Текст книги "Долгий путь вниз"

Джейсон Рейнольдс
Долгий путь вниз

Jason Reynolds

LONG WAY DOWN

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Pippin Properties, Inc. (Rights People, London) и The Van Lear Agency.

© Jason Reynolds, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

* * *

Посвящается всем юным братьям и сестрам, содержащимся в местах предварительного заключения по всей стране, тем, кого я видел и кого нет.

Я вас люблю.

Никто

 
– не верьте сегодня
вообще ничему,
 
 
поэтому я и молчал до сих пор
и только сегодня решил рассказать
о том, что случилось со мной.
 
 
Но штука вся в том,
вы тоже сочтете,
как будто я спятил,
но это не так,
 
 
и все это – правда.
 
 
И все это было
реально со мной.
 
 
Да.
 
 
На самом деле.
 

Меня зовут

 
Уилл.
Уильям.
Уильям Холломан.
 
 
Вот только друзья
и все,
кто знает меня,
зовут меня
 
 
просто Уилл.
 
 
И вас я прошу называть меня Уилл,
ведь после того,
что я вам расскажу,
 
 
все вы согласитесь
стать другом моим,
а может,
и нет.
 
 
Но так иль иначе,
знакомьтесь со мной,
узнайте меня.
 

Я просто Уильям

 
для мамы своей
и брата по имени Шон,
когда он пытался
меня рассмешить.
 
 
Теперь
я очень жалею,
что мало смеялся
над глупыми шутками Шона,
 
 
да все потому,
что позавчера
его застрелили
 
 
насмерть.
 

Я не знаю вас,

 
я не знаю
ничего про вас,
есть ли у вас
братья
или сестры,
или мамы,
или папы,
или даже двоюродные,
но они для вас
как родные,
или тети,
или дяди,
но они для вас
как мамы
и папы,
 
 
но если кровь,
что течет в ваших жилах,
течет и внутри кого-то еще,
вам не захочется
увидеть ее
снаружи.
 

Грусть

 
очень трудно
объяснить.
 
 
Представь –
ты проснулся,
а рядом чужак,
 
 
связал тебя крепко,
щипцы сунул в рот,
хватая твой зуб,
 
 
тот коренной,
здоровенный,
тот, важный и нужный,
 
 
и вырвал его.
 
 
Представь, как в висках
стучит кровь
и давит на мозг,
и шумом в ушах
льется наружу.
 
 
Но самое худшее,
самая жесть,
 
 
это твой же язык,
что лезет и лезет
в пустую дыру,
 
 
туда,
 
 
где когда-то был зуб,
 
 
но теперь его нет.
 

Так трудно сказать:

 
Умер
Шон.
Умер
Шон.
Умер
Шон.
 
 
Как странно и грустно звучит.
Как сон.
 
 
Но, наверное,
не удивительно,
и от этого
становится
еще грустней
 
 
и еще хуже.
 

Позавчера

 
я и мой друг Тони
болтали, шатаясь без дела,
мечтая, что вырастем скоро,
ведь нам только лишь по пятнадцать.
 
 
Когда Шону было пятнадцать,
он вырос на фут или больше
и сразу отдал мне прикиды,
в которые сам не влезал.
 
 
И Тони твердил мне, что точно,
он вырастет, ведь в баскетболе
считался у нас самым лучшим,
а сам коротышкою был.
 
 
И вы ж понимаете, в спорте,
рост нужен тебе для успеха,
ну, или учись ловко прыгать,
и ввысь, ну, как будто
летишь.
 

И тут раздались выстрелы.

 
Все бросились
прочь,
пригибаясь
пониже,
стараясь
спрятаться.
 
 
Короче, спасаясь,
как нас всех учили.
 
 
Молясь и надеясь,
прижавшись к асфальту,
чтоб чертовы пули
попали
не в нас.
 

После выстрелов

 
я и Тони –
мы выждали четко,
пока все утихнет,
потом понемногу
поднялись и стали
 
 
считать число трупов.
 
 
В тот день
там был лишь один.
 
 
Шон.
 

Я не видел никогда

 
землетрясения.
Я даже не знаю, на что
это похоже,
но в тот момент
земля как будто
разверзлась
и сожрала меня.
 

Что всегда происходит, когда рядом кого-то убивают

№ 1: Крик

 
Кричат не все.
Обычно только
 
 
мамочки,
подружки,
дочери.
 
 
На этот раз
кричала Летисия,
 
 
подружка Шона,
стоя на коленях
и целуя его в лоб,
 
 
когда замолкала.
 
 
Как будто надеясь
отчаянным криком
вернуть его
к жизни,
 
 
остановить его кровь.
 
 
Но, кажется мне,
она поняла,
 
 
что где-то внутри
своего горя
и отчаяния
 
 
она целовала его
на прощанье.
 

А мама моя

 
только тихо стонала:
 
 
Нет, только не он.
Не мой малыш.
За что?!
 
 
Она нависла
над телом братишки,
как уличный фонарь,
но только потухший.
 

№ 2: Сирены

 
Сирены, сирены завыли,
глуша, разрезая вокруг
все звуки.
 
 
Все, кроме криков.
 
 
Ведь крики всегда
звучат громче всех.
 
 
И даже сирен.
 

№ 3: Допросы

 
Легавые нас осветили,
и все мы застыли на месте.
 
 
Кто-нибудь что-нибудь видел? –
 
 
спросил молодой полицейский.
Так скромно, как будто
он спрашивал это впервые.
 
 
Ну, тут новичка сразу видно.
Он искренне ставил вопросы,
надеясь услышать ответы.
 
 
Кто-нибудь что-нибудь видел?
 
 
Я – нет, не видел, не слышал.
 
 
А это сказал наш всезнайка,
сосед по району Марк Эндрюс.
 
 
Даже этот решил – будет лучше
не знать ничего.
 

А вдруг ты не знаешь:

 
выстрелы делают каждого
глухим и слепым, и особенно,
если рядом при этом имеется
 
 
труп.
 
 
Так лучше невидимым стать
в такие лихие моменты,
и это все знают отлично.
 
 
И Тони тогда смылся прочь.
 

Я даже не помню,

 
легавые меня о чем-нибудь
 
 
спрашивали,
или же нет?
 
 
Я ничего не слышал,
только в висках стучавшую кровь,
как будто меня окунули
под воду.
 
 
И я задержал дыханье.
 
 
Может быть.
Может быть, я хотел
передать этот воздух
Шону.
 
