пора было идти. Я вернулась к машине и поехала в офис. Припарковалась на служебной стоянке; рядом из своего здоровенного навороченного «Мерседеса» вылезал Филип Парр. Он подошел ко мне и, как обычно, окинул взглядом сверху вниз.

– Привет, Хейя, как жизнь?

– Спасибо, хорошо. А у тебя?

– Только что с презентации в Институте архитекторов. Они открывают новый веб-сайт, посвященный британским ратушам. Фотографии так себе.

– А кто снимал?

– Привлекали энтузиастов по всей стране – фотографировать местные ратуши. Очевидно, выставили общие требования к стилю, потому что все фотографии одинаково унылые.

Он придержал для меня дверь, и мы стали вместе подниматься по лестнице.

– Думаю, нам нужно это событие осветить, хотя материальчик и средненький. Порадуем архитекторов. Я поговорю с Кэти.

Наверху мы разошлись. Я пошла к себе, а он – к Кэти. Они с Аишей стояли в коридоре, и Кэти видела, что мы шли вместе. В присутствии Филипа она всегда нервничает.

Когда я села за стол, Стефани повернулась ко мне.

– Обед с начальством? – не устояла она.

– Сегодня – нет, – ответила я.

Пусть теперь гадают.

Кэти

Май

По утрам я обычно хожу через Риджентс-парк. Маркус подвозит меня до Грейт-Портленд-стрит и отправляется в Кларкенуэлл, а я пересекаю южную часть парка. Мне нравится его торжественный вид – фонтаны, клумбы… тихий оазис в центре Лондона. Из зоопарка порой доносятся странные, безумные крики птиц.

Редакция находится на Примроуз-Хилл, и весь путь занимает не больше получаса. Сегодня дул совершенно не весенний ветер, деревья размахивали ветками, как сумасшедшие. Я была без жакета; пришлось прибавить ходу, чтобы согреться. Впереди шел человек с мопсом и лабрадором. Лабрадор, благородного вида, с красивой головой, двигался размашистым шагом. Мопс, по контрасту забавный, так энергично перебирал коротенькими лапками, что казалось, он не идет, а скачет по дорожке. Я невольно улыбнулась. Наверное, некоторым из нас посчастливилось родиться лабрадорами, а другим приходится быть мопсами и прикладывать много усилий, чтобы не отставать.

Посреди аллеи я вдруг почувствовала, что у меня намокли трусики. Я села на скамейку, нагнулась, чуть раздвинув ноги, и, к своему ужасу, увидела на желтых брюках розоватое пятно. Я все еще кормила Билли, и месячных у меня не было – до сегодняшнего дня. Брюки из тонкого хлопка впитывают влагу мгновенно, и я хорошо представляла, что творится сзади. Я растерялась. Добежать до туалета в парке или добраться побыстрее до работы и там привести себя в порядок? Я решила идти дальше, прикрывая пятно сумкой. Сумка у меня из красной кожи; я словно несла сигнальный флажок. Мне было неловко и стыдно за тело, которое подвело меня.

По аллеям прогуливалась постоянная публика, владельцы собак привычно перекликались, а мне казалось, что все провожают меня взглядами. Последние несколько метров до редакции были очень долгими.

Я пронеслась мимо швейцара, пробежала по лестнице и устремилась прямиком в дамский туалет. Там никого не было. Я сняла брюки и начала смывать пятно холодной водой. Стало только хуже. Я едва не разрыдалась, чувствуя себя ребенком, которому не по силам взрослые дела. Хотелось запереться в кабинке, спрятаться от всех.

Потом я взяла себя в руки и быстро дошла до кабинета. На Аише был длинный черный кардиган. Я попросила отдать его мне и, как только надела, сразу почувствовала себя лучше. Я снова стала взрослой. Нужно было сходить в Хэмпстед – купить новые брюки, а потом зайти в душевую гимнастического зала и переодеться. Нам с Аишей пришлось пересмотреть расписание на утро.

Вечером я рассказала про этот случай Маркусу. Мы сидели на кухне; я готовила на ужин фаршированные перцы и выковыривала зернышки, застрявшие среди внутренних перегородок.

