Текст книги "Отнять всё"

Хейя

Июнь

Вчера ходила на консультацию к мистеру Банерджи в Кентиш-таун. Он занимается аюрведической медициной; мне его порекомендовали как выдающегося врача и целителя.

Доктор – маленький сморщенный человечек с большими добрыми глазами, чуть шепелявый. Никакого обследования он не проводил. Посмотрел мне в глаза, пощупал пульс, оглядел руки, велел высунуть язык. Расспросил о моем питании. Сказал, что Панчакарма должна мне помочь. Эта методика очищения организма веками применяется в Индии. Она включает паровые ванны, клизмы с растительными маслами и ингаляции. Он назначил мне строгий режим и велел приходить к нему раз в две недели.

Сегодня вечером, припарковав машину на какой-то фешенебельной улице в незнакомой мне части Лондона, я отправилась искать ресторан, в котором Роберт назначил мне встречу. Кормили там, по его словам, замечательно.

Вестибюль встречал сдержанной роскошью, на стенах висели панели черного дерева. Служащий в ливрее принял у меня жакет и передал гардеробщику, затем проводил в зал, где стояли низенькие полированные столики в окружении кожаных кресел. Роберт уже сидел здесь, изучая меню, в темно-сером костюме и белой сорочке. Для человека его возраста он одевается слишком строго. Наверное, хочет выглядеть солиднее, возможно, ради пациентов.

Вместо приветствия он нежно поцеловал меня в губы, чуть отступил и оценивающе оглядел.

– Прекрасное платье!

– Спасибо. Я успела зайти домой переодеться. А ты прямо с работы?

– Да, очередной сумасшедший день.

– Никак не могу понять – могу ли я расспрашивать тебя о работе?

– Я что – такой таинственный?

– Да нет, это все твоя профессиональная скрытность.

Роберт уже заказал красное вино. Официант поставил передо мной огромный бокал и, продемонстрировав Роберту бутылку, торжественно налил мне вина. Я качнула бокал, попробовала.

– Хорошее. Мы что-то отмечаем?

– Просто желаю тебе угодить. – Он поднял бокал. – У них замечательная кухня.

В меню перечислялись роскошные и дорогие угощения: мусс из омара, дикая утка с персиками в апельсиновом соусе, колбаски с трюфелями, жареная оленина. Никаких простых блюд вроде запеченной рыбы или овощей на пару, которые я предпочла бы.

Мы сделали заказ, и нас проводили к нашему столику.

В обеденном зале тоже царила атмосфера престижного мужского клуба. Здесь были высокие потолки с лепниной, столы с белыми скатертями, стоящие друг от друга на значительном отдалении. Обедающие разговаривали вполголоса.

– Над чем ты сейчас работаешь?

– Наша редакторша надумала выпустить серию статей, посвященных объектам Всемирного наследия ЮНЕСКО.

– Интересно.

– Не уверена. Рыться в источниках, описывать исторические здания… Предпочитаю писать о новых.

– Похоже, редакторша хорошо понимает читателей. Британцы любят смотреть в прошлое.

– Тем больше причин просветить их насчет современной архитектуры.

– Пожалуй, подпишусь-ка я на ваш журнал. Мне просвещение не помешает.

– Да, ты, наверное, тоже любишь смотреть в прошлое. – Я многозначительно обвела взглядом комнату.

– Тебе не нравится?

– Прекрасно – для разнообразия. Однако существовать в таком… традиционном интерьере я бы не смогла.

– А по-моему, очень приятно.

– Ты, я смотрю, отчасти ретроград, – поддразнила я.

Взгляд его темных глаз был серьезен.

– Я ценю хорошие вещи. Ты в субботу свободна? В Хэмпстэде идет старая картина с Бетт Дэвис.

– Какая?

– «Победить темноту».

– Не видела.

– Богатая капризная девица влюбляется в доктора, а потом выясняется, что у нее неизлечимая опухоль мозга.

– Веселенькая история! А я думала, что врач не имеет права встречаться с пациенткой.

