Текст книги "Принцесса Шиповничек"

Глава 6

Тишину в доме нарушало лишь тиканье старых часов. Бекке никак не удавалось заснуть. Сначала ей казалось, что в комнате слишком жарко, и она решительно, почти королевским жестом отбросила одеяло. Пяти минут не прошло, как ей стало нестерпимо холодно, и она закуталась в два одеяла. После двух часов метаний, когда ее попеременно бросало то в зябкую дрожь, то в жаркий пот, она наконец сдалась и села. Электронные часы-будильник на столике возле кровати показывали без одной минуты два. Пока она смотрела, светящиеся цифры 1:59 сменились цифрами 2:00. Вздохнув, Бекка спустила ноги с кровати, нащупала тапочки и, уже на ходу завязывая пояс фланелевого халата, пошла вниз.

Она достала остатки шоколадного печенья из фарфоровой банки с голубым рисунком и побрела в гостиную. Пощелкала пультом телевизора. Пробежалась по всем тридцати шести кабельным каналам. Нашлись три эротических фильма, один из которых она уже видела, местные новости и погода – в Техасе дождь, в Фениксе жара. Через минуту, поймав себя на том, что тупо пялится на таблицу настройки, сердито выключила телевизор, хотя он, бедный, совершенно не заслуживал таких эмоций, и вернулась на кухню.

В банке завалялись три ванильных печеньица – ванильное печенье Бекка ненавидела, даже свежее, но все равно их съела.

Она зашла в столовую, зажгла свет. На столе, все так же в беспорядке, лежали рассыпанные бумажки. Бекка обошла стол, раздумывая, стоят ли старые фотографии, таинственные документы и газетные вырезки бессонной ночи.

– В последние дни Гемма была не в себе, – прошептала она. – Все это просто ерунда.

Казалось, что слова прозвучали с чужими интонациями. Больше похоже на Сильвию.

Бекка придвинула стул и села во главе стола. Через минуту она положила руку на крышку деревянной шкатулки и надавила, да так крепко, что на ладони остался четкий отпечаток вырезанной розы.

«Бесполезно, – подумала она, – бесполезно убеждать себя, что эти клочки бумаги не имеют никакого значения».

Ведь Гемма не зря прятала от них шкатулку, не зря взяла ее с собой в дом престарелых. Значит, это было важно. Гемма. Женевьева. Аврора. Гитл. Шиповничек. Кто знает?

Вдруг, словно наяву, Бекка услышала, как Гемма рассказывает сказку о Спящей красавице. Бабушкин голос заполнил комнату:

– Давным-давно, в стародавние времена, до всякого времени, но не в самое прекрасное время, в одной стране был замок… И королева легла в постель и родила девочку с рыжей, как огонь, копной волос.

Бекка дотронулась до собственных рыжих кудряшек и улыбнулась. Папа называл их с Геммой своими прекрасно-красными розами. У самой Бекки, как у большинства рыжих, до двух лет волосы были совсем жиденькие… Но это же сказка! Бекка виновато оглянулась – не видит ли кто. Однако все еще спали.

И король сказал, что пора позвать гостей. И накормить их всех пирожными и мороженым с золотых тарелок. А главное, не забыть послать приглашение всем добрым феям королевства. Но не злой фее. Не той, что ходит в черном платье, в больших черных ботинках и в шляпе, расшитой серебряными…

– Монетками, – громко произнесла Бекка.

Она подозревала, что умение рассказывать истории и додумывать детали у нее от Геммы. Додумывание деталей – совсем не то качество, которое должен развивать в себе журналист.

Я проклинаю тебя и твоего отца-короля, и мать-королеву, и всех твоих дядюшек и тетушек, и двоюродных братьев и сестер… И всех, кто носит одно с тобой имя…

Бекку бросило в дрожь. Это, в конце концов, всего лишь сказка, которую она слышала сто тысяч раз. Вдруг ей пришло в голову – а у Геммы-то не было никого, кто бы «носил одно с ней имя». Ни матери… ни отца… ни мужа. У нее была только дочь и три внучки. Может, поэтому она так навязчиво возвращалась к сказке о Спящей красавице?

– Просто волшебная сказка, – шепнула Бекка. Пыталась утешиться?

Но в доме, куда пришла смерть, утешения нет.