– Не понимаю, почему ты так разволновалась, – заметил он.

Я принялась объяснять:

– Это сродни тому стыду, который испытывает ребенок, когда в садике намочит штанишки. Напоказ выставляется нечто интимное.

– Если бы кто и заметил, то понял бы, что у тебя не вовремя начались месячные.

– Как ты не понимаешь? Ужасно неловко…

Чего я от него хотела? Сочувствия, наверное.

У него удивительные глаза – выразительные и чуть раскосые. Чистейшего синего цвета, словно вода в северных морях.

Он точил нож, изящными и точными движениями водя им по бруску. Маркус всегда и везде на своем месте; он и ножи точит так, что невозможно отвести взгляд. Я принялась чистить чеснок.

– Кто-то сегодня сказал, что Хейя – из нашей редакции – была одним из самых известных дикторов финского телевидения. Хейя Ванхейнен. Слышал о такой?

Маркус проверил остроту ножа на ногте.

– Да, она была ведущей новостей на главном канале.

– Ты никогда не говорил. Почему же она оттуда ушла? В смысле – после такой работы писать для журнала…

Он пожал плечами, поглощенный своим занятием.

– Хельсинки – город небольшой. Не каждого устроит.

– Никогда бы не подумала, что она могла работать телеведущей. Снежная королева.

– В Финляндии ею восхищались.

Я начистила слишком много чеснока – пришлось лишнее выбросить.

– Тем более странно… почему она ушла с такой работы. Я не понимаю, а ты?

Маркус выдвинул ящик и убрал брусок и ножи – каждый в свою ячейку.

Потом довольно резко бросил:

– Тебе не все равно?

– А почему мне должно быть все равно? Все-таки вместе работаем, – стала оправдываться я.

* * *

После моего возвращения на работу Маркус изменился. Нам уже не так легко вместе, и я иногда думаю – может, он хотел, чтобы я сидела дома, с Билли? Но когда я завела об этом разговор, он поддержал мое желание работать. Он стал каким-то отстраненным. Мы все больше молчим, и нарушить молчание все труднее. Мы уже не смеемся вместе, как бывало раньше. Я начинаю нервничать и болтаю, просто чтобы не молчать, а его это еще больше раздражает. На некоторые темы вообще наложен запрет. Маркус никогда не рассказывает о том, как жил в Финляндии, и я ничего не знаю о первых тридцати пяти годах его жизни. Мне ужасно интересно, но давить на него я не могу. Наверное, он в ссоре с родными, потому что никто не приехал на свадьбу.

Почему мы вообще поженились? Я этого не ждала, Маркус сам предложил пожениться – ради ребенка. Чтобы быть свободным, заявил он, нужно знать, какие общественные правила можно нарушать, а какие лучше соблюдать. Не очень-то романтичная причина для женитьбы. Мы просто зарегистрировали брак, к огорчению моей мамы, которая предпочла бы свадьбу в католической церкви со службой. Маркус никогда бы не согласился. Я была уже на большом сроке, и мы пригласили только самых близких друзей и родственников.

Приехали из Лиссабона мама с папой, присоединилась тетя Дженни, и я думала, что будут гости и со стороны жениха, – если не родители, то хоть кто-нибудь из братьев. Однако единственным гостем Маркуса был его товарищ по клубу дайвинга, с которым он познакомился уже в Лондоне. Интересно, он хотя бы сообщил родителям, что женится? Они ему совсем не писали, даже открыток не присылали. Когда я об этом заговорила, Маркус ловко сменил тему.

* * *

За ужином мы почти не разговаривали. Перцы были отличные, хотя и не мое коронное блюдо, но после его грубости в глазах у меня стояли слезы. Я понимала, что делаю из мухи слона. Просто день выдался тяжелый, а тут еще Маркус дал мне почувствовать себя дурой. Я собиралась рассказать ему про Билли – тот научился вставать на ножки, – но теперь совершенно не хотелось. А Маркус, как всегда, сидел с отрешенным видом.