– Это же кино. Они собираются пожениться, и она как-то приходит к нему в клинику, а он уже ушел. Она берет свою историю болезни, в которой написано: «Прогноз неблагоприятный».

Я подумала – не опрокинуть ли бокал на скатерть? Багровая жидкость так красива на белом фоне.

– И вот она приходит к нему в ресторан и там бросает ему: «Прогноз неблагоприятный!» Потом ее знаменитый взгляд, и она убегает.

– Теперь можно и не смотреть. Ты так замечательно все рассказал.

– Только начало. Потом интереснее. Ты не любишь старые фильмы?

– Когда как… – вяло ответила я.

Роберт расстроился. Он не хотел меня огорчить. Ему неизвестно ни о моей депрессии, ни о том, как сильно я полюбила своего врача.

Не мое дело его утешать.

В неловком молчании мы ждали, пока официант заберет тарелки. Я водила пальцем по краю бокала.

– Кажется, я тебя расстроил.

– Нет, Роберт, ты все сделал, чтобы вечер удался. Не обращай внимания, мы, северяне, иногда впадаем в уныние.

Он взял меня за руку.

– Хейя, прошу тебя, будь со мной откровенной. В чем причина твоего уныния?

– Все довольно сложно. – Я смотрела на скатерть. – Жизнь – это не кино.

Роберт не стал продолжать. Он никогда не настаивает, если я даю понять, что не хочу развивать тему. Он собирался взять такси и отвезти меня к себе: после дорогого угощения ждал хорошего секса. Я сказала, что никак не могу, – нужно забрать машину и ехать домой. Завтра очень напряженный день.

Он захотел проводить меня до машины. Мы остановились под фонарем; Роберт обнял меня и разглядывал с некоторой грустью.

– Ты точно хочешь сесть за руль?

– Да, все нормально. Я выпила всего один бокал.

– Значит, остальное выдул я?

– Такое хорошее вино, не замечаешь, как пьется. Спасибо, что пригласил.

– В выходные встретимся?

Я согласилась встретиться в субботу. С Робертом становится все труднее. Физической близости ему уже недостаточно. По дороге я задумалась – не пора ли прекратить наши отношения?

Поставив машину, я поднялась к себе. Налила немного вина и сидела у огромного окна, глядя на реку. Это были особые для меня минуты, когда я могла побыть одна и в покое. На реке мигали огоньками суда. Моими мыслями опять всецело владел Маркус. Ему бы понравилась и эта квартира, и этот вид на реку.

* * *

Когда я познакомила Маркуса с родителями, мама всячески пыталась его задеть.

Мы с ним постоянно встречались, пока учились в университете. Родители узнали о нем, когда его показали в новостях: Маркус организовал студенческую акцию протеста. Одна мамина подруга, которая мне никогда не нравилась, сказала ей, что несколько раз видела меня с этим студентом, что я связалась с революционерами!

Наконец я получила диплом, и родители пригласили Маркуса на обед. У меня тогда уже была какая-то маленькая должность на телевидении, а он доучивался на архитектора. Затея с обедом мне не нравилась. Моя мама умела быть суровой и надменной и вполне могла показать человеку, что она от него не в восторге.

Я приехала домой за день до обеда, хотела все приготовить. Мама купила в магазине мусаку и собиралась подать ее с салатом. На следующий вечер она накрыла стол – поставила глиняные тарелки и бокалы.

– Деревенский стиль – так симпатично, правда Хейя?

Я была вне себя. Если бы мама одобряла это знакомство, приготовила бы изысканное угощение, достала бы лучший фарфор и серебро. А так она хотела сказать: раз он социалист, то пусть ест магазинную еду.

Вся прелесть была в том, что именно так рассуждал и Маркус!

Когда мама открыла дверь и увидела Маркуса, она даже вздрогнула. Взгляд у него был такой ослепительный – ни одна телекамера не передаст. Мама проводила его в гостиную, папа встал и пожал ему руку.