 
Или каким-то образом
оказаться
 
 
с ним вместе.
 

Когда происходит что-то очень плохое,

 
мы смотрим наверх и видим
луну, большую и яркую,
посылающую нам свой свет.
 
 
От этого всегда становится легче.
 
 
Как будто бы кто-то там, наверху,
меня озаряет в темноте.
 
 
Но только позавчера
Шон
умер,
 
 
а луны в небе не было.
 
 
Кто-то сказал мне однажды,
луна исчезает раз в месяц,
потом нарождается снова,
и снова сияет на небе
на следующий день.
 
 
Я вот что скажу –
луне повезло там, на небе,
 
 
ведь здесь, на земле
ничего нового
нет.
 

Я стоял там,

 
стиснув челюсти так,
что чуть не стер
все зубы в порошок,
 
 
и смотрел на Шона,
а он лежал там,
как выброшенный хлам,
 
 
как старая койка,
перевязанная золотой цепью.
Эти ублюдки ее
 
 
не тронули.
 

Случайная мысль

 
Кровь стекает
по футболке и джинсам
в ботинки,
напоминая сладкий сироп
в свете уличных фонарей.
 
 
Но я-то понимаю,
кровь не может быть сладкой,
и она не похожа на сироп
 
 
ничуть.
 

В его руке

 
пакет
из магазина на углу
 
 
белый
с красными буквами
 
 
СПАСИБО
СПАСИБО
СПАСИБО
СПАСИБО
СПАСИБО
СПАСИБО
СПАСИБО
 
 
ЖЕЛАЕМ ХОРОШЕГО ДНЯ
 

А в пакете

 
специальное мыло
для мамы –
 
 
у нее экзема.
 
 
Я видел, как она
расчесывает руки
 
 
до крови.
 
 
Сдирает гнойные
волдыри
 
 
прочь.
 
 
И проклинает невидимое зло,
которое пытается ее
 
 
сожрать.
 

Может быть, существует нечто невидимое,

 
что пытается
сожрать
 
 
всех нас,
как будто
 
 
мы –
куски мяса.
 

Мясо

 
проходит тут, как будто высшего качества,
везде одни футболки громадных размеров
и вечно не глаженные.
 
 
Все это будто плохое наследство
из старого сундука или карта клада,
ведущая в никуда.
 
 
Кто-то явился за жизнью моего брата,
грубо выломав дверь и забрав
все, кроме золотой цепи.
 

Потом была желтая лента

 
с надписью НЕТ ПРОХОДА,
и не было другого пути,
как только вернуться домой.
 
 
Все знают, что такая лента
означает место убийства,
как будто мы ничего не поняли.
 
 
И толпа рассасывается
по своим домам и квартирам,
и тут остается одна только лента.
 
 
Шона кладут в мешок
и волокут, а на асфальте
тянется кровавый след,
 
 
вдобавок ко жвачкам,
похожим на звезды,
все это напоминает неведомый шедевр,
 
 
но уже завтра
тут будут играть дети
в свои детские игры.
 

Снова на восьмом этаже,

 
запершись у себя, я закрыл
подушкой голову, чтобы
приглушить стенания мамы.
 
 
Та сидела на кухне, рыдая
в ладони и только опускала их,
чтоб принять еще одну стопку.
 
 
Наступала короткая пауза,
и в эти моменты
я мог украдкой дышать.
 

Мне хотелось плакать,

 
и мне казалось,
будто кто-то другой
прячется внутри меня.
 
 
Его кулачки колотят
меня по глазам изнутри,
он лягает меня по горлу
в том месте,
где я глотаю.
 
 
Замри, шепчу я ему.
Крепись, шепчу я себе.
 
 
Потому что плач –
это против
 
 
Главных
Правил.
 

Правила

№ 1: Плач

 
Никогда,
несмотря ни на что,
не реви.
 

№ 2: Донос

 
Никогда,
несмотря ни на что,
не стучи.
 

№ 3: Месть

 
Если того, кого ты любишь,
убили,
 
 
найди того,
кто убил,
и убей его
сам.
 

Кто придумал эти правила

 
Конечно, это не
 
 
брат,
не его друзья,
не папа,
не мама, не парни с района,
не шпана и не шлюхи
 
 
и, определенно,
не я.
 

Еще кое-что о правилах

 
Их нельзя нарушать,
они сами для нарушителей,
 
 
следуй им.
 

Наша спальня: Желтый квадрат

 
Две кровати –
одна слева от двери,
другая справа.
 
 
Две тумбочки –
одна – перед кроватью, что слева от двери,
другая – перед кроватью, что справа.
 
 
Посреди – маленький телевизор.
 
 
Половина Шона была левая,
почти идеальная.
 
 
Моя – правая –
почти свинарник.
 
 
На стене Шона висели –
плакат Тупака,
плакат Бигги.
 
 
На моей стене –
корявая анаграмма, написанная моей рукой
карандашом, на случай если мама заставит
 
 
стереть ее:
 
 
ТОПОР = РОПОТ.
 

Анаграмма –

 
это когда ты берешь слово,
переставляешь буквы
и получаешь новое слово.
 
 
Иногда получается,
что слова как-то связаны.
Например: КАНОЕ = ОКЕАН.
 
 
Те же буквы,
другие слова,
но вместе они имеют
общий смысл,
 
 
как братья.
 

Средний ящик

 
В части комнаты Шона
он один выделялся,
 
 
как сломанный зуб
в идеальном ухоженном рту,
зажатый между
верхним – с рубашками,
сложенными аккуратно
одна на другую,
и нижним – с носками
и трусами с майками.
 
 
Он слетел с пазов
и застрял на своем месте.
 
 
Казалось, средний ящик
заело не случайно,
а чтобы мы с мамой его не трогали.
 
 
Там лежал пистолет.
 

Я не стану делать вид, будто Шон

 
был паинькой
и послушным мальчиком.
 
 
Таким правильным,
что всегда сообщал,
где он,
с кем он
и чем занимается.
 
 
Он был не таким.
 
 
Когда ему стукнуло
восемнадцать,
мама перестала его пасти
 
 
и начала молиться,
 
 
чтобы он не загремел за решетку,
и чтобы Летисия не залетела,
 
 
и чтобы он
не погиб.
 

Моя мама повторяла:

 
Я знаю, ты молод,
у вас бывают разборки,
только помни, когда
ты бредешь в темноте,
убедись, что темнота
не бредет за тобой.
 