Добрая фея посулила вместо смерти сон. И что в этом такого плохого? Детьми она, Шана и Сильвия снова и снова обсуждали, чем плохо просто уснуть.

Внезапно Бекку осенило, и ответ на детский вопрос нашелся сам собой. Ну конечно! Плохо не тому, кто заснул. Плохо остальным, тем, кто не спит…

В Гемминой сказке счастливый конец ждал лишь принцессу Шиповничек и ее маленькую дочку. В этой истории, несомненно, была какая-то странность. Теперь Бекка это ясно видела. В бабушкиной версии сказки все – кроме принца, разбудившего принцессу поцелуем, самой принцессы Шиповничек, а после и их ребенка – абсолютно все остальные продолжали спать. И что же… Но тут у Бекки в ушах зазвучал Геммин голос, и столовая наполнилась печалью:

Спали все: лорды и леди, учителя и ученики, совы и собаки, кролики и каббалисты. И все-все горожане…

Бекка глубоко вздохнула, Геммины слова постепенно затихали. В книге сказок, которую они читали в школе, поцелуй принца разбудил всех. Но в бабушкином варианте от смертельного заклинания злой феи уснули все. Уснули и умерли. Неудивительно, что Ширли как-ее-там из соседнего дома больше не захотела у них ночевать. Уснуть и умереть.

– Гемма, о чем ты только думала? – сердито прошептала Бекка.

Она зевнула и взяла в руки фотографию женщины с ребенком.

– А потом ты жила долго и счастливо? – спросила Бекка у фотографии.

Женщина на снимке не смотрела в камеру. Черные глаза глядели куда-то мимо Бекки. Как она ни поворачивала фотографию, женщина всегда смотрела вбок. Ребенок лежал у матери на груди и сосал палец.

Утром все спустились к завтраку и обнаружили за столом спящую Бекку. Ее голова примостилась между двух стопок документов. Предметы из бабушкиной коробки были разложены по четырем стопкам: фотографии, вырезки, документы и четвертая – «разное». Там лежали: кольцо, конвертик с двумя прядями волос, золотистой и рыжей, латунная пуговица, на вид форменная, и оторванная половинка итальянского железнодорожного билета.

Вырезки она разложила в хронологическом порядке: первая – от 30 августа 1944 года, последняя – от 3 июня 1956 года.

Датировать фотографии было невозможно. Разве что одну-единственную, хотя на всех была изображена одна и та же женщина. На всех фотографиях она была явственно беременна – кроме одной, где она держала на руках ребенка. На всех фотографиях, кроме последней, женщина была в мешковатом темном платье с белым кантом по вороту и манжетам. Она стояла чуть в стороне от группы людей перед рядом бараков, за которыми виднелся кусочек то ли озера, то ли океана. На всех снимках женщина прикрывала рукой живот и насторожено косилась на фотографа.

Документов было всего семь, и Бекка долго их расшифровывала. Во-первых, американская въездная виза, датированная тем же месяцем, что и самая старая газетная вырезка. Во-вторых, какой-то бланк с тщательно выписанной подписью Гитл Мандельштейн внизу. Тоже похоже на какую-то визу. Еще – свидетельство о рождении Евы Штейн; документ о гражданстве с фотографией серьезной, но все еще юной Авроры Штейн от 6 июля 1946 года; договор аренды квартиры на углу 12-й улицы и Авеню А в Нью-Йорке; справка о вакцинации. И, наконец, в голубой обложке, документы по ипотеке на дом на Школьной улице, где росли Бекка и ее сестры. Гемма купила этот дом в 1953 году за восемь с половиной тысяч долларов. Тридцать восемь лет назад.

– Подсказки, – бормотала Бекка, перебирая документы. – Почему Гемма делала из этого такой секрет? И какое эти бумажки имеют отношение к «Спящей красавице»?

– Видишь, Гемма, я стараюсь, – произнесла она в пустой комнате, уронила голову на стол и заснула.

Ее тихонько разбудила мама.

– Иди ложись, милая. Так и заболеть недолго, а у меня сейчас нет сил за тобой ухаживать.

Бекка сонно заморгала, зевнула.

– Обещай, что ничего не будешь трогать. Я все разложила по порядку. Обещай, что не подпустишь их к бумагам.

Она имела в виду сестер.

– А как же завтрак?

– Можете поесть на кухне, как всегда. И неважно, что они скажут.