Мама сказала:

– Что ж, давайте сегодня обойдемся без формальностей. Хорошо, Маркус?

– С удовольствием, – улыбнулся он.

Я стояла у камина, смотрела на Маркуса, и меня настолько переполняла любовь, что я чувствовала себя бумажной балериной из сказки, которая прыгнула в огонь вслед за оловянным солдатиком, чтобы сгореть с ним в одном пламени.

За обедом папа и Маркус вели непринужденную беседу: обсуждали недавнюю постановку брехтовского «Кавказского мелового круга». Мама, почти весь вечер молчавшая, прервала разговор и заставила нас пойти пить кофе в гостиную. Мы встали и отправились туда. Потом Маркус достал из рюкзака книгу.

– Большое спасибо за сегодняшний вечер. Мне было очень приятно. Вот, нашел в книжном магазине и подумал, что вам понравится.

Он протянул маме большую старую книгу в кожаном переплете с золотым тиснением – альбом фотографий Хельсинки. Мама положила книгу на колени и изящно перелистывала страницы наманикюренными пальчиками. Фотографии были черно-белые, очень красивые.

– Как мило, – натянуто пробормотала она.

Подошел папа, присел рядом с ней на диван.

– О, это здание я знаю… надо же, как изменился город. Ты позволишь? – Он взял книгу и открыл титульную страницу. – Издано в 1932 году. Где вы ее нашли, Маркус?

– Неподалеку от университета есть букинистический магазин. Я уже много лет покупаю там подержанные учебники. Я люблю фотографии зданий, и хозяин оставляет для меня некоторые книги.

– Замечательный подарок. Спасибо, Маркус.

Когда он ушел, я помогла маме убрать со стола. Она ничего не сказала про Маркуса, а я не стала благодарить ее за угощение из магазина. Потом мы обе вернулись в гостиную. Папа все еще листал книгу. Увидев, что я смотрю на него, он произнес:

– Мне очень понравился Маркус. У него хороший вкус и прекрасные манеры.

Кэти

Июнь

Мы с Аишей работали допоздна. Она набирала мои заметки для завтрашней презентации. Я побежала нам за кофе, и увидела, что Хейя еще не ушла и Филип тоже у себя в кабинете. Значит, он, как и я, готовится к заседанию правления. Заседания у нас всегда проходят на высшем уровне – Филип умеет общаться с начальством.

Я спросила у Хейи, как дела, и она ответила, что, спасибо, хорошо. Почему задержалась, не сказала. Она редко чем-то делится, поэтому я прямо спросила. Оказалось – кое-что доделывает. Я предложила и ей чего-нибудь купить; Хейя вежливо отказалась, сообщив, что у нее есть вода.

Похоже, вот такие общие фразы – максимум, чего мы с ней достигнем.

Я принесла кофе, посмотрела, как Аиша печатает. Она набрала мои заметки, вставила таблицу с цифрами, данные по читателям – где они проводят отпуска, и каких рекламодателей можно привлечь. Аиша отлично поработала.

– Блестяще, Аиша, просто блестяще!

– Думаешь, этого достаточно?

– Совершенно. Давай, тебе еще компоновку делать. Не знаю, как тебя и благодарить.

Она распечатала презентацию, сложила в папку к другим бумагам.

– Удачи тебе завтра. Ты отлично справишься. Я тут оставила кое-какие записи для временной секретарши и еще всякое по мелочи, вдруг понадобится. – Аиша протянула мне папку.

Я чмокнула ее в щеку.

– Что бы я без тебя делала. Отдохни хорошенько.

Аиша собиралась на две недели на Крит и пригласила себе на замену временную секретаршу.

Я еще раз перечитала заметки. Получилось хорошо. Была уже половина восьмого, пора домой. Я сходила в туалет, все выключила, взяла сумку, папку, заперла кабинет. Филип еще не ушел, у него сидела Хейя. Он, с бокалом в руке, что-то ей говорил; она тоже держала бокал. Филип поднял глаза, и я ему помахала.