 
Но Шон,
наверное,
был в наушниках.
 
 
И слушал Тупака или Бигги.
 

Поэтому зачастую

 
я ложился спать,
свернувшись
на своей кровати,
постепенно засыпая и
смотря на флаконы одеколона
на тумбочке Шона.
 
 
И застрявший в пазах средний ящик.
 
 
В полном одиночестве.
 

Но я никогда ничего не трогал,

 
поскольку не хотел
ненужных разборок
посреди ночи,
 
 
вот почему я не трогал
его вещей
 
 
никогда.
 

Раньше было по-другому.

 
Мне было двенадцать, шестнадцать – ему,
мы на ночь трепались, пока не вырубались.
 
 
Он мне говорил, как с телками мутит,
а я выдумывал девчонок своих.
 
 
И он делал вид, будто мне верит,
чтобы я стал по жизни уверенней.
 
 
А потом говорил мне про рэперов,
умерших кумиров, Тупака и Бигги,
 
 
их все обожают, потому что
мертвых всегда любят больше.
 

А когда мне было тринадцать,

 
Шон сказал мне, что я уже вырос,
и обрызгал своим одеколоном,
добавив, что моей девчонке,
моей первой девчонке,
понравится.
 
 
Но ей не понравилось,
и я ее бросил,
потому что
 
 
мне показалось,
 
 
что она
при этом противно фыркнула.
 

Шон считал, что

 
прикольно
и смешно
и забавно
шутить надо мной,
называя меня
 
 
Уильям,
и что я будто достоин
захвата за шею –
он считал это
братскими объятиями.
 

Теперь одеколон

 
останется
в его флаконах.
 
 
И я не стану больше
засыпать, ожидая,
 
 
что если я трону
хоть один флакон,
то сразу получу
по шее.
 
 
Но мне чудится: его рука
уже хватает меня за шею
и гнет голову,
стоит мне лишь подумать,
 
 
что я не буду больше засыпать
и думать о том,
что он
 
 
рано или поздно
придет домой, потому что
он уже не придет, и, наверное,
я должен любить его больше,
 
 
как будто он мой любимчик,
 
 
но это трудно,
потому что,
он был мне только брат, и уже тогда
 
 
был моим любимчиком.
 

Вдруг

 
наша комната
как будто
накренилась.
 
 
Раскололась.
 
 
Наполовину опустела.
Наполовину вымерзла.
 
 
И стало так странно
видеть
один ящик
 
 
посреди
нее.
 

Средний ящик звал меня,

 
он так странно смотрелся,
подавая мне знак, как будто
то, что было внутри него,
могло бы сразу все исправить.
 
 
Я дергал и тянул его,
хватался за него и тащил,
пока он не открылся,
пусть даже всего на дюйм.
 
 
Но этого хватило,
чтобы мои пальцы
скользнули внутрь и нащупали
 
 
холодную сталь.
 

Прозвище

 
Пушка.
Ремешок.
Кусок.
Печенька.
Горелка.
Печка.
Секач.
Шпалер.
Ствол.
Станок
 
 
для ПРАВИЛА № 3.
 

И тут я вспомнил Карлсона Риггса

 
Его на районе все знали
за его жуткие вопли,
он орал как сирена, но при этом
 
 
был милый, как его имя.
 

Говорили, что Риггс

 
много трепался, и все потому,
что был коротышкой, но я считаю,
это из-за того, что мать еще в детстве
отдала его учиться на акробата,
а если ты носишь трико
и умеешь ходить «колесом»,
то сумеешь и защитить себя
 
 
или говорить, что сумеешь.
 

Риггса и Шона считали друзьями, но

 
лучшее, что он сделал для Шона, –
научил его трюку «сальто с перекладины».
 
 
Худшее, что он сделал для Шона, –
он застрелил его.
 

Сальто с перекладины –

 
это когда ты висишь
вверх ногами
на перекладине
и раскачиваешься
вперед и назад
сильней и сильней,
пока не наступает
момент, и ты освобождаешь
ноги и летишь
с перекладины, надеясь
встать на ноги.
 
 
Все дело в расчете времени.
 
 
Если ты отпустишь
ноги слишком рано,
то приземлишься
лицом. Если
отпустишь ноги
слишком поздно, приземлишься
точно на спину.
Вот поэтому
нужно идеально все рассчитать,
чтобы все получилось.
Шон научил меня,
 
 
как все рассчитать идеально.
 
 
Если ты научишься
делать сальто с перекладины
или ходить «колесом»,
то ты уже король.
Шон мог и то и другое,
и поэтому его считали
королем на районе
я и Тони и
все наши друзья.
При этом он следил и за тем,
чтобы меня считали принцем.
 
 
Ну, если вы не в курсе…
 

Причины, по которым я думал (знал), что это Риггс убил Шона

№ 1: ТЕРРИТОРИЯ

 
Риггс переместился
в другую часть района,
где рулила без предела
банда Темное Солнце.
 
 
Он захотел примкнуть,
чтобы его не считали
пустозвоном,
а приняли к себе, и тогда
 
 
он приобрел бы стержень
внутри от ребят,
что только и ждут чужаков,
забредших на их территорию,
 
 
а находятся они
в девяти кварталах от нас,
и поблизости от того самого
магазина на углу,
 
 
где продается особое мыло,
за которым мама
послала Шона
позавчера.
 

№ 1.1: Тактика выживания (упрощенная)

 
Сам
уложи
кого –
нибудь
 
 
или
 
 
кто –
нибудь
уложит
тебя.
 

№ 2: Криминальные разборки

 
Я рос и вместе с мамой
видел их очень много.
 
 
И всегда знал, кто убил,
даже раньше полицейских.
 
 
Это как дар. Придумывать анаграммы
и раскрывать убийства.
 

№ 3:

 
Должен был быть.
 

Я никогда не держал в руках пистолет.

 
Никогда даже
не касался.
 
 
Он тяжелей,
чем я думал,
 
 
это как держать
новорожденного
 
 
только я знал,
что при этом
 
 
крик будет
гораздо,
 
 
гораздо, гораздо
громче.
 

Шум из коридора

 
Моя мама,
пошатываясь,
всхлипывая, бредет в ванную.
 
 
Шлепком ладони
я вырубаю свет,
погружаюсь в темноту,
кидаюсь на кровать,
запихнув ствол под подушку,
как выпавший зуб.
 