Сразу после ужина он ушел к себе в кабинет. У тети Дженни это была столовая, только пользовалась она ею редко. Маркус, когда переехал, устроил там рабочий кабинет. Убрал старую мебель, содрал ковер и отшлифовал полы. Стены выкрасил в белый цвет, сделал книжные полки, поставил чертежный стол и тумбу для чертежей. Книг у него сотни; они выставлены на полках строго по одной линии. Получился очень симпатичный кабинет в минималистском стиле. У двери он поставил коричневое кожаное кресло, и иногда, пока он работает, я устраиваюсь в нем и читаю.

Сегодня Маркус, как обычно, сидел в круге света за своим наклонным столом. Я, уложив Билли, тоже пришла. Мне нравится смотреть, как Маркус работает. Он настоящий перфекционист. Я научилась его не отвлекать и просто сидела, правила корректуру и время от времени любовалась мужем. Он настолько концентрируется на работе, что вокруг него словно возникает силовое поле.

Хейя

Май

Кэти – человек привычки. Каждый день приходит на работу с маленьким пластиковым стаканчиком капучино. Красную кожаную сумку носит на плече. Я видела, как она вынимает ключи от офиса. У сумки два кармашка на молнии, и ключи она всегда кладет только в левый. Отперев свой кабинет, снимает сумку и ставит на нижнюю полку стеллажа, что возле стола. Потом, прихватив стаканчик, выходит к Аише, сидящей за столом рядом с кабинетом. Они смотрят расписание на день, потом Кэти обычно идет в наш отдел. Тут у нас теснятся пять столов, за которыми мы и сидим перед мониторами. По утрам она всегда доброжелательна… жизнерадостна – вот верное слово. Спрашивает, как мы справляемся, старается подбодрить.

Чем больше я за ней наблюдаю, тем больше узнаю.

Сегодня привычный распорядок нарушился. Кэти поднялась по лестнице без стаканчика в руках и устремилась в женский туалет. Несколько минут спустя вышла. Брюки у нее были мокрые и в пятнах, как будто она запачкала их кровью. Бочком она добралась до своего кабинета и суетливо отперла дверь. Я подошла ближе. Аиша заскочила в кабинет и прикрыла за собой дверь. Пару минут они оживленно что-то обсуждали, Кэти жестикулировала. Аиша сняла с себя длинный черный кардиган и отдала Кэти. Та надела его и тщательно застегнула. Вынула из сумки кошелек и бросила ее на обычное место на стеллаже.

Возвращаясь к себе, я услышала ее слова: «Постараюсь побыстрее. Большое спасибо, Аиша».

Она поспешила вниз, едва нам кивнув.

Это был мой шанс. Я подошла к Аише, которая разговаривала по телефону.

– Мне нужно взять «Кто есть кто».

– Конечно, – сказала она, прикрыв ладонью трубку. – Ты знаешь, где он у Кэти?

Я кивнула. Альманах «Кто есть кто» всегда стоит среди прочей справочной литературы на стеллаже возле стола. Я медленно вошла, нагнулась за книгой. Аише не было видно, что я делаю. Я потянулась к красной сумке, расстегнула левый кармашек, вынула ключи, застегнула, опустила ключи в карман своего жакета и вышла из кабинета с книгой в руках. Аиша все еще разговаривала.

Времени у меня было мало. Несколько минут я листала справочник. Затем встала, спустилась по лестнице и вышла на улицу. Редакция находится на Примроуз-Хилл, и поблизости полно дорогих магазинов. Мне не хотелось заходить в ближайшую мастерскую, и я пошла дальше, к скобяной лавочке. Пришлось ждать: мужчина за прилавком вел долгую беседу с какой-то итальянкой. Чтобы не разволноваться, я сделала дыхательное упражнение. Наконец он освободился. Я вынула из кармана ключи.

– Мне весь комплект, пожалуйста. Можете сделать прямо сейчас?