Почему мне неприятно было видеть Хейю у него в кабинете? Он угощал ее алкоголем… Меня кольнуло воспоминание о том, как Хейя просилась на должность моего заместителя. Я тогда сослалась на Филипа, но ведь я его не спрашивала. Вдруг они как раз об этом и говорят? От мысли, что она будет вечно маячить у меня за спиной, мне стало нехорошо.

Идти пешком было поздно, и я вызвала такси.

Может, Филип просто увидел, что Хейя сидит одна, и пригласил ее выпить? Аиша ведь говорила, что он к ней неравнодушен. Он и раньше заводил интрижки в редакции. Я вспомнила историю с Андреа двухлетней давности, и сколько нервов она нам попортила. Способна ли Хейя на роман с Филипом? Наверное, да. И это тоже меня нервировало.

Домой я вернулась без десяти восемь, позже, чем обещала Фрэн. Едва я отперла дверь, как няня с Билли на руках выскочила из детской. Она была не в себе, а Билли раскраснелся от плача.

– У него зубки режутся. Я уже хотела дать ему «калпол»!

– Бедненький, сначала я его покормлю.

Я взяла у нее Билли, уселась прямо в детской и расстегнула блузку. Билли жадно прильнул к груди. Фрэн стояла в дверях и смотрела на нас.

– Извини, я так задержалась. Спасибо, что выручила.

Она не двигалась. Потом у нее задрожали губы, и она разрыдалась, сотрясаясь всем телом.

– Фрэн! Что случилось?

Она опустилась на ящик с игрушками, взяла пару детских салфеток, высморкалась.

– Извини, извини…

Во время кормления грудью лучше бы не волноваться, но Фрэн явно нуждалась в сочувствии.

– Иди-ка, дорогая на кухню, поставь чайник. Я уложу Билли и поговорим.

Она поднялась, а я переложила Билли к левой груди, и он с новой энергией зачмокал, забыв про режущиеся зубки. Я взглянула на часы – начало девятого, а Маркус приходит в половине. Ужин не готов, да и презентацию нужно еще раз просмотреть, но деваться некуда – у Фрэн, видимо, какая-то беда. Они всегда ладили с Билли, и я вполне на нее полагалась. Я была заинтересована в том, чтобы она поскорее пришла в норму. Билли, насытившись, уснул, и я уложила его в кроватку. Щечки у малыша еще горели, на висках выступил пот, а так все было нормально.

Я пошла на кухню. Фрэн уже не плакала. Она приготовила чай, и я налила нам по чашке.

– Давай, рассказывай, что у тебя стряслось.

Она судорожно вздохнула.

– Андрос вчера меня бросил!

– Андрос?..

Тут все и выяснилось. Она девять месяцев встречалась с этим Андросом, помогала ему – оплачивала ремонт мотоцикла, а прошлой ночью ни с того ни с сего парень вдруг ее прогнал. Она и раньше подозревала, что он бегает за одной девушкой-гречанкой, живущей по соседству. Выудил у Фрэн деньги, использовал ее, а потом бросил.

Я утешала ее, как могла, сказала, что она красивая девушка, что у нее много достоинств, и лучше уж сейчас узнать, какой он гад, чем потратить на него несколько лет. Она непременно найдет мужчину получше.

Вряд ли это сильно помогло, но Фрэн немного успокоилась.

– Я бы тебя завтра не просила прийти, но у меня очень важная презентация.

– Нет-нет, я приду! Мне лучше, когда я чем-то занята.

Тут мы услышали, что пришел Маркус, и Фрэн встала.

– Мне пора.

Кажется, она его немного побаивается. Я обняла ее.

– Все будет хорошо.

Потом я рассказала все Маркусу. Был уже десятый час, сил у меня не оставалось, голова болела. Поужинали мы поздно; я решила сегодня не просматривать презентацию, а завтра встать пораньше.

Когда в шесть сорок зазвонил будильник, я едва разлепила веки. Хотелось спать и спать, но нужно было хорошенько подготовиться к заседанию. Я заставила себя подняться, приняла душ, надела черное с оранжевым платье и туфли на каблуках. На заседании правления вид должен быть соответствующим. Расчесалась, накрасила ресницы, надела самые лучшие серьги.