Сон

 
ушел от меня,
казалось,
на вечность,
 
 
спрятался так,
как сам я когда-то
скрывался от Шона,
 
 
но потом, наконец,
высунулся осторожно
из-под боли.
 

Я проснулся

 
утром
и попробовал вспомнить,
снилось ли мне
что-нибудь.
 
 
Кажется, нет,
и я сделал вид,
будто мне снился
Шон.
 
 
Мне стало полегче
заснуть
в ту ночь, когда его
убили.
 

Но я еще и чувствовал вину

 
за то, что проснулся,
за то, что дышу,
 
 
потягиваюсь,
зеваю и
лезу рукой
 
 
под
подушку.
 

Я обхватил пальцами

 
рукоятку, и они легли там,
где оставались его отпечатки,
получилось так,
словно младший брат
снова взял старшего за руку,
 
 
и он ведет меня в магазин,
учит меня делать
сальто с перекладины.
 
 
Если ты отпустишь
ноги слишком рано,
то приземлишься
лицом. Если
отпустишь ноги
слишком поздно, приземлишься
точно на спину.
Вот поэтому
нужно идеально все рассчитать,
чтобы все получилось.
 

В ванной

 
в зеркале
мое лицо осунулось,
словно горе
пыталось стянуть
с меня кожу.
 
 
Зомби.
 
 
Я спал
в одежде,
запах
смерти и пота
застрял в
ткани, как
рыбий жир.
Я вгляделся и
ощутил себя
 
 
дерьмом.
 
 
Ну и что.
 

Я сунул пушку

 
за пояс джинсов
сзади,
рукоятка торчала, как
хвост из стали.
 
 
Я прикрыл ее
своей здоровенной футболкой,
с фабричной маркой,
что досталась мне
от Шона.
 

План

 
был такой – выждать Риггса
перед его домом.
 
 
Мы часто ходили туда
с Шоном,
прежде чем Риггс стал бандитом,
 
 
а потом там бывал только Шон,
несколько раз,
он покупал мыло для мамы.
 
 
Я решил, что безопасней
будет пойти туда утром.
Тогда его команду я не встречу,
 
 
они еще не выйдут. И никто
меня не заподозрит. И я
позвоню ему, чтобы он спустился
 
 
и открыл дверь. И тогда я
натяну футболку на лицо,
закрою себе нос и рот
 
 
и сделаю это.
 

На кухне

 
солнечный луч ворвался
в окно, осветив маму. Она,
сгорбившись, спала за столом,
опустив голову на
свои красные распухшие руки.
 
 
Наверное, она чесала их
всю ночь, пытаясь избавиться
от чувства вины. Я хотел
разбудить ее и сказать, что она
не виновата. Но не стал.
 
 
Я просто вместе с пистолетом
за спиной осторожно вышел, не наступая
на особо скрипучие половицы,
чтобы не разбудить ее и
не врать о том, куда я иду.
 
 
И не разбить ее сердце навсегда.
 

Желтый свет

 
в коридоре и жужжание, такое,
как жужжат светлячки,
которых мы с Шоном
ловили
в детстве.
 
 
Мы совали их
в пустую баночку
из-под майонеза
по четыре или пять
за один раз.
 
 
Потом Шон туго
закручивал банку и
мы садились на лавку
и смотрели,
как они там летают
и сталкиваются,
пока их огоньки
один за другим
не потухали.
 

Возле лифта

 
Спина уже болит.
Мне неудобно.
Ствол мешает,
как будто кирпич
трется о кожу
с каждым шагом.
 
 
Казалось, время
замерло, когда я
протянул руку и
нажал на кнопку.
 
 
Белый огонек
высветил
черную стрелку.
 
 
ВНИЗ
ВНИЗ
ВНИЗ ВНИЗ ВНИЗ
ВНИЗ ВНИЗ
ВНИЗ
 

Вот что странного

 
происходит
в лифте.
В любом лифте.
 
 
Каждый раз,
когда кто-то входит в кабину,
он тут же проверяет,
горит ли кнопка
его этажа.
Если нет, он на нее нажимает
и начинает смотреть
на дверь.
 
 
Только так.
 
 
Никто не заговаривает
с теми,
кто уже стоит в кабине,
и те, в свою очередь,
не говорят с новыми
пассажирами.
 
 
Таковы правила
поездки в лифте,
как мне кажется.
 
 
Никто не разговаривает,
не смотрит друг на друга.
Все тихонько стоят,
уставившись на дверь,
и ждут.
 

09:08:02

И тут заходит парень,

 
определенно постарше меня,
но не очень. Коричневая кожа.
Худой. Короткая стрижка,
косой пробор.
 
 
Лицо гладкое,
даже без усов.
 
 
Вокруг шеи звенья
золотой цепочки,
как что-то волшебное.
 
 
Он проверил кнопки
и убедился, что
одна, с буквой «Л» горит.
 
 
Он тоже ехал вниз.
 

«Л» означает лузер

 
Шон и я,
еще мальчишками
встанем, бывало, в лифте
и ждем, пока кто-нибудь войдет
и нажмет на кнопку «Л», и тогда мы
начинали тихонько ржать, потому что
этот тип оказался лузером, а мы с Шоном – нет
в этой забавной поездке на лифте вниз, в лобби.
Об этом я и вспомнил, когда этот парень с золотой
цепочкой посмотрел, горит ли кнопка с буквой «Л».
Интересно, а он знал, что в нашем с Шоном мире я уже был
 
 
лузером?
 

Очень некомфортно,

 
когда тебе
кажется,
что на тебя
смотрят,
но только
тогда,
когда ты сам
не смотришь.
 

Я видел девчонок

 
на остановках автобуса,
из-за которых мужики начинали
казаться жалкими существами,
они вытягивались, напрягались,
чтобы узреть то, что Шон
и остальные называли
 
 
миром.
 
 
Но тут, в лифте,
девчонок не было,
не на кого было пялиться.
 
 
Но он продолжал
пялиться,
не понимая,
что у него может
появиться
проблема.
 

09:08:04

Мы знакомы? –

 
спросил я,
буквально
взбесившись.
 
 
Парень улыбнулся
и поправил цепочку
на шее.
 
 
Заглянул мне
прямо в глаза и
очень серьезно.
 
 
Ты меня не узнаешь? –
 
 
спросил он
низким
знакомым голосом.
 
 
Я присмотрелся,
прищурился,
стараясь припомнить его.
 