Мастер потыкал в связку пальцем и обещал сделать за полчаса. Я колебалась. Кэти могла вернуться раньше. Тогда придется возвращать ключи потом. А ведь она может весь день просидеть на месте. Впрочем, даже если я не положу ключи на место, она подумает, что сама ошиблась. Ведь она явилась на работу в таком состоянии, что скорее обвинит себя.

Я отдала ключи, вышла, пересекла дорогу. Решила подождать в парке.

День был ветреный, деревья метались во все стороны. Я застегнула жакет. У меня замерзли и онемели пальцы. Мимо спешила молодая мамаша, с плачущим и брыкающимся ребенком в коляске. Лицо у матери было измученное. Ребенок вопил все громче. Казалось, женщина вот-вот не выдержит и отшлепает его, но она только сжала губы и ускорила шаг.

Прошла, ведя собаку, ухоженная дама лет шестидесяти. Собака была нечесаной пегой дворнягой, и я удивилась такому выбору. Видимо, эта дама любит животных. Пришла, наверное, в приют и выбрала самого простого пса, который больше всех натерпелся и которого никто другой не возьмет. А тот смотрел на спасительницу с обожанием, не веря такой удаче.

Я взглянула на часы. Еще пятнадцать минут, и пора идти.

Неподалеку поднимался на холм мужчина средних лет, толкая перед собой женщину в инвалидной коляске. На вершине он остановился, заботливо подоткнул укрывавший ей ноги плед. Пара обменялась парой слов. Женщина, немолодая, грустной не казалась. Мужчина двинулся дальше, стараясь катить коляску ровно и прикрывая ее от порывов ветра.

Когда мне было девять, умерла в возрасте сорока семи лет моя двоюродная бабушка Таня, младшая сестра моего дедушки. Он ее обожал. До того, как ее поразила болезнь – мышечная дистрофия, Таня была известной певицей. Ей пришлось бросить сцену на вершине славы. Эта болезнь оказалась наследственной. Мои предки очень высоко ценили себя и берегли чистоту крови. Редко вступали в брак с чужаками, потому что никто в их небольшом кругу не был достоин семьи Ванхейнен. Обычно они женились на двоюродных сестрах. И Тане пришлось расплачиваться за их спесь.

Голос у нее был исключительный; на Рождество она пела нам гимны и рождественские песенки. Позднее Таня переехала в дедушкин дом, и я помню, как она сидела в инвалидном кресле, всегда с книгой на коленях.

На похороны родители взяли и меня. В то утро отец вошел в комнату, где мы обычно завтракали, сел рядом со мной, погладил по голове.

– Хейя, девочка моя, Таня была особенным человеком, и дедушка ее сильно любил. Ему очень грустно, и я хочу, чтобы сегодня в церкви ты вела себя тихо.

– А почему она умерла?

– Она много лет болела.

– А почему врач ее не вылечил?

– Он пытался. И другие доктора пытались. Дедушка даже отправлял ее в Нью-Йорк, но ей не смогли помочь.

– Почему же?

– Некоторые болезни, милая, неизлечимы.

– Мне нравилось, как она пела.

Тут как раз вошел дедушка. Он нагнулся и поцеловал меня в щеку. В его глазах стояли слезы.

– Да, милая. Таня пела как ангел.

На похоронах мне было страшно. В церкви стоял роскошный гроб. Я знала, что в нем лежит моя бабушка Таня. Мне вспомнился один случай. Как-то летом мы жили у дедушки. Я пошла в сад и устроилась с книгой в густой высокой траве. Солнечные лучи дрожали на страницах, черные буквы ползли по бумаге, словно процессия муравьев. Стоял живой запах земли; вокруг все шелестело, поскрипывало. Я вынула из кармана глиняную мышку, погладила и решила устроить ей домик из блестящих травинок и оставить там мышку на ночь. Я знала, что когда уйду, травинки все равно расправятся.