Маркус уже ворочался. Я пошла на кухню за папкой с бумагами. Сверху в ней лежали подотчетные квитанции, – странно, ведь я туда положила распечатку для презентации. Я перелистала все. Записи Аиши, чеки – здесь. Моих заметок нет. Озадаченная, я просмотрела все еще раз – их не было. Остались в портфеле? Я просмотрела и его. Нет. В растущей панике я принялась рыться в стопке журналов и проспектов, лежащей тут же, на столе. Потом пошла в кабинет. Платье было мне тесновато, и я уже начинала потеть.

– Кофе будешь? – крикнул Маркус из кухни.

– Не могу найти свои заметки!

Маркус вышел в прихожую и оттуда смотрел, как я в отчаянии роюсь в бумагах у себя в кабинете.

– Где ты их в последний раз видела?

Я задумалась.

– В редакции. Потом вызвала такси. Черт! Может, выпали в машине?

– Они же есть у тебя в компьютере. Еще успеешь распечатать.

– У меня их нет, они у Аиши!

Схватив телефон, я набрала номер Аиши. Гудки шли и шли, а я металась по квартире – и вдруг вспомнила: самолет у нее был рано утром. Телефон она переключила в режим автоответчика.

Проснулся и залепетал Билли.

– Аиша не отвечает! Она, наверное, уже в самолете. Маркус, придется тебе переодеть и покормить Билли. Мне нужно прямо сейчас бежать. Извини, не могу задерживаться. Скоро придет Фрэн.

Подхватив портфель и папку, я, не дожидаясь лифта, поскакала по лестнице на своих высоченных каблуках.

Время близилось к восьми, а собрание назначено на половину десятого! На Бейкер-стрит я поймала такси. Мы попали в обычную утреннюю пробку. Мной уже овладела паника, в голове было пусто. Требовалось срочно взять себя в руки. Я вспомнила, что у меня в компьютере остались черновые наброски. Неотредактированные и без анализа читательских предпочтений – главной части презентации.

Наконец мы приехали. Открыв кабинет, я сразу включила компьютер, распечатала, и следующие сорок минут все это перечитывала, пытаясь вспомнить цифры, столь кропотливо подобранные Аишей. Кое-что удалось припомнить, однако полного обзора, который я задумала, не получилось.

В девять двадцать ко мне заглянул Филип в щегольском костюме.

– Готова? Кое-кто уже приехал. Пойдем, выпьем все вместе кофе.

Я встала. Рассказать ему? Нет, он решит, что я спятила. И я пошла за ним, словно на эшафот, прижимая к груди свои записи. Хейя и Стефани были на местах. Хейя, как всегда, сама безупречность, смотрела в монитор. Стефани одними губами прошептала: «Удачи!» И Филип закрыл за нами дверь.

Это было ужасно. Я расписывала замечательные архитектурные шедевры, о которых расскажет наш путеводитель. Справиться с паникой мне так и не удалось; я говорила слишком быстро и задыхалась. Получалось не очень-то убедительно. Наверное, у всех создалось впечатление, что я и сама не уверена в своем проекте. Только одна немолодая женщина ласково кивала.

Хуже всего было, когда мне стали задавать вопросы. В цифрах я путалась, а ведь правлению всегда важны цифры. Я пообещала разослать всем полный анализ читательских предпочтений относительно поездок и список компаний – потенциальных рекламодателей. Ведь их следовало убедить именно в этом – что реклама оплатит все расходы. Наконец они перешли к следующему вопросу, и я смогла уйти.

Кроме Хейи на месте никого не было. Она взглянула на меня со своим обычным непроницаемым выражением. Я кивнула, но не смогла выдавить ни слова. Униженная и расстроенная, я брела к себе. За столом Аиши сидела временная секретарша. Я попросила купить мне кофе и круассан и дала ей денег. Я с утра ничего не ела, от голода уже начинала кружиться голова.