 
Не-а. Не помню,
 
 
сказал я.
 
 
Он широко улыбнулся,
обнажая острые,
как у акулы, зубы.
 
 
Потом повернулся,
чтобы я увидел
его со спины.
 
 
Там, на футболке,
была напечатана фотка
его самого, сидящего
на корточках.
Он показывал средние пальцы
и улыбался.
 
 
RIP, БАК, ТЕБЯ ЗАПОМНЯТ
НАВСЕГДА[1]1
  Покойся с миром (англ.).


[Закрыть]
 

Внутри меня все сразу сжалось

 
и будто провалилось
вниз,
 
 
а может, то и другое вместе.
Я узнал его.
 
 
Бак?
 
 
Я неуверенно
 
 
шагнул назад.
Быть того не может.
Не может.
 
 
Так все и вышло, как написано? –
 
 
спросил он,
 
 
поворачиваясь ко мне лицом.
Быть того не может.
Не может.
 
 
Но я д-думал… –
 
 
запинаясь, произнес я.
 
 
Я думал… я думал…
 
 
Ты думал, что я умер,
 
 
сказал он,
 
 
вот так запросто.
Вот так запросто.
 

Я начал тереть глаза,

 
тер и тер их
снова и снова,
 
 
как в отключке.
 
 
Но я никогда не курил
травку или чего такого.
 
 
Не бывал в подобных компаниях,
не был торчком.
Ну, не мог мертвец
 
 
вот так просто
говорить со мной.
 

ДА,

 
Так оно и было,
 
 
сказал я,
надеясь, что он
скажет, что не умер,
что его не убили
или
 
 
что-нибудь
в этом духе.
 
 
Или, может,
я проснусь,
сяду в кровати,
а пистолет
окажется под
подушкой,
а мама еще будет спать
за кухонным столом.
 
 
Это сон.
 
 
Бак посмотрел на меня,
замечая мое волнение, и
тихо произнес:
 
 
Так и есть.
 

Я сделал все, чтобы проснуться:

 
щипал себя
под мышкой,
давал себе
пощечины,
даже пытался
проморгаться.
 
 
Моргал,
моргал,
моргал,
 
 
но
 
 
Бак был на месте.
 

Я знаю, о чем ты думаешь.

 
Что я испугался
смерти
насмерть.
 

Но только бояться не надо.

 
Я знал Бака
с детства,
он был единственный
друг Шона, старше его.
 
 
Шон знал Бака
лучше, чем я,
и был знаком с ним дольше,
чем мы с нашим отцом.
 

Я отпрянул.

 
Да, я испугался.
 
 
А вдруг он пришел
за мной,
чтобы утащить меня
с собой?
 
 
А вдруг он пришел
отобрать
мою жизнь?
 

Анаграмма № 1

 
ЖИВУ = ВИЖУ
 

09:08:05

Затаив дыхание, я спросил:

 
Зачем ты пришел?
 
 
Вытер уголки рта
и подумал:
 
 
Только не говори,
что ты
заберешь меня.
 
 
И не говори, пожалуйста,
что я умер.
 
 
Пожалуйста.
 
 
А он вытянулся,
как на автобусной остановке
это делают, и заявил:
 
 
Я пришел посмотреть
на свой пистолет.
 

Мой ответ

 
…
 
 
И тут, наконец,
почти шепотом он добавил:
 
 
У тебя ствол торчит.
 

Я сунул руку за спину,

 
почувствовал его,
словно он сросся со мной,
 
 
как лишний позвонок,
как часть моего хребта.
 

Подумал, а не переложить ли его

 
вперед,
 
 
но Шон часто повторял, что
собаки,
даже лающие,
зажимают хвост между ног,
 
 
а это знак страха
и еще сигнал
 
 
блефа.
 

Я помню,

 
когда отдал
эту штуку Шону,
 
 
сказал Бак.
 
 
Ему было столько,
сколько тебе теперь,
и попросил его сохранить ствол.
Я научил его стрелять
и рассказал про Правила.
И он пообещал спрятать его так,
чтобы ты не нашел.
 
 
И я ответил,
стараясь,
чтобы мой голос
прозвучал
круто:
 
 
Но я его нашел.
 

И я рад, что нашел его,

 
потому что он теперь мне нужен,
 
 
пояснил я.
 
 
Шона убили.
 
 
И нечего ходить вокруг да около.
Тем более что Бак, наверное, все уже знал.
Мертвые должны знать все о мертвых.
Вот черт!
Непривычно как-то все это…
 
 
Это случилось вчера,
шел за ним от магазина,
он там еще поскользнулся,
ему влепили две пули в грудь
прямо перед домом,
 
 
сказал я,
ощущая горечь
во рту.
 
 
Я знаю – это были
ребята из Темного
Солнца. Те, откуда Риггс.
Наверняка они.
 
 
Бак сложил руки на груди.
 
 
Понятно,
 
 
сказал он,
качая головой и
хмурясь.
 
 
Что будешь делать?
 
 
Я прищурился, и глаза
стали узкими, как лезвия бритвы.
 
 
Сделаю то,
что должен. А ты бы сам
как поступил? –
 
 
резко спросил я.
 
 
Помни Правила.
 

09:08:08

Тут лифт загромыхал,

 
затрясся и
задергался,
как наш средний ящик,
как будто испортился.
 
 
При этом сильно меня напугав.
 
 
И что только
эта развалина
так долго? –
 
 
спросил я,
со всей силы
ударив в дверь,
чтоб не думать
о стуке сердца.
 
 
Эта штуковина
всегда еле тащится,
 
 
сказал Бак
и усмехнулся.
 
 
Ну да,
смешно даже,
 
 
ответил я,
чувствуя,
как вспотели ладони.
 
 
Расслабься,
 
 
сказал Бак.
 
 
Путь вниз
будет
долгим.
 

Может, он не услышал меня

 
или не воспринял всерьез.
 
 
Старшие постоянно так поступают.
Как будто то, что я говорю, – неправда.
И как будто я сам – ненастоящий.
 
 
А я настоящий.
Всамделишный.
 

Расслабиться?! –

 
огрызнулся я.
 
 
Расслабиться?
Времени на это нет!
У меня дело
посерьезней,
им надо заняться,
 
 
сказал я,
хотя все мужество
скрылось
 
 
меж дрожащих ног,
а сердце
бешено колотилось.
 