Сильвия как-то пожаловалась, что есть на кухне «слишком примитивно». Правда, было это после того, как она вышла за Майка и они завели постоянную няню для Бенджамина. Сильвия брала уроки французской кулинарии, и ужинали они при свечах.

– Обещаешь? – еще раз спросила Бекка.

– Обещаю, милая.

Вздохнув, Бекка встала и неохотно отправилась в спальню. Но ее сон все время прерывался: по лестнице взад-вперед с воплями носились трое детишек.

Глава 7

– Гемма, а почему ты все время рассказываешь про Спящую красавицу? – спросила Бекка.

Это было в Нортгемптоне. Они сидели в кафе-мороженом и праздновали Беккино окончание детского сада. В животе у нее плескался клубничный коктейль, немножко даже пролилось на платье. Как же здорово, что Шана и Сильвия еще в школе, а то бы они стали ее дразнить. Всю дорогу домой распевали бы: «Неряха-растеряха».

– Ты что, не любишь «Спящую красавицу»? – удивилась Гемма.

– Люблю. Но почему ты рассказываешь про нее все-все время? – упорствовала Бекка.

– Потому что я ее тоже люблю.

В машине, когда они ехали домой, бабушка снова принялась рассказывать ту же сказку. Когда она дошла до слов короля: «Пойте и танцуйте, дорогие гости. Пойте и танцуйте. Выкиньте из головы все мысли о мгле. Запрещаю вам об этом думать», Бекка начала повторять за бабушкой слова сказки.

– А дальше помнишь? – спросила Гемма.

– Да! Да!

– Ну, сегодня был твой последний день в детском саду. На будущий год ты пойдешь в трудную школу… (Трудной школу называли Шана с Сильвией, потому что приходилось делать домашние задания.) Может, ты и не захочешь без конца слушать мою сказочку.

Бекка потянулась к бабушке, схватила ее за руку.

– Она мне никогда не надоест! Это же твоя сказка.

– Твои бы слова да Богу в уши, – отозвалась Гемма.

– Это из другой части, глупенькая, – возразила Бекка.

Бабушка улыбнулась, и Бекка начала рассказывать:

– Когда принцессе Шиповничек исполнилось семнадцать – это на двадесять лет больше, чем мне.

– На двенадцать лет больше.

– Когда принцессе Шиповничек исполнилось семнадцать, однажды, без дальнейших предупреждений… Что такое предупреждений?

– Когда тебе говорят «осторожно!».

– А, понятно! Без дальнейших предупреждений на все королевство опустилась мгла. А что такое мгла?

– Туман. Выхлопные газы.

– Мгла, страшная мгла. Она покрыла все королевство. И все люди в королевстве заснули: и хорошие, и плохие, и молодые, и старые, и даже отец и мать принцессы Шиповничек. Спали все: лорды и леди, учителя и ученики, совы и собаки, кролики и каббалисты. И все-все горожане. И так крепко они заснули, что сто лет не могли проснуться. А тебе уже есть сто лет, Гемма?

– Не совсем.

– А мне шесть.

– Не совсем.

– А сто лет – это много?

– Вечность.

Глава 8

Когда Бекка проснулась, был уже полдень. Солнечный свет лился сквозь жалюзи, рисуя на полу знакомые уютные узоры. Бекка знала, что ей приснилась куча коротеньких снов, целая коллекция, но вспомнить ни одного не могла. Она встала, потянулась, сделала десять наклонов и десять приседаний, потом отправилась в ванную почистить зубы.

Ванная была занята. Из-за двери слышалось, как Хови что-то мурлычет себе под нос. Бекка тихонько постучала в дверь и, не дождавшись ответа, пожала плечами и пошла вниз. Кофе, наверно, уберет неприятный вкус во рту не хуже зубной пасты.

Тарелки от завтрака громоздились в кухонной раковине. Кофеварка была пуста, что означало – мама снова легла. Бекка налила в кофеварку воды, достала новый фильтр, выбросила старый, отсчитала пять столовых ложек колумбийского кофе. Дождалась, пока чудо-машина превратит воду из-под крана в горячий темно-коричневый бодрящий напиток. Это покруче любого чуда из Библии – не захочешь, а уверуешь. Кофе закипал, а Бекка тем временем ополоснула тарелки и сунула их в посудомоечную машину.

В кухню ворвалась маленькая фигурка.