Я села за стол, сняла туфли и придвинула к себе папку Аиши. Больше всего хотелось уйти домой – зализывать раны. Ведь как только закончится заседание, явится Филип по мою душу.

В папке, под квитанциями, лежали бумаги Аиши, и самая первая – пароль для входа в ее компьютерную систему. Не потеряй я головы, могла бы включить ее компьютер и распечатать то, что мы готовили с таким тщанием – презентацию со всеми нужными расчетами.

В обед члены правления разъехались, и ко мне пришел Филип. Я ждала его с мрачными предчувствиями. Он вошел и закрыл дверь.

– Сегодня ты была не на высоте.

– Знаю, Филип, и приношу извинения.

– Понимаешь, не очень-то хорошо говорить, что разошлешь им цифры, в то время как можно их просто отдать. Я считал, ты так и сделаешь, и думал, я тебе все внятно объяснил.

– Объяснил. Извини.

– У тебя все в порядке?

Шеф сверлил меня взглядом. Он явно сомневался в моей способности совмещать редакторские обязанности с материнскими. Рассказать, что ли, о пропаже презентации?

– Я пока еще только привыкаю и немного переутомилась.

– Меня беспокоит твое отношение к работе, Кэти.

Тут мне стало плохо. Ведь я всегда отлично справлялась!

– Ты назначена временно, – напомнил он. – Испытательный срок у редактора – шесть месяцев.

Я заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза.

– Я все понимаю. И приготовлю для правления подробный анализ. К концу дня будет сделано.

– Хорошо.

Он ушел.

Филип отчитал меня заслуженно, но чувствовала я себя отвратно. С рождением ребенка я отчасти утратила ясность мыслей. Прежняя Кэти никогда не потеряла бы бумаги и не прошляпила бы презентацию. Я пошла в туалет, заперлась в кабинке и минут пять от души проплакала. Следующие три часа потратила на то, чтобы исправить положение. Включила компьютер Аиши, вошла в систему. К таблице, которую мы с ней составили, написала краткое и убедительное пояснение. Потом распечатала и отдала Филипу, уже собравшемуся уходить.

Хейя

Июнь

В роли редактора Кэти чувствует себя неуверенно. Выбить ее из колеи совсем легко. Я помню, какая она шла с заседания правления. Ни слова не произнесла и казалась совершенно подавленной. Она вообще не умеет скрывать свои эмоции. Кэти – открытая книга. Очень приятно видеть ее сломленной.

И ведь не составило никакого труда войти в ее кабинет, пока она ходила в уборную, и взять записи. Аиша уже ушла домой. Папка лежала на столе. Одна секунда – открыть ее и забрать бумаги. Я положила их к себе в стол. Потом постучала к Филипу, попросила разрешения войти на пару слов. Он моментально меня пригласил, предложил выпить, и я согласилась. Он всегда держит в кабинете виски. Виски я не люблю и просто вертела бокал в руках. Филип не заметил, что я не пью. Он сразу сел и стал говорить о журнале. Я знала: увидев меня с шефом, Кэти разволнуется. Будет гадать, о чем мы беседовали.

Она не умеет ладить с Филипом, хотя с ним управиться легко. Сделай я ему хоть малейший намек – он тут же меня куда-нибудь пригласит. Стефани мне говорила, что он и раньше заводил интрижки с подчиненными. Здесь работала некая Андреа, которая стала его любовницей. Какое-то время, сказала Стефани, она задирала нос, командовала, и все на нее злились. Потом кто-то из редакции сообщил его жене. На следующей же неделе Андреа уволили. Я поинтересовалась, кто выдал Филипа; Стефани утверждала, что не знает, кто это, хотя все ему благодарны. Думаю, она знает, только говорить не хочет. Может, сама и рассказала. Случилось это два года назад, и Кэти тогда уже работала в журнале.

* * *

Я наблюдала за ее квартирой несколько дней. У няни, видимо, что-то случилось: она вдруг изменила свои привычки. По-прежнему возит Билли на прогулку, только теперь в противоположную сторону.