Бак заржал,

 
а смех,
 
 
если очень громкий,
долгий и смеются
над
тобой,
 
 
наверное,
действует
еще хуже, чем
свист
 
 
пули.
 

У тебя дело?

 
Им надо заняться? –
 
 
поддразнивал Бак,
вытирая слезы
с глаз.
 
 
Верно, верно. Ты
следуешь Правилам, да?
 
 
Вот именно,
 
 
сказал я,
принимая такую позу,
чтобы он понял –
это не игра,
я настроен серьезно.
 
 
Бак ткнул меня
пальцем в грудь, как будто
нажал на кнопку лифта.
С буквой «Л».
 
 
Но ты не такой,
Уилл,
 
 
нагло
заявил он.
 
 
Твой брат – другое дело.
Но не ты.
 

Он спросил меня,

 
проверил ли я,
заряжен или нет
пистолет.
 
 
Я не проверил.
 
 
И почти не спалился,
пытаясь понять,
как это делать.
 

Дай его мне,

 
прежде чем
ты не навредил себе сам.
 
 
Бак чем-то щелкнул.
 
 
Обойма выскользнула наружу,
словно железная шоколадка.
 
 
Четырнадцать пуль.
Одна наготове.
Всего пятнадцать,
 
 
сказал он,
вставляя обойму
назад со щелчком.
 
 
А сколько пуль
должно быть? –
 
 
спросил я.
Шестнадцать,
но, как бы там ни было…
 

09:08:11

Он протянул мне пистолет.

 
Я схватил его,
но Бак держал крепко.
 
 
Я дергал и дергал его,
тянул и тянул,
 
 
но Бак
 
 
все упрямился
и хохотал без передышки.
 
 
И продолжал сопротивляться.
 

Наконец, он отпустил его,

 
и я отшатнулся назад,
чуть не влетев в дальнюю стенку,
 
 
как клоун.
 
 
Ты не такой,
 
 
повторял он
снова и снова,
не дыша при этом и
доставая пачку сигарет
из кармана.
 
 
Сунул одну в рот,
чиркнул спичкой так,
словно щелкнул пальцами.
 
 
И тут лифт остановился.
 

У меня было полсекунды,

 
чтобы
 
 
схватить рукоятку,
вцепиться в нее,
сунуть ствол за пояс,
повернуться,
игнорируя Бака,
затаить дыхание,
выпрямиться,
успокоиться,
уняться,
как будто сейчас
единственными правилами,
важными для меня,
были правила поведения
в лифте.
 

В лифт вошла девчонка.

 
Встала рядом со мной.
Моего же возраста.
Просто ангел.
Цветастое платье.
Без каблуков.
Легкий макияж,
 
 
только блеск для губ
и румяна, типа того.
 
 
И духи,
 
 
сладкие,
свежие,
яркие,
бьющие сквозь табачный дым.
 

Она убедилась, что горит

 
кнопка с буквой «Л»,
а я в это время
 
 
окинул взглядом
ее ноги,
складки
ее цветастого
платья, ее
руки, ее
шею, ее
щеки, ее
прическу.
 
 
И тут
меня отклонило,
как на остановке,
когда надо
взглянуть
 
 
на мир.
 
 
Но стальной ствол
впился мне в спину,
и я скривился
и спалился.
 
 
Облажался.
 

09:08:12

А я и не знала,

 
что в лифтах
можно
курить,
 
 
сказала она,
от этой простой фразы
повеяло сарказмом.
Но я был так потрясен,
что ничего не заметил.
 
 
Ты… это видишь? –
 
 
ответил я
как идиот,
я вообще-то не очень
с призраками общаюсь.
 
 
Интересно, может,
она подумала,
что это я
тут накурил
перед ней,
 
 
потому что она не могла
видеть Бака в углу,
пускающего дым и
подававшего знаки,
дескать,
держись как-то.
 
 
А… ну да,
сейчас это везде,
 
 
сказала она, едва
сдерживая кашель.
 
 
Она попробовала
рукой отвести дым
в сторону Бака, а тот лишь
качал головой
и пускал тающие кольца.
 
 
Она его видела.
Она его видела?
Она его видела!
 
 
Потом
она повернулась
ко мне и добавила:
 
 
А я и не знала,
что пистолеты
тоже можно возить
в лифтах.
 

Она видела

 
Бака?
Но как?
Я-то думал,
 
 
что призрак
только для меня,
что это только
мое воображение.
 
 
Но
если она
видит его
и чувствует этот
мерзкий дым,
значит,
все по-настоящему.
 

Вот теперь

 
вы, наверное,
уже начали
мне не верить
или считать меня
чокнутым.
 
 
Может, оно и так.
 
 
Но я клянусь,
все так и было.
 
 
Клянусь.
 

Я присоединился к ней,

 
стал разгонять дым,
чтобы заодно развеять
ее сомнения насчет пистолета,
а сам глядел на Бака
как ненормальный.
 
 
А ему было все равно.
 
 
Он оперся о стенку и
снова затянулся,
чуть не сжигая всю сигарету.
 
 
Но не до конца.
Огонь.
Дым.
 
 
А пепла нет.
 

Она коснулась моей руки,

 
чтобы я обратил на нее внимание,
что в другом случае
означало бы
идеальный момент для флирта,
или я бы мог
подражать сейчас Шону,
 
 
как сам Шон
когда-то подражал Баку.
 

Но в лифте находился призрак,

 
поэтому,
никаких
муток.
 

К тому же

 
трудно думать
о ласках и убийстве
одновременно.
 

Она спросила:

 
А вообще
зачем он тебе?
 
 
Когда я смутился
(верней притворился,
как будто
смутился),
 
 
она четко произнесла,
чтобы прояснить
свою мысль –
 
 
пистолет.
 

09:08:15

Потом был простой разговор.

 
Я не хочу ничего плохого,
но вообще-то
такие вопросы не задают
незнакомым людям,
 
 
сказал я,
стараясь выглядеть
спокойным.
 
 
Девчонка кивнула
и ответила:
 
 
Ты прав.
Совершенно прав.
 

А потом

 
она положила ладонь мне на плечо,
от ее запястья пахло духами
и било мне прямо в нос, и она сказала:
 
 
Но
я
знаю
тебя,
 
 
Уилл.
 

Я не стану сопротивляться.

 
Я чуточку возбудился.
 
 
Да, я говорил,
что в лифте,
да с призраком,
какие уж там
мутки!
 
 
Но мы же не навсегда
в этом лифте.
 