– Тетя Бекка, он меня му-у-учит!

– Тише, Сара, тише! Бабушка спит.

Бекка наклонилась и поймала племянницу в спасительные объятия.

Вбежал Бенджамин, и, увидев Бекку, остановился на всем скаку. Надулся.

– Так нечестно! Никаких взрослых!

– Я еще кофе не выпила, – предупредила Бекка.

Бенджамин унесся. Сара, выкрутившись из Беккиных рук, бросилась вслед за кузеном с криком:

– Ты у меня еще получишь!

– Кофе! – В кухню вошел Хови. Налил большую чашку, отхлебнул, налил еще.

Бекка встала, вылила себе остатки и сразу же поставила новую порцию.

– Хови, – начала она медленно, – не мог бы ты…

– Дай мне хоть кофе выпить. А завтрак ты приготовишь? – протянул он просительно, немного по-детски.

Подчеркнуто не обращая на него внимания, Бекка пошла в столовую. Мама сдержала слово – четыре нетронутые стопки лежали так, как Бекка их оставила. Она уселась, поставила чашку с кофе на подставку и стала перебирать бумаги. Наконец, она выбрала фото Геммы с ребенком – как будто одно прикосновение к снимку могло навести на след. Чем дольше она смотрела, тем меньше женщина напоминала Гемму. На снимке была просто плохо одетая незнакомка полувековой давности.

Она наконец отпила чуть теплый кофе, скорчила гримасу. Потом сложила бумажки вместе и убрала в резную шкатулку. Взвесив шкатулку на руке, Бекка поразилась, как уже слабенькая тогда бабушка смогла перевезти такую тяжесть в дом престарелых. Тем более, что мама никогда шкатулку не видела. Но тут она вспомнила, что укладываться Гемме помогала патронажная медсестра. А сама Гемма всегда скрытничала. Особенно про прошлое.

– Загадка, завернутая в тайну внутри головоломки.

Это отец вошел с чашкой кофе и сел рядом.

– Черчилль, – отозвалась Бекка на автомате и добавила: – и Гемма.

Доктор Берлин взял дочь за руку. Все еще держа шкатулку, Бекка встала и чмокнула отца в макушку.

– Я собираюсь в редакцию «Защитника».

– Солнышко, похороны были только вчера. Никто не ждет тебя на работе. Мама хотела, чтобы мы сидели шиву семь дней.

– Я не работать, папа. Мне надо подумать.

– Это ты про шкатулку?

– Да, про шкатулку. Про ее содержимое. Про нашу загадку. Про…

– Про принцессу Шиповничек, – кивнул отец. – Если рядом Шана и Сильвия, думать невозможно. Если бы я не отменил все мои операции…

Он тихонько рассмеялся. Они переглянулись, словно делились семейной тайной.

– Иди, я тебя прикрою.

– Спасибо, папочка. Ты прелесть! Самый лучший папа в мире!

– У меня любимчиков нет, – напомнил отец с притворной серьезностью.

– Конечно-конечно, – улыбнулась Бекка уже на ходу, направляясь к двери.

Шкатулка была тяжелой и неудобной, но Бекка решила идти пешком. Погода была неожиданно мягкой, а здание редакции находилось всего в двух кварталах.

Бекка вышла на Школьную улицу. Возле своего дома пропалывал газон доктор Гренцке. Он помахал, однако ноша была слишком тяжелой, чтобы держать ее одной рукой, поэтому Бекка просто поздоровалась. Когда она миновала бакалейную лавку Монти с яркой неоновой рекламой пива и написанным от руки объявлением о распродаже, угол шкатулки начал больно впиваться в бок. Бекка испугалась, что может ее не удержать, поэтому поставила шкатулку на тротуар и снова подняла, обхватив поудобнее.

Возле Польского клуба шкатулку снова пришлось поставить. Бекка присела на корточки, и в это время кто-то свистнул ей с крыльца. Она обернулась, уже готовая сказать какую-нибудь резкость, но, к ее радости, это оказались мистер Стоковский с сыном Джейми. Джейми, на класс старше, был ее кавалером на выпускном балу. Джейми представлял в одном лице всех сыновей строительной фирмы «Стоковский и сыновья». Скоро уже будет фирма «Стоковский, сыновья и внуки», подумалось Бекке – подруга Джейми была беременна.

– Что это вы бездельничаете? – спросила Бекка, поднимая свой ценный груз.