Сегодня я дождалась, пока она уйдет. Поднялась на третий этаж, зашла в квартиру и двинулась прямиком в кабинет Маркуса. Мне нравится быть среди его вещей, его книг, его чертежей. Там я словно становлюсь ближе к нему. Я разглядывала книги и вдруг заметила старый фотоальбом, принадлежавший его деду, Билли Хартману – фоторепортеру и коммунисту. Я взяла его, уселась на полу и стала разглядывать снимки.

Билли Хартман всю жизнь проработал фотографом в газете «Хельсингин саномат». Своей работой он гордился и много лет лучшие фотографии вклеивал в этот альбом.

Маркус очень любил деда. Помню, как он разъярился, когда родители поместили деда в дом престарелых, потому что у него была болезнь Альцгеймера. Маркус тогда с ними серьезно поссорился. По его мнению, деда следовало оставить дома, в знакомой обстановке. А дом престарелых был за много миль от привычных для деда мест. Маркус тогда еще учился, и ему приходилось тратить много времени на дорогу, но он регулярно его навещал. Иногда и я с ним ездила. Помню один из первых наших визитов. Маркус взял с собой альбом деда. Мы сидели на станции, ждали поезда.

– Что это у тебя?

– Вот люди! Сослали его в такое место и даже альбом с собой не дали.

– А что там?

– Вся его жизнь…

* * *

В детстве Маркус часто просил деда посмотреть вместе с ним альбом и рассказать историю каждой фотографии. Благодаря своей работе Билли Хартман знал обо всех новостях – пароходных авариях, политических сборищах, забастовках. Одна фотография произвела на Маркуса особенно сильное впечатление.

Сейчас я смотрела на нее. На земле лежит, вытянувшись, молодой человек. Из его головы течет кровь, расплываясь темным пятном. Глаза у него открыты, во взгляде боль и удивление. На верхней губе след от сбритых усов. Одна рука подвернута под бок. Другая вытянута, и пальцы ее согнуты, словно парень хочет кого-то подозвать. Он в джинсах и синей рабочей куртке. Тут же лежит разбитый грузовой контейнер, рядом – выпавшие из него железки.

– Очень сильное фото, – сказала я.

– Когда это случилось, дед был в доках. Его послали снимать какую-то торговую делегацию. Он пришел заранее, ходил, выбирал место для съемки. Дед любил говорить: «Время, потраченное на разведку, всегда окупится». И он увидел, как упал контейнер и ударил парня по голове. Он был свидетелем того, как парень умирал и дергался. И решил непременно его снять.

– Ужасное происшествие.

– Технику безопасности не соблюдали. В том доке вечно что-то случалось. Деду об этом рассказал один из рабочих, тоже коммунист.

Эта фотография послужила толчком к борьбе за улучшение охраны труда в доках. Дед Маркуса старался не зря.

Когда мы добрались, Маркус пошел вперед и отыскал деда; старик отдыхал на скамейке под деревьями. В тот раз у него случилось просветление, и он очень обрадовался внуку – и альбому. Билли Хартман был убежденным коммунистом. При наших следующих встречах он часто повторял: «От каждого – по способности, каждому – по потребности, иначе никак. Сами еще убедитесь».

А вот она, я уверена, ничего этого не знает. Понятия не имеет, какой человек Маркус и что ему нужно. Я вспомнила о том мужчине, которого видела в окне детской с Билли на руках. Положив альбом точно так, как он лежал, я пошла в кабинет Кэти. Проверила все ящики в письменном столе. Чего только там не валялось. Старые дискеты, использованные чековые книжки… а в самом нижнем я обнаружила стопку фотографий. Среди них нашла и то, что искала. Он был лишь на нескольких фото. Стоял в каком-то саду, обнаженный по пояс, загорелый. Ее любовник… Эту фотографию я положила Маркусу на самую середину стола. Там у него ничего лишнего, и он ее сразу увидит.