 
А Шон всегда говорил,
если девчонка говорит,
что знает тебя,
а ты ее – нет,
значит, она тебя
наблюдает,
вычисляет,
проверяет.
 
 
Наверное, Бак его так учил.
Надеюсь, все это правда.
 

Откуда? –

 
поинтересовался я,
твердо решив замутить с ней.
 
 
Откуда ты меня знаешь?
 
 
Девчонка улыбнулась,
но только глазами.
 
 
С детской площадки,
 
 
сказала она.
 
 
Там еще перекладина была.
 

Очень смешно,

 
сказал я,
подыгрывая
ей, раз уж она сама начала.
 
 
Я ничего никуда не перекладывал.
 
 
А я об этом и не говорила,
 
 
ответила она.
 
 
Я серьезно.
 
 
Ну, тогда ты
ошиблась,
я уже вырос и не хожу
на детскую площадку.
 
 
Да, но я тебя знала,
когда ты туда ходил.
 

Она открыла свою сумочку,

 
порылась в ней,
вытащила бумажник,
развернула его
и показала мне фото,
как это делают белые
в кино, когда хотят
 
 
похвастаться детьми.
 
 
Я-то не хотел смотреть ни на каких детей.
Но они там были.
 
 
Там были мы сами.
 

Я и моя подружка Дэни,

 
когда мы были детьми.
Восьми –
летними.
 
 
У меня еще не было
ни джинсов, ни футболок
от Шона.
 
 
Цветастое платье,
шортики
у Дэни,
она свисала с перекладины,
высунув язык,
похожий на леденец.
 
 
Солнце сияло в моих глазах.
И в ее глазах тоже.
 

09:08:18

Ты это помнишь? –

 
спросила девчонка,
закрывая
и защелкивая
бумажник.
 
 
Конечно,
 
 
сказал я,
дивясь, откуда
она знает Дэни.
 
 
Это был самый лучший
и самый худший мой день.
 
 
Ты помнишь, что в этот день… –
 
 
она замолчала,
склонив голову
набок,
уперев руки в боки,
расправив локти,
потом добавила:
 
 
…я тебя поцеловала?
 

Я вытаращился на нее.

 
Дэни?
 
 
Это была Дэни. Дэни.
Она стояла передо мной.
 
 
Цветастое платье,
то самое.
 
 
Ее лицо
на восемь лет старше,
чем у восьмилетней,
и все же
 
 
все то же.
 

Ну да, я помню.

 
Я помню.
Я помню это.
И помню тот день.
А потом…
 
 
Я замолчал.
 
 
А потом…
 
 
Выстрелы,
 
 
сказала она.
 
 
Выстрелы.
 

Выстрелы,

 
похожие на новогодние хлопушки,
они неслись отовсюду.
 
 
Дэни сказала, что ее тело обожгло,
и ей хотелось только
выпрыгнуть из него
и улететь подальше
 
 
как нам мечталось,
когда мы раскачивались на перекладине.
 

Мне хочется блевануть,

 
поддразнивал нас Бак.
 
 
Он мерзко хихикал,
а сигарета свисала у него изо рта,
при этом он потешно дергался,
как рыба, заглотившая приманку,
когда при этом из головы ее торчит крючок.
 

Я сказал Дэни,

 
теперь я помню,
как Шон рванулся к нам
на помощь.
 
 
Он навалился сверху своим телом,
закрыв нас от опасности
в грязи.
 
 
Да, я сказал ей, что я помню,
как я смотрел, и глаз
не отвести.
 
 
Она таращилась в ответ,
а свет в глазах потух, и только
жвачка все торчала изо рта.
 
 
И кровь текла.
 

Клянусь, что иногда

 
мне кажется, что Бог
сам фотки делает
своих детей –
смутившихся
и перепуганных,
 
 
кладет себе в бумажник,
и чтобы это
видел целый мир.
 
 
Но только мир не хочет
эти фотки
созерцать,
 
 
да и Бог никакой
не строгий отец,
он просто закрывает
и защелкивает
нас.
 

Когда мне сказали,

 
что ты умерла,
я плакал всю ночь,
 
 
признался я.
 
 
А на другое утро,
когда мы ели яйца
и сладкую овсянку,
Шон рассказал мне
про Правило Номер Один –
 
 
не реви.
 

Что я ощущал,

 
когда умерла Дэни, –
это было впервые.
 
 
Никогда ничего подобного я не ощущал.
 
 
Я стоял под душем
на следующее утро,
после того как узнал от Шона
про Правило Номер Один –
не реви,
и мне так хотелось
содрать с себя кожу,
выцарапать глаза и
пробиться через что-нибудь –
стену,
лицо,
хоть что-нибудь,
так чтобы еще где-нибудь
оказалась дыра.
 

Анаграмма № 2

 
ТЕПЛО = ПОЛЕТ
 

Так здорово

 
видеть тебя, Дэни,
 
 
сказал я,
чувствуя себя как-то странно,
но говорил я
искренне.
 
 
Она выросла и стала
роскошной.
 
 
Ну, по крайней мере,
могла бы стать такой.
 
 
И мне тоже приятно
увидеться с тобой, Уилл.
 
 
Она усмехнулась.
 
 
Но ты так и
не ответил на мой вопрос.
 

Зачем тебе

 
пистолет?
 

09:08:20

Мое лицо

 
посерьезнело,
напрягся каждый мускул.
 
 
Вчера вечером убили Шона.
 
 
Кто убил Шона?
 
 
А разве ты уже не знаешь?
 
 
Скажи кто, Уилл.
 
 
Из Темного Солнца. Ты помнишь
Риггса, он жил неподалеку.
Похоже, что он. Должен быть он.
 
 
Скорее
всего.
 

Дэни убили

 
прежде, чем она узнала
о Правилах.
 
 
Поэтому я объяснил
их ей, чтобы она
не подумала про меня
ничего плохого.
 
 
А то получалось,
что я просто шпана,
которому все равно,
кого замочить.
 
 
Чтобы она знала
мою цель
 
 
и что тут задействована
честь семьи,
 
 
и если бы я знал
эти Правила тогда,
я бы сделал то же самое
 
 
ради нее.
 

Тогда Дэни спросила:

 
А что
если
ты
 
 
промахнешься?
 

Но

 
этого не будет,
 
 
сказал я.
 
 
А если будет? –
 
 
спросила она.
 
 
Этого не будет,
 
 
сказал я.
 