– Перерыв! – воскликнули они хором. Какие же одинаковые у них голоса, просто жуть!

Бекка рассмеялась и пошла дальше.

Редакция газеты «Защитник» располагалась в перестроенной мельнице с видом на водопад на Мельничной реке. Жители Новой Англии, как частенько замечал отец Бекки, были страшно консервативны, когда дело касалось географических названий. Он знал по крайней мере семь Мельничных рек – в Массачусетсе и Коннектикуте. На мельнице всегда кипели жаркие споры, причем революционный пыл по накалу не уступал религиозному. Двести лет назад пастором в соседнем Нортгемптоне был знаменитый проповедник Джонатан Эдвардс, так что подобная страстность здесь вряд ли кого-то удивляла. Правда, теперь, в эпоху компьютеров, в отделе новостей стало чуточку поспокойнее. Монотонный гул водопада разнообразили только телефонные звонки да изредка – взрывы смеха. В независимой еженедельной газете даже смех был в режиме цейтнота. Когда Бекка только получила работу, Шана воскликнула: «Ну конечно, бесплатно для всех, кроме рекламодателей. Надеюсь, тебе-то заплатят». А Сильвия добавила: «Даже революционерам приходится платить по счетам».

Первые профессиональные статьи Бекки – если не считать опубликованных в «Софии», студенческой газете Колледжа Смит, – были как раз для «Защитника»: статья на разворот о «Доме Джесси» – местном приюте для женщин, пострадавших от домашнего насилия, и полторы колонки о Мерлин Брукс, писавшей лесбийскую научную фантастику на своей ферме в Монтагью. Мерлин один семестр преподавала писательское мастерство в Смите. Бекка училась у нее, пока политиканы и слабонервный Попечительский совет, сговорившись, не вышвырнули Мерлин. Во время встречи выпускников Бекка развесила по всему кампусу плакаты «ВЕРНИТЕ МЕРЛИН БРУКС» и «СОХРАНИМ ВОЛШЕБСТВО В СМИТЕ». Это, а еще две статьи в «Софии» – сердитые и острые – прославили Бекку на весь колледж. Мерлин пообещала ей дружбу на всю жизнь. («Хоть ты и не лесбиянка, – объявила Мерлин высоким, как у маленькой девочки, голоском, – и совершенно не чувствуешь иронии».)

Когда Бекка дошла до редакции, шкатулка уже весила тонну. После весенних дождей водопад стал полноводнее и с грохотом стекал по скалам. Бекка повернулась мимолетно взглянуть на поток – никакая тяжесть не помешает ей отдать водопаду традиционную дань уважения!

Буквально ввалившись в редакцию, она плюхнула шкатулку на стол секретарши:

– Вот и я.

Мирел прикрыла телефон рукой.

– Привет, Бекка! Прими мои соболезнования. А я думала, что тебя не будет всю неделю.

– Спасибо. Это правда.

– Тогда что ты тут делаешь? Нет, – поспешно сказала Мирел в трубку, – это я не вам, сэр. Простите.

Она получше прикрыла телефон и вопросительно взглянула на Бекку.

– Просто надо было уйти из дома.

Мирел понимающе кивнула: у нее в семье было девять человек.

– Да, сэр, чем я могу вам помочь?

Бекка снова подняла шкатулку, на сей раз взвалив ее на плечо, и пошла вверх по лестнице к своему столу. Она кивала встречным репортерам, на ходу отмахиваясь от соболезнований, – большинство и так уже прислали открытки. Бекка поставила шкатулку на стол, и ей показалось, что с плеч упало тяжкое бремя. Она криво улыбнулась и пробормотала: «Ходячая метафора. Мерлин Брукс точно бы понравилось».

– Это ты мне?

Бекка обернулась. В дверях своего кабинета, небрежно опираясь на косяк, стоял Стен, их редактор.

– Нет, – покачала головой Бекка. – Просто называю себя идиоткой.

Она поправила волосы. В присутствии Стена она всегда что-то такое делала: или волосы приглаживала, или юбку одергивала, или натягивала свитер на джинсы. Вела себя как школьница. Кокетничала? Не то чтобы он давал повод. Просто так на нее действовало его присутствие. Стену было тридцать пять. Худой, очки в проволочной оправе только подчеркивают голубизну глаз, темные волосы, короткая немодная стрижка – похоже, стрижется сам перед зеркалом – прямой короткий нос, самый обыкновенный. Низкий резкий голос, взрывающийся смешком. В общем, ничего особенного, и таким уж привлекательным его не назовешь. И Бекка не понимала, почему рядом с ним ей всегда немного не по себе.