Тут раздался шорох колес по дорожке. Бабушка Таня ехала прямо туда, где я пряталась. Колеса остановились у земляничной грядки, и я услышала плач. Лежа в траве, на животе, так что сердце билось о теплую землю, я призадумалась. Ведь бабушка – взрослая. Она не хотела бы, чтобы я видела, как она плачет, и если заметит меня, то рассердится. И я лежала, сколько могла. А она все плакала. Потом мне пришлось сесть, чтобы перевести дух, и она, увидев, как из травы вдруг поднимается моя голова, вначале испугалась, а потом робко улыбнулась и поманила меня к себе. Я подняла книгу и мышку и побрела к ней. Таня взяла мою свободную руку в холодные ладони, слегка пожала и сказала:

– Не бойся, Хейя, милая. Слезы иногда нужны. Из них вырастает новая жизнь.

* * *

После гимнов и речей четверо мужчин, и среди них мой отец, понесли на плечах гроб из церкви. Они двигались медленно и с трудом. «Зачем нести его на плечах? – подумала я. – Гораздо удобнее держать руками…»

Мы шли за ними через кладбище до выкопанной в земле ямы. Кучка свежевырытого грунта напоминала человека, накрытого одеялом. Дедушка бросил на крышку Таниного гроба горсть земли. По его лицу катились слезы.

* * *

Я вернулась в магазин, забрала свой новенький комплект ключей, и сил у меня прибавилось.

Вернуть ключи на место оказалось еще проще, чем взять. Аиша такая же доверчивая дурочка, как и Кэти.

* * *

Вечером пришел Роберт. Он ездил в Нью-Йорк, навестить мать и сестру. Войдя, он протянул мне черную коробку, перетянутую роскошной серебристой лентой.

– Увидев, не мог не купить, – сказал он.

Я бережно распаковала подарок. Обернутое в плотную рисовую бумагу, там лежало длинное кимоно из черного шелка. Я развернула его.

– Очаровательно!

– Купил в антикварной лавке. Ему восемьдесят лет. Надень – посмотрим, как оно тебе.

И он помог мне надеть его прямо поверх одежды. У кимоно был большой плотный пояс и широкие рукава.

– Какая прекрасная ткань, – восхитилась я, проводя по ним рукой.

– Тебе очень идет.

– Оно прекрасно. Спасибо большое, Роберт.

– Пожалуйста.

Он обнял меня и стал гладить сквозь ткань кимоно. Потом запустил руки под него. Поднял мою блузку и стал поглаживать бедра. Просунул язык между моих губ, а руку – между ног. Поводил там пальцем, горячо дыша, а потом, оторвавшись от моих губ, вложил его себе в рот. Сомкнул вокруг него полные мясистые губы и медленно вытащил, пристально глядя на меня. Мне неприятно, когда он так делает, хотя я ни разу ему об этом не говорила и своего отвращения не показывала.

Я часто думаю, что Роберт по-деловому подходит к нашей сексуальной жизни. Дарит мне дорогой подарок и ждет в ответ качественного секса. Я тоже его использую. Он хороший любовник, и после близости я хорошо сплю. Это на несколько часов отвлекает мой разум. Хотя по-настоящему никогда не волнует – так, как было с любимым человеком.

* * *

Следующие два дня во время перерыва я сидела в машине на ее улице. Внимательно разглядывала дом. Мне не терпелось наконец проверить ключи и попасть в ее квартиру. На третий день няня вышла из дома вместе с коляской. Направилась она, по всей видимости, туда же – в тот квартал, к своему приятелю.

Мне точно известно, где именно находится квартира Кэти. Третий этаж, с левой стороны. Первый ключ, от уличной двери, подошел отлично. Бесшумно проник в скважину и повернулся с приятным щелчком. Я толкнула тяжелую дверь. Холл оказался больше, чем я ожидала, – некогда роскошный, а теперь обветшалый. Потолки – высокие, грязновато-кремовые. Вдоль одной стены стоял длинный стол с мраморной столешницей, на которой валялась кучка писем. Вид у них был сиротливый: измятые, с загнутыми краями, они словно ждали людей, давно отсюда съехавших или умерших…

Глядя на свое отражение в огромном не слишком чистом зеркале, я в очередной раз почувствовала, насколько изменили меня депрессия и сеансы у Арво Талвелы. Нет, это совсем не то лицо, которое любил Маркус.