 
Откуда ты знаешь? –
 
 
спросила она.
 
 
Просто знаю,
 
 
сказал я.
 
 
А ты когда-нибудь стрелял
из пистолета? –
 
 
спросила она.
 
 
Это неважно,
 
 
сказал я.
 
 
Неважно.
 

Дэни была разочарована.

 
Она хлопнула
себя по щекам,
пытаясь прогнать
волнение.
 
 
Но у нее не получилось.
А я и не ждал,
что получится.
 

Я оглянулся на Бака,

 
ища поддержки
или помощи,
хоть чего-то,
но он
молчал.
 
 
Только вынул
сигареты
из кармана
и протянул их
Дэни.
 

Бак предложил:

 
Закуришь?
 
 
Наверное,
так он хотел
разрядить
обстановку.
 
 
Спасибо,
 
 
сказала Дэни,
вытягивая сигарету
из пачки.
 
 
Ты куришь? –
 
 
спросил я.
 
 
А ты стреляешь? –
 
 
парировала она,
просовывая сигарету
между блестящих губ,
подаваясь вперед
к огоньку.
 
 
Бак чиркнул
спичкой.
 
 
И лифт снова
остановился.
 

Лифт,

 
коробка с дымом,
серым и густым.
 
 
Бак и Дэни
дымили и затягивались
нескончаемыми сигаретами.
 
 
И я подумал, что, когда
двери откроются,
дым рванется наружу.
 
 
Но вместо этого он
повис застывшим облаком
в стальном кубе.
 

Сигаретный дым

 
не должен быть
ни одеялом шерстяным,
не должен быть
ни снежной бурей, ни
телевизором с помехами сплошными.
 
 
Дым, как и настроение,
может устояться, но
он не должен быть
настолько плотным,
чтобы удержать меня.
 

Я помахал рукою и закашлялся,

 
надеясь, что кто-то поджидавший лифта,
дождется следующего.
 
 
Кому охота ехать в лифте,
полном дыма?
 
 
Что, если бы лифт
и не был полон дыма?
 
 
И все же,
кто захочет ехать в лифте
с зацикленным подростком?
 
 
Разгоняющим и задыхающимся
от невидимого тумана.
 
 
Он бы, наверное, подумал
то же, что сейчас
подумали бы вы.
 

Я сделал шаг назад,

 
чтобы дать место
силуэту
протиснуться в тумане
 
 
и войти.
 
 
Дэни и Бак
стояли позади меня
так близко, чтоб их чувствовать,
 
 
но ничьего дыханья я не ощущал.
 

09:08:22

Две огромных руки,

 
здоровеннее я в жизни не видел,
вынырнули из тумана,
 
 
сильные и быстрые,
 
 
меня схватили за грудки,
сдавили шею
и держали меня, пока
двери лифта не закрылись.
 
 
Я уже едва дышал,
а дышалось мне все тяжелее,
и я не видел ничего
за этим занавесом
 
 
серым.
 

Потом одним быстрым движением

 
руки меня отпустили и
взяли в захват за шею,
 
 
прямо как Шон всегда
хватал меня, чего терпеть не могут
 
 
все младшие братья.
 

Я услышал смех,

 
словно меня держали под водой
шальные волны,
разбиваясь о мою голову,
смеясь, смеясь,
смеясь и таща меня вниз.
 
 
Как ты определишь,
что вода – не потеха,
когда тонуть придется?
 

Когда меня, наконец, отпустили,

 
я поглядел
 
 
на Бака,
на Дэни –
вдруг помогут.
 
 
Они задвинулись
в угол
хмыкали,
расплывались,
дымили
 
 
все дальше.
 

Какого черта? –

 
заорал
я,
 
 
одна рука на шее,
другая на торчащем
 
 
из штанов
стволе.
 

Куда ручонки тянешь,

 
и зачем ручонки тянешь? –
 
 
хохотнул
придурок,
который попытался
мне вырвать
кадык.
 
 
Племяш,
Племяш,
Племяш
Племяш?
Племяш,
 
 
тянул он нараспев.
 
 
Ты за все годы
так и не научился
давать сдачи?
 

У нас

 
так много фотографий
дяди Марка
по всему дому.
 
 
Висят на стене:
он там на районе, позирует
с моим отцом, своим
старшим братом пониже.
 
 
Прикинут очень классно.
Костюмчик, цацки.
Сигаретка
у него за ухом.
камера наготове.
 
 
Лети.
Как Шон.
Предвестником яркой вспышки.
 

Дядя Марк?

 
Моя рука упала
вдоль туловища,
и я судорожно сглотнул.
 
 
Я что, схожу с ума?
 
 
Иди сюда, пацан,
 
 
сказал дядя Марк.
 
 
Дай-ка я на тебя погляжу.
 
 
Я шагнул поближе.
 
 
Он выше меня.
Он выше всех.
Ростом метр девяносто.
Метр девяносто пять.
(И на два метра в земле.)
 
 
Положил он руки
мне на плечи
всем своим весом
пригибая меня
в коленях.
 
 
Ты прямо, как папаша, черт возьми,
 
 
сказал он.
 
 
Почти что вылитый папаша.
 

Мама рассказывала мне две истории о дяде Марке

№ 1

 
Он снимал все
на видеокамеру, которую мама,
моя бабушка, подарила ему
на восемнадцатилетие:
 
 
соревнования по танцам,
стычки банд,
праздники на районе.
 
 
Но он мечтал снять фильм.
 
 
СЦЕНАРНАЯ ИДЕЯ:
ПАРЕНЬ: Микки. Никаких игр. Никаких девушек. Встречает
ДЕВУШКА: Джесси, молоденькую подружку
ПАРЕНЬ: Арендодателя Микки.
ДЕВУШКА: Джесси учит
ПАРЕНЬ: Микки всему, что ему нужно знать о том,
ДЕВУШКА: Как произвести на них впечатление. Как себя с ними вести. Но
ПАРЕНЬ: Микки использует то, что узнал, чтобы заставить
ДЕВУШКА: Джесси в него влюбиться, однако ее бойфренд,
ПАРЕНЬ: Арендодатель Микки, об этом узнаёт и выкидывает его
 
 
ДЕВУШКА: И Джесси на улицу.
И вот они влюблены,
но у них нет дома,
однако они счастливы.
 
 
Правильно.
 

Кастинг на самый худший и тупейший фильм

ПАРЕНЬ: Микки