– Что ты тут делаешь? Вчера, вроде, собиралась неделю не выходить на работу.

– Собиралась. Но я и не выхожу.

– Бекка, в чем дело?

– Ты разговариваешь как еврейская мамочка.

Он рассмеялся. Они оба знали – Стен был янки чистейшей воды, англиканин. Правда, с тех пор, как он окончил школу, в церкви его никто не видел. И он этим страшно гордился.

– Ну так что?

Ее рука потянулась к волосам, но вместо этого Бекка открыла крышку шкатулки.

– Бабушка взяла эту шкатулку в дом престарелых. Там документы… и всякое другое. Возможно, я сумею понять, кем она была на самом деле.

– Что значит – на самом деле? Она была милой дамой, еврейской бабушкой. Прогуливалась вокруг квартала каждый день в любую погоду – будь то дождь, снег или град. Хатфилдская достопримечательность. Кем она была! Думаешь, она была шпионкой? Русским агентом? Поставщиком оружия для Иргуна? Подружкой мафиози? Тайной музой Харлана Эллисона? Уж не думаешь ли ты, что ее прошлое связано со стриптиз-клубом на 42-й улице в Нью-Йорке?

Бекка понимала – он старается ее рассмешить. Но ответить смогла только:

– Будь я проклята, если знаю.

– А что говорят родители?

– То же самое.

Он склонил голову на бок.

– Правда?

– Ага.

Он отлепился от двери, подошел и уселся на край ее стола. Чего-то ждал, а ждать он умел.

Бекка снова дотронулась до шкатулки – так трогают талисман.

– Никто точно не знает, откуда она приехала. Она никогда не рассказывала. Она … нет, это звучит так глупо…

– Все равно скажи. Если это глупость, а факты ее подтвердят, то ты гений. Если глупость, и факты не подтверждают, рассказ не сделает глупость глупее. И тебя тоже.

Бекка подняла глаза к потолку, вздохнула.

– Иногда я сомневаюсь, знала ли бабушка сама, откуда она родом.

– Все это знают. Или ее удочерили? Меня вот усыновили. Но я знаю, откуда я родом. Я знаю своих приемных родителей. И свою биологическую мать знаю. Это было моим первым журналистским расследованием. Мне было четырнадцать.

– Я понятия не имела, – прошептала Бекка.

Стен только плечами пожал, словно его не волновало, жалеет она его или восхищается.

– Так что ты имеешь в виду? Давай рассказывай.

Бекка открыла шкатулку.

– Я не уверена… Знаю только, что бабушка всегда вспоминала прошлое как волшебную сказку.

Стен положил руку на крышку шкатулки, заглянул внутрь.

– Какую сказку?

– О принцессе Шиповничек. Ну, ты знаешь, «Спящая красавица». Бабушка всегда уверяла, что она – принцесса, и на замок опустилась мгла, и все уснули. Проснулась она одна – от поцелуя принца.

– Всегда?

Стен наклонился, и между ними как будто проскочила искра. Ничего личного, она давным-давно это выучила. Когда разговор его интересовал, Стен обычно наклонялся к собеседнику. Ловил каждое слово. Поэтому и был прекрасным журналистом.

– Она правда так говорила?

Бекка немного отодвинулась, изо всех сил постаралась говорить спокойно.

– Если ты имеешь в виду – до того, как заболела, то да, всегда. Насколько я помню.

Он откинулся назад, помолчал. Потом заговорил:

– А факты?

Он взял верхний документ – визу.

– Какие-нибудь семейные замки? Дворцы? Или, по крайней мере, особняки?

Он внимательно рассматривал визу.

– У нее не было денег, о которых стоило бы упоминать, Стен. Мы всегда считали, что она приехала в Америку до войны, но, судя по всему, она въехала в 1944 году. Она много работала, всю жизнь экономила и копила. Работала, пока не заболела. Стала все забывать.

– У Анастасии тоже не было денег, – спокойно возразил Стен. – Свергнутые монархи остались без своих замков и дворцов…

– Побойся Бога, Стен, она еврейка!