Железная решетчатая дверь лифта открывалась и закрывалась с лязгом. Нужно запомнить. Я поднялась на третий этаж. Второй ключ также подошел идеально. Нажав на ручку, я медленно открыла дверь, ведущую в длинный коридор. Увидела кирпичного цвета дорожку на паркетном полу, лампу с красным абажуром на круглом столике, дальше – несколько дверей.

За первой была гостиная. Меня удивила тяжелая старомодная мебель. Сплошь инкрустированный орех. Узорчатый диван, простая лампа под тускло-золотистым абажуром с бахромой. Что за странная квартира…

Никаких следов Маркуса. Потом я нашла комнату, которая могла быть только его кабинетом. Прямо напротив гостиной: белый бесстрастный интерьер, простой, строгий. Книги, с безукоризненной аккуратностью расставленные на отличных полках. Я их осмотрела. Некоторые он получил от меня. На верхней полке я заметила свой самый первый подарок – альбом со снимками Эрмитажа. Я вынула его, раскрыла. На форзаце моя дарственная надпись с росчерками. За книгу я по тем временам заплатила немало. Потом я вернула ее на полку: Маркус заметит, если она окажется не на месте.

В середине комнаты стоял его рабочий стол с чертежной лампой сбоку. Я потрогала стоящий у стола высокий табурет. Деревянный, приятный на ощупь. Увидев у стены тумбу для чертежей, я подумала, что там, наверное, лежит и план нашего дома, дома, который мы с ним хотели построить. Я опустилась перед тумбой на колени и выдвинула нижний ящик. Мне ли не знать Маркуса. Конечно, он хранит проекты в хронологическом порядке: самые старые – в нижнем ящике, последние – в верхнем.

Большие листы были уложены с особой тщательностью. В нижнем ящике их точно не меньше двадцати. Я очень осторожно их вынула. Отлично помню, с какой маниакальной аккуратностью Маркус обращается со своими работами. Тот чертеж лежал в самом низу. Сколько лет я его не видела… весь исчеркан пометками. Положив лист на стол, я смотрела на чертеж нашего дома. Дома, который Маркус хотел построить для нас у моря, работа молодого и дерзкого архитектора.

Потом я вошла в старомодно обставленную кухню. Кругом щели, углы, полно видавшей виды бытовой техники. У плиты я заметила целую полку кулинарных книг. На подоконнике стояла большая керамическая подставка с облезлыми деревянными ложками разных форм и размеров. На двери висели два фартука. Значит, она часто готовит.

Рядом с кухней обнаружилась небольшая комнатка – ее, как я заключила, кабинет. Маркус никогда бы не устроил такого беспорядка. На маленьком столике рядом с ноутбуком валялись вперемешку ручки и бумажки. На книжных полках теснились книги и стопки бумаг. Тут же стояла переполненная корзина для мусора. В этой комнатушке мог уместиться только один человек. У меня не было ни сил, ни времени просматривать ее бумаги. В другой раз.

Уже выходя из кабинета, я заметила на внутренней стороне двери пробковую панель, увешанную фотографиями Билли. Кэти снимала, как он растет, с первых дней его жизни. Один снимок сделали еще в больнице: Билли лежал в прозрачном пластиковом контейнере со специальным браслетиком на руке. Были его снимки в ванночке и один во время кормления. У Кэти вид сонно-довольный, блузка распахнута. Наверное, фотографировал Маркус. Сам он был только на одном снимке. Он лежал на ковре, а Билли, в одном подгузнике, – у него на животе. Головку малыш держал высоко – на шее сзади образовались складочки – и смотрел на Маркуса, а тот, прикрывая ему спинку рукой, морщился от смеха. Я отколола снимок и положила в карман.

Мое время подходило к концу. Я быстро огляделась, стараясь запомнить расположение остальных комнат для следующего визита. Заглянула в спальню – и тут громоздкая мебель. У Билли была своя комната с белой деревянной кроваткой и оранжевыми занавесками.

Не могу представить, что Маркус живет в подобной квартире. Не такого я ожидала. И ради Кэти он со всем этим мирится.

Скоро приду снова.