– Она получила въездную визу в разгар войны. Может, она из Ротшильдов. Приехать сюда, не имея достаточных связей, – семейных или дружеских – было бы непросто. Кто-то должен был за нее поручиться. А может, она работала у Ротшильдов в их замке, дворце или особняке. И что там с принцем?

Бекка покачала головой:

– Мы даже не знаем, была ли она замужем.

Бекка чуть не плакала. Стен протянул руку и нежно взял ее за подбородок.

– Моя биологическая мать не была замужем. Ну и что? Значит, ты не нашла ни замков, ни принцев? По крайней мере, пока. Разве что в сказке. Сочувствую, что твоя бабушка умерла. Она мне очень нравилась. Но расследование только начинается.

Он поднялся и, насвистывая, ушел в свой кабинет. Бекка узнала мелодию: Стивен Сондхайм, «В лес». Совсем недавно она видела этот мюзикл в Массачусетском университете. Легонько покусывая нижнюю губу, Бекка вдруг поняла, что все еще ощущает пальцы Стена на подбородке.

Минут пятнадцать она перетасовывала бумаги, пока не почувствовала, что видит их как-то по-другому. Так она поступала при начале любого нового дела. Бекка сосредоточилась, снова просмотрела визу и вырезку, повздыхала. Вырезка была из газеты «Палладиум таймс» в Освего. Обычные местные новости, репортаж о городском совете. На обороте – рекламное объявление. Бекка даже толком не знала, где это – Освего. Кажется, в штате Нью-Йорк. Она направилась к шкафу, где лежали карты.

Освего находился на берегу озера Онтарио, на полпути между Рочестером и Сиракузами. В журнале «Редактор и Издатель», в котором могло найтись все о газетной индустрии, отыскались и выходные данные «Палладиум таймс».

Набирая номер, она шептала: «Озеро Онтарио», вспоминая полоску воды за домами на фотографии.

– Что я делаю? – повторяла она, слушая гудки и раз за разом подчеркивая телефонный номер газеты жирной чертой.

Тот, кто наконец взял трубку, оказался журналистом. Бекка представилась.

– Чем я могу вам помочь как журналист журналисту? – спросил ее собеседник.

– Как вам кажется, с какой стати моя бабушка хранила вырезку из «Палладиум таймс» за 1944 год?

– Кто ж ее знает. Бабушек не поймешь. Вот моя, к примеру, собирает осиные гнезда. Среди прочего.

– Вырезка от того же месяца, что и ее въездная виза, – добавила Бекка.

– Въездная виза?

– Да. Это важно?

– А, так она беженка?

– Вроде того, – ответила Бекка. По спине побежал холодок, кажется, удалось сложить кое-какие детали вместе. – Я точно не знаю.

– Не уверен, что это важно, но в Освего во время войны был единственный лагерь беженцев в Америке. Форт Освего. Рузвельт организовал этот лагерь в августе 1944 года. Тут интернировали около тысячи человек. Из Италии, точнее из Неаполя. В основном евреев и примерно сотню христиан. Мы недавно напечатали об этом серию статей. Тема актуальная – в Форте теперь музей.

Бекка так стиснула телефон, что заболела рука.

– Можете прислать мне копии?

– Конечно, милочка. Давайте адрес.

Она пропустила «милочку» мимо ушей и продиктовала свой адрес.

– Кстати, – добавил он, – могу подсказать пару мест, которые вас заинтересуют. Минуточку…

Было слышно, как он роется в столе и отпускает цветистые проклятья.

– Государственный архив… Да куда ж подевались эти… А, вот они. В Вашингтоне должны быть материалы по беженцам, документы, всякое такое. Думаю, Комитет по военным беженцам. Или Комитет по перемещенным лицам.

Бекка накарябала названия в блокноте.

– У них может быть больше информации, чем в наших статьях.

– Спасибо!

– Пожалуйста. Моя бабушка умерла месяц назад. Вы не поверите, что мы нашли у нее в шкафу. Кое-что… ну… очень неожиданное.

– Не сомневаюсь, – приветливо ответила Бекка.

– Нет, правда, ужасно неожиданное.

– Можете сразу же выслать эти статьи? – спросила Бекка.

– Уже на почте! Если потребуется что-нибудь еще, звоните! Я Аллан. С двумя «л». Профессиональная солидарность, всякое такое.